Текст книги "Тайна «зеленого золота»"

Автор книги: Гайда Лагздынь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

ВО ЧТО ПРИКАЖЕТЕ ВАС ПРЕВРАТИТЬ?

Губастая крышка большого аппарата вежливо, но начальственно спросила:

– Вас прикажете превратить в сажу или в этилен и полиэтилен?

– Понятия не имею, – скромно ответил природный газ. – А во что лучше, вы не знаете?

– О! Это дело вкуса! – тяжело брякнула толстая крышка. – Если в сажу, то вы сможете появиться в галетах, в журналах, даже в книгах, так как сажа входит в состав типографской краски. А можете появиться и черной резине. Если же превратитесь в этилен и полиэтилен, то сможете стать детской игрушкой, пробкой, посудой, трубой, пленкой для парников или прозрачной упаковкой. Мало ли чем еще.

– Знаете что? – после некоторого колебания ответил газ, – я, пожалуй, попробую стать и тем и другим. Меня ведь много?!

– Хорошо! – свистнул большой аппарат, нажимая На кнопку.

И природный газ оказался в тесном помещении. Здесь было очень жарко. В тот же момент он почувствовал, что раздваивается. От жары атомы углерода слабели, и руки, державшие атомы водорода, опустились. Углерод стал ссыпаться в кучу, образуя сажу. Атомы же водорода, ухватившись друг за друга, взлетали парами и куда-то мчались по трубам.

Вторая часть природного газа попала в другой аппарат. Там из него получили новый газ – этилен. Молекулы этилена беспорядочно бегали по широкому аппарату, прыгали, скакали. Их сильно нагревали и сдавливали. Они цеплялись друг за друга, образуя длинные цепочки: этилен – этилен – этилен, много, много этиленов. А много – значит – «поли». Получилось твердое, мутновато-белое вещество – ПОЛИЭТИЛЕН.

– Вы, – сказал большой важный аппарат, – теперь не газ. Если вас назовут пластмассой, полиэтиленом, не удивляйтесь. Вы теперь – полимер!

НЕВЕРОЯТНЫЙ СОН

Каменноугольные пласты, плотно прижавшись друг к другу, тихо лежали в глубинах земли. Каменный уголь спал. Ему снился невероятно длинный сон. Он видел огромные толстые деревья – гигантские папоротники и плауны. Они поднимались над теплым дымящимся болотом. Из-под земли вырывались фонтаны горячей воды. Было влажно и жарко.

Но вот налетел ветер, началась буря. Ветер раскачивал и ломал растения, швырял ветки и стволы. Буря усиливалась, превращаясь в ураган. Ураган валил на землю деревья, и они погружались в теплое-претеплое болото...

– Спите, спите, веточки, листья, стволы, – шептала пузырями болотная жижа, – превращайтесь в уголь, уголь, уголь...

Сонную тишину каменноугольного пласта нарушил глухой взрыв. Что-то сильное и твердое врезалось в пласт и застучало тупо и монотонно: «ту-ту-ту-ту-ту-ту...»

Каменный уголь ломался и крошился. Огромные железные лапы подхватывали его и волокли к выходу. Уголь сопротивлялся, вертелся, пытался выскользнуть. Но не тут-то было! Куски падали на скользкую дорожку и стремительно летели к свету, где стояли вагонетки. Вагонетки ловили падающие куски и увозили их по длинному коридору к широкой шахте, откуда уголь несся вверх, на-гора.

– Что за зрелище? – сверкнул уголь черными блестящими боками. – Что это?

– Это – солнце!

– То самое? – спросил уголь, с трудом вспоминая свой длинный-предлинный сон. Где же он видел солнце?

– Это было так давно! Миллионы лет назад, во времена деревьев-папоротников. Уголь вздохнул, на мгновение увидав себя огромным красивым деревом с разрезными широкими зелеными листьями.

ПЛАСТМАССОВЫЙ МЫШОНОК

Девочке купили игрушку – серого мышонка. Привязала девочка веревочку к новой игрушке и стала катать по двору. Катала, катала, надоело, бросила мышонка возле сарая, сама домой пошла.

А в сарае жил настоящий мышонок. Вышел настоящий серый мышонок во двор погулять и носом к носу Столкнулся с пластмассовым.

– Эй, приятель! – пискнул настоящий. – Давай играть!

– А как? – спросил пластмассовый.

– В мышат-толкушат, – ответил настоящий. – Я тебя толкаю, ты меня.

Толкнул настоящий пластмассового, а тот отлетел И в лужу упал.

– Ого! – удивился серый мышонок. – Легкий-то какой! И на воде лежишь?! Странный ты.

Подтащил настоящий мышонок пластмассового за веревочку к краю лужи, стал его отряхивать. А он гладкий, и шубки нет.

– Где шерстка-шубка? – спрашивает.

– Нет у меня шерстки. И совсем я не странный! Я – пластмассовый.

– Пластмассовый? – удивился настоящий. – Как это?

—: Я сам не знаю, – ответил игрушечный. – Слышал только, что пластмассу химики делают из газа. Сначала сделают какую-то смолу химическую, потом смешают ее с краской-наполнителем – древесной мукой, чтобы был я покрасивее, крепче и подешевле. Потом все это положат в формочки и – под пресс. Я и готов. Масса-каша, из которой меня делали, пластичная. Потому я и называюсь пластмассовым. У меня много братиков и сестричек. Все на меня похожи, – и пластмассовый мышонок покрутил пластмассовым коротеньким хвостиком.

– И у меня родственников много! – пискнул настоящий.

В это время из-за угла выглянула лохматая рыжая голова с длинными рыжими усами.

– Кот! Бежим! – кинулся к сараю настоящий мышонок, ухватив за веревочку пластмассового. – Съест!

Но кот успел. Сцапал пластмассового мышонка. Обрадовался, сидит, обнюхивает, удивляется:

– Мышь чудная. Не пахнет и без меха. Нет, тут что-то не то. Мяу! Снесу-ка приятелю Мурзику, мя-у!

– Васька, ты куда игрушку потащил?! – закричала девочка, выбегая на крыльцо.

– Ну вот, – обиделся кот, – мышей не полови.

Обиделся Вася и отправился на кухню долизывать в блюдце манную кашу.

РАССКАЗ СПИЧКИ

Горка исписанной бумаги возвышалась на письменном столе рядом со спичечным коробком.

– Не толкайтесь! – возмутилась одна из спичек, когда стопка бумаги сдвинула красивый коробочек. – Не смотрите, что я маленькая! Как чиркну, да как вспыхну! Могу много огня сделать. И тебя, бумага, спалю!

– Зачем же так? – удивилась бумага. – Мы с тобой, спичка, землячки. В одном лесу росли. Я елкой была. А ты осиной. У меня иголочки были, а у тебя симпатичные округлые дрожащие листочки. На латинском языке ты «популюс-тримуля», что означает – «тополь дрожащий».

– Вот я и говорю! – продолжала спичка. – Надоело, еще будучи осиной, дрожать. Быть какой-то там тримулей! Правда, тогда я без огня горела.

– Это было осенью. Листья по осени делались красными, как язычки пламени. И все дерево походило на огромный пылающий костер. Поэтому, наверно, и соломку спичечную из осины делают. Осина упряма. Срубят осину, так от корней сто молодых осинок вырастет! И растет осина быстро. За два года вытягивается выше человеческого роста. За три года – в три раза выше. А древесины за тридцать лет своей жизни накопит столько, что дуб, злейший враг осины, за сто лет не осилит!

– Ни одному дереву за осиной не угнаться! – нервно дергалась спичка в коробке. – Из осины не только лас, спички, делают, а и бочки, корыта, срубы для колодцев, лодки-долбленки, дранку кровельную, – не гниют! Еще фанеру, бумагу, шелк, паркет, мебель, широкие охотничьи лыжи. И горит-то моя осина без копоти, жарко, только потрескивает. А кора осиновая? Лучший заячий десерт! А веточки? Лосиный корм зимой! И я, спичка, простенькая с виду, дешевая, доступная, но очень нужная всем. Я, я...

– Да не хвастайся ты очень! – возмутилась бумага. – И до тебя спички были. А до спичек – огниво и разные химические способы добывания огня. Твоя прабабушка, 1833 года рождения, зажигалась от чирканья даже о подошву башмака. И не гордилась так, хоть и стоила дорого. Сто спичек – один рубль. По тем временам цена огромная.

– Вот видишь, какая у меня знаменитая древняя родня! – проскрипела спичка в спичечном коробке. – А ты дразнишься «популя-тримуля»! Сама ты – тополь дрожащий!

– Родня-то родня, да не слишком многочисленная, – продолжала бумага. – Спичечных фабрик в России вначале было всего-то десяток!

– Это в 1848-м! А в 1889-м – уже триста двенадцать, правда, маленьких и в основном в Калужской губернии! – запрыгала спичка, выглядывая из коробка. – Посмотри, на моей коробочке об этом и написано и нарисовано. И делали меня вручную. Осиновую палочку щипали, в фосфор макали. Сушили при закрытых окнах. Поэтому лица у рабочих при жизни были такого цвета, как моя палочка. И зубы крошились, и носы проваливались. Все оттого, что фосфор в организм попадал.

– Все это так, – примирительно прошуршала бумага.

А я что говорю? – подпрыгнула спичка. – Производство было вредным. Потому и я вредная, и как Осина, упрямая. Хотя нет во мне сейчас ядовитого белого и желтого фосфора. И чиркаюсь я о коробок, на стенках которого безвредный красный фосфор, мелкое стекло да клей. И палочка моя пропитана жидким стеклом, чтобы не тлела... А вот характер – вспыхивающий! Наследственность, понимаешь? От прабабушки!

– А головушка у тебя из чего? – спросила бумага. – Небось и не знаешь?

– А вот и знаю! Из серы, из бертолетовой соли, и еще там есть кое-что. А еще я знаю, что мой спичечный коробок появился в начале двадцатого века, изобрел его русский новатор! Что в стране сейчас двадцать пять спичечных предприятий, не маленьких, а фабрик-гигантов. Там все делают автоматы. За один только час автомат выдает полтора миллиона спичек, а фабрики за год более тридцати миллионов ящиков спичек. Целая гора!

– А ты знаешь, – спросила бумага, – что кроме простых спичек есть спички охотничьи, штормовые, газовые, сувенирные? Что простая, как ты, горит две-три секунды, а штормовая – более десяти? Что есть не гаснущие при дожде и ураганном ветре? Что у газовых спичек – палочка длинная? Что эта палочка, как у итальянских спичек, может быть из скрученной бумаги? А то и из воска, как у «французской пятиминутки»? Что сигнальные горят пламенем разного цвета? Что в мире известно более ста видов спичек? Что...

– И все-то ты, бумага, знаешь! – задергалась еще сильнее спичка. – Я спичка, верно, простая, не какая– то там... Но! Бываю походной, расходной, костры палящей! Могу быть пожаротворящей! Ты со мной, со спичкой, аккуратненько обходись. А не то как запалю! А хочешь, – неожиданно снова предложила спичка, – тебя, бумага, подожгу? Головушка у меня знаешь как чешется. Страсть как чиркнуть хочется!

– Бессовестная ты! – возмутилась бумага.

– Я не бессовестная! – фыркнула спичка, пробежав коричневой головкой по красноватому боку спичечного коробка. – Я – увлекающаяся натура. Знала бы ты, как мне нравится гореть... Это прекрасно! Вспыхнуть и сгореть! – И спичка погасла, оставив после себя коротенькую обуглившуюся осиновую палочку.

– Ну и спичка! – прошуршала задумчиво бумага. – Маленькая, а бедовая.

РАССКАЗ БУМАГИ

– Наконец-то, – прошуршала бумага, – я смогу рассказать свою историю.

– Какую историю? – поинтересовалась шариковая ручка.

– Историю, из которой все узнают, откуда я, бумага, взялась.

– Известно откуда! Из магазина! – проскрипела ручка, торопливо бегая металлическим шариком по белому листу. – В канцелярском отделе мы с вами лежали на одном стеллаже, только на разных полках. Вы – бумага форматная, снизу, а я, шариковая ручка, в ящичке, сверху.

– Я не о том! – прошелестела бумага листочками. – Я хочу рассказать, как меня сделали.

– Ах, вот оно что?! – заспешила шариковая ручка. – Рассказывайте, пока у меня в стержне не кончилась паста. Я люблю истории. Я готова записывать.

– Прежде чем стать бумагой, я была елью. Большой красивой елью, у которой с зеленых пушистых лап свисали длинные еловые шишки. Когда приходили в лес грибники или охотники, они любовались мной и называли красавицей. А клесты хвалили за вкусные семена, которыми они питались и выкармливали зимой своих птенцов. Однажды ко мне подошел человек в очках, постучал по стволу, воскликнул: «Кора-то, посмотрите! Мелкочешуйчатая! Я уже слышу, как играет музыкальный инструмент! Прекрасная ель! Чудесное может быть пианино».

Но музыкальным инструментом, – вздохнула бумага, – я не стала... В глухом лесу елей росло так много, что и в летний день стоял сумрак. Пришли лесорубы. Загудели машины, засопели тракторы. Бульдозеры, как огромные черепахи, ползали по лесу, выворачивали деревья, пни, перевертывали землю с кустами и травами. Потом завизжали пилы. Ели падали вершинами в одну сторону. Сучкорубы отпиливали ветки и сучки. Мощные тракторы, обхватив верхушки деревьев железными тросами, тащили стволы на свои широкие щиты. Нас везли по лесовозной дороге, потом мы плыли по реке, ехали на открытых платформах и, наконец, оказались на бревносвале. Откуда мы, бывшие ели, а теперь только голые стволы, попали на бумагоделательный комбинат. Все его называли целлюлозно-бумажным. На комбинате стволы распилили на бревна длиной в один метр двадцать пять сантиметров и нарекли балансами. Эти балансы и стали переделывать на бумагу.

– А как? – шариковая ручка на минуту остановилась. – Как из бревна сделать бумагу?

– О! Это не так быстро делается, как рассказывается, – зашуршал белый лист. – Бревна покрыты смолистой корой, не ошкурены. Поэтому их пропарили горячей водой, мыли железными щетками. Ты когда-нибудь видела картофелечистку?

– А что? – шарик на мгновение остановился.

– Так вот, в крутящихся барабанах еловые бревнышки-балансы ошкуривались, освобождались от коры, как в картофелечистке картошка очищается от кожуры. Из барабана балансы вылетали чистыми, гладкими, блестящими и попадали в шахту – узкий высокий ящик. Оттуда медленно сползали в машину с ножами и терками. В ней балансы крошились, истирались и из елового бревнышка получалась нежная, мягкая белая древесная масса. Часть этой массы в другом цехе вываривали в разных растворах, очищали от примесей. Получалась волокнистая древесная вата – целлюлоза-клетчатка. «Целлюла» по-латыни значит клетка. Вываренную и невареную древесину перемешали.

– И все? Так просто? – торопливо проскрипел шарик, быстро бегая по недописанному бумажному листу.

– Что ты?! – ответила бумага. – В мешальном бассейне добавили еще всяких веществ и черпаками очень тонким слоем разлили на сетку бумагоделательной машины. С мокрой массы стекала вода, но постепенно масса густела, делалась плотнее и превращалась в сырую бумажную ленту. Но чтобы получить настоящую бумагу, ленту нужно высушить и прогладить. Так она оказалась в сушильной части бумагоделательной машины, на больших горячих вращающихся барабанах, на которых натянуто шерстяное сукно.

С барабана на барабан лента ползла, сохла и скручивалась в огромный бумажный рулон. Почти целый километр бумажной дороги за одну маленькую минутку. Моя мама, бумагоделательная машина, была самой быстроходной и очень сложной. Не машина, а целое государство, – бумажный шепот на мгновение стих. Помолчав, бумага продолжала:

На других машинах, на так называемых продольно-резальных станках, широкий восьмиметровый рулон разрезали на узкие рулончики. Другие станки бумагу упаковывали. На моем рулоне было написано, что я сделана в Карелии на Кондопожском целлюлозно– бумажном комбинате.

Меня рассылают по всему свету! На все пять континентов мира! На мне печатаются газеты и журналы около трехсот наименований. «Труд», «Правда», «Известия», «Учительская газета», да почти все центральные газеты Советского Союза. Я не говорю уже о республиканских и областных. Как видите, не все так и просто!

– Да я что! Да я ничего! – заскрипел шарик. – Я только спросил. Не сердись. А вот для тетрадей, для учебников и книг, как бумага делается?

– Так же, чуть-чуть только по-другому, – уже спокойнее зашуршала бумага.

В мешальном бассейне в древесную массу добавляют белую глину, разные соли, мел. Добавки делают бумагу белее и плотнее. Мел дает глянец. Если его много – получается мелованная бумага, толстая и блестящая. А для цветной еще и краска нужна. Бумагу можно вырабатывать из ивы, осины, даже из льняного волокна.

Но я – еловая, – напомнила бумага, – от моего бумажного комбината и пахнет приятно – елочками...

– Слушай, бумага, а ты – вещь! – скрипнула шариковая ручка. – Ведь из тебя еще и веревки делают, и мешки!

– Сама удивляюсь! – шуркнула в ответ бумага. – Чего только из меня не мастерят! Что салфеткой бываю, детской пеленкой, полотенцем, даже с дезинфицирующими и ароматическими веществами, это ты знаешь! Из меня делают простыни, одеяла, белье, похожее на изделие из пушистой шерсти, клеят красивую верхнюю одежду с застежками, молниями, кнопками. И спецодежду для работников кондитерских фабрик, химических заводов, медицинских учреждений. Очень удобно. Проносил денек белый халат и выбросил: стирать не надо, он же дешевый. Я могу предохранять болты, гвозди, винты от ржавчины. Если пропитать меня парафином, хлеб сохраню, не зачерствеет. Могу быть непромокаемой и даже огнестойкой. Ну, а если меня покрыть алюминевой фольгой или полиэтиленовой пленкой, я сделаюсь упаковкой для чая или пакетом для молока. Из меня даже такую бумагу делают, которая электрический ток проводит! Я и обоями могу быть, игрушкой, картоном, стелькой. Да мало ли где я нужна.

Металлический шарик, лихо бегавший по листу бумаги, неожиданно остановился.

– Что случилось? – прошуршал исписанный лист. Но ему никто не ответил, потому что в шариковой ручке кончилась паста.

В МЕБЕЛЬНОМ МАГАЗИНЕ

В мебельном магазине на рассвете неожиданно возник разговор. Начал его обеденный стол. Он топнул деревянной ногой об пол и сердито пробасил:

– Тихо, мебель! Не благоухать и не рассыхаться! Слушай мою команду! На две стороны... равняйсь! Смирно!

– Я не могу равняться, – блеснув полированными дверками, вымолвил шкаф, облицованный древесиной из красного дерева. – Я слишком выпуклый!

– А я, – скрипнула тумбочка металлическим шурупом, – слишком маленькая. К тому же меня толкает в бок мягкий пуфик. Ему, видите ли, тесно! Его, видите ли, книжный шкаф к креслу притиснул!

– Ну я тут при чем? – звенькнул стеклянными дверками книжный шкаф. – Меня мебельная стойка совсем в угол забила. Стоит себе на виду, секциями хвастается! Ее только и рассматривают, да еще за секретер хвалят. Хо-хо-хо! Сколько перетерпел при изготовлении на мебельном комбинате. И теперь терпи...

– Не рассыхаться! – снова топнул деревянной ногой обеденный стол.

– Что же ты, шкафчик, перетерпел? – вкрадчиво спросило трюмо, отделанное древесиной из ясеня. – Может быть, тебя по-другому делали, чем нас?

– Не знаю... Может быть, и по-другому, но мне досталось. Я же книжный! Не какая-то там тумбочка или пуфик.

– Давай рассказывай! Все равно делать нечего, – заскрипела деревянная мебельная обшивка нестругаными дощечками.

– У меня, вы же знаете, – сказал шкаф, – высокое предназначение – хранить книги. Тело мое – сосновое. Родилось оно в прекрасном сосновом лесу. Я до сих пор хранил бы в себе запах смолы дерева, если бы не та тетя.

– Какая еще тетя? – снова заскрипела неструганая обшивка.

– Какая, какая! – неожиданно быстро заговорил книжный шкаф. – Да та, что покрыла меня лаками. Но сначала мои сосновые заготовки в раскройном цехе комбината распилили на бруски, рейки, щиты. Потом стругали рубанками – фуганками, потом сушили, потом полировали. А затем, в сборочном цехе, на станках с каким-то трудным названием, собирали. И вот я – шкаф для книг.

– И меня так делали! – удивлению воскликнул обеденный стол из бука. – И чего тут такого? Зато мы – деревянные, а не из древесной плиты.

– А у вас высверливали места, где были сучки или трещинки? Вставляли туда пробки? А остатки смолы протирали ацетоном и содой?

– Конечно, – ответил обеденный стол, – и сверлили, и вставляли, и протирали. Ну и что?

– Но я потерял свой природный запах! – снова заволновался книжный. – Запах прекрасной сосновой смолы! И все та тетя! Она шлифовала, олифила, шпаклевала меня, полировала минеральными красками и щелочной политурой. Правда, я стал от этого блестящим. Но досталось.

– Подумаешь! Потерял запах, – пробасил из угла дубовый простенок. – Вот меня, как и мою знакомую ореховую кровать, вообще, грунтовали! Деревянные поры забивали наполнителями. Представьте себе смесь, – басил дуб, – из сосновой смолы, скипидара, белой глины и краски. Ну и запах был! А ничего. Красуемся теперь. Ореховую кровать, так ту сразу и купили.

– Чудесный запах! – заговорил снова книжный шкаф. – Запах сосновой смолы, скипидара, запах соснового леса!

Дубовый простенок, не обращая внимания на вздохи книжного, продолжал:

– А вот моего соседа уже не терли, как меня, тампонами да губками. Его из специального пистолета в специальной камере через распылитель красили. Вот техника-то! Но это еще полбеды, – продолжал жаловаться книжный шкаф. – Потом в меня стали ручки да замочки вкручивать! Перетерпел я...

– Он перетерпел! – хохотнула стенка, облицованная красивой ольховой древесиной. – Подумаешь, его полировали! А как же меня, черную ольху, и мою подружку по лесу – липу? Нас стругали, резали, выжигали! Грунтовали, думаете, водичкой? Нет. Кислотами. Серной да азотной. Это вам не полировочка!

– Сначала мои передние стенки, – продолжала ольховая облицовка, – обрабатывали, как и вас, любезнейший книжный шкаф, а потом покрыли парафином и воском. Потом выскребли на стенке рисуночек и в ванне кислотами протравливали. Затем промыли нашатырным спиртом, чтобы исчезли кислоты. Это совсем не вкусно. А мою приятельницу липу, так ту раскаленными платиновыми иглами жгли. Ну и что? Зато теперь мы неотразимы! Нас рассматривают и хвалят. И купят! Красота, уважаемый шкаф, требует жертв. Вот такие дела.

– Дела, – проворчал буковый стол.

– Дела, – прошуршал кто-то на полке. – Послушаешь, послушаешь других и подумаешь: что твои беды? Тьфу!

– А что с вами произошло? – снова проскрипела любопытная неструганая мебельная обшивка.

– Ничего особенного, просто вспомнили. Мы – декоративные покрытия и декоративные обои. Можем быть полезными, если строите дом, теплоход, вагоны. Сделаны из тонкой фанеры и толстой бумаги. Правда, есть у нас конкуренты – пластиковые отделочные материалы. Но и мы в ходу. Нас тоже и на барабанах жали, и сушили в жаре, и лаками покрывали. Все было. Не жалуемся. Теперь мы – ассортимент!

В углу магазина послышалась возня и похихикивание. Там толпились кухонные гарнитуры, столики, подвесные полки, шкафчики, табуретки.

– Пыль... опилки... стружка... отходы... А стружка, стружка? Синтетические смолы... – слышалось из угла.

– Какая пыль? Какие опилки? Какая стружка? Какая смола? – спросил обеденный стол, сделанный из бука.

– Это мы из них созданы! – шаркнула ножкой широкая кухонная табуретка. – Из отходов лесопилок. В опилки и стружку добавили искусственной синтетической смолы и все спрессовали. То есть и грели и давили. Вот и получилась древесностружечная плита. Плиту распилили на детали. Из деталей нас и склеили, облицевали блестящими пластиками. Мы немножко, – снова шаркнула ножкой табуретка, – тяжеловаты, но зато дешевле вас, уважаемая комнатная мебель.

В этот момент открылась наружная дверь магазина. Мебель умолкла. Одна только деревянная обшивка продолжала скрипеть, потому что ее неошкуренная и даже неструганая рейка оторвалась и, покачиваясь, как бы шептала:

– Скажите... скажите... скажите...

О ЧЕМ ШЕПТАЛИСЬ ЧЕМОДАНЫ

В багажнике машины ехали два чемодана. Один чемодан был из настоящей крокодиловой кожи, другой – из кожзаменителя. Чемоданы шептались.

Покрышки машинных колес тоже не молчали. Они то и дело вмешивались в разговор, спрашивали:

– А дальше что? Что было дальше? Говорите громче! Мы не слышим! Здесь так шумно! Одно шуршание кругом!

Особенно словоохотливым был чемодан из кожзаменителя. Кожаный больше слушал или ерзал по багажнику, мягко поскрипывая старыми ремнями. Что он мог рассказать особенного? Ну поймали крокодила, выделали кожу, из кожи сшили чемодан. Вот и все. А когда это было? Он и не помнит, стар.

– Родился я, – вспоминал чемодан из кожзаменителя, – не на фабрике, где меня сшили, а на комбинате, где делают искусственную кожу.

– Интересно, интересно, – шуршали покрышки. – Интересно, давай дальше, дальше!

– Потому и комбинат называется комбинатом искусственной кожи, сокращенно Искож... – продолжал бойкий чемодан из кожзаменителя.

– Искож, искож, – шуршали покрышки, – надо запомнить.

– А из чего вас сделали? – скрипнул кожаный чемодан.

– Вы когда-нибудь видели хлопок?

– Хлопок? – удивился кожаный. – Конечно, видел, растет он на полях. В хлопковой коробочке – пучок ваты. Из нее хлопчатобумажную ткань выделывают. Как же! Приходилось хранить и перевозить рубашки, платья, белье. Говорят, это – чистая целлюлоза!

– Уж чистая он там целлюлоза или нет, я не в курсе, – продолжал чемодан из кожзаменителя. – Я знаю только о себе. Так вот. На фабриках эту вату гребешками расчесывают в одну сторону, и получается хлопковый прочес. Этот прочес привозят на комбинат искусственной кожи. Здесь рабочие делают из него «слоеный пирог»: на ряд хлопкового прочеса кладут проклеивающую пленку из химической смолы, потом опять хлопковый прочес, только волокном в другую сторону, снова проклеивающую пленку. И так несколько рядов. Затем этот «слоеный пирог» прессуют, сильно нагревают и сдавливают. Проклеивающая пленка плавится, растекается по расчесанному хлопку, получается плотная искусственная кожа с выпуклым рисунком.

Неожиданно из угла багажника раздался чей-то вежливый голос:

– Позвольте представиться. Я – «дипломат».

– Мы вас заметили, – откликнулся чемодан из кожзаменителя. – Вы – новая продукция, что-то среднее между портфелем и чемоданом.

– Не совсем уж новая, прошу простить, понимаю, нехорошо без приглашения вмешиваться в разговор, – заметил «дипломат», – но я ведь тоже из искусственной кожи, не считая картона и металла. Но хочу вас уверить, что у меня никакого «слоеного пирога» не было! Просто на трикотажную ткань нанесли полимерное покрытие, а сверху, с бумаги, спечатали рисунок. Половичок такой, знаете, трехслойный. Сверху бумага, снизу ткань, а внутри начинка из ПВХ, поясняю: ПолиВинилХлорид. Иногда для начинки применяют и полиуретановый раствор. Прошу извинить за научный язык. Но без научных слов о нашем производстве не расскажешь. А вообще-то, – добавил «дипломат», – сейчас материалы для чемоданов изготовляют, в основном, каландровым методом.

– А все-таки вы были трехслойным пирожком! Были, были, были! – затараторил чемодан из искусственной кожи. – Все так! Почти так! Чуть-чуть по-другому. У нас «слоеный пирог». У вас – трехслойный половичок. Время идет. Вы же моложе меня?

– Не спорьте! – шумно взвизгнули колеса. – А что дальше?

Машина остановилась. Кто-то взял «дипломат». Чемоданы понесли в разные стороны.

– До свидания, до свидания, – поскрипывал старыми ремнями кожаный. – Живите дольше, дольше...

– До встречи, до встречи, – мягко вторил чемодан из кожзаменителя.

– Всего доброго! – брякнул металлическими застежками «дипломат». – Увидимся.

Только машинные покрышки колес молчали. Они думали. О чем? Наверное, о том, из чего они сделаны. А может быть, и совсем о другом.

ОТ ПЕСЧИНКИ ДО ЕЛОЧНОЙ МАКУШКИ

(МАЛЕНЬКАЯ СКАЗОЧНАЯ ПОВЕСТЬ)

СИЛИКОНА

Жила на свете маленькая частица по имени Силикона. Однажды у обрыва, в котором жила Силикона, остановился человек.

– Какая крупная да прозрачная! Просто прелесть! – сказал он, увидев песчинку.

Через несколько дней пришел другой человек и взял песок на анализ. Потом появились машины-экскаваторы. У каждой машины – по одной длинной руке с большими плоскими и острыми пальцами. Экскаваторы черпали песок и переносили в кузова машин. Так маленькая Силикона оказалась в большой песчаной куче.

В подготовительном цехе стекольного завода песчинка познакомилась с известняком и мелом. С этими приятными, крошечными раковинками. Силикона очень удивилась, узнав, что раковинки – симпатичные белые завитушки – хотя и маленькие, а очень старые. Им было несколько миллионов лет.

На заводе Силикона встретила и приятельницу глину. Всегда мягкая и податливая, глина почему-то стала твердой как камень. С ней стало невозможно говорить!

В плотных мешках сидели белые и важные родственники металлов – плюмбовичи и магниевичи. Потом в цех привезли соду. Сода без умолку трещала. От такой трескотни ее кристаллы рассыпались в белый порошок. Но это соду нисколечко не смущало.

– Вот вы: песок, глина, мел, известняк, – торопливо говорила сода, – природного происхождения, так сказать, земные! Меня же в природе почти нет. Я повторяю – почти! А без соды стекла не сваришь! Первую стекляшку человек сотворил шесть тысяч лет тому назад. Из Африки финикийские купцы везли меня, соду. Плыли по Средиземному морю мимо песчаного острова... Увидев остров, купцы решили передохнуть от морской качки, сойти на берег, развести костер и приготовить на земле ужин. Высадились, стали искать камни для очага. А камней нет, Кругом один желтый песок.

Притащили моряки с корабля несколько больших кусков соды, обложили костер, приготовили ужин. Утром разгребли золу, чтобы раздуть огонь, и увидели под остывшими углями твердый, прозрачный, как вода, слиток. Подняли его. На солнце слиток засверкал, заиграл всеми цветами радуги. Ахнули купцы, но догадались, что прозрачный камень возник из соды, песка и огня. Так люди впервые увидели стекло.

– Вот что я знаю! – трещала сода. – Так что, кумушка-соседушка, песчинка Силикона, мы очень нужные вещества. Да и без вас, мои друзья, глина, мел, известняк, дорогие уважаемые родственники металлов, стекла не сваришь!

– Мы, – буркнула жесткая глина, – сырье!

НА СТЕКОЛЬНОМ ЗАВОДЕ

На стекольном заводе интересно. Сначала сырье дробят, потом просеивают, взвешивают, а уж потом высыпают в большой ящик-бункер. Из бункера – в печку, где варится стекло. В печке ярко, красиво, но слишком жарко.

Жидкое горячее стекло – это раскаленная желто-красная река. Большие огненные каплищи отмеряются машиной и попадают в форму. Формы обжимают капли, превращая жидкое стекло в стаканы, вазочки, во флаконы для духов, в бутылки. Да мало ли во что еще?

Раскаленные докрасна изделия остывают, бледнеют и попадают на движущийся половичок-конвейер. С него – снова в печку, для закалки, чтобы не лопались. А уж потом – на сортировку и упаковку.

Силикона попала не в графин, не в вазочку, не в бутылку, а в длинную трубку, которую называли пулькой.

– Счастливая партия! – сказала молодая упаковщица. – Поехали на Завидовскую фабрику игрушек.

Силиконе действительно повезло. Какой песчинке, пусть и в новом виде, не хочется жить в яркой и красивой елочной игрушке?

Работница взяла в руки стеклянную трубку-пульку, нагрела на газовой горелке. Трубка покраснела, раскалилась, стекло размякло. Работница растянула трубку, получилось две, с остренькими кончиками. Это – заготовки для будущих елочных макушек. Затем работница еще раз нагрела трубку с острым концом и слегка в нее подула. Размягченное стекло на глазах превратилось в шар. Передвинула работница трубку дальше в пламя, снова нагрела, снова подула – образовался другой шар. Приложила к нему штамп из металла, получилась вмятина. В каждом шаре сделала по четыре вмятины. Трубка превратилась в макушку для елки.