Текст книги "Ричард Длинные Руки (Книга 1)"

Автор книги: Гай Юлий Орловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Асмер фыркнул:

– Про нечисть упомяни.

Бернард омрачился, мне стало жалко старого воина, за него ответил Рудольф:

– Погоним нечисть. Погоним. И воссияет солнце. Ланзерот оглянулся, я уловил взгляд холодных, Ничего не выражающих глаз, затем он отвернулся, ехал молча. И уж совсем неожиданно прозвучал его отливающий металлом голос:

– Прогнать мало. Надо вступить на землю Тьмы с мечом в руке и именем господа на устах!.. И отправить всех обратно в ад.

Рудольф и Асмер промолчали, Бернард сказал мечтательно:

– Верно... Ведь за нашим Зорром дальше на север лежит прекрасная и плодородная долина, а за нею и вовсе земля, сейчас никем и ничем не занятая. Если изловчиться и поставить замок в одном хитром месте – там есть такой узкий проход в горном ущелье, – то как надежный засов на воротах перекроет этот единственный вход! И ни одна армия не сумеет ни пройти, ни проползти. Представляешь, всего один замок! Можно даже простую деревянную крепость. Хотя там хватает камней, а деревянную и сжечь можно.

Рудольф хмыкнул:

– Да, самое время ставить. Самим бы устоять... Все помрачнели, умолкли. И уже совсем к вечеру, как будто все время думал о дальних странах, Рудольф, приглушив голос почти до шепота, сказал мне:

– Ланзерот... он ведь из Горланда.

Глаза его уставились на меня с изумлением. Потом вспомнил, что в Срединных королевствах все тупые и ленивые, ничего не знают, пояснил с досадой:

– Это было самое могучее королевство!

– А где оно? – спросил я так же шепотом.

– На юге, – ответил Рудольф, – сразу за Скарландами.

Я взмолился:

– Рудольф, считай, что говоришь с полным придурком. Но я такой придурок, который учится быстро! Он вздохнул.

– Скарланды уже захвачены силами Тьмы. Теперь король Карл, властелин Горланда, а теперь еще и Скар-ландов, осаждает наш Зорр... А вообще-то учись драться топором. У тебя широкие плечи и длинные руки. Родись ты не в Срединных королевствах, а в моем Зорре, ты мог бы при удаче дослужиться до рыцарского пояса!

Я удивился было такой перемене, но тут мимо промчался Ланзерот, услышал последние слова Рудольфа. Аристократическое лицо передернулось в отвращении, а нос брезгливо приподнялся. Рудольф с сочувствием посмотрел ему вслед, но разговаривать больше не стал.

На другой день с вершины пологого холма открылась не долина, а видение рая. Крохотные домики с красными черепичными крышами, с обеих сторон зеленые поля, густые сады, заливные луга, извилистая неглубокая речка, близкий лес с грибами, ягодами, малинником... Справа пасутся огромные стада коров, от озера к домам дорога покрыта, как снегом – это поземка мерцает и движется к селу. Я не сразу понял, что это возвращается на ночевку исполинская стая гусей.

– Благослови, господи, – сказал Бернард, – это мирное село. К счастью, мародеры прошли мимо. Ланзерот кивнул.

– Хорошее село. В этих краях и оставим Дика-простолюдина.

– В этих, – подтвердил Бернард.

Деревушки попадались часто, под вечер мы завидели стены очень богатого села, почти города. Да, города, раз уж огорожен стеной. Пусть деревянным частоколом, но это в самом деле забор, ограда. И даже ворота на въезде, правда, створки вросли в землю, ибо телеги постоянно двигаются в город и из города, заморишься открывать-закрывать, а о нечисти тут как будто не слыхали.

Ланзерот предупредил, что это последний город, где сможем переночевать в гостинице. Даже здесь опасно, люди Тьмы могут отыскать нас, а в многолюдье проще пропустить лезвие ножа под ребро или получить отравленное вино в харчевне. Понятно, подумал я невесело. С приближением к землям, что заняла Тьма, мы вообще начинаем тени своей страшиться. Уже и так ночуем только в глубоком лесу, выставив все дозоры... При такой жизни как отыскать людей, которые могут знать, как я сюда ухнул и как бы желательно обратно?

Ланзерот сразу велел хозяину показать нам комнату, где будем спать. Я даже удивился, будет ли принцесса с нами в одной комнате, но для нее отыскалась смежная, где, по иронии, обычно располагается слуга, готовый прийти по первому же окрику благородного господина. Мы, благородные и не очень, расположились в большой комнате. В ней, кроме стола, хватало широких лавок. .Они же топчаны для спанья.

Асмер сразу предупредил, что ляжет под дверью, и если кто нечаянно наступит, пусть не жалуется, что остался без головы и обречен на веки вечные пугать по ночам старушек и золотушных детей.

Пока мы обедали, от столов на нас посматривали с пугливым любопытством. Люди мне снова показались чересчур мелковатыми, какими, впрочем, они и были. Одеты не бедно, хотя это простой люд, пьют старое крепкое вино, какое у нас подают в самых дорогих ресторанах, и едят такое жаркое, что и президенту на стол вполне бы, вполне...

Под столами пустые кувшины, гуляки расплачиваются с великолепной небрежностью людей, у которых золота и серебра все равно уходит меньше, чем приходит, девать в этом мирке некуда, а все необходимые запасы "на черный день" уже сделаны.

После обеда мы поднялись в отведенную для нас просторную комнату. Рудольф и Асмер принялись чинить одежду, Ланзерот подошел к окну, проверил ставни. Бернард сидел на лавке, откинувшись спиной на стол и забросив на него огромные локти.

– Заметили, – сказал он с горькой насмешкой, – как смотрели на всех нас? В Срединных королевствах народ привычно считает, что все живут только здесь. Всегда жили и теперь живут. Ну а часть народа, которому свербит в месте, пониже спины, медленно продвигается в необитаемые земли. Так?

– Так, – подтвердил Рудольф. – Идиоты.

– Эх... – сказал Бернард. Он коротко взглянул в мою сторону, мне показалось, что обращается ко мне. – Если бы все так! На самом деле те земли очень даже обитаемы. Чересчур обитаемы. Да вот только, гм, теперь уже не людьми. Или не совсем людьми. Или очень не такими людьми, если они и люди. Что, Дик, не понял? Я сам не понимаю, но так говорят. Никто не знает даже, есть ли там горы, леса или реки... Просто всякий, кто уходит туда, с войском или в одиночку, больше не возвращается. Удается узнать только о землях, что на рубеже с землями Тьмы. Там руины городов и замков, где белеют человеческие кости, а сами замки медленно превращаются в пыль... А дальше – Тьма. Не в смысле, что там темно.

– Понимаю, – ответил я и судорожно вздохнул. – Понимаю.

Бернард скривился: что может понимать срединник?

– Первыми пали сильнейшие, – сказал он горько. – Гиксия, Горланд... Именно они стояли на границе с Тьмой. Потом пали Скарланды. И получилось, что теперь только мы да еще Мордант на пути Тьмы. К счастью силы Тьмы пока что грабят доставшиеся земли, а к стенам наших городов подошли только мелкие отряды всяких тварей. Вернее бы сказать, даже не отряды, а стаи.

– А почему же королевства не объединились? -спросил я с жаром.

Бернард посмотрел, как на помешанного.

– С чего бы? Когда все началось, это были мелкие нападения, как, к примеру, стаи волков на крестьянский скот. Какой рыцарь обратит внимание? Королевства уже окрепли настолько, что соперничали друг с другом. И когда на Горланд напали, то Гиксия и Скарланды только радовались, что соперник будет ослаблен... ведь в победе могучего Горланда над силами откуда-то взявшейся нечисти никто не сомневался. А когда Горланд пал, то решили, что по дурости: король пьяница, полководцы – неумехи, воины – трусливые бабы... Когда осадили Скарланды, скарландцы даже не подумали послать за помощью к нам, Морданту или в Ирам, это наш сосед слева. А Ирам, узнав о неприятностях Скарландов, свои войска разослал по их землям, прихватывая то одну деревушку, то другую... Словом, когда нечисть подошла к самому Ираму, там не было даже войска! Все разбрелись по землям Скарландов, грабили. Вот так и получилось, что только мы...

Я сказал тихонько:

– И Мордант?

Лицо Бернарда потемнело.

– В другой раз я расскажу тебе, что такое Мордант. Пока скажу только, что я лучше открою ворота нечисти, чем Морданту!

Я поднялся.

– Пойду посмотрю на город. Все разом насторожились, Бернард спросил быстро:

– Зачем?

– Просто так, – Объяснил я. Подумал, что для них, людей дела, все поступки должны быть простыми и объяснимыми, и пояснил: – Спрошу, что слышно онапасти... И слышно ли вообще. Посмотрю, что можно купить на дорогу.

Переглянулись, я чувствовал напряжение. Ланзерот, не оборачиваясь, обронил холодно:

– Пусть идет. Бернард кивнул.

– Ладно, иди. Только далеко не отходи от постоялого двора. Хоть здесь и мирное село, но случиться может всякое.

Асмер опустил на лавку разорванный кафтан, зевнул, сказал сонно:

– Пойду загляну, как устроили коней. Да там, наверное, и засну. Так будет надежнее.

Бернард кивнул, Асмер вышел за мной, но во дворе с крыльца сразу отправился в сторону приземистого длинного здания, откуда пахло конскими каштанами, потом и свежим сеном.

За воротами постоялого двора я заколебался, как пламя свечи на ветру. В дороге чувствовал рядом надежные щиты и топоры Бернарда, Рудольфа, охранительное влияние принцессы. Но если взглянуть с другой стороны, я чувствовал бы себя куда более жалким, попади не в прошлое, а в будущее, пусть самое близкое! Здесь же привычное средневековье. По замкам и по средневековым городам я ходил еще в раннем детстве с Айвенго и Робин Гудом, а потом во всевозможных компьютерных квестах, RPG, real-time strategy, TBS, экшенах и пазлах – им несть числа, и чувствовал себя почти так же уверенно, как москвич, приехавший в командировку в захолустное село. Конечно, москвичей нигде не любят, морду набьют в охотку, но это другой вопрос, все равно чувство превосходства вот оно, можно пощупать.

Порассматривал огромный массивный собор в самом центре этого города, который ревнивый Бернард упрямо называет селом, признавая статус города только за своим Зорром. Собор – центр города, его сердце, а может быть, даже и мозг, ибо в средневековье именно в монастырях сосредоточивались грамотные люди, там начиналась алхимия, генетика, там появились коперники, бруны, галилеи и всякие паскали и декарты.

Правда, это не монастырь, те всегда отдельно и в сторонке от города, а это церковь, костел... словом, храм малопонятной мне религии, именуемой христианством. Она смела все местные религии и веры, заменив их универсальной, общей для всех, имперской, в которой служение и покорность доведены до абсолюта, а достоинство и гордость объявлены смертными грехами. Хотя, с моей точки зрения, наибольшую гордыню проявил как раз Христос. Именно он взялся искупить грехи всего рода людского всего лишь своей кровью и жизнью, оценив ее равной жизни всего человечества. Я бы назвал такую гордыню даже наглостью! Нет, даже не наглостью, а вообще черт знает чем... И слова такого не придумать, чтобы обозвать правильно.

Малорослый и мелкокостный народ обтекал меня на пути к храму, как вода валун. Я смотрел поверх голов, перехватывал любопытные и пугливые взгляды. Так на улицах моих городов привлекает взгляды баскетболистсборной страны. Народ упитанный, краснощекий, хоть и с плохими зубами, злоупотребляет сладостями, а щетки пока созданы лишь для чистки коней.

Взгляд мой невольно зацепился за рослого человека в сером плаще, что показался в дальнем переулке и тут же исчез. По спине прошел холодок, дальше я двигался вроде бы так же расслабленно, но глазами сек во все стороны.

Уже когда подходил к воротам собора, нагнулся и поправил кожаной ремешок на башмаке. Шагах в двадцати сзади человек тут же быстро ступил в сторону и словно растворился в простенке. Сердце мое пугливо стучало, кровь бросилась в голову. За мной явно следят. Кто? Такие рослые люди только в нашем отряде. Асмер, Рудольф, Бернард? Ланзерот не пойдет, он слишком благороден для такого низкого занятия. Нет, не потому, что слишком благороден, а потому что есть кого послать... Принцесса отпадает, священник тоже... Впрочем, священник тоже далеко не карлик.

От костела веяло мрачной торжественностью. За воротами тихо, я прислушался, толкнул тяжелую створку. Эта деревянная стена с металлическими полосами крест-накрест ушла в сторону, зал огромный, суровый, с двумя рядами деревянных лавок со спинками. Посреди проход для троих человек, а там далеко, под противоположной стеной, аналой или алтарь, не знаю, как уж там все это зовется.

На той стороне зала отдельно стоящие массивные сооружения, похожие на телефоны-автоматы для миллионеров – просторные, наглухо закрытые дубовыми стенами, как "мере" закрывается тонированными стеклами.

Дверь открылась, немолодой мужчина в строгой черной сутане смотрел вопросительно. Тут же выражение лица смягчилось, он сказал негромким голосом:

– Входи, сын мой. Я вижу на челе твоем смятение. Это хорошо.

– Смятение? – переспросил я. – Что же в нем хорошего?

– Твоя душа неспокойна.

– Разве покой не важнее? – спросил я. Он подошел вплотную, светлые глаза прошлись по моему лицу. Попы должны быть хорошими физиономистами, как и уличные гадальщики, а этот явно был не последним в их ряду.

– Полный покой только в мертвой душе, – сообщил он. – Смятенная душа всегда ищет пути к Свету... Иной раз эти пути крайне причудливы и извилисты... Что за тревога на твоем челе, сын мой? Почему за твоими плечами я вижу нечто... напоминающее мне тьму?

– Мне тревожно, – сказал я. Странные слова из детства выплыли из памяти, я произнес их вслух: -... и душа моя творимым злом уязвлена стала.

– Уязвлена? Ты зрел пожары, погубленные посевы, трупы на дорогах?

– Да, – ответил я. – Это... и не только. Это только то, что мы видим. Я... очень издалека!.. И для меня все это... очень внове.

Он посмотрел сочувствующе, в серых глазах были теплота и участие.

– Да, люди привыкли видеть только следствие, а не причины... Мир настолько был захвачен Злом, настолько им пропитан. Зло настолько укрепилось и укоренилось... что господу пришлось прислать своего сына, отдать на заклание... принести в жертву!.. И вот только с того дня началось наступление... но ты должен понимать, что когда Зло властвовало тысячи и тысячи лет, то очистить мир за один день никому не под силу. Даже сыну божьему! Ты должен понимать и укрепиться сердцем, что он только указал путь, как жить и бороться в мире, где Зло разрослось, укрепилось, пустило корни, а действовать нам самим.... Ведь Зло не просто строило города, оно меняло души людские, оно создавало даже государства именно для Зла!.. Мы теперь знаем, что на землях, где господствовало Зло, тоже велись жестокие войны: одни короли подчиняли других, истребляли целые народы, а могучие колдуны приносили в жертву по сто тысяч человек... Было и такое, что одни колдуны опускали в море цветущие острова с богатыми городами, а другие, напротив, со дна океанов поднимали горные хребты, где на вершинах бились, умирая, дивные морские чудища.

– Ого, – вырвалось у меня невольно, – это же какая мощь.

– Нам, – сказал он устало, – людям слова божьего, неслыханно повезло, что Зло, ощутив полную власть над миром, предавалось безделью и лишь изощрялось в еще больших гнусностях, пытках, изуверствах, сталкивало в кровавых битвах могучие королевства, а само наслаждалось видом тысяч и тысяч трупов, которые расклевывают вороны и грызут волки...

Я кивнул, понимал, что, с другой стороны, пока христианство было слабенькое, оно само сопело себе в тряпочку, росло, крепло и ни с кем не задиралось, а когда его стали принимать уже и короли со своими подданными, Тьма еще долгое время пренебрегала жалким противником. Так что воины креста захватывали земли, создавали уже христианские королевства со своим укладом, моралью, религией, устоями.

– Сейчас мы подошли к их главным землям? – спросил я.

– Нет, – ответил священник. – Это наши предшественники, похоже, приблизились к главным цитаделям Зла чересчур близко. И вот сейчас перешла в наступление уже сама Тьма. Надо признаться, мы оказались не готовы... Жизнь человеческая коротка, а память ненамного длиннее: все почему-то были уверены, что вот так будем теснить и дальше, пока не искореним язычество, пока весь мир не станет христианским. Но там, судя по всему, богатые земли, где Зло укоренилось... И куда еще ни один из наших людей не смог проникнуть.

Он вздохнул, лицо было смертельно усталое. Жестом пригласив меня сесть, опустился на широкую лавку. Я сел, толстая дубовая доска успокаивающе тронула кончики пальцев: мы здесь, сюда никакое зло не войдет.

– Но почему? – спросил я настойчиво. – Ведь начиналось все так здорово, победно, обещающе? А потом...

Священник сказал упавшим голосом:

– Наши богословы, при всех своих склоках, переходящих в драки и обратно, все же сходятся в одной печальной истине: господь бог, создав мир, отстранился от дел. Дальше всю работу вел его самый блистательный ангел, лучший ученик, даже имя его было Люцифер-блистающий, Утренняя звезда. Да-да, он же Сатана, Дьявол, Вельзевул и тысячи других имен. Дело в том, что господь наш – творец, а Люцифер – мастер. Если хочешь, то они – Творец и Мастер. Разницу улавливаешь?

Я буркнул:

– Первый – это вдохновение, озарение, второй...доведенное до совершенства умение. Вы продолжайте, святой отец.

– Так вот, господь отошел от дел, а сатана – нет.

Это и удручает наших воинов, ибо Зло активно, оно захватывает все новые земли, оно уже призвало всю нечисть, с ним подземные силы, подводные и водные, с ним черная магия, а у нас... Ты должен это понимать, но укрепиться верой в сердце...Верой в нашу правоту.

Он удрученно умолк. Вид у него был настолько подавленный, что я сказал, только бы его утешить:

– А мне это как-то... Наверно, я пришел из такого... гм... села, что мы посчитали бы себя оскорбленными, если бы господь бог нам вытирал нос. Впрочем, и сатане мы бы не позволили. Словом, если господь бог не вмешивается, то это значит, что он полностью полагается на своих... свои создания. Ведь он создавал мир в момент вдохновения, а это выше любого мастерства! Мне как-то больше нравится, что меня не ведут за ручку.

Я еще не договорил, когда ощутил, что говорю искренне. Ни царь, ни бог и не герой, как поется в какой-то старой доброй песне, добьемся мы освобожденья своею собственной рукой... И со Злом будем бороться сами, не оглядываясь на гувернера за спиной. .

Священник смотрел с изумлением.

– Откуда ты? – спросил он тревожно. – От твоих слов веет холодом. Гордыня, страшная гордыня!

– Пусть гордыня, – согласился я, – но и гордыню тоже создал Творец.

– Да, но счел смертным грехом для чад своих.

– Для чад, – согласился я, – но когда чада становятся взрослыми...

– Несчастный! – воскликнул он. Отшатнулся, пугливо перекрестился, перекрестил меня. – Пади на колени и моли господа простить за такую ересь!

Я молча повернулся и пошел к выходу. Священник торопливо читал требник. На пороге я обернулся, захотелось оставить за собой последнее слово:

– Так вы, святой отец, совсем не гордитесь, что вы – создание божье?

Священник смотрел на меня с отчаянием. Я уже открывал дверь, когда он вскочил и, быстро-быстро семеня старческими ногами, устремился ко мне. Лицо его раскраснелось от усилий, он задыхался, сказал торопливо:

– Не знаю, поможет ли... Но, прошу тебя... Меня передернуло, когда он расстегнул ворот. Шея дряблая и худая, как у помирающего от старости гуся, такие же дряблые пальцы с подагрическими суставами ухватились за тонкую серебряную цепочку с крохотным серебряным крестиком на груди.

– Возьми... Это... может пригодиться. Я интеллигент, отказывать как-то вот так прямо в глаза не могу, я даже могу что-то пообещать, а потом, естественно, найду тысячу убедительных доводов, почему так не надо делать.

Выброшу, подумал я. Выйду за ворота и выброшу. Но молча наклонил голову. Священник надел мне цепочку, голова и шея у меня оказались еще те, едва налезла, чуть уши не оборвал, священник заморился так, что мне стало жаль старого несчастного человека, погрязшего в суевериях.

– Спасибо, – сказал я. – Э-э... я оценил жест. Спасибо.

Глава 8

Постояв перед собором, – но не с моим умением замечать слежку, отмечаться перед витринами не умею, да и где здесь витрины, – я двинулся в соседний квартал. Кроме храма, где-то в центре обязано быть нечто подобное Ленинке. Ну, пусть не Ленинке или даже Некрасовке, но библиотеки существовали во все времена, а здесь, в европейской части, где даже короли не умели читать и писать, монахи создавали собственные книгохранилища. Сперва из подручного материала, изучая врага изнутри, а потом уже начали записывать свои видения, откровения, поучения, искушения и прочие примеры духовных подвигов в борьбе с местными дьяволами.

Издали донеслись крики. Я повертел головой, привстал на цыпочках. С моим ростом было видно поверх забора, как по параллельной улочке мчится оборванный человек, а за ним толпа разъяренных мужиков. У кого в руках дубины, у кого камни, а у двоих я заметил настоящие боевые палицы.

Беглец свернул, промчался по переулку. Он мчался прямо на меня, я увидел перекошенное страхом потное лицо, раздутые в беге ноздри и раскрытый рот. По фигу все погони на белом свете, я отступил в сторону, улица узкая, пусть бежит свободно. Беглец от неожиданности даже заспотыкался, я по его логике должен вообще перегородить дорогу, а то и шарахнуть по голове рукоятью топора, если не обухом... Но я отступил в сторону еще и еще, вообще прижался к стене здания, за топор не хватался, и бегущий пробежал, как затравленный заяц, готовый упасть и проскользнуть у меня под ногами.

Спустя мгновение из-за поворота выбежала галдящая толпа, похожая на многоногое и многорукое вопящее чудовище. Над головами мелькают палки, дубины, сжатые кулаки. Я поморщился, шагнул на середину улицы и взял в обе руки топор.

– Стоять! – голос мой прозвучал уверенно, я старательно подражал Ланзероту. – Что за самосуд?

Толпа готова была, казалось, смять меня на бегу, но я вскинул топор, поиграл лезвием, бросая солнечные зайчики им в глаза, и показал всем видом, что снесу голову всякому, кто осмелится подойти первым. Мужики галдели зло и растерянно, кое-кто попытался протиснуться сзади. Я ударил, не глядя, угодил обухом, руку тряхнуло, донесся треск и болезненный стон.

– Доблестный рыцарь! – крикнул один рассерженно. – Ты нездешний, чего лезешь?

– Нельзя вот так, – возразил я.

– А как можно? – заорали со всех сторон. – Как можно? Как этот Шершень можно?

– Кто такой Шершень? – осведомился я надменно. Мужики закричали наперебой:

– Он обокрал лавку Колуна!

– Он зарезал вдову Гамбуса и ее двух малых детей!

– Он страшится сильных, а грабит самых сирых и беззащитных!

– Он обесчестил дочь судьи прямо в его саду, а потом вошел в дом, вынес дорогие вещи и зарезал старую мать судьи!

– Он...

–А еще...

Я поворачивался во все стороны. Краска прилила сперва к щекам, потом запылали уши. Они галдели, потрясали кулаками. Самые нетерпеливые уже проскользнули мимо, как только уверились, что больше топором махать не стану. За ними последовали и другие. Только один остановился передо мной, укоризненно покачал головой, еще кто-то плюнул мне под ноги.

Я сгорбился, уже не до прогулок, спрятал топор, стараясь сделать его как можно незаметнее, потащился обратно к постоялому двору.

– Эй, друг! – послышался возглас.

Меня догонял невысокий мужчина, черноволосый, с красивым ястребиным носом, черной аккуратной бородкой, что выглядела как небритость двухнедельной давности, глаза живые, острые, с чувством юмора.

– Да, – ответил я убито, – слушаю.

– Не убивайся, – сказал мужчина неожиданно мягко. – Не убивайся, говорю! Эй, Гасан, у тебя есть еще хороший эль? Принеси кувшин и две чашки. Чистых!

Я дал увлечь себя под полотняный навес за стол. Неприметного вида хозяин поставил на середину стола кувшин и две чашки и исчез. Чернобородый повторил мягко, настойчиво:

– Не терзайся. Садись, садись поудобнее! Твое побуждение было благородным. Твое сердце велело тебе прийти на помощь обиженному, вот ты и пришел... Это нормально для ребенка. Не обижайся, все мы в этом мире дети. Взрослеем очень медленно... И не все одновременно. Ты видел, как растет щенок?.. То голова, то ноги, то уши... Есть даже две стадии: "скамеечка" и "табуреточка", когда щенок растет либо только в длину и похож на скамеечку с короткими ножками, либо тянется вверх в короткую табуреточку с длинными ногами. К тому же еще сердце чаще всего отстает в росте, не успевает... А про мозги уж молчу. Десятимесячный щенок ростом уже со взрослую собаку! Но какой дурак, верно? Так и мы, люди. Я не про отдельных людей, это понятно, а про человечество. В одних королевствах живут брюхом, в другом – сердцем, в третьих... хотел бы сказать – умом, но таких пока нет. Есть только королевства, где людей, поступающих по уму, гораздо больше. Не знаю, что тому причиной, но в ряде королевств даже короли руководствуются умом, а не детским тщеславием, обидами, гордостью, жадностью.

Пока он говорил, быстро, живо и очень убедительно, я потягивал этот эль, который показался чересчур крепким. Эль, как я считал, это доморощенное пиво, а этот напиток больше смахивает на дорогое вино. Когда собеседник умолк и сам припал к кружке с вином, я спросил тоскливо:

– Это где же такие королевства?

Он осушил чашку одним духом, налил вторую, эту смаковал медленно, осторожными глотками. Отвечать не торопился, но я молчал, смотрел с ожиданием, и он сказал с прежней мягкой улыбкой:

– Ты поступил по велению сердца. Это лучше, чем по велению брюха, но все же лучше бы по уму.

Улыбка его была извиняющаяся, вроде бы предложил мне не то глупость, не то что-то совсем уж непонятное. Я буркнул:

– А как по уму? Задержать и тащить в суд? Так задержи я, тут же прямо растерзали бы. И ничего бы я не смог...

Он наклонил голову.

– Ценю твои нравственные метания. Однако почему не решить, что этим местным жителям виднее, кто у них в городе вор, а кто законопослушен? И что они, при всех своих недостатках, могут все же точнее определить вину своего односельчанина, чем ты, чужак?

Я пробормотал:

– Могут быть отдельные ошибки следствия... Он возразил, ничуть не удивившись такой терминологии:

– Могут, но это одна на сто тысяч! А так ты дал уйти неуловимому вору, который попался лишь по случайности, а теперь натворит зла намного больше. Он убил, как я слышал, двадцать семь невинных горожан, в том числе их жен и детей, а ты его спас. А сколько убьет еще, мстя обидчикам? Что, останешься и будешь его ловить? Не останешься, у вас, как догадываюсь, долгий путь, а задерживаться не в вашей власти. Дорогой юноша, начинай жить по уму. По сердцу – это детство. Милое, но все же... не умное. Начинай жить по уму.

Он отодвинул кружку, в темных живых глазах блеснули багровые искорки. Мне стало не по себе, но увидел такие же отблески на стене, понял, что хозяин за моей спиной зажег очаг. Чернобородый снисходительно улыбнулся, словно понял мой испуг. Поднялся он довольно неожиданно. Я подниматься не стал, отяжелел от вина, тело в приятной истоме, отдыхает, спросил:

– Погоди, ты говорил, что есть королевства... где поступают по уму?

– Есть, – ответил он с улыбкой. – По крайней мере, стараются поступать по уму. И чаще поступают все-таки по уму.

Он отступил еще на шаг. Только сейчас я заметил, что уже настала ночь, тень скрыла моего собеседника почти целиком, в багровом свете близкого очага оставалось только его лицо да на уровне груди колыхались во тьме белые кисти рук. Но багровые огоньки в глазах стали ярче.

– Что за королевства?

– Узнаешь, – ответил он. – Скоро.

Мрак поглотил его без всплеска, как болото проглатывает камень.

Какое это все-таки блаженство – рухнуть не на голую землю, не на ложе из еловых веток. Еловые ветки, голая земля – это для героев, а из меня какой рейнджер? Зато вот так завалиться на матрас, настоящий матрас, хоть и набитый сеном! Плюс – настоящая подушка, пусть даже жесткие перья продырявливают ткань и царапают щеку! Одеяло тоже настоящее, тряпочное, а не дурно пахнущие и жесткие шкуры.

Я помылся в бочке с водой, вызвав молчаливое неодобрение таким странным ритуалом, растерся и скользнул под одеяло. Рудольф лег одетым, Бернард тоже снял только железный панцирь и кольчугу, Асмер вообще устроился где-то в коридоре, дабы перехватить гадов еще на полдороге.

Блаженное тепло начало изливаться из печени и сердца на периферию сразу же, едва я в наслаждении растянулся на матрас. Перед глазами проступили картинки, еще я чувствовал, что лежу на мягкой, пахнущей сеном кровати, но другая моя часть отделилась, вознеслась в восторге, ликовании, радостном и необъяснимом. Сердце стучало чаще, дыхание пошло горячее. Я оглядывал мир так, словно впервые увидел это звездное небо, этот зловеще прекрасный диск огромной мертвенной луны, этот черный, иззубренный край леса, что таинственно и страшно впивается остриями деревьев в небосвод.

– Нет, – прошептал я, – такая красота не может принадлежать силам Тьмы... Это создано... нет, не Тьмой, не Тьмой! Как и вся красота на свете, телесная или духовная... Как прекрасен этот мир...

Я чувствовал, как душа открывается навстречу этому странному небесному свету, что разлит и в ночи, и в этой тьме, что так же угодна богу, как и свет солнца. С глазами от восторга произошло что-то странное: я чувствовал, что поднималось над землей, хотя в то же самое время ощущал и хрустящее сено матраса под спиной и боком, и даже острый кончик перышка у щеки. Однако восторг вздымал выше, я посмотрел вниз и увидел самого себя, с глупо вытаращенными от восторга глазами и распахнутым в глупой улыбке ртом.

Я счастливо засмеялся, взлетел, повернулся вокруг своей оси, ощутил, что я или моя душа в состоянии летать, парить, взмывать на крыльях веры, преданности принцессе и этим, везущим кости Тертуллиана.

Я смеялся и летел над землей все быстрее и быстрее, наслаждаясь немыслимым полетом. Лес с освещенными серебряной луной вершинами казался темным морем, из этого мрака торчали глыбы серебра, на полянах кружились искры. Я запоздало понял, что это и есть те эльфы, о которых как-то рассказывал Бернард, но которых он сам не видел.

Хотел вернуться, посмотреть ближе, но впереди внезапно блеснуло. Я несся быстрее любой птицы, быстрее дракона, о которых так любят рассказывать старики, и уже через пару мгновений различил быстро увеличивающийся в размерах мрачный замок из массивных глыб серого камня. Вблизи он уже не казался блестящим, хотя лунный свет высвечивал его до основания – замок на вершине большого каменистого холма. Вокруг замка только камни – ни рва, ни вала...

Замок поворачивался, как игрушечный. Я рассмотрел башенки, мостики, переходы. Темные окна-бойницы глядели мрачными провалами, только в двух окнах горел свет. Я подлетел ближе, в теле необычная легкость, ни страха, ни удивления, как только бывает во сне, когда ощущаешь одну тихую, светлую радость безгрешной души.