Текст книги "Ричард Длинные Руки – герцог"

Автор книги: Гай Юлий Орловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 16

Гадальница обитает, как я понял из его рассказов, не в башне и не в лесной избушке посреди темного-темного леса, а на перекрестке трех дорог. Между моим отныне замком и двумя крупными деревнями. Домик у нее самый заурядный, с небольшим садом, курами, козами. А еще оттуда близко к лесу, где собирает травы.

Граф послал вперед мальчишек предупредить, дескать, ее изволит посетить сам герцог, пусть будет на месте, и чтобы все быстро и без лишних движений.

Молодец, отметил я, быстро схватывает, что мне нужно и какой линии стоит придерживаться.

Дорога привела к домику почти сразу – аккуратный, небольшой, опрятный. Оставив коней под охраной Бобика, мы перешагнули порог. В ноздри ударил густой и пряный аромат растений, взгляд уперся в пучки высушенных корешков вдоль стен, связки трав, веток омелы, кувшинчиков больших и малых с настоями и отварами.

Только и недостает, мелькнула мысль, большого черного кота и летучих мышей размером с откормленных крыс. Ну, еще и паутины нигде не видно, в комнате вообще-то чисто. На столе с гладко выструганной столешницей большая толстая книга, небольшой человеческий череп, две свечи в страдальчески изогнутом подсвечнике, гусиное перо в чернильнице.

Женщина подкладывала поленья в открытый очаг, в облагороженном виде такое вот зовется камином. На стук двери оглянулась, довольно приятное немолодое лицо в глубоких морщинах, умные глаза, а когда разогнулась, я оценил сухощавую и подтянутую фигуру.

Граф сказал надменно, но с некоторой боязнью в голосе:

– Вельва, ты еще не разучилась гадать?

Она ответила с легким поклоном:

– Как и вы, граф, никогда не разучитесь ездить на коне.

Она прошла к столу, а я рассматривал длинную полку вдоль стены, в ряд с десяток черепов, от мелкого, словно жителя племени пигмеев, до великанского, явно огр поплатился головой. Некоторые оставлены в первозданном виде, другие отделаны серебром и золотом, один так и вовсе с рубином в середине лба, а на самом почетном месте, как я понял, череп с тремя глазами. У этого сокровища на место выпавших зубов вставлены ограненные алмазы, что уже и не алмазы, а бриллианты.

– Черепа, – сказал я с тоской, – почему у всех черепа?

Женщина ответила спокойно:

– У многих просто мода. У меня это для моих… занятий.

– Понимаю, – пробормотал я, – но все-таки… как-то все это чересчур…

Что-то тревожит, но опасности я не чуял, хотя ощущение такое, что, кроме нас, в этой большой комнате кто-то еще…

Я пошел к столу вдоль другой стены, там среди трех огромных сундуков свален хлам, что вовнутрь не поместился. В одном месте вообще накрыто большим старым одеялом.

Прислушавшись, я быстро схватил за край одеяла и поднял. На меня испуганно уставились десятки пар глаз мелких существ, которых принял бы за толстых ящериц, если бы не смятые крылья на спинках.

Граф и Вельва застыли, а я сказал с удивлением:

– Какие… дисциплинированные! Это что же, им велено сидеть тихо… и сидят?

Вельва сказала осевшим голосом:

– Простите, ваша светлость.

– За что? – удивился я. – Они довольно… милые.

Мелкие дракончики вертели головами, глядя то на меня, то на хозяйку. Она развела руками.

– Это… – голос ее колебался, – чтоб вам не мешали…

Я отмахнулся:

– Да как они могут?.. Пусть вылезают. Ишь, какие тихие… А ну-ка путя-путя…

Я погладил одного пальцем по голой голове, он тут же начал приподнимать ее, чтобы нажим был сильнее.

Вельва сказала беспомощно:

– Они маленькие… вообще. Я прячу потому, что господа обязательно хотят взять в замки. Думают, если хорошо кормить, вырастят боевых драконов.

– Какая дурость, – согласился я. – Собаку свою не могут вырастить с лошадь, а драконов, значит, можно? Каждому существу Господь отмерил свои пределы. Выпускай их, нечего им сидеть взаперти.

Я взял одного в ладони, он сразу брякнулся на спину и подставил белое с желтым пузо. Я снова почесал пальцем, игрушечный дракончик в экстазе раскинул лапки и от счастья раскрыл крохотную пасть, высунув крохотный язычок.

Колдунья опустилась за стол, граф придвинул ногой табуретку и сел у двери, сердитый и нахохленный. Вельва смущенно указала мне на стул напротив.

– Присядьте, ваша светлость. Позвольте погадать вам.

Я сел, не выпуская из рук дракончика, чувствуя себя, как в дешевом балагане, посмотрел на нее в упор.

– На меня не получится.

– Почему? – спросила она.

– Христианин, – объяснил я коротко.

Она сдержанно улыбнулась.

– Знали бы вы, ваша светлость, сколько здесь побывало ревностных христиан…

Дракончик перевернулся на пузо, расправил крылышки и, толкнувшись лапками от ладони, красиво взлетел над столом. Вельва смотрела за ним с беспомощной любовью. Дракончик сел на балке прямо над нами и, свесив голову, смотрел на всех с любопытством блестящими глазами.

Остальные тоже начали взлетать, но робели перед гостями и держались тихо, прятались в дальние углы.

Я наконец оторвал от них взгляд, посмотрел на гадательницу.

– Да еще ревностных? Пусть называют себя как хотят, но кто ходит к гадалкам – даже близко не христиане. Я в это не верю.

Она тоже поглядывала на дракончиков и на нас. Особенно на меня, графа уже знает, наконец убедилась, что я не собираюсь хватать дракошек и совать в мешок, сказала уже спокойнее:

– Как известно, дождь идет на тех, кто в него верит, и на тех, кто не верит. Сейчас выберу помощника, он и предскажет вашу судьбу.

Она взяла череп со стола, оглянулась на меня, покачала головой и вернула на место. Граф хмыкнул, а она, легко поднявшись, некоторое время двигалась вдоль полки, легонько прикасаясь пальцами к торчащим костям или выступающим зубам.

– Похоже… вот этот сможет.

Я буркнул:

– Слишком шикарен.

– Но вы герцог, ваше сиятельство.

– Я боевой герцог, – сказал я недовольно. – Не ряженый.

Она взяла другой, весь в серебре и с алмазными зубами.

– Против этого не возражаете?

Я отмахнулся.

– Мне все равно.

Она села, молча подвигала над черепом ладонями с растопыренными пальцами. Лицо стало озабоченным. Выждала, нахмурилась, бросила вовнутрь игральные кости и потрясла. Череп отозвался блондинистым звуком.

– Что-то, – проговорила она озабоченно, – с вашей светлостью не совсем так…

– Или совсем не так, – уточнил я.

Она наклонила голову.

– Да, вы правы…

– И не что-то, – поправил я гордо, – а многое. Вообще я весь такой не такой, а разный и особенный.

– Я вижу, – промолвила она и покосилась на притихших дракончиков. Они все вытягивали шеи и с отчаянным любопытством наблюдали за нами. – Вы не такой, это верно…

Граф засопел у двери, но смолчал. Она поднялась, высыпала кости на стол и сердито поставила пустой череп на место. Я наблюдал, как взяла соседний, отделанный золотом.

– На этом гадать, – заметил я, – разве что королям. А то даже императорам всяким.

Она молчала, трясла в черепе костями, потом двигала над блестящей макушкой ладонями. Я наконец-то рассмотрел, что череп в самом деле умело составлен из разных костей, тщательно подогнанных одна к другой. Раньше по наивности представлял, что это нечто литое, к которому снизу жилами крепится еще одна кость – нижняя челюсть.

– Полагаете, – проговорила она негромко, – вам королем не стать?

– Я так не сказал, – заметил я дипломатично.

Улыбка тронула ее губы, но лицо постепенно мрачнело. Я терпеливо ждал, дракончики тоже затихли, только мой знакомец спикировал с балки и сел на мое плечо, бахвалясь перед остальными безумной отвагой и тем, что накоротке с таким гигантом.

Гадальщица наконец сердито поднялась, поставила череп на место и взяла последний, что с тремя глазами и бриллиантовым ртом.

– Да, – сказал я иронически, – этот дядя скажет обо мне такое…

Она сердито сверкнула глазами, лицо сосредоточенное, даже губу слегка прикусила, а на лбу морщины стали размером с Дарьяльское ущелье. Я ждал, она все двигала ладонями, с пальцев начали срываться короткие злые искорки, потрескивали, исчезали.

В черепе на секунду рассерженно зажглись дьявольски багровым огнем глаза, но тут же снова все омертвело и затихло.

Она в бессилии уронила руки.

– Ничего не понимаю…

– Облом? – спросил я сочувствующе. – Ничего, лишь бы обломками не задавило.

Она произнесла почти ненавидяще:

– Со мной такое впервые!

– Женщины такое часто говорят, – согласился я ханжески. – А вот почему этот дядя с рубином смолчал, ясно и без лакмуса.

– Что такое лакмус?

– Волшебная бумажка, – объяснил я, – что всегда показывает, кто врет. И даже беременность определяет.

Она проговорила глухо:

– А почему вам все ясно?

Я поморщился.

– Похоже, мы поменялись местами. Теперь ты спрашиваешь, будто я бабка-гадальщица. Поясняю напоследок по доброте душевной. Я глубокая и утонченная натура. Настолько изысканная, что простому черепу не понять и не ощутить. Только вот эта жабка с крылышками сразу поняла, но ей от природы дано… Я сам себя порой не понимаю, такой умный. У меня и лицевой угол почти перпендикулярно-нордический, если смотреть с боку. И ума палата. Так что пусть предсказывают тем, которые попроще.

Когда мы вышли, граф виновато разводил руками и все повторял:

– Не понимаю… ну, не понимаю!.. Другим же получалось?.. Не понимаю… Почему?

– По крайней мере, – сказал я, – колдунья поступила сравнительно честно. Могла бы нести всякую чушь… Пойди проверь, что там в будущем! А она призналась, что это ей не по зубам. Кстати, не она первая. Думаете, граф, мне гадать раньше не пробовали?

Он повторил несчастным голосом:

– Но другим же предсказывала?

Зайчик подбежал и с готовностью подставил бок. Я сунул ногу в стремя, Бобик напрыгнул, но я успел подняться в седло и разобрал повод.

– То другие, граф, – ответил я высокомерно. – А мы не рабы!.. Христиане непредсказуемы.

– Это разве хорошо?

– Только трусы и парламенты страшатся непредсказуемых последствий. Вперед, в непредсказуемое!

– Как скажете, ваша светлость…

– Страшно?

– Ну, вы же впереди…

Он пустил своего коня рядом с Зайчиком, мне показалось, что его конь тоже переживает за хозяина, хотел похвастаться перед новым лордом, заранее раздувался от гордости, щас все узнает, но даже крохотных дракончиков прохлопал.

Я помалкивал, зачем тыкать мордой в землю, все мы только сверху христиане, наконец он сам сказал робко:

– Ваша светлость… но почему тогда все люди со всех концов королевства едут, чтобы послушать ее?

Я пожал плечами, не зная, как ответить просто и доходчиво, не сбиваясь на велеречивую проповедь о ценностях наступившего христианства. Вера в предначертанное и предназначенное возникла в человеке от страха перед сложностью и непредсказуемостью мира. На словах бунтуя против всего и всех, на самом деле любой трусливо жаждет строгого и непререкаемого порядка во вселенной, железного, несокрушимого, против которого даже воля богов – ничто. Так и появились парки у древних греков и мойры или кто-то там еще у древних скандинавов, одинаковые по функциям, как доски в заборе. Не подсматривая друг у друга, эти далекие друг от друга во всем народы придумали абсолютно идентичные системы: всеми правит судьба, рок, фатум – и никто изменить ничего не может. Существуют Книги Судеб, куда записано все-все наперед до самого последнего дня света. А раз так, то появились шарлатаны, что обещают за вознаграждение заглянуть туда и рассказать, кому что там написано. Словом, вполне комфортный замкнутый мир. Но человечество взрослело. Христиане – первые ростки взрослости духа. Разломав скорлупу, они вышли на простор неупорядоченного дикого мира, куда не решались высунуть нос даже боги, где ничто не предсказано наперед, и сказали, что сами построят Новый Мир, которого не существует ни в каких Книгах Судеб.

Он посматривал с ожиданием, наконец я неохотно разлепил губы.

– Сэр Генрих… мне иногда кажется, что я уже не рыцарь, а что-то вроде ходячей проповеди. Самому противно, когда что-то объясняю нудно… но только без нудности сложные вещи не объяснить. Хотите, про баб расскажу что-нить веселое и бодрое? И ничуть не нудное?

Он взмолился:

– Можно в другой раз?

– Почему? – спросил я удивленно. – Я много про баб знаю. Всякое-разное.

Он отмахнулся:

– Другие тоже знают. Скажите лучше это… нудное. Нудное, оно ж умное, да? Почему-то умное всегда нудное.

– Согласен, – сказал я. – У самого выворачивает челюсть.

– Все-таки буду счастлив послушать от вас, это же высокое доверие, когда о таком… Но сейчас…

Я вздохнул, ответил, скрепя сердце:

– Дорогой граф, человек боится необъятности мира. Нам всем страшно!.. Это зверь не понимает, кто он и что с ним, и потому не страшится, а человеку страшно. Человек страстно желает быть частичкой чьего-то плана, быть встроенным в какую-то картину… Отними это у него – запьет или кончит жизнь самоубийством перед лицом такой страшной неизвестности.

Он пробормотал:

– Лучше бы встроиться в хорошую картину.

– Язычники страдали от своего рока, – сказал я. – От судьбы!.. У них предсказано даже, как их боги погибнут. Зато христиане освободили от рока, дав взамен нечто намного более ужасное для слабых людей: свободу!..

Он посмотрел с сомнением, так ли понял.

– Свобода… страшнее?

– Ну да, – подтвердил я. – Раньше во всем был рок виноват, судьба, фатум! Человек как бы ни при чем. А теперь он сам виноват… если виноват. Слабым страшно быть свободными и самим отвечать за свои поступки!.. Даже христианин и то частенько обвиняет в своих преступлениях родителей, не так воспитавших, или товарищей, не к тому подтолкнувших. Даже хозяина лавки, оставившего товар на видном месте… А то и вовсе судьбу, будто все еще дикари какие.

Он развел руками.

– Ну, это привычно…

– Да, – сказал я с раздражением, чувствуя, что говорю уже прописные истины, но они даже для меня еще не достаточно прописные, тем более это непривычно для таких вот простых существ, – да! Каждый из нас все еще не силен. А язычники вообще были по дефолту слабыми, потому и ссылались на судьбу, фатум, рок, против которых бессильны даже их боги. Мы христиане, но в каждом из нас еще сидит дрожащий язычник, он жаждет узнать предначертанное для него, как будто такое возможно!.. Вот на таких и наживаются астрологи и всевозможные предсказатели и гадатели. Пусть эта гадательница не наживается, у нее это из любви к искусству, но все равно она вредит… Да, вредит.

Он с испугом взглянул в мое суровое лицо, еще не зная и даже не догадываясь, что на самом деле мы принесли на остриях своих мечей в соседнее королевство, но чувствуя уже холодный ветер с пуританского Севера.

Часть II

Глава 1

День прошел в объезде ближайших территорий. В одиночку я все сделал бы за несколько часов, но не поймут, лорд такого ранга не может ездить один, так что граф Гатер взял десяток наиболее знатных рыцарей в свиту, и мы побывали у ряда соседей, чтоб те отныне знали и не забывали, кто здесь сюзерен.

Как я понял, в здешнем королевстве полный раздрай в развитии: столица с прилегающими землями уже в прогрессивной безбожности, но есть верные церкви земли, баронства и графства. Есть полудикие, а есть и совсем дикие, где поклоняются идолам. Отсутствие связей между землями создает пеструю чересполосицу, когда рядом могут жить, не общаясь, племена, отстоящие в развитии друг от друга на полтыщи и больше лет.

Мое герцогство, увы, должно считаться, видимо, очень прогрессивным, так как здешний народ к религии совершенно равнодушен. Не язычники, а именно безбожники. О том, что здесь все-таки было христианство, а не гнусное идолопоклонничество, можно догадаться только по вкраплениям в речь «О, Господи!», «Не искушай дьявола», «Прими душу мою»…

В Священном Писании правильно сказано: иногда стены рушатся от одного крика. Но одним криком ничего не построишь. Я уже вижу проколы и просчеты в ряде хозяйств, даже понимаю, как все исправить, но с тоской зрю, что не могу этим немедленно заняться. Да, я здешний герцог, но я не только герцог, и у меня не только этот огород.

Жизнь – самое редкое, что есть на свете, а большинству людей знакомо только существование. Я тоже существовал большую часть своей жизни, а сейчас наконец-то ощутил, что можно еще и жить, но… когда?

Пообедали у ручья, граф ахнул при виде деликатесов, что я сотворил, а я туманно намекнул, что иногда чудесное здесь является совсем обыденным в других странах, и у графа сразу вспыхнули глаза, как два жарких факела.

Когда возвращались, спускаясь по косогору узкой тропкой, внизу клубился туман, впереди четко прорисовывался холм с огромным черным замком, что плывет в ползущих внизу облаках. Свет падает с той стороны, и крепость кажется плоской черной декорацией на фоне быстро бегущих белых облаков и белесого неба.

Пять высоких башен смотрят в небо, накрытые остроконечными колпаками, края обрывистые, а у подножия холма торчат из тумана верхушки сосен.

Граф покосился на мое напряженное лицо.

– Не узнаете?

– Это же Альтенбаумбург? – пробормотал я.

– Он, – подтвердил граф. – Я сам долго не признавал, когда ехал с этой стороны. Не знаю, что за злое колдовство, отсюда замок какой-то не такой.

– Аберрация света, – объяснил я. – Не обращайте внимания.

– Это не колдовство?

– Нет, вовсе нет. У Господа нашего чувство юмора проявилось не только в том, что создал людей.

Со стен нас завидели издали, граф только поднял ко рту рог, намереваясь протрубить мощно и звонко, как ворота дрогнули и пошли в стороны.

Наверху блеснула красным в заходящем солнце булатнотелая фигура начальника гарнизона. Он помахал нам издали, потом исчез, а когда мы проехали в ворота, встретил уже во дворе.

Я соскочил на землю, конюхи перехватили повод. Бобик сразу же ринулся в сторону кухни.

Паньоль отдал салют, осведомился почтительно:

– Обороноспособность, ваша светлость?

– Вкупе с экономикой, – согласился я. – Крепкая экономика – крепкая обороноспособность. Почему вон тот у вас без шлема?

Паньоль даже не оглянулся, ответил четко:

– Оружейник сейчас приклепывает боковые пластины.

– А-а, – сказал я, – это хорошо. А то я подумал, вольнодумцы… Шлем носить надо! Он формирует голову.

Он остался раздумывать над глубокой мыслью сюзерена, а мы с графом вошли в донжон. В холле шум, навстречу вывалился ошалелый слуга, трясет окровавленной кистью руки. За его спиной мечутся, как вспугнутые куры, люди и челядь, вскрикивают, ахают, всплескивают руками, как птицы крыльями.

Я вломился в зал, ко мне подбежал встревоженный Томас Кемпбелл, отвесил низкий поклон.

– Ваша светлость…

– Что стряслось? – потребовал я.

– Барон Гедвиг…

– Заболел?

– Хуже… Сейчас у него, слава Богу, отобрали меч, связывают.

У меня вырвалось:

– Господи, что с ним? Обезумел?

– Не совсем. Но…

– Подробности, – потребовал я. – Это мои люди, я за них в ответе… в какой-то мере. Барон показался мне таким скромным и сдержанным!

Вообще-то для меня юный барон навсегда останется тем, кто первым из здешних принес мне клятву верности, а еще с ним проделала часть пути некая леди под видом его оруженосца, а потом исчезла.

Кемпбелл вздохнул скорбно.

– Эта скромность его и подвела.

– Как?

– Молод, ваша светлость, – объяснил он. – Жил в своем замке с родителями, выехал в свет вот только-только… Еще неопытен. Можно сказать, в этом замке впервые попал в столь блистательное общество знатных и благородных рыцарей…

– Хорошо-хорошо, – прервал я. – В чем его буйство?

– Хочет броситься на меч, – ответил он скорбно, но, как мне показалось, достаточно равнодушно, – пришлось забрать у него и все кинжалы.

– Из-за чего?

Он посмотрел на меня, развел руками.

– Вы не поверите, ваша светлость… но он напился.

Я переспросил тупо:

– Напился? И это все?

– Все.

– И что, – спросил я непонимающе, – нарушил какой-то обет? Например, не пить, пока не убьет троих гандерсгеймцев?

Он покачал головой:

– Нет, просто напился в кругу старших рыцарей. Но им ничего, бывалые, а его развезло. Орал похабные песни, порывался плясать, потом его стошнило прямо за столом… Когда пришел в себя, ну, вы представляете…

Я сказал резко:

– Где он? Ведите.

Он поклонился.

– Сейчас приведем.

– Да не его, а меня к нему!

Он поспешил к дальней двери в соседний зал.

– Ваша светлость, прошу вас…

Барон отыскался не в зале, а в грязном и пыльном чулане. Его спеленали так туго, что не шевельнет и пальцем, а еще и привязали, растянув за руки и ноги, как паука, к спинкам ложа. Бледный и несчастный, он смотрел в потолок, лицо резко исхудавшее, под глазами синие круги, что и понятно – в помещении резкий кислый запах рвоты, но пол мокро блестит, только что вытерли.

Я остановился над ним, он поспешно опустил веки, на бледных щеках слабая краска сильнейшего стыда.

– Сэр Гедвиг, – сказал я осторожно, – вы напрасно… нет, не напрасно, это я уж чересчур… но вы слишком строго себя казните за то весьма неприятное… Все, что вы натворили, было вызвано неумеренным возлиянием, а это такая коварная штука…. никто из нас не избежал сей гнусной ловушки…

Он простонал, не открывая глаз:

– Ваша светлость, прошу вас… оставьте меня…

Я покачал головой.

– Сэр Гедвиг, это даже правильно, что все мы прошли через стыд и позор неумеренного питья хотя бы однажды. Господь сам подталкивает нас к этому, чтобы могли затем с пониманием и снисхождением отнестись к тем достойным уважения людям, кто вот так же переберет лишнего…

Он прошептал:

– Как я мог…

– Это были не вы, – сказал я мягко, – а та свинья, что живет в каждом из нас и которую мы обязались не выпускать, чтобы оставаться людьми. Но Господь посылает нам испытания, чтобы помнили об этом грязном звере внутри нас, смиряли, заталкивали сапогами вглубь, ибо омерзителен его облик, а последствия его свобод постыдны и плачевны… Однако, сэр Гедвиг, я бывал в вашей шкуре, поверьте! Напивался до скотского состояния, не в силах отказать тем, кто меня подбадривал и подзадоривал, гореть им за это в огне и лизать раскаленные сковороды… И потому я вас понимаю. И… прощаю. Это были не вы, сэр Гедвиг.

Он прошептал едва слышно:

– Это был я.

– Даже возьму на себя смелость сказать, – продолжил я, – через это испытание должен пройти всякий из нас. Это не больше, чем испытание. Господь испытывает нас не только в бою, сэр Гедвиг. Каждый день – испытание!

Он проговорил с трудом:

– Я не выдержал… я должен умереть…

– Хорошо, – согласился я. – За это вы умрете. Но не здесь. Отправитесь на праведную и угодную Господу войну в Гандерсгейм, там и погибнете. Но я накладываю на вас епитимью, как паладин, облаченный доверием церкви, прежде убить десять сильнейших воинов из той безбожной страны!.. Только так вы можете искупить свою слабость. Принимаете?

Он прошептал после короткого молчания:

– Да…

Я обернулся к дверям:

– Развязать барона Уроншида и вернуть ему меч!

Со двора доносится ржание коней, топот, сильные мужские голоса. Лорд Морган Гриммельсдэн, который из клана Горных Рыцарей, властно распоряжается, кому куда и кого за что, это прибыли его люди, часть – вассалы, часть – вольнонаемные.

Я посмотрел с веранды, рыцари Вестготии дождались наконец-то возможности поучаствовать в священной и справедливой освободительной войне, где можно захватить большие богатства и получить в управление просто огромные земли с покоренным населением. По крайней мере сейчас говорят именно об этом, слышу по обрывкам разговоров, уже знаю наизусть все обороты, гиперболы и метафоры.

За спиной послышались шаги Кемпбелла.

– Ваша светлость…

Я спросил, не поворачиваясь:

– Что у тебя?

– Прибыли старосты деревень…

– Хозяйственные вопросы, – сказал я нетерпеливо, – потом, потом. Сперва обороноспособность.

Все новоприбывшие почтительно преклонили колени, едва я показался из двери. Я кивнул высокомерно-доброжелательно, уже герцог, не какой-нибудь замухрышка маркграф, знаки внимания заметнее, надо привыкнуть.

Морган, веселый и взвинченный, подбежал ко мне, как поручик к маршалу, глаза блестят, рот до ушей.

– Двенадцать рыцарей, – отчеканил он, – и двадцать четыре тяжелых всадника!

– Хорошо, – признал я. – Все экипированы?

– Полностью!

– И готовы отправиться к побережью?

– Хоть сейчас, – заверил он.

Я осведомился:

– Даже отдыха не потребуется?

– В пути отдохнут, – сказал он бодро. – Дорога почти все время под уклон. Горят нетерпением, ваша светлость!

– Хорошо, – одобрил я важно, – это хорошо, да… Энтузиазм масс, да, весьма зело приемлем.

В ворота въехала роскошная повозка, украшенная серебром и золотом, окошко задернуто шелковой занавеской.

Граф Гатер посмотрел на коляску, перевел взгляд на Моргана, ухмыльнулся и пошел от нас, напевая что-то фривольное. Морган поглядывал в сторону коляски опасливо, вздохнул, лицо слегка омрачилось, а из груди вырвался глубокий вздох.

– Берегитесь, ваша светлость, – произнес он тихохонько, – к вам прибыла вторая ошибка Бога.

– Кто?

– Женщина, увы.

– Красивая?

– Очень.

– Тогда пусть, – ответил я. – Может быть, это не было ошибкой, а каким-то дальновидным замыслом Господа? Неисповедимы Его странные пути.

– Замыслом? – повторил он растерянно.

– Замысел в том, – пояснил я, – что Господь всем нам посылает испытания. Большие и маленькие. Иногда размером с гору, иногда – с комара. На кого рассчитывает больше, того испытывает по всей программе.

Слуги подбежали к повозке, один подставил скамеечку и склонил спину, другой медленно, словно занавес на премьере, открыл дверцу.

Сперва показалась сверкающая золотом туфля, чуть-чуть блеснула гладкой кожей щиколотка, а дальше долго шуршал и переливался всеми цветами ворох платьев, одетых одно на другое, так мне всегда кажется.

Наконец появилась молодая и ослепительно яркая женщина. Ее сразу же принялись поддерживать под руки все оказавшиеся вблизи рыцари.

Морган вздохнул снова.

– Значит, – спросил он упавшим голосом, – советуете отказаться от ее… прелестей?

– Это слишком легкий путь, – возразил я. – А вот не отказывайтесь!.. Но и не влезайте.

Женщина что-то спрашивала у слуг, Морган смотрел на нее с тоской, спросил несколько обалдело:

– А… как?

– Не снимая лыж, – объяснил я. – Эх, теперь объяснять, что такое лыжи… В общем, на все вам отпускаю полчаса. А затем в седло и – галопом к побережью. Захватив всех своих доблестных рыцарей! Сумеете уложиться – Господь и дальше будет за вами присматривать, на вас рассчитывать. Нет – вычеркнет из списка.

Его лицо медленно светлело, словно из-за горизонта поднимается солнце и освещает его одного.

– Я оправдаю, – сказал он, – ваше доверие, ваша светлость! Правда, я еще не успел собраться, как мои рыцари, я их прибытия ждал только завтра, но все равно через полчаса буду в вашем полном распоряжении! И сразу же выступлю.

Я сказал одобрительно:

– Действуйте, дорогой друг! Докажите, что мужчины пока еще рулят в этом мире.

Он кивнул и пошел к женщине, я видел, с каким усилием старается не бежать, не вилять хвостом, мир вроде бы еще принадлежит мужчинам.

Рыцарство обречено, подумал я, глядя ему вслед. Эволюция подчиняется великому дарвиновскому закону выживания зауряднейших. Единственное, что вообще-то можно сделать, – это чтобы на смену рыцарству приходило… рыцарство! Я еще не знаю, как это сделать, но ради достижения такой цели… даже ради попытки ее достичь могу в качестве торжественного обета отказаться от чревоугодия, сластолюбия и скотоложества. Вообще-то я и раньше ничем этим не увлекался, но пусть обет будет, все-таки серьезное ограничение наших вольностей, а высвободившаяся энергия пусть будет потрачена с большим толком.

Еще раз бросил взгляд в спину Моргана, он почтительно целует даме ручку, а она нетерпеливо поглядывает в мою сторону. Я, во избежание, отправился в свои покои, по дороге встретил Бобика, погладил, сказал, что да, люблю, в самом деле люблю.

Он унесся, счастливый, а я пошел к себе, отвечая на поклоны дворян и глядя поверх склонившихся голов челяди. Чем больше кабанчик нагуливает жир, тем опасливее посматривает на хозяина. Может быть, именно поэтому челядь меня заранее не любит и боится, все-таки при герцоге жилось вольготно. С другой стороны, еще есть люди, которые наглеют, если их ежедневно кормить, это учитывать надо любому хозяйственнику.

Как известно, есть несколько способов разбивать сады, но лучший из них – поручить это дело садовнику. Здраво поразмыслив, я вызвал Кемпбелла, тот явился моментально и склонился в поклоне, на всякий случай даже чуть перепоклонился, от перепоклона хуже не будет, а причуды нового хозяина не узнаешь сразу.

Я измерил его оценивающим взглядом.

– А скажи, любезный, насколько плотно герцог занимался хозяйством?

Он ответил осторожно:

– Да, ваша светлость… занимался.

– Всем?

– Ну, – ответил он, раздираясь между лояльностью к прежнему хозяину и стремлением не слишком соврать, – он предпочитал благородную охоту…

– Понятно, – согласился я. – Это главное для благородного человека. Благородная охота для благородного… ага. А ты больше по всякой мелочи, верно? Типа всех накормить, нагрузить работой, проверить исполнение, дать задания на завтра…

Он потупился.

– Все верно, ваша светлость. Вы как в воду смотрите.

– Вот и прекрасно, – сказал я с чувством. – Как говорят каменщики, большие камни не ложатся хорошо без малых. Верно? Продолжай руководить всем хозяйством и дальше. А я буду присматривать за тобой. За одним легче, чем за всеми этими бестолковыми муравьями. Никаких особых перемен не планирую, а если и будут, то быта особо не коснется. Да и вообще кузнецам зачем знать о переменах в высокой политике?

Он выпрямился, лицо от приятной неожиданности порозовело.

– Я счастлив служить вашей светлости!

– Иди, – разрешил я. – Ветер шумит и ломает ветви наверху, а у подножия должно быть тихо.

– Истинно мудрые слова, ваша светлость!

– Да-да, – согласился я, – я весь такой мудрый… Кстати, после гибели герцога, как я слышал, оживились разбойники. Наверное, им показалось, что я не так страшен, как Хорнельдон?..

Он смиренно потупился.

– Не могу знать, ваша светлость.

– Возьми бумагу и запиши, – велел я. – Мой приказ. Я, Ричард Длинные Руки, вступил в управление… нет, во владение крепостью и землями… можешь все перечислить, и приказываю прекратить все самовольства и грабежи. Все, кто ослушается, будут наказаны по всей строгости закона…

Он в недоумении поднял голову.

– Как-как?

– По всей строгости закона, – повторил я автоматически, поперхнулся. – Ах да, что это я… Последнее слово не пиши.

Он кивнул:

– Я так и подумал, что ваше сиятельство оговорилось. «…будут наказаны по всей строгости!» Все, записал.

– Отлично, – сказал я. – Промокни, высуши и вели обнародовать. Суровость властителя говорит о его человеколюбии, понял?

Он ошалело кивнул:

– М-да, конечно….

Будут наказаны по всей строгости, повторил я про себя. А потом это и станет законом. Когда утвердится, и если народ примет именно такое решение вопроса.