Текст книги "Ричард Длинные Руки — император"

Автор книги: Гай Юлий Орловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 2

Между дальними деревьями словно бы появилось еще одно, только шагающее: Тамплиер, сам как выросший на просторе дуб, громадный и широкий, даже двигается, растопыривая руки, как дерево ветви. Издали поймал меня взглядом и пошел, слегка нагибая голову и глядя исподлобья, будто готовится боднуть.

Я ощутил некоторое напряжение. Хорошо хоть Си-гизмунд чем-то занят, вдвоем они слишком тяжкое испытание для моей гибкой совести, оба слишком правильные и праведные.

Тамплиер заговорил тяжелым бухающим голосом еще издали:

– Сэр Ричард, готовитесь выехать из лагеря?.. Мы с вами.

Он сказал так категорично, что я лишь пролепетал довольно глупо:

– Мы – это Тамплиер Первый?

– Нет, – ответил он и бросил взгляд через мое плечо, – с сэром Сигизмундом.

Я обернулся, Сигизмунд подходит с той стороны, чистый и светлый, сияющий, как в горном ручье серебряная рыбка.

– Да? – спросил он живо. – Как здорово! Наконец-то.

В замешательстве я только и нашелся сказать:

– Да, но… это всего лишь прогулка. Ничего серьезного мы не ожидаем. Днем чужаки почему-то еще не выходили.

– Но могут и выйти, – прогрохотал Тамплиер. – Сэр Сигизмунд?

– Да, – ответил Сигизмунд с готовностью. – Да, сэр Тамплиер!

Тамплиер сказал мощно:

– Мы с вами, сэр Ричард.

Боудеррия слушала молча, но морщилась всякий раз, когда Тамплиер обращался ко мне, как к сэру Ричарду, а не его величеству. Хотя, конечно, привилегию называть меня просто по имени я распространил достаточно широко, но у многих хватает благоразумия не пользоваться или пользоваться только в исключительных случаях.

Я пробормотал:

– Надеюсь, и леди Боудеррия не возражает.

Боудеррия дернулась, словно ей всадили острое шило сразу в обе ягодицы, вряд ли кто-то рисковал обзывать ее леди.

– Не возражаю, – прошипела она сквозь стиснутые зубы, – не возражаю, ваше величайшее величество.

– Наивеличайшее, – скромно уточнил я. – Тогда по коням? Правда, у сэра Сигизмунда кобыла…

Сигизмунд возразил горячо:

– Кобыла тоже конь! В каком-то смысле.

– Ну вот, – сказал я, – так мы договоримся до нелепости, что и женщина тоже человек… Поехали лучше.

Сигизмунд сказал обидчиво:

– А что такого? Женщины тоже могут быть людьми. Хотя и не все, конечно. Хотя Господь вдохнул душу только человеку, а женщину делал потом из его ребра, единственной кости, в которой нет мозга, но есть предположение, что какая-то часть души Адама как-то попала и женщине…

– Душа, – пояснил я, – это бактерии. Их вдохнул Господь Адаму, а тот их передавал дальше. Для того и существует заповедь насчет плодитесь и размножайтесь. Для передачи души!

Сигизмунд не дослушал, решил наверняка, что снова шучу, бегом ринулся седлать своего коня. Тамплиер вызвал мощным окриком свое чудовище, похожее на могучего носорога в стальной броне, и вставил ногу в стремя.

Бобик помчался вперед, на Боудеррию поглядывал ревниво, но она трижды красиво свешивалась с коня на скаку, ловко подхватывала бревнышко, чего он никак не ожидал, и бросала ему довольно далеко.

Он сперва простил ее за то, что отвлекает часть моего внимания от его драгоценной особы, только он должен пользоваться моим вниманием, а потом и вообще милостиво и по доброте безмерной принял ее в наш отряд.

Впереди между деревьями наметился просвет, хотя какой просвет, прямо за могучими стволами вздымается багровая стена блестящего металла!

Я похолодел, сердце остановилось, не сразу понял, что это оптическая иллюзия. Маркус настолько огромен, что из леса показалось, будто он уже подступил прямо к линии деревьев.

Но выехали почти без опаски, хотя, конечно, я держался к Боудеррии поближе. Надеюсь, поняла по-человечески, а не по-женски. Тамплиер и Сигизмунд пустили коней сразу за нами, отрезав от лордов, что поспешили составить нам свиту.

Солнце от края леса нещадно ударило золотыми стрелами прямо в зрачки. За моими паладинами, держась на приличном расстоянии, показались между деревьями в празднично яркой одежде, даже болото не стерло краски, граф Гуммельсберг, бароны Дарабос и Келляве, за Альбрехтом держится доблестный сэр Бриан Кенговейн, он смотрит больше на Альбрехта, своего лорда, чем на меня, ибо вассал моего вассала не мой вассал.

Я щурил глаза и поворачивал так и эдак идею, что на планете пришельцев кроме болота может присутствовать и такая непривычная для нас особенность, как вечная ночь.

Хотя это для нас показалась бы ночью, а для них ясный и даже яркий день… Потому здесь солнечный свет для них просто невыносим. Он не только прожигает тонкую пленку век, даже нам трудно смотреть на солнце и с закрытыми глазами, а им так и вовсе это то же самое, что тыкать в глаза факелом.

Сердце радостно застучало, хотя подсознательно и так понимал, что да, они страшатся яркого солнца, но отметал эту глупую мысль, дескать, если от шума могут защититься затычками в уши, то и от яркого света можно одеть темные или очень темные очки.

Боудеррия начала поглядывать на меня с удивлением.

– Ваше величество?

– Да, – ответил я рассеянно.

– У вас такое лицо… Кто-то дал большой пряник?

– Сам взял, – заверил я.

– Это в вашем характере, – заметила она. – Что же такого отыскали?

– Мысль, – ответил я. – Мысль!.. Я вообще мыслитель. Не понимаю, почему считают рубакой. Даже оскорбительно как-то. Ричард Мыслитель – это звучит!.. Я, бывает, такого намыслю, куда там Авгию! Армия гераклов не разгребет. Но кому нужны мыслители?..

– Никому, – согласилась она. – Да и какой из вас мыслитель, ваше величество?..

Я насторожился.

– А что не так?

– С такими мускулами? – спросила она. – Не смешите.

Блещущая холодной сталью стена постепенно приближалась, закрывая мир, а мы болтаем вроде бы беспечно, но я чувствовал напряжение в ее голосе и замечал постоянную готовность как к стремительной схватке, так и к бешеной скачке.

Сердце стукнуло чаще, кровь бросилась в голову. Будь Маркус из сена, он бы ушел в землю под своей тяжестью на несколько ярдов, но вон его край, несколько крупных валунов, вдавлены только до половины, словно Маркус подвешен на некой гравитационной цепи или же как-то закреплен в данной точке пространства.

Я соскочил на землю, Боудеррия смотрела с великим интересом, как я распластался на земле и пытался заглянуть под край стальной плиты.

– Что там? – спросила она. – Мыши?

– Подкоп ничего не даст, – ответил я. – Маркус не провалится. Даже если всю землю под ним убрать.

Она спросила скептически:

– И что будет?.. Эта крепость из стали зависнет в воздухе?

– В пространстве, – уточнил я. – Кто знает, может быть, в него можно вбивать гвозди и вешать на них топоры?.. Я имею в виду пространство.

Она засмеялась шутке.

– Было бы здорово!

Я оглянулся, лорды держатся в сторонке, оживленно спорят, но сэра Нортона среди них уже нет.

Я снова поднялся в седло, Бобик перестал валяться в траве и вскочил с горящими восторгом глазами: куда помчимся и поскачем?

– Бобик, – произнесла Боудеррия подчеркнуто строго и значительно, – не мешай. Его величество мыслит. О судьбах мира.

Я подумал, что шутки шутками, но сейчас все только и делаем, что мыслим о судьбе мира. Ему осталось всего несколько дней, если не часов, так что эти мысли сейчас в голове каждого, от королей до крестьян.

Лорды едут позади, доносятся сдержанные голоса, переговариваются негромко, чтобы не отвлекать, Боудеррия тоже помалкивает, так обогнули половину Маркуса, вдали показался скачущий в нашу сторону во весь опор всадник.

За спиной на конском крупе еще кто-то, а когда приблизились, Норберт, это оказался он, толчком сбросил человека на землю, но тот живо извернулся и встал на ноги.

На меня взглянуло испуганное, измазанное грязью и зеленью травы лицо молодого парня. Он сорвал с головы шапку и низко поклонился.

Норберт сказал, не покидая седла:

– Он все расскажет. С вашего позволения, ваше величество, вернусь к своим. Там новости.

Я кивнул, повернулся в седле к крестьянину.

– Рассказывай, что случилось.

Он сказал торопливо:

– Мы прятались, как нам и было велено! В лесу, ваше величество, в лесу! Бабы, мужики, дети. Правда, баб и детей мы загнали в самую чащу, а сами все высматривали с опушки, куда пойдут те, что прилетели, хотя как могут люди летать?..

– Это не люди, – бросил я. – Продолжай.

– Они появились неожиданно! Словно чуяли, где мы. Мы бросились бежать, но они, ваше величество, вы не поверите!.. Одних догоняли и разрывали на куски… голыми руками!., а других швыряли в кучу, а потом погнали толпой по дороге… Несколько человек было покалечено, не смогли бежать, как те велели, и эти сволочи их добили!

– А как ты убежал?

Он всхлипнул, потер лицо рукавом.

– Навстречу на конях шли рыцари. Человек десять, а с ними около сотни тяжелых конников. Когда они увидели, что происходит, то опустили копья и пришпорили коней…

Он снова всхлипнул, я спросил, чувствуя недоброе:

– Погибли все?

Он судорожно кивнул.

– Да, если бы захотели уйти, не успели бы! Но они и не думали спасаться, даже когда передние рыцари погибли. Конники схватились за топоры, пришпорили коней… Ваше величество, вы не представляете, как те дерутся! Голыми руками хватали тех с коней и убивали моментально!.. А на самих ни царапины. Ну, если кого и ранили, то совсем легко… Я, правда, дальше не смотрел, мы все ринулись врассыпную. Я самый быстрый в деревне, успел добежать до леса, а там так долго мчался, что сам чуть не заблудился.

– А остальные?

Он повесил голову.

– Ваше величество… думаю, всех переловили снова. Эти твари двигаются так быстро, что даже сравнить не с чем!

Я стиснул челюсти. Примерно так и ожидал, ничего наши рыцари сделать с пришельцами не смогут, если вот так в лобовую, но все равно больно слышать, как гибнут сильные и благородные люди, пытаясь спасти других.

– Господь примет их души, – произнес я наконец. – Они погибли красиво и возвышенно! Нет выше чести, чем отдать жизнь за других. А мы сейчас подумаем, как изгнать их с нашей священной земли…

Тамплиер и Сигизмунд молчали, им понятно все, Альбрехт рассматривал спасшегося с высоты седла с сочувствием.

– Иди вот туда, – сказал он неожиданно мягко, – покормят. Пройдешь между вон теми дубами, а дальше не сворачивая, пока не упрешься в огромное старое болото. Пройди на середину…

Келляве добавил:

– Расскажи всем, что ты спасся из лап противника. Он не настолько уж и всесилен.

Парень поглядел на него с сомнением, а кто тогда всесилен, но кивнул и побежал трусцой, внимательно всматриваясь в оттиски наших подков.

Боудеррия оглянулась, но не на парня, привычно смерила взглядом расстояние от этой стены деревьев до багровой горы. Даже на расстоянии кажется стеной, и только там, в недостижимой вышине, где вершину сейчас скрыли облака, стена едва заметно загибается, образуя купол.

– Ваше величество, – проговорила она сдержанно, – это… одолеть невозможно. А если возможно, то одному только человеку на свете.

– Спасибо, – ответил я. – Разумеется, ты имеешь в виду меня, такого замечательного?

– У вас голос дрожит, – уличила она. – И обликом побелели, ваше величество. Но говорите нагло, что хорошо…

– Дану?

– Мы все испуганы, – призналась она, – и раздавлены такой мощью. Если и вы покажете слабость, то на кого нам вообще опираться? Ваше величество, крепкая опора нужна не только женщинам!

Я вздохнул.

– Знаю. Мне она тоже не помешала бы. Можно опереться на тебя?

Она покачала головой.

– Я не опора. А для вас опорой может быть только сам Господь Бог.

Арбогастр неспешным галопом пошел в сторону багровой стены, конь Боудеррии ревниво идет рядом.

Я с тоской всмотрелся в это звездное нечто, вокруг которого, просто чувствую всеми фибрами, медленно сворачивается пространство, а время превращается в массу.

– Опора, – пробормотал я, – мне бы за что-то ухватиться, чтобы удержаться на этом свете. Правда, когда смотрю на твои сиськи…

Она сдержанно улыбнулась.

– Сэр Ричард, уместны ли такие речи?

– О сиськах? – переспросил я. – Они уместны везде. Это наша мужская опора, на которую обращаем взоры в любые трудности. Это наша надежда и вдохновение! Это наше, как говорят мудрецы, все. Господь был в ударе, когда их задумывал, творил и вылепливал. Этот гениальный замысел почти равен по величие с самим созданием человека!.. Даже на эшафоте можно крикнуть «Пейте пиво Ван Гуттена!», а можно – «Самые лучшие сиськи у Боудеррии!». Это наше, мужское.

– Нам, – передразнила она, – такое умное не понять. Там, если глаза не подводят, землю изрыли ямами?

– Уже не роют, – ответил я. – Была такая затея, но провалилась. Меня беспокоит, что выходят крохотными группами. Но если в первую ночь вышло полдюжины, то во вторую уже на два больше. Если сегодня их отряды станут еще крупнее…

– Ну-ну, – поторопила она.

– Значит, – сказал я, – наш мир для них просто ужасен. Чудовищен и вообще… неприемлем. Пока выпускают, как мне вот чудится и мерещится, самых… бесчувственных. Остальные готовятся, привыкают.

Она прошептала:

– Самый ужас наступит, когда выйдут все?

– Это и будет конец, – ответил я. – Потому нужно захватить пленного. Допросить.

Она заметно оживилась.

– Понятно. У вас есть план?

Я покачал головой.

– План будет, когда допросим пленного. А так пока нет… нет данных. В достаточном количестве для моего белого вещества серого мозга.

Я оглянулся, Тамплиер и Сигизмунд, суровые и молчаливые, двигаются на конях, как две металлические статуи, ни одного лишнего движения, не говоря уже о том, чтобы щебетать и переговариваться.

– Они разочарованы, – шепнула она. – Ведь мы возвращаемся?

– Да, – ответил я. – Но лучше было взять их сейчас, чем потом.

– Почему?

– Потому что будет бой, – объяснил я так же тихо. – И оба погибнут… Нет-нет, я стратег и не стану беречь даже близких, если их гибель даст отечеству больше, чем их жизнь. Но я хочу, чтобы оба участвовали в финальной битве! Там если и погибнут, так будет за что. Судьба всего мира… это есть за что, верно?

Она спросила серьезно:

– Что насчет меня?

Я ответил с неловкостью:

– В последней битве щадить не буду никого. В том числе и такую драгоценную драгоценность, как я сам. Прости, но судьба у людей… нелегкая. Мы сами ее выбрали, когда сорвали запретный плод, проявив своеволие и независимость. Потому все сами, сами… А теперь возвращаемся!

Глава 3

На Тамплиера и Сигизмунца я старался не смотреть. У обоих вид, словно обманул, вывел на простую прогулку, а сам тайком езжу совершать подвиги.

Боудеррия сразу отправилась к своему отряду, я принял лордов и военачальников, решали десятки вопросов настолько мелочных, что даже не знаю, мир рушится, а люди забивают себе головы всякой чепухой и даже рениксой.

Наконец наступил вечер, в лагере привычно начало затихать, зато оживились отряды, которые я называл ударными, назначенные участвовать в боях еще до серьезной войны.

Не дожидаясь сообщений разведки, начали медленно выдвигаться по болотным тропкам в лес, а оттуда в сторону опушки, откуда откроется вид на чудовищный Маркус.

Тропу за это время замостили срубленными деревьями, сверху заложили ветками, теперь можно по трое в ряд, дальше мелкие деревца, потом лес.

Умельцы вдоль тропы поставили свечи с обеих сторон и умело укрыли от ветра колпаками из промасленной бумаги. Для привыкших к слабому свету глаз вполне ничего.

За сотню ярдов до выхода из леса остановились на короткий отдых, хотя ждать долго не пришлось. Едва наступила ночь, темная и беспросветная, хоть глаза выколи, послышался стук копыт и конский храп.

На тропке показался конный разведчик, быстро отыскал меня взглядом, явно хорошо видит в темноте, прокричал, не покидая седла:

– Ваше величество, отряд чужаков вышел из их крепости!

– Где они сейчас? – спросил я.

– Направились к Штайнфурту!

– Снова? – спросил я. – Значит, не всех в прошлый раз… Сколько их?

Он крикнул с надрывом:

– Много! – крикнул он. – С полсотни!..

– Полсотня, – произнес я горько, – уже много. А в корабле их наверняка тысячи. Хорошо, возвращайся.

– Какие указания?

– Сэр Норберт в курсе, – сказал я строго.

Он повернул коня и умчался красиво и лихо, мои военачальники сгрудились за моей спиной в ожидании указаний.

Боудеррия сказала с пониманием:

– Всякому хочется услышать что-то от самого великого Ричарда. Я слышала, ваши слова обладают магической силой.

– Тьфу-тьфу, – сказал я сердито. – Кто-то хочет поссорить меня с церковью?

– Некоторые, – сказала она таинственно, – даже говорят, какой именно силой…

– Я бы этих некоторых сразу на виселицу, – сказал я мстительно.

– Магической, – уточнила она, – в хорошем смысле. Вы же паладин? Но, как король-паладин, обладаете большей силой, чем просто паладин.

– Тогда паладин-король, – сказал я. – Так скромнее.

Она посмотрела на молча слушающих военачальников, хитро улыбнулась.

– Но смысл тот же. Вы свое не уступите, ваше императорское величество.

– Я те дам императорское, – пригрозил я.

– Разговоры идут.

– Знаю, – отрезал я, – кто эти разговоры инсвинирует. Лорды, действовать строго по приказам, которые я отдал и повторил трижды. Никакой самодеятельности, только строгое и неукоснительное! И никак иначе. Мы должны победить, а не красиво умереть. Если бы красиво умерли только вы, ладно, не жалко, но умрет и Земля, а это уже другой шелк. Боудеррия, а ты следуй за мной. Одна, твои люди пусть готовятся к грандиозной битве.

Она сказала счастливо, но с подчеркнутым смирением:

– Ваше величество! Любой ваш приказ!

Это прозвучало несколько двусмысленно, словно любой ваш каприз за ваши деньги, но, к счастью, мир еще чист, о демократии не слыхали, потому никто не улыбнулся, только посмотрели с завистью.

Я сказал нервно:

– У нас не больше часа на то, чтобы встретить их на обратном пути.

Она произнесла со значением:

– Раньше бы вы напали на них еще при выходе из этой летающей горы.

Я покачал головой.

– Не напал бы.

– Почему?

– Я герой, – ответил я, – мною хоть забор подпирай, но не дурак. Я должен сперва увидеть, с кем драться и какое оружие взять. А что людей захватят в плен и кого-то убьют по дороге…

Она спросила тихо:

– Да?

– Сами виноваты, – отрезал я. – Им было велено спрятаться! Они и прятались целый день, а ночью решили вернуться за вещами. Вот й попались. Ты остаешься здесь?

Она свистнула, поджарый конь, весь из сухих мышц, уже оседланный, подбежал быстро и красиво, грациозно повернулся боком.

Боудеррия вставила ногу в стремя, мне показалась, что поднялась несколько поспешно, чтобы не дать подсадить, словно женщину, это же оскорбление, но мне совсем не до галантностей.

Я ехал медленно, давая Боудеррии время осторожно пробираться следом, и когда до выхода из леса осталось меньше сотни ярдов, из-за деревьев послышался голос:

– Ваше величество?.. Мы оставлены сообщить вам, что все отправились занимать указанные вами позиции.

– Хорошо, – ответил я, – все-таки понимают, что я все равно поеду следом… Боудеррия?

– Я здесь, ваше величество!

– Не отставай, – велел я, – и держись рядом. Только рядом!

– Это вы мне или своему Бобику?

Я буркнул:

– Не ревнуй, я его люблю, он меня тоже любит. И мы друг о друге заботимся.

Она проговорила со странной ноткой:

– Мы оба будем рядом. Надеюсь, не подеремся.

Ночь еще темнее вчерашней, на небе кое-где застыли, заснув до утра, облака, небо стало совсем черным.

Боудеррия сказала за спиной чуточку нервно:

– Если бы еще и полнолуние…

– Я и на четверть согласен, – ответил я. – Эти гады выбрали именно новолуние! Самое начало. А если это не совпадение?

Ее конь поравнялся с моим арбогастром, она зябко передернула плечами.

– У меня есть амулет. В темноте вижу, хоть и плохо. Как-то искаженно. А как они?

– Может быть, – ответил я, – для них как раз ночь и есть день.

– А день?

– Это как нам солнце прямо в глаза, – сказал я. – Правда, это только мое гениальное до глупости предположение.

– Почему же не выходят днем?

– Может быть, – сказал я, – не выносят солнечную радиацию? Это такое ритуальное, понимаешь?.. Религиозный запрет. Как, к примеру, запрет есть лягушек, но у вас на островах их едят, да еще и хвалят.

– У нас не едят лягушек, – возразила она. – А это ничего, что мы тут одни, а твои люди действуют отдельно?

– У них свои задачи, – отрезал я, – у меня своя.

Она сказала саркастически:

– Конечно же, себе выбрал самое сладкое?

– Разве я не король? – спросил я.

– Я пригожусь? – поинтересовалась она. – Как?

– Тут твои умения не помогут, – сказал я. – Даже мои, извини за нескромность, я ведь такой одаренный, такой одаренный, что просто уже и не лезет… Что-то иное бы…

– Магия?

Я покачал головой.

– К сожалению, у них защита от магии. Так считает Карл-Антон, хотя мне кажется, это не защита, а… нечувствительность.

– Это… как?

Я ответил нехотя:

– Есть люди с музыкальным слухом, а есть те, кому медведь на ухо наступил, а потом еще и по морде потоптался… Чувствительных музыка заставляет плакать или смеяться, а нечувствительные слышат только звон тетивы да хрюканье труб. Так и с магией. Ну тупые они, тупые!

Она посмотрела на меня несколько странно, но сдержалась, хотя вижу, хотела ядовито напомнить и о моей странной нечувствительности к магии.

– И в чем ваш план?

– Какой план? – переспросил я с тоской. – Как дурак, смотрю на них и не знаю, с какого конца! Сам еще могу напасть на одного… нет-нет, не со сверкающим мечом в руках и горящим доблестью взором на лице… я не настолько хорош, признаюсь без всякого стыда… но могу попробовать стрелами. Есть у меня еще молот…

– А твой конь унесет от неприятностей, – добавила она.

– Вот-вот, – согласился я. – Если, конечно, тоже не шарахнут чем-то дистанционным. Тогда и конь… что конь? Как и Бобик. Но в любом случае я один не смогу остановить все это!.. Их слишком много, а этот корабль, что больше городов Штайнфурта, Войсу и еще десятка таких же вместе взятых. Он может вместить даже не знаю сколько народу! И сколько со всех сторон выезжает каждую ночь ловчих отрядов!

Она сказала просто:

– Давайте проедем дальше.

– Зачем? – спросил я с подозрением.

– Посмотрим, – ответила она. – Я их еще не видела.

– Все, – сообщил я мрачно, – кто их видел, уже мертвы.

– А пленные?

– Твари как-то чувствуют их страх, – объяснил я. – И видят позы чемоданчика… ну, так называют позы подчинения.

Она поинтересовалась в недоумении:

– Это какие?

– Опущенные головы, – сказал я, – согнутые спины, боязливые взгляды… сама знаешь. А тех, кто вышел сражаться, тоже видят сразу по их фигурам, по лицам. А двигаются они очень быстро.

– Быстрее меня?

Я посмотрел с иронией.

– Ладно, тебе это нужно увидеть. Со стороны. А то все: брешешь, брешешь…

– Я так не говорила!

– Глаза говорили, – уличил я. – Я вас всех насквозь зрю недремлющим. Знаешь, сейчас беспокоит, что все еще выходят крохотными группами. Сегодня, как ты слышала, вышло полсотни…

– Ну-ну, – поторопила она.

– Значит, – сказал я, – наш мир для них просто ужасен. Чудовищен и вообще… неприемлем. Пока выпускают, как мне вот чудится и мерещится, самых… крепких, сильных, закаленных. Остальные готовятся, привыкают.

Она прошептала:

– Самый ужас наступит, когда выйдут все?

– Это и будет конец, – ответил я обреченно. – Потому пленный даже не знаю как! В смысле, нужен.

Она заметно оживилась.

– Понятно. У вас есть план?

Я покачал головой.

– План будет, когда допросим схваченного. А так пока нет… не весьма достаточно данных.