Текст книги "Ричард Длинные Руки - паладин Господа"

Автор книги: Гай Юлий Орловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Орловский Гай
Ричард Длинные Руки – паладин Господа

Гай Орловский, Юлий

Ричард Длинные Руки – паладин Господа

Не имеет смысла планировать свое время и не стоит назначать свидание, когда имеешь дело с магией, и более того – с кознями дьявола. Планы рушатся, свидания откладываются, а жизнь круто и бесповоротно меняется. Ричард Длинные Руки, в недавнем прошлом Дик, а еще раньше просто Димка, надеялся, что расстается со своей неожиданной и прекрасной возлюбленной максимум на сутки. Но... магический транспорт оборотников дал осечку, и занесло сэра Ричарда бог знает куда. И тут уж судьба не поскупилась. Волшебные мечи, драконы, русалки, вампиры и эльфы – это еще цветочки...

ЧАСТЬ 1

Глава 1

Я отсыпался двое суток. Правда, в первый же день, помывшись и почистившись, отправился навестить Рудольфа. Священники взялись исправлять его волчью натуру, я опасался, как бы не перестарались. Волк и человек в каждом из нас пророс друг в друга настолько, что разобраться, где волчье, где человечье, не сможет сам господь. Но Рудольф в молитвах проводил времени столько же, сколько и в упражнениях с мечом, а то и другое одинаково изгоняет зверя, оставляя человека наедине с собой.

Доспехи Георгия Победоносца заняли достойное место в храме, император Карл увел потрепанное под стенами Зорра войско, и я наслаждался тем, что могу валяться почти голым на ложе, вместо того чтобы держать на себе два пуда железа, да все на коне, время от времени слезая на землю, снова залезая на это храпящее чудище, опять слезая, так что к концу дня уже и уши кажутся тяжелее шлема.

Утром слуга настаивал, чтобы я напялил на себя железо. Меня передернуло от макушки до пят от одной такой идеи. Я вывалился на улицу в простой домотканой рубашке, расстегнутой до пояса, простых портках, завязанных веревкой, и самых что ни есть старых растоптанных башмаках, но зато каких легких и удобных!

Свежий ветерок приятно холодил грудь и перебирал там волосы. Какое это счастье, вот прямо сейчас запустить руку за пазуху и с наслаждением почесаться, поскрести крепкими ногтями все то, что мечтал разодрать неделей раньше, когда потный и усталый тащился по жаре, с головы до ног, как устрица, закованный в тяжеленную скорлупу!

Городские ворота, измочаленные ударами тарана, исклеванные стрелами и изрубленные топорами, раздвинулись с жутким, хватающим за душу поросячьим визгом. Пара измученных коней с усилием тащила крытую повозку. Возница то ли держал вожжи, то ли сам хватался за них, чтобы не свалиться. Его раскачивало, лицо землистое, бледное, глаза смотрели в пустоту. Мне показалось, что он заснул, едва миновали ворота.

Нещадно скрипя и раскачиваясь, повозка доползла до ворот замка, где я изволил стоять, глупо и счастливо улыбаясь солнцу. Дверца распахнулась, мелькнуло оранжевое с синим. Я увидел копну золотых волос, усталое бледное лицо с крупными теплыми глазами. В следующее мгновение девушка оступилась на ступеньке, взмахнула руками, тонко и жалобно вскрикнула, падая. Мои руки распахнулись сами по себе. Она даже не пыталась освободиться из моих объятий. Застыла у меня на груди, расслабленно и счастливо, словно все ее существо в этот миг сказало с облегчением: "Наконец-то добрались!"

Рядом остановился мужчина, с удивлением пробормотал:

– Никак леди Лавиния?

Я с огромным сожалением поставил девушку на землю, но руки не отпустил – не мог заставить себя это сделать. Возница уже покинул облучок, лицо его было злым и угрюмым.

– Леди Лавиния, – прогудел он обеспокоенно, – как вы? Хоть теперь уже все можно... мы у своих!

Она слабо отстранилась, я сразу ощутил потерю. Ее удивительно теплые карие глаза взглянули мне в лицо снизу вверх. Она ответила ему усталым голосом, но с победной улыбкой:

– Не у своих. Теперь здесь наш дом...

Я все еще держал ее на вытянутых руках, просто не мог отпустить, хотя делал вид, что придерживаю измученную долгой дорогой. Возница, здоровенный мужик размером с Бернарда, взглянул на меня враждебно. Прохожие рассматривали девушку со сдержанным любопытством.

Она наконец пришла в себя, сказала слабо, но твердо:

– Спасибо, что не дали мне упасть... Гунильд!

Возница торопливо отстегнул с пояса кошель, довольно тощий, и подал госпоже. Она порылась, я видел, как она тщетно ищет, наконец ее лицо озарилось улыбкой, достала серебряную монетку и протянула мне:

– Возьми и выпей за прибытие леди Лавинии в Зорр к своему мужу, благородному лорду Гендельсону!

Сердце мое рухнуло в пропасть. Всего две секунды я подержал ее в объятиях, но это уже моя женщина, в ней мое сердце, но она, радостная и счастливая, прибыла к любимому мужу, а мне... мне монету, как слуге!..

Я тупо взял монету, сунул ее в карман. Кончики пальцев уперлись в холодный металл. Я вытащил золотой кругляш со стершимися значками.

– Это... сдача.

Она машинально взяла, коричневые глаза взглянули мне в лицо с каким-то испугом. Теперь наконец-то изволила заметить меня, здоровенного простолюдина. Тонкие брови взлетели, а хорошенький ротик приоткрылся в виде буквы "о".

– Вольный стрелок, – произнесла она наконец.

– Да, мэм, – ответил я и вытер нос рукавом, – он самый.

Она посмотрела на меня со сдержанным отвращением.

– Я понимаю, – сказала она ровным голосом, – нашему королю служат даже лесные разбойники...

– Ага, – ответил я охотно. Прочистив поочередно обе ноздри ей под ноги, я сделал вид, что жутко застеснялся, и потому подошвой звучно растер эти экскременты, причем ногу забрасывал, как конь копыто, как бы стряхивая подальше налипшее. – Мы... того, где больше плотють.

Она кивнула, сунула монету кучеру, мол, на пропой; тот едва не кончился от счастья, усталость мигом выдуло, а она прошла мимо моего существа. Возница метнулся вперед, распахнул для нее дверцу в воротах замка и стоял там, низко кланяясь. Она не оглянулась, спина ровная, походка усталая, но легкая. Пройдет по стебелькам растущей травы – не примнет.

Я не помнил, как меня вели дома и улицы, очнулся только в своей каморке. Нет, у меня уже не каморка – просторная комната для меня, поменьше для двух слуг. Лавка жалобно застонала: я обрушился, как подстреленный лось, но все равно крутился на ней как уж на горячей сковороде и встал до того, как лавка рассыпалась. Сердце стучало учащенно, будто бежал по эскалатору, кровь гремит в черепе, в груди стремительно разрасталось щемящее чувство острой потери.

Через зарешеченное пространство видны двор, снующая челядь. Молоденькие девушки, сочные, пышные, быстро поспевающие, готовые для употребления. Я и раньше мог любую, а сейчас, когда возведен в рыцари, даже знатные дамы...

Ну почему, почему меня шарахнула эта дурь, над которой высокомерно смеялись еще подростками, прекрасно понимая свое преимущество над тупыми ромеоми, Тристанами и прочими ростанами, что не знали вседозволенности секса, не знали половой техники, не знали презервативов и прочих противозачаточных средств?

Почему я смотрю во двор, где шмыгают эти сочные простолюдинки... да иногда и дочь знатного сеньора важно прошествует в сопровождении слуг, и вижу только бледное лицо, карие глаза, алые губы? Я ведь знаю же, что и она такая же, как и все, знаю, что у нее между ног, знаю, что она делает со своим мужем... что он делает с нею...

Ярость ударила в голову с такой силой, что я зарычал, схватил меч и бросился к двери. Прогремели ступеньки, я сбежал во двор. Холодный воздух наступающей ночи охладил лоб, я выбросил в сторону левую руку, пальцы ухватились за что-то, я сжал их и не разжимал. Грудь быстро и часто вздымалась, я дышал часто, с хрипами, с надрывом.

Вокруг меня образовалось чистое пространство. От множества фонарей бегут косматые тени, но в освещенном красным светом круге пусто. Испуганные голоса доносятся сквозь грохот жерновов из черноты:

– Что с ним?..

– Бесноватый, грят...

– Это который с Ланселотом...

– Братья, отойдите от греха...

– Да, сбегайте за лекарем. Если он кинется, то сетью его. Или на копья...

Я несколько раз глубоко вздохнул, гипервентилируя легкие, а теперь насыщенную кислородом кровь – в мозг, в мышцы, взять себя в руки, это мы все знаем, нет хуже для человека моего времени стоять вот так под брезгливыми взглядами толпы...

Из темноты выступила фигура в надвинутом на глаза капюшоне. Монах двигался неслышно и ровно,. словно плыл над землей, меня на миг охватило чувство нереальности. Голос из-под капюшона раздался звучный и участливый:

– Сын мой, тебе плохо?

– Спасибо, – прошептал я, – уже справился...

По толпе прокатился вздох облегчения. Монах кивнул, сказал:

– Лаудетор Езус Кристос!.. Могу чем-то помочь?

– Я сам, – ответил я. – Всегда сам.

Пальцы долго не хотели отпускать крюк коновязи, в который, оказывается, вцепились железной хваткой. Монах поддержал меня под локоть, так мы прошли до входной двери моего дома, я взялся за дверную ручку, а он сказал в спину:

– Ты никогда не бываешь сам, сын мой.

Я обернулся, спросил враждебно:

– Почему?

Он перекрестился, сказал смиренно, тихо:

– С тобой всегда твоя совесть. С тобой всегда твоя гордыня... С тобой страхи, а их легион. Даже самый мужественный человек чего-то страшится, хотя не признается порой даже себе... Но сатана все замечает, любую щелочку расширяет до пропасти, чтобы отрезать человека от прямой дороги к богу. Потому держись, сын мой!.. Ты не один. Бог всегда с теми, кто впускает его в свое сердце.

На стук дверь открыл заспанный слуга. Я обернулся на пороге, сердце сжала боль, у монаха слишком понимающие и сочувствующие глаза, сказал тихо:

– Спасибо... Спасибо за добрые слова.

– Если что, – ответил монах, – я всю ночь в часовне... Что это было, брат?

– Искушение, – ответил я в понятных ему символах. – Искушение.

Лавка снова застонала, но я заставил себя лежать недвижимо, и она недоверчиво умолкла. Монах назвал меня братом, а эти люди – не простолюдины, за словами следят. Я в подвешенном состоянии: инквизиция еще не решила, как со мной поступить; там идут жаркие дебаты, есть возможность показать эрудицию, пофехтовать знаниями, вспомнить подходящие цитаты, изречения, мысли, максимы, поймать оппонента на логическом проколе и поднять его на смех...

На какое-то время про меня даже забудут, углубившись в дебри теологических споров. Однако монахи, что следят за работой святого трибунала, помнят и знают, что среди горожан Зорра находится человек, которого вскоре ждет либо оправдание, либо костер.

"Леди Лавиния", – шептали мои губы. Черт, что во мне сидит, что я автоматически воспринимаю любое замечание в свой адрес как оскорбление? Ладно, с рыцарями привык, но почему с этим ангелом во плоти так? Ведь она увидела простолюдина, каких видит всю жизнь. По доброте своей... и на радостях, что доехала, дала ему монету, хотя могла и не давать. Какая муха меня грызанула волчьими зубами?

И снова я бродил по городу, единственный, кто выглядел праздным в этом мире деловитых муравьев. Рабочие спешно восстанавливают стены, ворота уже новые, решетка поднимается и опускается без скрипа. Ремесленники укрепляют на башнях и даже на стенах небольшие баллисты, что могут швырять камни и горшки с кипящей смолой.

По всему городу режут скот, солят, коптят, готовят на зиму мясо, засыпают в закрома зерно, муку. Мелкие отряды рыцарей каждый день выезжают из Зорра вроде бы на охоту, но тщательно прочесывают леса. Карл ушел и увел громадное войско, но за его армией тащился всякий сброд, которому бы только пограбить. Многие остались, эти мародеры и грабители все еще нападают на окрестные села.

Мне пару раз предложили присоединиться к таким отрядам чистильщиков. Не столько из-за моих личных достоинств, – я все еще для многих не настоящий рыцарь: слишком быстро удостоен этого высокого звания, мало кто видел меня в сражениях, мало кто мог поручиться, что я надежен, – но о моем молоте уже ходят легенды. Я помалкивал, ибо только я вижу серьезные недостатки такого оружия. Он хорош, когда нужно куда-то метнуть и что-то сшибить, но даже стрела бьет намного дальше. К тому же абсолютно бесполезен в ближнем бою, лицом к лицу, слишком неповоротлив...

Дважды мне почудилось, что мелькнуло синее платье, я бросался в ту сторону как сумасшедший, но всякий раз оказывалось, что мерещится. И всякий раз чувствовал такое разочарование, что перехватывало дыхание и сжимало сердце.

Слонялся бесцельно, вдыхал запахи кожи, горящих углей, уступал дорогу стадам овец, коров, слушал разговоры о бытовых проблемах, о видениях, о сравнительных достоинствах рыцарей, однажды услышал любопытное даже о себе, но не рискнул остановиться и послушать, – мужчин с моим ростом раскусывают быстро.

Из кузницы вышли двое крепких мужиков, распаренных, красных, рухнули задницами на колоду. Один снял с пояса флягу, отпил, дал другому.

– А ты знаешь, – сказал он вдруг, – мой сосед... помнишь, я говорил, что как только я в кузницу, а он к моей жене? Так вот, он оказался вампиром!

Второй подмастерье едва флягу не выронил:

– Да что ты говоришь? Как же ты обнаружил?

– Я вбил ему в сердце осиновый кол, так он сразу и помер!

Мужик перекрестился, сплюнул под ноги.

– Велика сила дьявола, но и мы, христиане, что-то умеем.

Не зная, куда себя деть, я вернулся, но и там не находил покоя, меня метало по комнате, как ветер – воздушный шарик. Теперь у меня своя комната, могу держать слуг, что и делаю, все-таки амулет хоть и скудновато, но снабжает золотом, а здесь на серебряную монету можно прожить месяц. На стене доспехи Арианта, его меч и щит. Даже браслеты я снял, чтобы не слишком выделяться среди жителей Зорра, воткнул в стену кинжал и повесил их на рукоять.

Только молот всегда при мне, заметно оттягивает пояс, но я уже привык, сроднился. Хотя так и не понял его механику. Давным-давно, когда я пытался посещать юношескую студию бокса, тренер объяснял, что существует чистый удар, когда противник содрогается всем телом и медленно опускается на пол на том же месте, и грязный – когда противник отлетает назад, то есть удар с толчком. Бывает вообще только толчок, когда противник отлетает, даже может упасть, но тут же вскакивает, готовый продолжать бой.

Так вот молот иногда мог разнести в мельчайший щебень целую скалу, но в другой раз едва-едва раскалывал придорожный валун. И хотя расколоть валун тоже немало, но все же мне, жителю моего века, нужна зависимость – что от чего, а не здешнее: "Все в руке господа".

Я еще тогда, в дороге, бросал и бросал во все встречные камни, деревья, скалы, стараясь вычленить закономерности, а в Зорре ходил на задний двор, где глухие стены, упражнялся там. Даже придирчивый Бернард, помню, начал посматривать с уважением.

Сегодня, потерзавшись непонятными душевными муками – эх, нет здесь психоаналитика! – выбрал время, когда там не упражняются, – не люблю зевак, вышел на задний двор и начал бросать молот в огромную наковальню. Не сокрушит, понятно, зато отработаю дистанцию, с которой еще есть смысл бросать, научусь сам ловить и бросать как можно скорее, не теряя драгоценные секунды на широкий размах...

– Из тебя выйдет воин, Дик, – послышалось за спиной густое. Настоящий воин!

Бернард надвигался огромный, массивный, медведь в латах, а не человек. Все-таки великаны, от которых ведет род, – непростые ребята.

– Почему воин? – спросил я. – Может быть, я вот прям жажду в менестрельство! Всеми фибрами туда лезу.

Он отмахнулся.

– Да хоть жабрами. Я же вижу. Ты мечешь эту нечестивую штуку и... чувствуешь удовольствие, будто служанку завалил на сено.

– Какое удовольствие? – ответил я замученно. – Я всего лишь хочу, чтобы получалось, как я хочу.

Он кивнул с глубоким удовлетворением.

– А как, по-твоему, становятся мастерами? Вот так же: одно и то же, одно и то же. С мечом, щитом, топором, конным, пешим, в доспехах и без. Одни считают, что им хватит и первых уроков, пора и по бабам, а вот мы упражняемся и упражняемся... А потом и бабы наши, и вообще все наше! До горизонта и – дальше.

Острая печаль стиснула мое сердце. Молот прилетел, саданул меня рукоятью по пальцам, разбив в кровь, и рухнул под ноги.

– Все мне не надо, – вырвалось из меня тихое, словно стон умирающего зайца. – Мне совсем-совсем не все надо...

Бернард взглянул остро.

– Да? – рыкнул он. – А может, тебе надо больше, чем все?

Я поднял на него взгляд. Бернард смотрит серьезно, сочувствующе. Похоже, эта закованная в доспехи каменная глыба что-то чувствует.

– Боюсь, – прошептал я, – что ты недалек...

– От истины, – сказал он подозрительно, – или вообще?

Раздались звуки музыки, через двор шла королева, строгая, но улыбающаяся милостиво, одета для дороги в пурпурный плащ, золотая пряжка разбрасывает солнечные блики. Голубое платье искрится мелкими блестками, такие же голубые платья и на придворных, почти все моложе королевы, а двое совсем маленькие девочки с большими букетами цветов в обеих руках.

Я остановился, любуясь лучом света в темном королевстве терминаторов, где все лязгает, звякает, грохочет, грюкает, земля вздрагивает под тяжелыми шагами, будто во все стороны расхаживают гуляющие экскаваторы.

Королева Шартреза остановилась, заприметив нас с Бернардом. Бернард почтительно преклонил колено. Я поколебался, совсем недавно разговаривали с нею запросто, но Бернард прав: на людях надо вести себя иначе.

Я преклонил колено. Шартреза улыбнулась – похоже, понимает.

– Бернард, – сказала она певучим голосом, – я вижу, не оставляешь молодого рыцаря заботой. Наверное, смотришь далеко в будущее... где сэру Ричарду придется очень непросто?

Бернард поднялся, сказал густым сильным голосом:

– Ваше высочество! В сражениях смерть настигает всякого. Но для рыцаря сложить голову за короля, за королеву, за даму сердца – славная гибель, мужская гибель. Ричард молод годами, но рука его крепка, а сердце закалено в боях, как железо в горне кузнеца, а потом в кипящем масле. Неизвестно, кем бы он стал, но Тьма пришла в наши земли... и вот он выучился биться и по-рыцарски, и по-степняцки, копьем и мечом! Ему уже нет равных среди наших воинов в бою на секирах, а на алебардах я готов выставить его против любого из королевских воинов...

Шартреза рассмеялась:

– Ты так горячо его расхваливаешь!.. Это потому, что не можешь похвалить себя?

Бернард снова поклонился.

– Я человек простой, могу похвалить и себя. Но в Ричарда я так много вложил, что это почти что я!

Она осмотрела нас обоих демонстративно внимательно, за ее спиной захихикали придворные дамы.

– Спасибо, славный Бернард, – сказала она наконец тепло. – Спасибо.

Глава 2

Третий день я бродил по городу в тщетной надежде, что Лавиния выйдет за покупками или по каким-то еще делам. Здесь нет городского сада, но есть костел, сегодня пятница, дожить бы до воскресенья, а потом можно будет увидеть ее по дороге на воскресную проповедь...

Прямо на площади меня перехватил мальчишка в наряде королевского оруженосца.

– Сэр Ричард! – закричал он еще издали. – Сэр Ричард!

Он подбежал, но прохожие уже обратили внимание, что сэр Ричард – это я, а что он, такой счастливец, вот сейчас будет общаться с самим сэром Ричардом.

– Что случилось?

– Сэр Ричард, – повторил он громко и счастливо, – мой король послал меня за вами, сэр Ричард!

– А что стряслось? – повторил я.

– Не знаю, сэр Ричард, – ответил он честно и добавил уже серьезнее: Но его высочество велели прибыть в его покои немедленно!

Я вздохнул, оглянулся на мрачное массивное здание, в котором, по слухам, поселилась по приезде благородная леди Лавиния.

– Ну что ж, пойдем...

– Можно мне пойти с вами рядом? – спросил он живо. И, не дожидаясь ответа, спросил быстро: – Это и есть тот самый молот?..

– Да, – ответил я на ходу.

Он быстро-быстро шагал справа, торопился, забегал даже вперед, быстрые глаза обшаривали молот, на хорошенькой румяной мордашке отразилось сильнейшее разочарование.

– Он такой простой!

– Сила рыцаря не в перьях на шлеме, – сказал я. – Еще не знаешь?

Его чистые детские щеки залила густая краска.

– Простите меня, сэр Ричард, – сказал он голосом, полным раскаяния. Но об этом молоте рассказывают такое, что я представил его размером с наковальню, на нем должны быть таинственные колдовские знаки!

– Они там, – сказал я, – внутри.

– О, – сказал он почтительно, глаза округлились. – Я о таком даже не слышал...

Стражи у королевских покоев отсалютовали копьями. Оруженосец не успел сделать им повелительный жест, показывающий мне, что и он здесь распоряжается... на пару с Беольдром, стражи заулыбались и распахнули ворота. Три дня тому или четыре – не помню, они с огромным удовольствием выносили из этого зала Сира де Мертца, который возжелал поставить нашего короля на колени... И еще помнили мою роль.

В глубине зала на троне я увидел роскошную белую пену, выступающую из пурпурного плаща, и лишь потом вычленил из этого великолепия бледное худое лицо короля. Седые волосы падают на глаза, опускаются пышными прядями на плечи, а седые усы и борода полностью скрывают не только нижнюю часть лица, но и всю грудь.

За спинкой кресла и чуть справа монах – я узнал отца Гарпага, – а перед троном высится сверкающая серебром статуя из металла. Шарлегайл говорил слабым прерывающимся голосом, статуя почтительно слушала. На широкой перевязи длинный рыцарский меч с позолоченной рукоятью, уже по нему я узнал бы сэра Ланселота. Меч Ланселота и его серебряные доспехи известны всему Зорру.

Ланселот не обернулся, хотя явно ощутил открывшуюся за его спиной дверь. Шарлегайл сделал слабый жест высохшей дланью:

– Сэр Ричард... подойди поближе.

Я приблизился, надо бы опуститься на одно колено и ждать, пока король изволит позволить встать, но Ланселот уже стоит, да и король у нас – настоящий король, ему дешевые церемонии по фигу, я лишь поклонился и уставился на него в ожидании.

Ланселот нахмурился, что-то проворчал, а Гарпаг суетливо перекрестился. Оба чувствительны к нарушению этикета. Шарлегайл сказал слабым прерывающимся голосом:

– Еще ближе... оба...

Шагнув вперед, мы остановились перед королем. Я с глубоким сочувствием смотрел в его изможденное лицо, подумал внезапно, что король не так уж и стар, это жизнь, как говорят, состарила преждевременно.

– Сэр Ланселот, – проговорил Шарлегайл. Он остановился, перевел дыхание, сказал снова: – Сэр Ланселот... На тебя возлагаю великую задачу. Надлежит тебе отправиться в королевство Алемандрию. К славному и почтенному королю Конраду. Поздравь его с великой победой над собой, что есть самая великая из побед, кою может одержать человече. Поговори, очаруй, ты это умеешь. Покажи свою удаль на турнире, в поединках, на скачке, в метании молота... Это первое. Второе – хорошо бы склонить его оказать нам помощь людьми. У него целая армия томится без дела!..

Ланселот с достоинством поклонился.

– Все сделаю, ваше высочество.

– Отправляйся немедленно, – велел король. – Сегодня отдохни, а завтра с утра в путь. Да, еще... тебя будет сопровождать отряд рыцарей, как и надлежит послу. Сам отберешь, кого считаешь достойным такой чести. Но одного я тебе сам посоветую.

Ланселот смотрел прямо в глаза Шарлегайла.

– Слушаю, ваше высочество.

– Обязательно возьми с собой Ричарда, – сказал король. – Ричарда Длинные Руки.

Я поклонился, лучше молчать и кланяться, Ланселот тоже поклонился, но я видел в его серых глазах недоумение.

– Ваше высочество... я понимаю, вы только что посвятили его в рыцари... и все еще помните... это... этого человека. Но не будет ли Конрад оскорблен? Ведь Дик единственный, у кого нет поместья, у кого нет земель, крестьян... Еще вчера он был простолюдином... Такой человек в посольстве вызовет ненужные вопросы. А то и подозрения.

Гарпаг выступил из-за трона, встал рядом, его худое лицо было неподвижно, но в глазах я прочел тщательно упрятанную неприязнь.

– Хуже того, – сказал он внятно. – Хуже того...

Шарлегайл попросил слабым голосом:

– Отец Гарпаг, нить ваших мыслей от меня ускользает.

– Хуже того, – повторил Гарпаг, – это вызовет насмешки.

Король покачал головой:

– Конрад – воин. Ему важнее, кто как держит меч. А Ричард уже успел показать себя умелым и отважным воином. Но еще важнее другое...

Он вздохнул, покосился на священника. Гарпаг нахмурился, что-то зашептал ему на ухо. Король отмахнулся.

– Видишь, сэр Ланселот, отец Гарпаг настоятельно не советует посылать туда Ричарда. Почему? Да потому, что церковь ему не доверяет. Не осудила, но и не оправдала. Инквизиция все еще решает, на каком огне его сжечь: быстром или медленном... Однако что плохо для нас, может быть хорошо для Конрада. Он не в ладах со святой церковью, хотя не в ладах и с армией Тьмы. А Ричард как раз тот, у кого на поясе боевой молот язычников. У него на шее амулет, который носили идолопоклонники... Королю Конраду такой человек ближе и понятнее! Пусть он думает, что мы все такие, как сэр Ричард... ну, пусть не все, но в наших рядах рыцарства есть такие, что вольно трактуют Священное Писание, пропускают службы в церкви, общаются с нечистыми созданиями леса, как то эльфы и гномы...

Гарпаг начал усиленно креститься, бормотал молитвы, на меня смотрел с ужасом и отвращением, даже попытался брызнуть святой водой, но, похоже, фляга оказалась пуста. Или в ней не вода. Ланселот тоже хмурился, с каждым словом посматривал в мою сторону все неприязненнее.

– Ваше высочество, – сказал он почтительно, когда король умолк. – А не слишком ли уж паршивую овцу мы запустили в свое христианское стадо?.. Стараясь показать королю Конраду, что мы все такие... запятнанные, не нанесем ли урон своей чести, имени, достоинству?

Король вздохнул:

– Это... политика. Нельзя перейти болото, не испачкав ноги. Кто боится испачкаться – остается на том берегу. Мы же перейдем, там очистимся... молитвами, епитимьей. Принесем жертвы, в смысле, воскурим ладан и пожертвуем на церковь что-то из найденного и... пойдем дальше. Идите, мои друзья. Я сказал!

Мы вышли с Ланселотом вроде бы вместе, но в то же время и врозь, а от ворот замка сразу пошли в разные стороны. Я, понятно, в полной готовности отторчать и эту ночь перед домом леди Лавинии. Днем вроде бы само собой, но зачем-то и ночью. Что за дурь – никогда она не выйдет гулять ночью, здесь женщины даже днем не появляются в одиночку, но когда однажды на втором этаже на фоне занавески мелькнул женский силуэт, из меня от ликования брызнули золотыми фонтанами бенгальские искры, и я сидел там, затаившись в тени, до утра...

Сейчас я замедлил шаг, уже забыв о посольстве к жестокому королю, смотрел на окна, на ворота, что вдруг заскрипели, словно повинуясь давлению моего тяжелого взгляда, и медленно стали распахиваться. По двору к воротам ехала на гнедой лошадке женщина в голубом платье, впереди шел слуга и вел коня на коротком поводе.

Сердце мое всхлипнуло и застыло, а потом, убедившись, что не глюки, застучало часто и взахлеб. На леди Лавинии обычный головной убор женщины знатного происхождения: очень высокий шпиль, похожий на верх Спасской башни, с кончика на спину падает нечто длинное и полупрозрачное голубого цвета. Шелковый платок укрывает голову так, что оставляет на виду только лицо, даже шея укутана. С плеч ниспадает легкий плащ, он положен по рангу знатным особам, но абсолютно нелеп в этот теплый солнечный день.

Гнедая лошадка, невысокая, как пони, но очень грациозная, словно выточена из дерева и покрыта лаком, гордясь такой всадницей, помахивала гривой, нервно переступала с ноги на ногу, косила на всех огненным глазом: оценили, какое сокровище она везет? На этот раз леди Лавиния сменила запыленный дорожный костюм из грубого полотна на нечто легкое, но тоже непривычно простое, без дурацких рюшек и финтифлюшек, все-таки дают себя знать прирожденный вкус и такт.

Она сидела на коне очень непривычно для моего глаза, даже дико, но, как понимаю, только так и ездят порядочные женщины: на особом женском седле, что и не седло вовсе, а просто-напросто широкая подушечка, обе ноги на одну сторону, зад слегка на другую, для равновесия, это очень красиво, даже эротично, но как-то несерьезно. Страшно подумать, что случится, если конь вдруг поскачет...

Непроизвольно я зашел с той стороны, чтобы подхватить ее, такую нежную и легкую, подхватить на обе мои широкие длани. Она вскинула брови, поинтересовалась ядовито:

– Что, захотелось на кружку эля?

– Ага, – сказал я и добавил мечтательно: – А если бы еще на две...

– Харя не треснет? – спросила она. – Впрочем, у меня есть работа. Надо вывезти навоз...

– Из ваших покоев? – спросил я. – Дык я завсегда!.. С умилением и счастьем... А ежели прямо из вашей спальни, то я задурно, только для вас!

Не зная, что придумать еще, я принялся освобождать в носу квартиру, рассматривая то добытые сокровища с детским любопытством, что есть постоянное состояние простолюдина, как и вечная угрюмость, то ее – такую нежную, воздушную, небесную. Леди Лавиния фыркнула, выудила монету из мешочка на поясе и бросила мне.

– Лови!.. Только не напивайся до привычного тебе состояния.

– Не стану, – пообещал я. – Только до благородного, когда рылом в салат.

В ее глазах метнулся запоздалый страх, вспомнила, но поздно. Я, нагло ухмыляясь, выудил из кармана золотой. Бросил хорошо – ей пришлось всего лишь разжать пальцы. Она инстинктивно сжала кулак, ее щеки покраснели, а глаза гневно заблистали.

– Сдача, – пояснил я.

Она швырнула монету слуге, тот поймал, увидел, какого достоинства монета у него в грязной пятерне, едва не упал под копыта ее лошадки.

– Это тебе на пропой, – сказала она слуге громко. Тот икнул, побагровел, ноги его начали разъезжаться. Она послала коня вперед, слугу потащило, он кое-как забежал вперед, но все оглядывался на меня расширенными глазами.

– Дык как насчет навоза? – прокричал я вдогонку. Она обернулась на ходу, наши взгляды встретились. Конь ее прибавил шагу, ей пришлось повернуться и направить его посреди улицы, чтобы не мешать пешеходам, те пугливо жались к стенам домов. Уже у самого выезда на площадь она зачем-то обернулась снова.

Я стоял на том же месте. Наши взгляды столкнулись в воздухе с легким серебряным звоном. Незримая нить возникла из ничего и соединила наши души. Это я ощутил с такой же определенностью, как гравитацию или плотность воздуха. И щенячий восторг ударил в сердце с такой силой, что я завизжал исступленно и громко... но, правда, про себя: здесь же улица, добежать бы поскорее до своей квартиры, там похожу, нет – побегаю на ушах... Даже по стенам побегаю, каратэка несчастный.

Она меня увидела наконец-то! Она меня заметила!..

Она меня выделила из общей массы. И, боюсь об этом даже каркнуть, она ощутила ко мне нечто...

Ланселот ехал молчалив, задумчив. Крупные холодные глаза навыкате неотрывно смотрели вперед. Мне показалось, что он не знает, как держаться со мной, вчерашним простолюдином. Еще неделю тому все было легко и просто, но теперь как с простолюдином уже нельзя, а как с равным себе... тоже вроде бы чересчур.