Текст книги "Тигана"

Автор книги: Гай Гэвриел Кей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Наконец Дэвин открыл дверь, которая оказалась последней. Катриана стояла одна в очень большой комнате, рядом с громадным камином. Каминную полку украшали три бронзовых коня, а стены – три портрета. Потолок был покрыт, как понял Дэвин, настоящим золотом. Ряд окон вдоль внешней стены выходил на улицу, и возле него стояли два длинных стола, уставленных едой и напитками. Эту комнату в отличие от остальных недавно убрали, но шторы оставались задернутыми, скрывая ее от яркого утреннего света и взглядов толпы на улице.

В этом неясном, просачивающемся свете Дэвин закрыл за собой дверь, нарочно позволив замку громко щелкнуть. В тишине этот звук прозвучал как выстрел.

Катриана резко обернулась, прижав руку ко рту, но даже в полутьме Дэвин увидел, что в ее глазах сверкнула ярость, а не страх.

– Что ты тут делаешь? – сердито прошептала она.

Дэвин неуверенно шагнул вперед. Он пытался придумать остроумный ответ, какое-нибудь необидное, отвлекающее замечание, которое разрушило бы гнетущее заклятие, лежащее на нем, на всем начале дня. Но не сумел.

– Не знаю, – честно признался он, покачав головой. – Я увидел, как ты вышла, и пошел следом. Это не то, что ты думаешь, – неуклюже закончил он.

– Откуда ты знаешь, что я думаю? – огрызнулась она. Казалось, она усилием воли заставила себя успокоиться. – Я хотела несколько минут побыть одна. – Катриана старалась говорить ровным голосом. – Выступление взволновало меня, и мне необходимо побыть одной. Вижу, что ты тоже разволновался, но нельзя ли попросить тебя сделать одолжение – оставить меня на некоторое время одну?

Это было сказано вежливо. Он мог бы теперь уйти. В любое другое утро он так бы и поступил. Но Дэвин уже вошел во Врата Мориан и отчасти догадывался об этом.

Он махнул рукой в сторону накрытых столов и серьезно сказал, просто констатируя факт, без вызова или осуждения:

– Эта комната не для уединения, Катриана. Может, скажешь мне, зачем ты здесь?

Дэвин приготовился к новой вспышке ярости, но Катриана еще раз его удивила. После долгой минуты молчания она наконец ответила:

– Мы с тобой не настолько близки, и я не обязана тебе отвечать. Будет лучше, если ты уйдешь. Для нас обоих.

До него все еще доносились приглушенные голоса из-за стены справа от камина с бронзовыми конями. Эта странная комната с обильно и роскошно накрытыми столами и мрачными портретами на темных стенах, казалось, была погружена в сон наяву. Он вспомнил, как пела утром Катриана, как ее голос устремлялся ввысь, туда, куда звала тригийская свирель. Вспомнил ее глаза в тот момент, когда она остановилась в дверном проеме, который они оба миновали. Он поистине не чувствовал, что все это происходит наяву, в том мире, который он знал.

И, поддавшись этому настроению, Дэвин услышал свой вопрос, произнесенный сдавленным голосом:

– Так не начать ли нам? Разве нет ничего, что могло бы нас сблизить? Катриана колебалась. Ее глаза были широко раскрыты, но их выражение невозможно было прочесть в неверном свете, затем покачала головой и осталась стоять на месте, прямая и неподвижная, в дальнем конце комнаты.

– Думаю, что нет, – тихо ответила она. – Не на той дороге, по которой я иду, Дэвин д'Азоли. Но спасибо за предложение, и я не могу отрицать, что отчасти хотела бы, чтобы все обстояло иначе. А сейчас у меня мало времени, и мне надо здесь кое-что сделать. Пожалуйста, оставь меня.

Дэвин не ожидал, что почувствует такое сильное сожаление. Он кивнул, больше ничего не смог придумать в ответ и на этот раз повернулся, чтобы уйти.

Но в то утро во дворце Сандрени он действительно переступил порог и миновал врата, потому что в тот самый момент, когда Дэвин повернулся, они оба услышали голоса – но на этот раз у него за спиной.

– О Триада! – прошипела Катриана, и настроение лопнуло, как мыльный пузырь. – Проклятье лежит на всем, за что я ни возьмусь! – Она резко повернулась к камину, лихорадочно ощупывая ладонями нижнюю поверхность каминной полки. – Во имя богинь, молчи! – сердито прошептала она.

Ее шепот звучал так тревожно, что Дэвин повиновался и застыл на месте.

– Он говорил, что знает, кто построил этот дворец, – бормотала она себе под нос. – Это должно быть прямо над…

И замолчала. Дэвин услышал щелчок. Часть стены справа от камина слегка повернулась, и за ней открылась крохотная ниша. Дэвин широко раскрыл глаза.

– Не стой как дурак! – яростно прошипела Катриана. – Быстро!

За его спиной новый голос присоединился к остальным, теперь разговаривали трое. Дэвин прыгнул к потайной дверце, проскользнул внутрь вслед за Катрианой, вместе они навалились и закрыли ее за собой.

Через секунду они услышали, как дверь в дальнем конце комнаты со щелчком открылась.

– О Мориан, – вырвался стон из самого сердца Катрианы. – Ох, Дэвин, ну зачем ты здесь?

Дэвин не смог подобрать подходящего ответа на такой вопрос. Во-первых, он все еще не понимал, зачем последовал за Катрианой; во-вторых, чулан, в котором они спрятались, был слишком тесным, и вдвоем они едва в нем помещались. Дэвин с каждой секундой все острее чувствовал пьянящий, волнующий запах духов Катрианы, заполнивший крохотное пространство.

Если несколько минут назад он словно пребывал в полусне, то сейчас внезапно очнулся и обнаружил, что находится в опасной близости от женщины, которую последние две недели страстно желал.

Катриана, кажется, с некоторым опозданием тоже это осознала. Он услышал, как у нее вырвался слабый вздох. Дэвин закрыл глаза, хотя в потайном чулане было абсолютно темно. Он ощущал, как ее дыхание щекочет его лоб, и сознавал, что стоит ему слегка приподнять руки, и они сомкнутся на ее талии.

Он старался не шевелиться, откинувшись назад как можно дальше от нее, и не дышать глубоко. Он чувствовал себя круглым дураком, виновным в создавшейся смехотворной ситуации, и не собирался пополнить быстро растущий список своих прегрешений, дав волю рукам в темноте.

Катриана сменила позу, и ее платье тихо зашелестело. Она коснулась бедром его ноги. Дэвин прерывисто вздохнул и при этом глотнул новую порцию аромата ее духов, что вовсе не способствовало укреплению его решимости быть добродетельным.

– Прости, – прошептал он, хотя это она переменила позу. Он ощутил на лбу капли пота. Чтобы отвлечься, Дэвин попытался сосредоточиться на доносящихся снаружи звуках. За его спиной слышалось шарканье ног и постоянное неясное бормотание людей, которые продолжали идти чередой мимо гроба Сандре.

Слева от него, в комнате, из которой они только что удрали, можно было различить три голоса. Один из них, как ни странно, он почти узнал.

– Я расставил слуг, охраняющих тело, на подходах – это даст нам лишнюю минуту, пока не подошли остальные.

– Ты заметил монеты на его веках? – спросил более юный голос, приближающийся к внешней стене, где стояли накрытые столы. – Очень забавно.

– Конечно, заметил, – ядовито ответил первый. Где Дэвин слышал этот голос? И совсем недавно. – Как ты думаешь, кто потратил целый вечер на поиски двух астинов двадцатилетней давности? И кто, по-твоему, все это организовал?

Послышался тихий смех третьего.

– Прекрасно накрытый стол, – легкомысленно произнес он.

– Я не это имел в виду!

Смех.

– Я знаю, но все равно, прекрасный стол.

– Таэри, сейчас не время для шуток, особенно неудачных. В нашем распоряжении всего несколько минут, пока не пришли остальные члены семьи. Слушайте меня внимательно. Только мы трое знаем, что происходит.

– Значит, только мы? – переспросил юный голос. – Больше никто? Даже мой отец?

– Даже Джиано, и ты знаешь почему. Я сказал – только мы. Перестань задавать вопросы и слушай, щенок!

В этот момент Дэвин д'Азоли почувствовал, как у него быстрее забилось сердце. Отчасти из-за услышанного, но гораздо вероятнее из-за того, что Катриана тихонько вздохнула и снова переменила позу. Дэвин с изумлением почувствовал, что теперь ее тело плотно прижато к его телу и что одна из ее длинных рук обвилась вокруг его шеи.

– Знаешь, – шепнула она почти беззвучно, прижавшись губами к его уху, – мне вдруг понравилась эта идея. Ты можешь вести себя очень тихо? – Кончик ее языка на одно мгновение коснулся мочки его уха.

Во рту у Дэвина пересохло, а его мужской орган встал в полный рост под серебристо-голубыми лосинами. Снаружи тот голос, который он почти узнал, начал быстро объяснять что-то насчет носильщиков и охотничьего домика, но и голос, и его объяснения внезапно потеряли для него всякое значение.

А не потерял значения – напротив, приобрел огромную важность – тот неоспоримый факт, что губы Катрианы целовали его шею и ухо. И пока его руки, по собственной воле, ощупывали ее щеки и шею, а потом спускались вниз, к выпуклости груди, о которой он так долго мечтал, ее собственные пальцы проворно развязали завязки у его талии и выпустили его на свободу.

– О Триада! – услышал он свой собственный стон, когда ее прохладные пальцы начали гладить его. – Почему ты раньше не сказала мне, что любишь заниматься этим в рискованных ситуациях? – Он резко повернул голову, и их губы слились в первом страстном поцелуе. Он начал поднимать вверх подол ее платья, собирая его в складки выше бедер.

Она откинулась назад, присела на полку у стены за ее спиной, чтобы облегчить ему задачу. Теперь и ее дыхание стало частым и поверхностным.

– Нас будет шестеро, – донеслось до Дэвина из соседней комнаты. – Я хочу, чтобы к восходу второй луны выбыли…

Пальцы Катрианы внезапно вцепились в волосы Дэвина, причиняя боль, и в это мгновение ее бедра освободились от последних складок платья, пальцы Дэвина скользнули под нижнее белье и нашли врата, к которым он так стремился.

Она неожиданно слабо вскрикнула и на секунду окаменела, а потом совершенно расслабилась в его объятиях. Его пальцы нежно гладили глубокие складки ее плоти. Она вздохнула, потом снова чуть-чуть передвинулась и направила плоть Дэвина внутрь себя, ахнула, ее зубы сильно впились в его плечо. На мгновение Дэвин замер, охваченный поразительным наслаждением и острой болью, крепко прижимая ее к себе и почти беззвучно шепча какие-то слова, которых сам не понимал.

– Хватит! Другие уже здесь, – хрипло оборвал говоривших третий голос из комнаты.

– Все равно, – сказал первый. – Запомните, вы двое должны приехать из города разными дорогами – не вместе! – и присоединиться к нам сегодня ночью. Во что бы то ни стало убедитесь, что за вами не следят, иначе мы все погибли.

На короткое время воцарилось молчание. Потом дверь в дальнем конце комнаты открылась, и Дэвин, который начал медленно, молча двигаться внутри Катрианы, узнал наконец этот голос.

Потому что тот продолжал звучать, но теперь в нем появились мягкие, памятные со вчерашнего дня интонации.

– Наконец-то! – пропел Томассо д'Астибар. – Мы ужасно боялись, что вы все заблудитесь в этих пыльных пространствах и вас никогда не найдут!

– Не будет тебе такой удачи, брат, – ворчливо ответил чей-то голос. – Хотя после восемнадцати лет отсутствия это было бы неудивительно. Я умираю от желания выпить пару бокалов вина. Сидеть смирно под такую музыку все утро – эта работа вызывает ужасную жажду.

В чулане Дэвин и Катриана прильнули друг к другу и беззвучно рассмеялись. Потом Дэвина охватило страстное нетерпение, ему показалось, что Катриану тоже. Внезапно на всем полуострове не осталось ничего важнее постепенно ускоряющегося ритма их общего движения. Дэвин почувствовал, как ее ногти впились ему в спину. Ощущая приближение экстаза, он приподнял ее ладонями снизу; она подняла ноги и обхватила ими его талию. Через мгновение ее зубы во второй раз впились в его плечо, и в ту же секунду он сам в полном молчании взорвался внутри нее.

На какое-то время они замерли, обессиленные, их одежда стала влажной в тех местах, где прилегала к коже. Дэвину казалось, что голоса из двух соседних комнат доносятся из бесконечно далекого пространства. Совершенно из другого мира. Ему совсем не хотелось двигаться.

Тем не менее, в конце концов, Катриана осторожно опустила ноги на пол и перенесла на них вес тела. В черной тьме Дэвин провел пальцем по ее щеке.

За их спиной вельможи и купцы Астибара все еще шаркали ногами мимо тела герцога, которого столь многие ненавидели и столь немногие любили. Слева от Дэвина представители младшего поколения Сандрени ели и пили, поднимая тосты за окончание ссылки. Дэвин, тесно прижавшийся к Катриане и все еще погруженный в тепло ее тела, не мог найти слов, чтобы выразить свои чувства.

Внезапно она схватила его за ласкающий ее палец и очень сильно укусила. Он вздрогнул от боли. Однако она ничего не сказала.

После того как семейство Сандрени удалилось, Катриана нашарила задвижку, и они выскользнули из чулана в комнату. Быстро поправили одежду. Задержались лишь для того, чтобы ухватить по куриному крылышку, а потом поспешили обратно через комнаты, ведущие к лестнице. По дороге им встретились трое одетых в ливреи слуг, и Дэвин, с которого слетело сонное оцепенение, настороженный, схватил Катриану за руку и подмигнул слугам, проходя мимо.

Через секунду она отняла руку.

Он взглянул на нее.

– Что случилось?

Она пожала плечами.

– Я бы предпочла, чтобы об этом не объявляли по всему дворцу Сандрени и за его пределами, – пробормотала Катриана, глядя прямо перед собой.

Дэвин удивленно поднял брови.

– А что бы ты предпочла, чтобы они задумались о причине нашего пребывания на Втором этаже? Я только что дал им очевидное и скучное объяснение. Они даже не станут это обсуждать. Такие вещи случаются сплошь и рядом.

– Не со мной, – тихо ответила Катриана.

– Я не это имел в виду! – возмущенно запротестовал Дэвин. Но, к сожалению, они уже спускались по лестнице, и он остановился у двери в их комнату, пропуская ее вперед, удивленный неожиданно возникшим между ними отчуждением.

Совершенно сбитый с толку, Дэвин занял свое место позади Менико, готовясь снова выйти вместе со всеми во двор.

В двух первых гимнах он исполнял небольшие второстепенные партии, поэтому мысли его все время возвращались к сцене, только что разыгравшейся наверху. Он снова и снова проигрывал отдельные эпизоды с помощью данной ему от рождения памяти, высвечивал будто солнечным лучом одну подробность за другой, выявляя то, что ускользнуло от него в первый раз.

Поэтому к тому времени, когда настала его очередь завершить и увенчать обряд оплакивания, видя, что трое священнослужителей в ожидании подались вперед, а Томассо принял позу восторженного внимания, Дэвин смог отдать «Плачу по Адаону» всю душу без остатка, так как поборол все сомнения и твердо решил, что ему делать.

Он начал мягко, в среднем диапазоне, вместе с двумя сириньями, выстраивать древнюю историю бога. Затем, когда вступила свирель Алессана, голос Дэвина взмыл вверх вместе с ней, будто стремительно вознесся из узкой горной долины на утес у края пропасти.

Он пел о смерти бога чистым голосом, выплавленным в котле собственного сердца, и мелодия поднималась над дворцом и летела дальше, над улицами, площадями и высокими стенами Астибара.

Над высокими стенами, которые он собирался сегодня ночью преодолеть, а потом найти тропинку и пойти по ней в лес, где стоит охотничий домик. Домик, куда отнесут тело герцога и где соберутся несколько человек – шесть, напомнил ему ясный голос памяти. Катриана д'Астибар только что пошла на все, кроме убийства, чтобы он не узнал об этой встрече. Дэвин старался превратить едкую горечь своего понимания в печаль по Адаону, наполнить этой болью «Плач».

«Лучше для нас обоих», – вспомнил он ее слова и мысленно снова услышал в ее голосе сожаление и неожиданную мягкость. Но в возрасте Дэвина определенный вид гордости, вероятно, сильнее, чем в любом другом возрасте смертного, и он уже решил, еще даже не начав петь, здесь, во дворе, полном знатных людей Астибара, что он сам будет судить о том, что лучше.

И Дэвин пел о растерзанном руками женщин боге. Он вложил в его смерть на горном склоне Тригии все, что должен был вложить, превратил свой голос в стрелу, пущенную ввысь, и попал в сердце каждого слушателя.

Он дал Адаону упасть с высокого утеса, услышал, как смолкла свирель, и его тоскующий голос слетел по спирали вместе с умирающим богом в Касадель, и песнопение подошло к концу.

И подошла к концу в то утро часть жизни Дэвина. Потому что все знают: если войдешь во Врата Мориан, назад дороги нет.

4

Томассо бар Сандре, сопровождающий гроб с телом отца, выехал из восточных ворот за час до рассвета, пустил коня неспешным шагом и позволил себе отвлечься впервые за сорок восемь очень напряженных часов.

Дорога была пустынной. Обычно в этот час она забита людьми, спешащими вернуться в дистраду до начала комендантского часа, когда запирают городские ворота. С закатом солнца улицы Астибара пустеют, остаются лишь патрули из барбадиорских наемников и отчаянные одиночки, достаточно безрассудные, чтобы бросить вызов в поисках женщин, вина и других ночных развлечений.

Но сегодня день был необычный. Сегодня ночью и две следующие ночи в Астибаре не будет комендантского часа. Виноград собран, урожай в дистраде роскошный, и все три ночи люди будут петь, танцевать и даже буйствовать на Празднике Виноградной Лозы. Эти три ночи в году Астибар пытался притворяться чувственным, романтичным, как Сенцио. Ни один герцог в прежние времена и даже унылый Альберико теперь не пробовали совершить глупость и без особой необходимости вызвать недовольство, перекрыв людям эту древнюю отдушину в размеренном течении года.

Томассо оглянулся на город. Красное солнце садилось среди редких облаков за куполами храмов и башнями, окутывая Астибар призрачным, прекрасным сиянием. Поднялся ветер, он был холодным. Томассо хотел надеть перчатки, потом передумал: ему пришлось бы снять некоторые из колец, а ему очень нравился блеск камней в этом ускользающем, неверном свете. Определенно наступала осень, и дни Поста быстро приближались. Пройдет совсем немного времени, всего несколько дней, и первый мороз тронет последние, драгоценные кисти винограда, которые оставили на специально отобранных лозах, чтобы сделать из них, если все сложится удачно, ледяное, прозрачное, голубое вино, гордость Астибара.

Восемь слуг с бесстрастными лицами тяжело шагали позади него по дороге, несли носилки с простым деревянным гробом отца Томассо, украшенным лишь герцогским гербом. По обеим сторонам от них в мрачном молчании ехали два человека, приглашенные для всенощного бдения у гроба. Учитывая характер их обязанностей и сложную, длящуюся много поколений вражду между этими двумя людьми, не стоило удивляться их молчанию.

«Между этими тремя людьми», – поправил себя Томассо. Их трое, если считать и мертвого, который так тщательно все это спланировал, до мельчайших деталей, даже кто поедет по какую руку от носилок, кто впереди, а кто позади. Не говоря уже о еще более удивительных деталях: каких именно двух вельмож провинции Астибар следует пригласить сопровождать его в охотничий домик для всенощного бдения, а оттуда, на рассвете, в усыпальницу Сандрени. Или, если быть совсем точным, каким двум вельможам можно и нужно доверить то, что им предстоит узнать во время бдения в лесу этой ночью.

При этой мысли Томассо почувствовал укол страха под ребрами. Он подавил его, чему научился за долгие годы – даже невозможно поверить, сколь долгие, – обсуждения этих вопросов с отцом.

А теперь Сандре мертв, и он действует в одиночку. И ночь, которую они так долго готовили, почти опустилась на них вслед за меркнущим светом заката. Томассо, еще два года назад миновавший свой сороковой день именин, знал, что если не будет осторожным, то легко может почувствовать себя снова ребенком.

Он был двенадцатилетним мальчиком, когда Сандре, герцог Астибарский, обнаружил его голым в соломе на конюшне с шестнадцатилетним сыном главного конюха.

Его любовника, разумеется, казнили, тайком, чтобы замять дело. Томассо отец порол три дня подряд, каждое утро кнут педантично снова находил заживающие раны. Матери было запрещено к нему заходить.

Это была одна из немногих ошибок отца, размышлял Томассо, мысленно возвращаясь на тридцать лет назад из осенних сумерек. Он знал, что его особое пристрастие к кнуту во время занятий любовью появилось именно в те три дня. Это был одна, как он любил выражаться, из его счастливых находок.

Сандре больше никогда его так не наказывал. И никаким другим прямым способом. Когда стало очевидно, что предпочтения Томассо, мягко выражаясь, ни изменить, ни подавить не удастся и что нет никакой надежды сохранить тайну, герцог просто перестал замечать своего среднего сына.

В течение более десяти лет таких отношений Сандре терпеливо пытался подготовить Джиано в качестве своего преемника и почти столько же времени тратил на молодого Таэри, давая всем понять, что его младший сын стоит в линии наследования сразу за старшим. Более десяти лет Томассо просто не существовало в стенах дворца Сандрени.

Хотя он определенно существовал в других местах Астибара и в ряде других провинций тоже. По причинам, которые только теперь стали для него до боли очевидными, Томассо на протяжении всех этих лет пытался затмить своим беспутством всех вельмож Астибара, о которых до сих пор рассказывали ужасные истории, хотя некоторые из них были покойниками уже лет четыреста.

Он полагал, что ему это отчасти удалось.

Несомненно, «набег» на храм Мориан в тот далекий весенний день будут еще долго помнить как крайнюю точку падения или как вершину (все зависит от точки зрения, как он любил говорить потом) святотатственного разврата.

Этот набег никак не сказался на его взаимоотношениях с отцом. Не на чем было сказываться, не было никаких отношений с того самого утра в соломе, когда Сандре по воле судьбы вернулся с верховой прогулки на час раньше. Они с отцом умудрялись не разговаривать и даже не замечать друг друга и во время семейных обедов, и во время официальных мероприятий. Если Томассо становилось известно то, что, по его мнению, следовало знать Сандре – а это случалось довольно часто, принимая во внимание те круги, в которых он вращался, и их хронически опасное время, – он рассказывал об этом своей матери во время еженедельных совместных завтраков, а она уже принимала меры, чтобы эти сведения дошли до отца. Томассо также знал, что она следила и за тем, чтобы Сандре узнал об источнике этих сведений. Но это не имело значения.

Она умерла, выпив отравленное вино, предназначенное для мужа, до последнего в своей жизни утра стараясь примирить Сандре с их средним сыном.

Если бы отец и сын были большими романтиками, они могли бы подумать, когда семья Сандрени крепко сплотилась в кровавые дни возмездия за отравление, что мать своей смертью осуществила эту надежду.

Оба они знали, что это не так.

Фактически лишь появление Альберико из Барбадиорской Империи, его подавляющие волю чары и жестокость поработителей-наемников привели Томассо и Сандре к поздней ночной беседе на второй год ссылки герцога. Вторжение Альберико и монументальная, неисправимая, непобедимая тупость Джиано д'Астибар бар Сандре, номинального наследника разрушенного состояния их семьи.

И к этим двум факторам постепенно прибавился третий, горькое открытие правды гордым ссыльным герцогом. Постепенно становилось все более очевидным, и невозможно стало отрицать, что его собственные характер и одаренность, тонкость и проницательность, способность скрывать свои мысли и читать в умах других людей – все, что он мог передать своим сыновьям, – в конце концов унаследовал только средний сын. Томассо. Который любил мальчиков и не мог оставить ни собственного наследника, ни имени, которым можно было бы гордиться ни в Астибаре, ни в одной из других провинций Ладони.

В том глубоко скрытом уголке души, который Томассо выделил для сложного процесса осмысления своих чувств к отцу, он всегда признавал – даже в те времена, а тем более во время этого последнего вечернего путешествия Сандре, – что истинным мерилом герцога как правителя стала та далекая зимняя ночь. В ту ночь он нарушил десятилетнее каменное молчание, поговорил со своим средним сыном и доверился ему.

Он доверил ему свой план, с болезненной осторожностью вынашиваемый им в течение восемнадцати лет, как изгнать Альберико, его колдовство и его наемников из Астибара и Восточной Ладони. План, ставший для них обоих навязчивой идеей, хотя поведение Томассо на публике становилось все более эксцентричным и развязным, его голос и походка превращались в пародию – пародию на самого себя, жеманного и шепелявого любителя мальчиков.

Это все было частью плана, разработанного во время ночных бесед с отцом в их поместье за городскими стенами.

Одновременно Сандре играл свою роль: он у всех на виду превращался в бессильного, мрачного ссыльного, проклинающего Триаду, вечно жалующегося, устраивающего буйные охоты и слишком увлекающегося вином собственного производства.

Томассо никогда не видел отца по-настоящему пьяным и никогда не говорил тонким, как пение флейты, голосом во время их ночных бесед наедине.

Восемь лет назад они попытались организовать убийство. В деревенскую таверну у границы провинции Феррата с Астибаром устроили на работу шеф-повара, связи которого нельзя было проследить дальше семейства Канциано. Более полугода досужая молва Астибара воспевала эту таверну как место с очень приличной кухней. После никто так и не вспомнил, откуда пошли эти сведения: Томассо очень хорошо знал, как полезно небрежно распускать слухи такого рода среди друзей в храмах. Жрецы Мориан в особенности славились своим аппетитом. Аппетитом любого рода.

Прошел целый год после начала осуществления их плана, и однажды Альберико из Барбадиора, возвращаясь с Игр Триады – точно так, как предсказывал Сандре, – остановился пообедать в пользующейся хорошей репутацией таверне Феррата у границы с Астибаром.

К закату этого ясного летнего дня все, находившиеся в этой таверне – слуги, хозяева, конюхи, повара, дети и посетители, – были вздернуты живыми, но с перебитыми спинами, ногами и руками и с отрезанными кистями рук, на поспешно сооруженные барбадиорские «небесные колеса» и оставлены умирать.

Таверну сровняли с землей. Налоги в провинции Феррат были повышены вдвое на следующие два года и на год в Астибаре, Тригии и Чертандо. В течение следующих шести месяцев всех уцелевших членов семьи Канциано выследили, схватили, подвергли публичным пыткам и сожгли на Большой площади Астибара. Рты им затыкали отрубленными кистями собственных рук, чтобы их вопли не тревожили Альберико и его советников в правительственных кабинетах над площадью.

Вот так Сандре и Томассо убедились, что колдунов отравить невозможно. Следующие шесть лет они ничего не предпринимали, только беседовали по ночам в загородном доме среди виноградников и собирали все доступные сведения о самом Альберико и о событиях на востоке, в Барбадиоре, где, по слухам, император старел и дряхлел с каждым годом.

Томассо начал скупать и коллекционировать трости с ручками, вырезанными в форме мужского полового органа. Ходили слухи, что он заставлял позировать резчикам некоторых из своих юных друзей. Сандре охотился. Джиано, наследник, подтверждал свою репутацию искреннего, простодушного соблазнителя женщин и производителя детей, и законных, и внебрачных. Младшим Сандрени было позволено иметь скромные дома в городе, в русле общей политики Альберико быть как можно более мягким правителем – кроме тех случаев, когда ему угрожала опасность или общественные беспорядки.

В таких случаях дети могли умирать на «небесных колесах». Дворец Сандрени в Астибаре оставался заколоченным, пустым и пыльным. Полезный, многозначительный символ падения тех, кто мог сопротивляться тирану. Суеверные люди утверждали, что видели призрачные огоньки, мелькающие в нем по ночам, особенно в ночи голубой луны или в осенние и весенние ночи Поста, когда мертвые, как известно, выходят из могил.

Однажды вечером в загородном поместье Сандре сказал Томассо, без всякого предупреждения или преамбулы, что предполагает умереть накануне Праздника Виноградной Лозы через две осени после этой. Он далее назвал имена двух вельмож, которые должны будут нести при нем ночное бдение, и объяснил почему. В ту же ночь они с Томассо решили, что настало время посвятить в свои планы Таэри, младшего сына. Он был отважен, не глуп и мог пригодиться для определенных дел. Они также согласились, что Джиано каким-то образом удалось произвести на свет сына с теми же достоинствами, пусть и незаконного. Этот Херадо – в то время ему исполнился двадцать один год, и он выказывал обнадеживающие признаки мужества и честолюбия – был их самой большой надеждой на участие молодого поколения в беспорядках, которые Сандре рассчитывал спровоцировать сразу же после своей смерти.

Собственно говоря, вопрос был не в том, кому из семьи можно доверять: в конце концов, семья – это семья. Вопрос был в том, кто мог быть полезен, и то, что сразу приходило в голову только два имени, служило свидетельством деградации семьи Сандрени.

Это была совершенно бесстрастная беседа, вспоминал Томассо, едущий впереди носилок с гробом отца между темными деревьями, окаймлявшими дорогу. Их беседы всегда были такими, и эта ничем не отличалась от прочих. Однако потом он не мог уснуть, дата Праздника, который состоится через два года, впечаталась в его мозг. День, когда его отец, всегда столь точный в своих планах, такой рассудительный, решил умереть, чтобы дать Томассо шанс на новую попытку.

Этот день теперь настал и закончился, унося с собой душу Сандре д'Астибара туда, куда уносятся души таких людей. Томассо сделал охранительный жест, чтобы отвести зло подобных мыслей. За его спиной раздался голос стюарда, приказывающий слугам зажечь факелы. С наступлением темноты стало холоднее. Над головой последние лучи света окрасили тонкую полоску высоких облаков в мрачный оттенок пурпурного цвета. Само солнце уже скрылось, опустилось за деревья. Томассо подумал о душах, о душе отца и своей собственной. И вздрогнул.

Взошла белая луна, Видомни, а потом вскоре появилась голубая – Иларион, безуспешно гнавшаяся за белой по небу. Обе луны были почти полными. Собственно говоря, процессия могла бы обойтись и без факелов, настолько ярким был свет двух лун, но свет факелов соответствовал его задаче и его настроению, поэтому Томассо оставил их гореть, когда они свернули с дороги на знакомую извилистую тропу, ведущую через лес Сандрени к простому охотничьему домику, который любил его отец.

Слуги поставили гроб на козлы в центре большой комнаты в передней части дома. Зажгли свечи и два камина. Еду приготовили еще в начале того же дня. Ее быстро расставили на буфете вместе с вином. Окна были открыты, чтобы проветрить помещение и впустить легкий ветерок.