Текст книги "Ричард Длинные Руки ( Воин Господа)"

Автор книги: Гай Юлий Орловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Правда, новости часто прерываются рекламой, а на остальных каналах обычно туповатые шоу да рэперы, но наши мозги натренированно отсеивают лишнее, выбирают... что они выбирают? черт, да мозги, строго по Павлову, заранее включают предохранительное торможение. То есть вопят, что устали, надо отдохнуть от думанья, переключи-ка, друг, на футбол или концерт...

Ладно, эти люди в Зорре больше имеют времени для думанья, но они на все его имеют больше. Вон в Морданте царит веселье... Они, кстати, мне ближе, чем люди Зорра, это уже себе говорил... Даже твердил. Да и вообще, как писал Карнеги, человек с улыбкой нравится всем. А у мордантцев не просто приветливые улыбки, а вообще рты до ушей.

А здесь все сковано догмами, правилами, суровыми требованиями. Всяк зоррец живет только "как надо" и никогда не оттягивается, не балдеет, не расслабляется. Это как если бы пацан взялся качать железо, и качал бы его все свободное время, жертвуя девочками, выпивкой, травкой, дискотекой... Вот уже накачал себе такие мышцы, что Шварценеггер от зависти удавится, но все качает, все вздувает, все бьет и бьет рекорды, отказывая себе во всех радостях...

Но жизнь коротка, на девочек и выпивку можно вообще опоздать, как на дискотеку!

Внезапно странная мысль мелькнула, как острая искорка падающего в ночи болида: а что, если у этих сумасшедших другое понятие радости? Одному идиоту радостно качаться... нет, такое не может быть радостно, но хотя бы радостно смотреть на себя в зеркало, пройтись по пляжу, а другому придурку приятно грызть гранит науки, чтобы в уме щелкать интегралы шестого уровня, а потом ломать голову над новым суперчипом, а третий не ест, не спит, на баб не смотрит – ибо тоже увидел радость другого порядка... Скажем, как исполнить фугу Баха на компе...

В зале совсем темно, через окно падает широкий луч мертвенного лунного света. На полу с астрономической неспешностью двигается светлый ромб, пылинки пляшут в полосе лунного света. Мне почудилось движение, по коже прошел холодок, зашевелились волосы.

В полумраке пробежало что-то мелкое, мохнатое.

Если бы топало, как маленькая лошадка, я бы погрешил на ежа, но существо двигалось совершенно бесшумно. Проходя под стеной ближе к двери, существо задело боком освещенное место. Я задержал дыхание, чтобы не ахнуть во все воронье горло.

Существо напоминало медвежонка, даже игрушечного медвежонка, но когда оглянулось на меня, я увидел почти человеческое лицо, разве что мелкое и заросшее шерстью.

И это в Зорре, мелькнула мысль. Мало того – в святой церкви! Рано епископ объявил, что Зорр абсолютная твердыня христианства, что здесь нет ни малейшей тени язычества. Этот домовой... или что-то подобное явно к строгому христианству не имеет никакого отношения.

Вообще-то отец Дитрих, говоря о чистых и нечистых душах, сам забросил зерно сомнения. Немалое зерно, так, размером с тыкву. Я хоть и не христианин, но я нахватанный, информация из меня так и прет, я знаю, сколько кирпичей в стенах Московского Кремля, как именно Моника пробралась в Белый дом, сколько ложных крыльев у дрозофилы. Все эти знания – простой мусор, вбитый рекламами и запавший в уши из услышанных радиопередач в метро, вот точно так же откуда-то помню, что основатель самого христианства вовсе не Христос, а Павел. Эта он написал семнадцать из двадцати четырех книг Нового Завета и является его автором, именно он создал основные постулаты христианства: мол, Христос был не просто одним из множества пророков, что шлялись тогда по пыльным дорогам, а Сыном Божьим, что умер он за наши грехи, его страданиями мы все спасены, и теперь давайте-ка начнем жить сначала, хорошо и честно.

Так вот "Павел" – просто ник, а был это Савл, который христиан ловил и распинал, бросал живьем зверям на жратву и вообще жил не совсем так, как положено христианину. Но потом он призадумался о сути нового учения, сам его принял, взял ник "Павел" и под этим ником создал из крохотной еврейской секты мировую религию. И церковь сделал он. Сам прекраснодушный и поэтичный Христос никогда бы не додумался до строгой иерархии, до церковных Уставов, регламентации, крестовых походов, сожжения ведьм...

У меня на миг все поплыло перед глазами, потемнело. Из тьмы оформилось злое лицо сильного, решительного человека, как бы сейчас сказали, явно выраженной кавказской национальности: с иссиня-черными кудрявыми волосами, упавшими на плечи, выбритым до синевы подбородком, крючковатым носом словом, типичный запорожский казак или турок, он взглянул на меня в упор темными как терн глазами, я уловил посланную откуда-то мысль, что это и есть Павел, – создатель церкви и ее догматов. И еще пришла одна жуткая мысль, которую безуспешно пытался вытолкать из черепа. Этот Павел до жути похож на того странника, который встретился мне в заброшенном лесном домике.

А почему нет, мелькнула другая мысль, очень здравая. Говорят же, что революции задумывают праведники совершают энтузиасты, а плодами пользуются сволочи. Вон задумал же Ленин... или даже Томас Мор – куда уж праведнее, его католическая церковь даже к святым причислила! – их задумки воплотил Сталин, а пользовались всякие Брежневы да Горбачевы...

Так что и вся огромная организация церкви есть создание рук... или воли... Врага...

Я огромным усилием отодвинул эту мысль, что слишком уж с большой готовностью подминает все остальные, растворяет, изничтожает, оставляет только себя, как непререкаемую истину. По телу прошла дрожь, я постарался отогнать привычное состояние быдла: мол, все лажа, все брехня, политики – грязь, женщины – шлюхи, Матросов не бросался на дзот, а Гастелло не швырял самолет на колонну бензовозов, так что и от меня не требуйте подвигов, я вот трус и слабак, принимайте меня таким, каков я есть, все мы такие, все – жвачное быдло, все русская интеллигенция...

Подышал несколько чаще, голова чуть прояснилась. Стало стыдно, кожей лица уловил струю свежего ночного воздуха. Возможно, как раз сейчас дьявол и подталкивает меня к этой крамольной мысли, что вся церковь – дело его рук. Чтобы я, значит, относился к церкви несколько иначе...

А как я отношусь?

Черт, да я никак не отношусь! Я не хочу к ней относиться!!!

– Поздравляю, – послышался негромкий голос. В нем звучала тонкая ирония интеллигентного человека. – Уже сэр Ричард!.. Поздравляю, Дик. Ты делаешь быстрые успехи.

Из темноты вышел и остановился передо мной, заслонив алтарь с книгой, высокий человек в черном плаще. Я поднял глаза на его умное интеллигентное лицо.

– Это я вас поздравляю, – ответил я учтиво. – Как это вам удалось войти в святая святых? Он вскинул красиво изломанные брови:

– Это в церковь, что ли? О Дик, знал бы ты, сколько я основал этих церквей! И сколько таких, где я сам служу мессы! Но это пустяки. Я удивлен, увидев тебя здесь... и в такой странной позе. К тому же я не вижу за твоими плечами... ангелахранителя.

Он выговорил это, как ругательство. И хотя я с ним вполне согласен, – любая моя охрана без моего на то согласия вызывает душевный протест, а хранитель превращается в охранника, – спросил автоматически, люблю спорить:

– А что странного?

– Да такого человека не то что в церковь... вообще должны были утащить на костер!

Я вспомнил колеблющихся инквизиторов, плечи мои зябко передернулись, я спросил на всякий случай:

– Но нет и беса?

Он сдержанно улыбнулся.

– А его и не надо.

– Почему?

– Этого достаточно, – сообщил он. Видя мое недоумение, пояснил: Достаточно, чтобы не было ангела.

Я ощутил холодок, сказал настороженно:

– Не совсем понял...

Хотя уже понимал, только не хотел признаваться даже себе. Дьявол улыбнулся шире.

– Кто не служит Свету, уже служит Тьме. Только если честно, Дик... ты же сам знаешь, что Свет – это я. У меня даже прозвище – Люцифер, что значит "светоносный". А церковь, увы, Тьма. Мракобесие. Но ты не смотри на меня так подозрительно, Дик, не смотри!.. Я не пришел тебя искушать, пугать или еще както на тебя воздействовать. Скажу честно, я не буду тебе мешать, даже когда ты чтото сделаешь вразрез с моими планами... А ты пока что ничего такого не делаешь. Понимаешь, даже Старик скрепя сердце признает свободу воли человека. Раньше не очень-то признавал, но, озлившись и изгнав из райского сада, махнул рукой и сказал: живите как хотите. Тем более свободу воли признаю и поощряю я. Я как раз и строю свою политику на свободе воли, на желаниях, чувствах, страстях... А вот тот консерватор все старается заковать в узкие рамки догм, дисциплин, норм... Вернее, не он сам, я ж сказал, он на все махнул, но все еще не смирились толкователи и проповедники его учения: богословы, священники, отшельники, аскеты... Понимаешь?

Я сказал осторожно:

– По крайней мере, я понимаю, почему... гм... из моего мира.

Он рассмеялся, потер руки.

– Честно говоря, я никак не верил, что такое удастся... Нет, я не сомневался в своих возможностях, но когда мы с Ним заглянули в твою душу... Там при Нем была свора ангелов, так они разбежались с воплями. Ужаснулись, значит. Страшно смотреть в черные бездны... Но Он посмотрел и махнул так это вяло рукой. Помоему, даже не понял, что увидел. Или глазами стал слабоват.

Он смеялся у потирал руки, на меня смотрел взглядом собственника. Он победил, молодой и сильный, а одряхлевший ,Бог уже, видно, допустил ошибку. Не рассмотрел, что в моей душе для него нет места вовсе, зато Тьмой занято все.

– И что же, – спросил я, – все, что я делаю... я делаю на пользу наступающей Тьме? Он кивнул. Глаза стали серьезными.

–Да.

Я подумал, спросил:

– Но как же... я ведь помог привезти мощи Тертуллиана... Я не дал заговорщикам сбросить короля с трона.

Он развел руками.

– Ты сам знаешь ответы. Загляни в себя. Не хочешь?.. Это в тебе остатки морали прошлых эпох. Нет, не твоей эпохи, а времен твоих отцов-дедов. Ты делаешь то... что делаешь, но пока стыдишься называть это своими именами. Ничего, и этот предрассудок уйдет очень скоро. Я могу тебе назвать пока только общий признак... все, что ты делал, ты делал для себя, а не для других. А это, сам понимаешь, единственно правильно и честно. И по отношению к себе, и по отношению к другим.

Из меня вырвалось:

– Ложь!

– Хотя я – Отец Лжи, – сказал он мирно, – и прочее-прочее, как только меня ни называют, но я не вру. Да, на тебя не действует магия... потому что ты родился в другом мире. На тебя действует другая магия, магия того мира, неведомая здесь... Более того, даже я не могу заглянуть в тебя, увидеть твою суть. Единственное, что могу сказать наверняка: Старик крупно лопухнулся, не возражая против твоего переноса! Ты – из того мира, где я уже на белом коне. И принимаю парады! А мне под ноги бросают трофеи... какие, сам назовешь, если подумаешь.

– Но.... – сказал я, – а как же...

Он тонко улыбнулся:

– Это я запустил в обращение прекрасный лозунг, который сразу прижился: книги имеют свою судьбу! Но это верно не только с книгами. Еще больше – к человеку. Мало ли какую судьбу готовил вам Старик! Гениальное творение начинает жить своей жизнью с момента сотворения. Я лишь помогаю ему жить... правильно. Умно. Рационально. Ты против того, что надо жить по уму?

Он смотрел странными мерцающими глазами. Я хотел отмолчаться, но он ждал ответа. Я выдавил через силу:

– Нет.

– Спасибо, – сказал он просто, но с торжеством. На его месте слабо блеснул огонек, словно электрический разряд. Сатана исчез, словно сам себя выключил. Я снова видел темный алтарь, наполовину укоротившиеся свечи, толстую книгу, от нее никакого свечения, никаких признаков Мощи или Святости. Старая, потертая книга, которую читали многие, читали внимательно, вдумчиво, часто заламывая "ослиные уши".

По уму, повторил я злобно. Он хочет, чтобы все , жили по уму. Свободно и раскованно. А церковники хотят свободную мысль заковать в оковы догматов. Щаг вправо, шаг влево – попытка к бегству. Только вот такую прямую дорогу, товарищи, в светлое будущее всего человечества, в царство Христа, царство свободы... грудью проложим себе...

Хотя конечно, если честно, только распоследняя сволочь или бомж отказывается от догматов, от веры. Пусть они даже ложные, вроде "Все люди равны", "Запад нас спасет", "Честность – лучшая политика", "Так делать не принято", но они ведут нас по жизни, а без них мы вообще превратились бы в зверей. Или в скот. Без веры в то, что надо быть честными, мы, поступающие нечестно, скатились бы еще ниже простой нечестности!

Так что вера... вера необходима. Но при чем здесь церковь? Христос? Нелепый рай на облаках и смехотворный ад в преисподней, где зарождаются вулканы? Да ни при чем, это для общего употребления, как уже дал понять инквизитор. Для чистых душ. А для тертых – можно приоткрыть занавес чуть шире.

Вера, к примеру, заставляет продвигаться этих людей все дальше и дальше на юг, покоряя, повергая, сжигая и разрушая чужие ценности, чужие культуры, чужих богов и чужую религию. Не будь этой неистовой веры, то сразу началось бы гамлетовское: а прав ли я, а надо ли завоевывать, а может быть, пусть меня завоюют и поставят, как им приятнее?

Сатана говорил про ум, разум, намекал на прогресс, науку, но, если опять же честно... а мне самому это не нравится, я из числа тех, кто любит побалдеть под пивко с доступными девочками, так вот если совсем уж честно, то эта вера и догматы нужны и разуму, и науке, и всему-всему, что делает человек. Иначе он такого наделает...

Как будто издали прозвучали голоса. Я с трудом повернул занемевшую шею. Из пристройки выходили два священника. Лицо отца Дитриха побледнело, осунулось, а под запавшими еще больше глазами повисли набухшие неводы. Второй священник, отец Гарпаг, выглядел не свежее. От них пахнуло крепким потом, словно только что пробежали пару миль. Или же положили перед иконой пару тысяч земных поклонов.

Окна загорелись оранжевым огнем. Утренние лучи солнца переломились в цветном стекле, упали на пол, коснулись алтаря, подползли ко мне. Я прищурился от брызнувшего в глаз солнечного зайчика, помотал головой.

Отец Дитрих спросил встревоженно:

– Сэр Ричард, как прошло?

Второй священник принюхался, вздрогнул.

– Отец Дитрих, – проговорил он дрожащим голосом, – здесь были не только соблазны... Пахнет смолой и серой! Но ведь это же... храм!.. Как могла сюда проникнуть нечистая сила?

Я смолчал, опять некстати вспомнил про Павла, основателя церкви. Простой, нетитулованной нечистой силе не войти, но уж святой Павел может входить во все церкви мира. Нет, нельзя так думать, это уловки дьявола.

– Как прошло? – повторил отец Дитрих. В его лице нарастало выражение страха. Я посмотрел ему в лицо, он вздрогнул и отшатнулся.

Я попытался встать, но колени не слушались. От ледяного пола за многочасовое стояние холод проник в мои кости, смял суставы, заморозил межсуставную жидкость. Я пошатнулся, отец Дитрих подхватил меня, сказал в ухо громко и настойчиво:

–Это все иллюзия!.. Враг стремится сокрушить твою веру!.. Верь!

Я стиснул зубы, напрягся. Тело затрещало, за часы ночного бдения застыли не только колени, я разгибался с таким трудом, что кости щелкали, будто непрестанно ломали поленья, а то и бревна. Но я все же встал, отец Дитрих отнял руки, я пошатывался на онемевших ногах, но не падал.

Отец Гарпаг спросил торопливо:

– Что вам являлось? Какие видения мучили?

Я сказал тихо:

– У каждого свой ад.

– Да-да, – торопливо согласился отец Гарпаг. – Сэра Будоргана, к примеру, мучили... просто истязали, не поверите ли, сценами обжорства и неумеренного чревоугодия, а сэра Штергла – видениями роскошных блудниц... В то время как сэру Бергу ничего не являлось, кроме залитого кровью трона и его брата с перерезанным горлом...

Огненные муравьи пробежали по телу и пропали удивительно быстро. Я напряг мышцы, распустил, некоторая усталость, но в то же время ощущение, что я успел поспать и отдохнуть.

– У каждого свой ад, – повторил я. – Сейчас не до исповеди, отец.

Отец Дитрих обошел меня со всех сторон, всмотрелся. В его запавших глазах страх попеременно сменялся на надежду, затем снова мелькал страх.

– Я вижу, – сказал он негромко, – что у тебя был тяжелый бой... пахнет не только смолой и серой, но и кровью. Я чую запах огня, чую пепел сгоревших городов и даже пылающей земли, хотя не понимаю, как это земля может гореть. Ты выстоял, сын мой?

Я развел руками.

– Не знаю, – ответил я честно.

Они оба отшатнулись, отец Гарпаг быстро и широко перекрестился, а отец Дитрих спросил, сильно побледнев:

– А что ты скажешь... теперь? По поводу нашего дела?

– Я поеду, – ответил я. Посмотрел в их напряженные ждущие лица, добавил поспешно: – Если найду – привезу. Если успеет найти Ланселот – помогу ему довезти в Зорр.

Отец Дитрих выдохнул воздух. Он старался сделать это незаметно, но его коллега взглянул удивленно, я же интеллигентно отвел взгляд в сторону.

– Хорошо, – сказал отец Дитрих. – Да будет с тобой благословение церкви. Скажи, что тебе нужно, ибо ты не знатен, тебе могут отказать, это для нас, слуг господних, нет разницы между знатным и незнатным – у всех у нас души, которые вложил Господь Бог и которые он же возьмет в свои руки.

– У меня все есть, – ответил я поспешно. – Даже больше, чем у многих... Хорошее оружие, доспехи, конь... Вот только насчет спутника! Слуги или оруженосца мне не нужно, но я взял бы с собой одного спутника...

– Только изъяви желание, – ответил отец Дитрих. – Все рыцари сочтут за счастье...

– Нет, – ответил я с еще большей неловкостью, – но есть один... дернуло же меня сшибить его с коня! Теперь я же за него и в ответе. Он мне принес присягу, все время спрашивает, что ему делать. Теперь вижу, что быть начальником самое хреновое дело..

Инквизитор смотрел глубоко запавшими глазами. На миг мне почудилось в них сочувствие, но подумал, что если я отвечаю за одного, то он точно так же – за все королевство, и я сам посмотрел на обоих с глубоким состраданием.

– Спасибо, – сказал отец Дитрих негромко.

– За что?

– За то... что сейчас подумал. Ладно, с этим молодым рыцарем я обещаю. Хотя...

– Что, святой отец?

– Он слишком чист, – выговорил инквизитор с трудом. – Он чересчур чист!.. Я просто боюсь, что любое пятнышко грязи его погубит. А там, куда ты отправляешься, грязи будет немало.

Глава 13

Конюх вывел коня, заставил пробежаться по кругу. Двое оружейников старательно проверяли мои доспехи. В воротах показался светловолосый рыцарь, увидел меня издали, просиял, мне стало неловко, ибо он бросился ко мне с искренней любовью и преданностью большого молодого щенка.

– Мой господин! – воскликнул он счастливо. – Я слышал, что вы снова побывали в опасном походе, откуда привезли чудесное оружие! Сейчас над ним четверо священников служат круглосуточную мессу, зато потом...

– Да-да, – прервал я. – Сигизмунд... Я снова влез в очень опасное предприятие. На этот раз я мог бы взять тебя...

Он тут же опустился, нет, с железным грохотом рухнул на колено с таким жаром, что земля вздрогнула. В глазах заблестели звезды.

– Господин, располагай мною!

– Очень опасное, – повторил я. – Ты не говори "да", пока не услышишь, в чем дело...

– Опасности? – воскликнул он. – Нечисть на пути? Кровавые раны, пот, испытания?.. Так о чем же еще может мечтать мужчина, как не о подвигах?

Я покосился на Беольдра, тот придирчиво наблюдал, как готовят мне доспехи. Беольдр перехватил мой взгляд, чуть приподнял и опустил плечи. Он уже понял, что я хоть почти ровесник Сигизмунду, но в чем-то странном намного старше, мудрее и даже умудреннее.

– Опасностей ты не страшишься, – сказал я осторожно, – но там хуже, чем опасности. Мы заберемся довольно далеко в южные земли, где сейчас власть захватила Тьма. Там... нечисть! И не просто нечисть, которую можно мечом или топором, но и та, которая незаметно забирается в души, отравляет, поворачивает все так, что друзья начинают казаться предателями, а враги – друзьями...

Щеки конта слегка побледнели, но он ответил твердо:

– Но если цель благородна, то что наши жизни?

Беольдр, что молча следил за разговором, подошел, шагая как статуя Командора, прорычал ласково:

– Спасибо, сынок... Дик, бери его. Этот львенок вырастет львом... если, конечно, ему дадут вырасти. Я кивнул.

– Хорошо, Сиг. Поедешь. Но учти, я предупредил! Выезжаем на рассвете, иди готовь коня, доспехи, оружие. Отоспись!

Беольдр взглянул вслед осчастливленному Сигиз-мунду, тяжело вздохнул. На суровое лицо набежала тень, оно стало злым и неприветливым.

– Какой... был, – сказал он с едва сдерживаемой яростью, – какой... ах, сволочи!

Я тоже посмотрел вслед молодому рыцарю, спросил с тревогой:

– А что с ним?

Беольдр бросил в мою сторону злой взгляд.

– Да ладно, тебя это не касается.

– Касается, – отрезал я. – Я беру его в опасное путешествие. Мы должны доверять друг другу! А после ваших слов, ваша милость, извините... но я, видимо, его оставлю.

Беольдр отрезал еще злее:

– Я же говорю, что это касается только его, а не тебя!

Я поклонился.

– Простите, ваша милость, мне нужно идти. Возможно, я еще успею кого-то подобрать в спутники.

Он зло скрипнул зубами, проговорил нехотя:

– Ладно, погоди... Я ж говорю, это касается только его. Он приехал откуда-то совсем из глуши. Ты его перехватил, когда он только-только выехал из родового гнезда! А когда ты победил его и велел ехать в Зорр, он так и сделал, но... чистая душа!.. несся со всех ног, истощал по дороге, коня едва не загнал, все стыдился, что никак не приступит к службе... Есть люди, которые очень щепетильны в этих делах, я их очень уважаю...

– Я тоже, – сказал я.

Он сердито сверкнул глазами, продолжал:

– В Зорр прибыл, едва держась на ногах, оборванный и голодный. Конь под ним светил ребрами. Ну, а у нас, как назло... да-да, что пошло во зло, была целая неделя без приступа! Молодые рыцари от безделья не знали, чем заняться. Пятеро лоботрясов как раз поднимались на высокую башню, пригласили на крышу и этого деревенского простака. Там один взял да и кинул вниз горсть золотых монет и сказал, что, кто прыгнет за ними и быстрее всех принесет хоть одну сюда наверх, тому он отдаст свои доспехи и своего коня. Ну, эти лоботрясы начали делать вид, что собираются прыгать...

– Бог ты мой, – прошептал я, уже догадываясь.

– Вот-вот, – угрюмо сказал Беольдр. – Этот простак тут же поспешно прыгнул, чтобы опередить других. Там подхватил монету и бегом поднялся по ступенькам... Сам понимаешь, все раскрыли рты. Но все перед этим побывали в таверне, вино туманило мозги, как-то решили, что просто повезло. Правда, доспехи и коня пришлось отдать...

– Слава Богу, – выдохнул я, – то-то я заметил, что конь у него в такой богатой попоне...

– Это еще не все, – сказал Беольдр несчастливым голосом. – Они пошли по стене дальше, пока не пришли к башне, что прямо над рекой. Там глубокие омуты, там вообще опасно. Стали говорить, что там на дне огромная жемчужина, хорошо бы ее достать, а обратно легко вскарабкаться по стене... Это по отвесной стене, представляешь? Там паук не взберется. Только сказали, как этот простак прыгнул прямо в железных доспехах! Все решили, что он утонул, но тот все же вынырнул, показал в ладони крупную жемчужину, после чего легко, как белка, взбежал по стене обратно. Все смотрели, как на чудовище, но гордость не позволила признаться, что дурачились... Да уже и не только гордость, конечно. Уже испугались, я с ними потом переговорил, сволочами!

Я слушал, чувствуя приближение чего-то нехорошего.

– Бедный простодушный Сигизмунд!

– А на обратном пути, – сказал Беольдр несчастным голосом, – люди Карла решили попробовать какую-то особую катапульту. Подвезли ее поближе к стенам, швырнули не камень, а глиняный горшок с горячей смесью. Наши стрелки мигом раздолбали и катапульту, и стрелков, но горшок все равно упал на крышу конюшни и поджег. Ветер дул в нашу сторону, подойти невозможно. А один из молодых оболтусов сказал Сигизмунду, что если тот сумеет вбежать вовнутрь и выпустить оттуда коней, то пусть себе выбирает любых... Ну, Сигизмунд бросился в огонь, разбил ворота, вывел всех коней, а на нем не сгорело ни единого волоска! Вот тутто всех и тряхнуло... Я как раз прибежал, видел, как рыцарь Денс Гарт пал перед ним на колени, умолял простить за дурацкие розыгрыши, идиотские шуточки... мол, никто же не знал, что на нем такая святость... Я сказал со злостью:

– Догадываюсь. Ох, догадываюсь!

– Не знаю, о чем ты догадываешься, – сказал Бе-ольдр свирепо, – но я видел, как побелел Сигизмунд, с каким ужасом оглянулся на пылающую конюшню. Набежала уйма народу, но все равно удалось лишь не пустить огонь дальше, а конюшня все равно сгорела. Сигизмунд пытался поднять одну вещичку, что блестела среди углей, тут же с криком отбросил, а на ладони, не поверишь, вот такой волдырь! А до этого он спокойно брался за раскаленные докрасна засовы!.. Понимаешь, он верил всей душой и сердцем, страшился не огня или земли, а страшился показаться недостаточно быстрым, недостаточно усердным. Он не думал о себе или своем теле, он безоговорочно верил этим идиотам... и у него все получалось!.. Но теперь он испуган. Дик. Понимаешь, он теперь никому не верит и всего боится.

– Из крайности в крайность, – пробормотал я. – Из меня, конечно, психотерапевт хреновый. Точнее, никакой. Но я возьму его... не потому, что буду лечить его душу... Ваша милость понимает, какой из меня лекарь, зато его никто не лягнет здесь.

Беольдр возразил:

– Здесь никто не посмеет обидеть, он всех напугал до икоты!.. Но ты забери его, чтобы он этих гадов не видел. Когда епископ узнал про случившееся, он на всех рыцарей, что так шутили, наложил жесточайшую епитимию. Это ж какого человека, сказал он, потерял наш Зорр! Человек с такой неистовой верой мог и войска Карла отбросить назад, и войну всю выиграть, да и вообще... Давно не встречали человека такой неистовой силы благодаря чистоте души и детской вере!.. А теперь Сигизмунд страшится собственной тени. Отправляясь с тобой, он, понятно, еще больше увязнет в неверии и нечестии...

– Почему? – спросил я автоматически, тут же понял, прикусил язык.

Беольдр взглянул хмуро.

– Понял, да?

Солнце едва-едва позолотило облачко над горизонтом, когда моего коня вывели из конюшни. Огромный, могучий, он мотал головой, двое дюжих конюхов едва удерживали под уздцы. Я спустился с крыльца, тоже огромный, в доспехах, похожих на скафандр для погружения в Марианскую впадину. Еще двое услужливо подкатили колоду, поставили ее стоймя.

Я погладил коня по умной вытянутой морде, зашел с другой от колоды стороны. В походе вряд ли на каждом шагу седальные камни или эти колоды, так что... Конь напрягся, когда я вставил ступню в стремя, я ухватился за луку седла, оттолкнулся от земли, чувствуя себя волейболистом у сетки, которому надо поставить блок, мышцы затрещали, но сумел воздеть себя в седло.

Конь с шумом выпустил воздух. Из легких.

Мне подали копье, я принял и держал острием кверху, так принято, выброшу в ближайшем же лесу. Или сразу за воротами. Послышался цокот копыт, из-за строений выметнулся легкий с виду конь Сигизмунда: сам всадник сидит красиво и гордо, рыцарское копье даже не подрагивает в такт скачке.

Этот конт Сигизмунд, мелькнула у меня ироническая мысль, странная помесь аристократичного ребенка и крепкого крестьянского чада, что взращен на деревенском молоке, сметане, сливках, отсюда эта свежесть кожи, чистый румянец, а также по-крестьянски широкие плечи и могучее сложение лесоруба.

Он посмотрел на меня влюбленными глазами.

– Я ночь не спал, сэр! Все торопил этот сладостный миг...

Беольдр усмехнулся:

– Врешь. Трусил небось, что передумаем. Пусть счастье вам сопутствует!

– Сэр, – сказал Сигизмунд счастливо, – это уже вот счастье! Наконец-то подвиги, я так мечтал... но какие подвиги в нашей глуши? Пока сэр Ричард не послал меня в суровый Зорр... И вот сейчас – самый счастливый день моей жизни!

– Или несчастный, – проворчал я. – Готов?

Из костела вышли священники. Глаза Сигизмунда округлились, узнал епископа, высших иерархов инквизиции. Даже побледнел, а губы зашевелились, словно перебирал грешки. Впрочем, откуда у него грешки, явно благодарственная молитва, хвала Господу, его ангелам...

Священники благословили нас, Сигизмунд все порывался слезть и встать на колени. Отец Дитрих перекрестил меня особо, его острые глаза все искали крестик на моей шее, но я в железном доспехе сижу по самые уши, даже голова накрыта железом.

Мой великанский конь нес меня с легкостью, хотя на мне пудика два тесного железа. Вообще-то я не знаю, сколько в пудике кэгэ, но чувствую, что многовато. Хотя я на голову выше Сигизмунда, однако самое тяжелое, что я носил – это зимнюю куртку с капюшоном, а вот таким летом – джинсы и гавайку. Сейчас же в железе весь, даже шлем с настоящим забралом.

Дождь пошел с ночи, какой-то не летний, что налетает как буря и так же быстро исчезает, оставляя небо чистым и голубым, траву вымытой и зеленой, а воздух посвежевшим и свободным от пыли. Сейчас небо затянуло почти осенними тучами, дождь стучит по листьям, монотонный, гадкий, а я без зонтика, я не под крышей автобуса или в надежном метро, даже не прячусь в ближайшем подъезде, как у нас принято, я еду открыто под этим бесконечным дождем, с неба по мне мелко стучат капли холодной воды, а когда задеваю ветки, с них злорадно обрушиваются целые водопады.

Впереди двигается Сигизмунд, этакая металлическая глыба на блестящем, как тюлень, коне. И сам блестящий, холодный, как морской валун, пролежавший на берегу миллионы лет, омываемый водой дважды в сутки. А вот от меня через все щели доспехов с чайни-ковым свистом вырываются струйки пара. Ну, почти со свистом. Я промок до костей, у себя на Тверской уже бы продрог, но здесь, в этой железной скорлупе, разогрелся так, что, не охлаждай меня дождь...

Тело зудело и чесалось, я с ужасом вообразил полчища злобных блох, что забрались под железо. И сразу же зуд стал совсем невыносимым.

Из-за мелкой дымки лес казался в тумане. Ближайшие деревья я видел четко, а дальше все тонуло в таинственной и страшноватой зеленой кисейности. Во время дождей все звери сидят в норах, ибо капли прибивают к земле запахи и приглушают звуки. Можно пройти в трех шагах от добычи и не учуять ее. Правда, олени тоже не бродят в дождь по той же причине: можно сослепу выйти прямо на хищника. Даже птицы забились, в гнезда, спрятались в дуплах, сидят молча. Чего петь, дождь все равно приглушит любую песню, Да и какая дура полетит под дождем на страстный зов.

Даже привычный звонкий или глухой стук копыт сейчас растворился, и мне показалось, что Сигизмунд двигается впереди совершенно бесшумно. И весь он, слегка размытый в моросящей мгле, не человек, а призрак... Призрачный всадник на призрачном коне...