Текст книги "Погребальный поезд Хайле Селассие"

Автор книги: Гай Давенпорт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Следовательно – разве нет? – если мы молимся, нам отвечают смертью, не успеем мы выковырять из зубов мясо перепелки. Однако мир на месте, и отчаиваться – грех. Даже в их церквях длинные лучи света, неуступчивого жесткого света января в высоких окнах выдают, что суетности мира – и никакому гегельянству не сделать вид, что ее там нет, – тут нет.

Мистер Чёрчъярд сдвинул очки на лоб, провел мизинцем по брови, потер переносицу, закрыл глаза, облизнул уголки губ и тихонько кашлянул.

Какая ирония.

Лошадь жива так же, как и он, а в корове ровно столько же бытия. В мошкаре.

Несколько утешило бы, если б он был уверен, что уродлив, как Сократ. Как и все датчане, в молодости он был красив. А потом нос его все отрастал и отрастал, спина скрючилась, а пищеварение стало совсем ни к черту.

Может быть, тролль – вовсе не такого роста, как он думает, а завернут в листик.

В чем бы мы ни отказали Богу, этим он и будет.

– Absconditus, [158]158
  Скрытый (лат.).


[Закрыть]говорим мы о нем, видя его повсюду. Что же это с нами такое, О Тролль, что веруем мы в невиданное, неслыханное, некасаемое, отвергая то, что пред взором нашим? В туманах отчаянья вижу я, что мы предпочитаем то, чего нет, тому, что есть. Страсть нашу вкладываем мы в писания, коих не читаем или же читаем, причудливо не понимая, незнание свое принимая за знание. Религия наша – цветистое суеверие и непатентованное чудотворство.

Мистер Чёрчъярд знал, что тролль прячется за одним из деревьев впереди. Он чувствовал это наверняка. Когда он покажется, у него будут расплющенный нос, круглые зеленые глаза, лягушачий рот и большие уши.

– Слушай! Минувшим воскресеньем в дворцовой церкви придворный капеллан – а он очень популярен и в своем епископском облачении напоминает византийского императора – читал проповедь избранной пастве, состоявшей из жирных купцов, адвокатов, банкиров и девственниц. Проповедовал он красноречиво и со звучной серьезностью. Его темой было: Христос избрал смиренных и презренных.Никто не смеялся.

День клонился к вечеру, и тучи затягивали небо серым. Мистер Чёрчъярд решил с собой договориться, совершить скачок веры. Он поверит, что тролль там прячется, и беспокоиться, так это на самом деле или нет, не станет. Событие реально в той мере, в какой у нас есть желание в него верить. Епископ Мюнстерский читал свою красноречивую проповедь потому, что им восхищался отец мистера Чёрчъярда, а вовсе не потому, что сам мистер Чёрчъярд сидел между бандитом, переодетым торговым банкиром, и дамочкой, чью шляпку изготовили в Лондоне. Он слушал Епископа Мюнстерского ради своего отца. А с троллем будет беседовать ради самого себя.

Итак, значит, тролль. Мистер Чёрчъярд оказался не готов к тому, что тот окажется голым. Когда тролль заговорил, датский язык его был старинным.

Сорванец с Лебединой Мельницы. Вытянул руку для равновесия, стоя на одной ноге, другой размахивая взад-вперед.

– Ты из лягух будешь? – спросил он.

– Я – человек.

– А на личину не скажешь. Каким путем пришел ты – сквозь или с-под низу?

Его развлек испуг на лице мистера Чёрчъярда, и уголки рта его сложились в складочки.

– Ежели через цвет, то это будет один путь: пропихнешься сквозь желтый в синий, сквозь красный в зеленый. А другой – чутка сдашь назад, местечко себе найдешь и протиснешься. Сквозь изгиб, в приливе. Четный один, другой нечетный.

Тролль подошел ближе. Мистер Чёрчъярд разглядел брызги веснушек на щеках и носу. Тролль осторожно дотронулся до его трости.

– Ясень, – произнес он. – Я такого дерева не ведал. Всегда на этой стороне, одна луна с другой, разве нет?

– На этой стороне чего? – тихо спросил мистер Чёрчъярд.

– Никогда не бывал ты внутри коровяка, правда? И внутри шандры никогда, внутри молочая? Кто будешь ты?

– Я – датчанин. А что если я у тебя спрошу, кто ты? В моих глазах ты – мальчик, со всеми мальчиковыми причиндалами, ты хорошо питаешься и здоров. Тебе не холодно без одежды?

Тролль поднял ногу, держа ступню рукой, чтобы лодыжка не ломала параллели с лесной подстилкой. Ухмыльнулся – с иронией или без, мистер Чёрчъярд сказать не мог. Его тонкие брови метнулись вверх, под шапку волос.

– Позволь мне сказать, – произнес мистер Чёрчъярд, – что я уверен: ты – в моем воображении, тебя здесь вообще нет, хотя пахнет от тебя шалфеем или бурачником, и ты – существо, которое наша наука признать не может. Мысля, мы связываем. Я же пока еще тебя не поймал. Я даже не знаю, что ты или кто ты. И к чему нас это приведет?

– Но аз есмь, – ответил тролль.

– Я тебе верю. Мне хочется тебе верить. Однако сейчас – девятнадцатый век. Мы знаем всё. Порядка существ, к которому ты можешь принадлежать, не существует. Тебе знаком Бог?

Тролль задумался, уткнув палец в щеку.

– Загадку ль сказываешь? Что сделается мне от тебя, коли правильно скажу?

– Как это может быть загадкой, если я тебя просто спрашиваю, известен ли тебе Бог? Либо да, либо нет.

– Ты ищешь его в этих местах никак?

– Ищу.

– Каков он на запах будет? Каким деревам он родня?

– Я его никогда не видел. Никаких его описаний не существует.

– Как же признаешь ты его, коль встретишь?

– Признаю. Почувствую.

– Барсук, белка, лисица, ласка, лягуха-прыгуха, олень, сова, утка-поганка, гусь – он из них будет? Или же сосна, дуб, самбук, ива – из таких? Эльф, кобольд, гном – один из нас? Паук, гнус, муравей, мотылек?

После этих слов тролль оглядел себя, точно поправляя неловко сидящую одежду – словно ему, ребенку, сейчас предстояло читать наизусть перед всем классом. И запел. В голосе его звучало что-то пчелиное – вновь и вновь возникали гул и жужжание, будто Barockfagottв «Orfeo»Монтеверди, [159]159
  Опера «Орфей» (1607) итальянского композитора Клаудио Джованни Антонию Монтеверди (1567–1643), считающегося родоначальником современной оперы, возникшей на стыке музыки Возрождения и барокко и ставшей развитием экспериментальных музыкальных драм, ставившихся музыкальным директором двора Медичи Джакопо Пери.


[Закрыть]– и что-то от глуховатого дисканта витютня. Ритм был от сельского танца, от джиги. Но какие же слова он пел?

Мистер Чёрчъярд разобрал про лошадь, которой луна надоелаи про сову, у которой были числа.Припев вообще звучал по-лопарски. Одна рыбка и другая, и корзиночка с травой.

Когда песня закончилась, мистер Чёрчъярд склонился в признательном поклоне. Где же он слышал эту мелодию – на концерте народной музыки? На рынке Роскильде? И не видел ли он самого тролля, поразительно замурзанного, в лохмотьях и синей фуражке на причале Нюхавна?

И тут тролля не стало – только травяной покров, да влажный зеленый запах леса, да тиканье его собственных часов.

То, что Бог есть, Сократ полагал с честной неуверенностью и глубоким чувством. Мы тоже верим, рискуя точно так же, запутавшись в том же противоречии неуверенной уверенности. Только неуверенность теперь иная, ибо абсурдна, а верить с глубоким чувством в абсурдное и есть вера в Бога. Знание Сократа, что он не знает, – высокий юмор по сравнению с чем-либо серьезным, вроде абсурда, и глубокое чувство Сократа к экзистенциальному – первоклассное греческое остроумие по сравнению с жаждой верить.

LES EXPLOITS DE NAT PINKERTON DE JOUR EN JOUR: UN TEXTE DE RENE MAGRITTE, [160]160
  Подвиги Ната Пинкертона изо дня в день, текст Рене Магритта (фр.).


[Закрыть]ПЕРЕВЕДЕННЫЙ И УЛУЧШЕННЫЙ
(пер. М. Немцова)

Нат Пинкертон, частный детектив, конкой, пешком и на лифте прибывает в свое агентство в Нью-Йорке. Стоит ему вручить котелок, перчатки и трость посыльному, как заместитель представляет ему клиентку.

– Дело мое, – без предисловий объясняет клиентка, дама из верхних слоев среднего класса, – таково, что ни о чем подобном вы никогда не слышали. Муж мой играет на фаготе в Духовом Оркестре Пожарных Девятнадцатого Участка. Наш повар – ирландец. У меня слабость к изящным вещицам.

Нат Пинкертон зажигает сигару, внимательно слушает, время от времени делает пометку карандашом.

– Я все понимаю, – говорит он.

– Картофельное рагу, – говорит она, – разлетелось, вы понимаете, от линолеума гостиной до самого пожарного выхода.

– Предчувствий у вас не было? Вы ничего не подозревали?

– Супница разбилась на бесчисленные осколки прямо на моих глазах.

Она уходит. Детектив отдает распоряжения заместителю. Заместитель, переодетый брокером с Уолл-Стрит, уходит с дробовиком и ищейкой.

Детектив пишет письмо. Приклеивает почтовую марку с изображением генерала Джорджа Вашингтона, стоимостью три сантима. В обратном адресе подписывается псевдонимом.

Он любуется своим кабинетом. Над паровым радиатором висит портрет Моцарта. На столе, покрытом турецким ковром, – фонограф Эдисона, электрический вентилятор, фаянсовый бюст с френологической разметкой, стереоптикон, револьвер, фонарь, бестеневая лампа Арганда. [161]161
  Тип газовой лампы, разработанный в XVIII веке швейцарским химиком Эме Аргандом, в котором внутренний металлический цилиндр, предохраняющий фитиль, располагался таким образом, чтобы создавать дополнительную внутреннюю тягу.


[Закрыть]

Ближе к полудню, когда утренняя работа завершена, он прогуливается по Бродвею до хорошо оборудованного ресторана. Заказывает andouilette, [162]162
  Сосиска (фр.).


[Закрыть]немного салата и полбутылки сотерна. Кофе он пьет на террасе, делая пометки в записной книжице.

После еды он отправляется на свою обычную прогулку. По привычке мысленно фотографирует всех встречающихся на пути людей. Любой, знает он, – потенциальный преступник. Проспекты – нескончаемый спектакль. Индейцы с Равнин, трапперы из Канады, английские туристы, которых легко опознать по моноклям и скрученным в трубочку зонтикам, сенаторы из столицы, за которыми слуги-негры несут книги законов и судебных приказов, актрисы несравненной красоты, лениво развалившиеся в экипажах, Джон Джейкоб Астор, [163]163
  Имеется в виду Джон Джейкоб Астор IV, в 1897 году открывший отель «Уолдорф-Астория», признанный самым большим и роскошным отелем своего времени.


[Закрыть]выглядывающий из окна своего особняка.

Он замечает, что его утренняя клиентка сидит в Центральном Парке.

Он срывает маску с известного анархиста, пытающегося сойти за няньку с коляской. Проворно он пересекает улицу, дуя в полицейский свисток и одновременно повергая анархиста наземь одним ударом своей мощной руки.

– Воздержитесь, сэр, – кричит полицейский, прибывая на место происшествия. – Не полагается бить уважаемых нянек на проспектах Нью-Йорка!

– Дурак! – отвечает ему Нат Пинкертон. Неужели вы не видите, что это – Осип Пржвинщзкий, пресловутый анархист из Парижа, Франция?

Подняв из коляски младенца, он распеленывает его, чтобы наглядно показать, что в действительности это пачка динамитных палочек, обернутая запальным шнуром.

Вскоре после этого он заходит в книжный магазин выбрать томик для своего послеобеденного чтения. Останавливается на «Путешествиях» Капитана Уилкса. [164]164
  Чарльз Уилкс (1798–1877) – офицер флбта США, исследователь, родился в Нью-Йорке. Командовал правительственной военно-морской экспедицией (1839–1842), исследовавшей побережья северо-западной Северной Америки и Антарктики, нанес на карту около 300 островов Тихого океана и совершил кругосветное плавание. В 1861 г, будучи командующим ВМФ США, остановил в открытом море британский пароход «Трент» и снял с борта двух конфедератских комиссаров, что едва не повлекло за собой войну юнионистов с Великобританией.


[Закрыть]

Дважды на обратном пути в агентство в него стреляют подлые бандиты, чьи карьеры он успешно расстроил. Как всегда, промахиваются. Детектив часто посматривает в зеркальце на шляпе, проверяя, кто идет за ним следом. В своей табачной лавке он покупает коробку сигар Джона Раскина и последний номер «Геральд Трибьюн».

На углу Сорок Второй Улицы и Авеню Кристофа Коломба один из его оперативников, переодетый банджоистом из Луизианской Покупки, [165]165
  Территория западных Соединенных Штатов от Миссисипи до Скалистых Гор между Мексиканским заливом и канадской границей, была выторгована у Франции 30 апреля 1803 г. за 15 миллионов долларов.


[Закрыть]пускается отбивать чечетку, распевая «Я люблю арбузы аж нет сил», одновременно sotto voce [166]166
  Зд. —втихомолку (ит.).


[Закрыть]и уголком рта докладывая, что убийца, зарубивший топором шестерых человек, которого Полиция Метрополии тщетно разыскивает, сейчас через дорогу покупает баклажан и немного эндивия.

Детектив подлетает к преступнику, оглушает его дубинкой и свистит в свисток.

– Я что, всю работу за вас делать должен? – ядовито осведомляется он у отряда полицейских, резво прилетевших в черном воронке.

Вернувшись домой, он закуривает сигару и открывает книгу. Появляется заместитель и по клочкам бумаги, запрятанным в разные укромные уголки своей фигуры, читает доклад. Нат Пинкертон откладывает всю информацию в никогда не подводящую память, где все отпечатывается, как в воске, а сохраняется точно в мраморе.

Посыльный входит с телеграммой на подносе.

– Я так и думал! – восклицает он, держа телеграмму в руке.

Заместитель вводит двух женщин; изложив свое дело, они некоторое время плачут перед уходом.

– Почему, – спрашивает Нат Пинкертон заместителя, – вопросы, столь прозрачные для меня, так туманны для всех остальных?

Заместитель не отвечает, но понимающе улыбается.

Нат Пинкертон читает об антарктической экспедиции Капитана Уилкса, поистине высоко оценивая прочитанное. Ему бы хотелось увидеть, как, выпрямившись, идет и что-то болбочет пингвин. Ему бы хотелось услышать пронзительный крик альбатроса.

Неожиданно дверь распахивается – там Флорент Картон Долтон, главарь знаменитой банды. [167]167
  На самом деле, главарем знаменитой банды Долтона, специализировавшейся на конокрадстве и ограблении поездов на Территории Оклахома, был Роберт Долтон (1867–1892). 5 октября 1892 г. он вместе с братом Граттаном и двумя другими членами банды был застрелен горожанами Коффейвилля, Канзас, при неудачной попытке ограбить два банка.


[Закрыть]Несмотря на то, что лицо скрыто под банданой по самые глаза, Нат Пинкертон узнает его и смеется над ним, щелкая пальцами под самым его носом.

– Твое время истекло, тухлый ты сукин сын! – кричит Ф. К. Долтон.

– Твое еще раньше! – отвечает Нат Пинкертон, выхватывая револьвер из кобуры, спрятанной под сюртуком, и пристреливая Долтона на месте.

Вечерней порой заместитель производит арест. Одна из дневных клиенток, как он выяснил, жила с акробатом в качестве любовницы. Вместе они скупали краденое. Заместитель теперь может вернуться в свой пансион, вся работа на сегодня закончена успешно. Но не раньше, чем он сделает доклад Нату Пинкертону, чей вдумчивый взор запечатлевает тот интерес, с которым он относится к этому делу. Доклад стенографируется секретаршей и помещается в архив детектива.

Затем Нат Пинкертон уходит домой. По пути он заглядывает в тихую пивную перекинуться в карты с друзьями и выпить перед ужином. Даже здесь он узнает ткача по его зубу, наборщика – по большому пальцу, плотника – по пиле и молотку, а проститутку – по ухмылке и пятнам на лице.

Он, кроме того, – еще и добрая душа, этот Нат Пинкертон: покупает соленый кренделек для собаки, живущей в пивной. К половине десятого он уже дома. Его жена и теща дождались его в столовой и вместе они едят мясо с овощами. Детектив молчит о своей дневной работе. Вместо этого он все свое внимание уделяет жене и теще. Они – актрисы, и он обещал написать им пьесу, соответствующую их талантам. Его теща мечтает об аристократических ролях из дореволюционных дней. Жена больше склоняется к роли, в которой она сможет рыдать и заламывать руки, лучше всего – в мизансцене с кавалерийским офицером дерзкой наружности.

Прежде чем отойти ко сну, все они выпивают по стакану воды «Виши». Нат Пинкертон, как обычно, спускается к консьержке удостовериться, что все двери и окна надежно заперты на ночь.

Он целует жену и тещу и удаляется в свою личную спальню. При свете одной свечи записывает себе кое-что для памяти: изучить стиль такого-то преуспевающего автора на предмет удачных оборотов фразировки и чистоты манеры выражения, памятуя о том, что ему нужно будет записать некоторые из наиболее любопытных своих подвигов, кои хоть и немногочисленны, но несколько выдающихся наверняка должны оказаться достойными разумного внимания. Secundo,возобновить упражнения Сандоу [168]168
  Юджин Сандоу (р. 1867) – немецкий силач и атлет, популяризатор физической культуры конца XIX века.


[Закрыть]для поддержания мускульного тонуса и подтягивания талии. Tertio,приобрести новую патентованную мухобойку, рекламируемую в вечерней газете, в качестве современного дополнения к обстановке кабинета.

УЖИН В «АНГЛИЙСКОМ БАНКЕ»
(пер. Д. Волчека)

– «Английский банк», шеф? «Английский банк» закрыт в такое время.

Джермин-стрит, освещенная газом и окутанная туманом этим дождливым вечером 1901 года, приятно поразила мистера Сантаяну [169]169
  Джордж Сантаяна (1863–1952) – американский философ и поэт.


[Закрыть]соответствием Джону Аткинсону Гримшоу, [170]170
  Джон Аткинсон Гримшоу (1836–1893) – английский художник, автор многочисленных лондонских пейзажей.


[Закрыть]строгая и прельстительно английская, с собором красного кирпича напротив его пансиона в доме № 87, безмятежно застывшим, как и весь район Сент-Джеймс, на крепчайшем утесе цивилизации.

– И все же в «Английский банк».

– Ну так забирайтесь, – предложил извозчик. – Сбежал из желтого дома, – сказал он своей кобыле. – Треднидл-стрит, моя старушка, а потом куда?

Quadrupedante sonitu [171]171
  Фрагмент строки из «Энеиды» Вергилия (8, 596) Quadrupedante putrem sonitu quatit ungula campum(«Глухо копыта коней колотят по рыхлому полю», перевод С. Ошерова).


[Закрыть]цокали они сквозь дождь, пока, с понимающим вздохом, извозчик не осадил у «Английского банка». Мистер Сантаяна первым делом высунул зонтик, распахнул его и заплатил вознице, добавляя чаевые с американской щедростью.

– Я подожду, барин. Вас ведь туда, как пить дать, не пустят.

Но бобби уже выступил вперед, козыряя.

– Прошу вас, сэр.

– Разрази меня гром, – удивился извозчик.

Внутренний двор, где свет из распахнутых дверей отражался от луж, полированной меди и шашек, был полон гвардейцев в алых куртках с белыми ремнями, самый живой и красочный «Ночной дозор» эллинистического Рембрандта.

Комната, в которой его пригласил отужинать капитан Джеффри Стюарт, была в диккенсовском стиле, с конгениальным пылающим углем в камине под ореховой полкой.

Капитан Стюарт, такой же свежий и моложавый, как год назад, когда они познакомились в Бостоне, скинул алую куртку, и она теперь висела на спинке стула, на котором восседал его меховой кивер. Полный достоинства и безукоризненно британский дворецкий с намеком на снисходительно одобрительную улыбку принял у Сантаяны зонт, котелок и пальто. Либо ему сообщили, что гость – профессор из Гарварда, либо он опознал по его одежде, обуви и лицу благородство происхождения, – в любом случае, он счел его джентльменом, подходящим для ужина с капитаном.

– Вы имеете в виду викторианскую духоту, когда говорите «диккенсовская», – рассмеялся капитан. – У меня инспекционный обход в одиннадцать, но, как я, должно быть, уже говорил, до тех пор вы – законный гость. Устав «Английского банка» позволяет капитану стражи принимать одного посетителя, мужчину. Провизия считается подходящей для солдат, так что Хоррокс предлагает суп из телячьей головы, вареного палтуса под яичным соусом, баранину, крыжовенный пирог со сливками, а из напитков вот эти холодные бутылки – боюсь, только для вас, я больше не пью вино. Подозреваю, это не соответствует вашим представлениям о трапезе. Хоррокс же полагает, что именно это подходит для его юных джентльменов в алом.

– Философы, – сказал Сантаяна, – питаются тем, что им предлагают.

– Общество в Гарварде будет поражено. Я чертовски рад, что вы смогли прийти.

Манеры капитана, красивого юного варвара точно со страниц Киплинга, были почерпнуты у няни и в школе для мальчиков, а потом подправлены офицерской столовой. Равным и вышестоящим британцы кажутся обаятельными, мелким сошкам – красивыми, и удивительно искусственными всем, кроме родных и ближайших друзей.

– Но вы ведь не можете, ясное дело, взвалить на себя бремя иностранца. Полагаю, ваши родители – испанцы, но сам вы из колоний, выросли в Бостоне и все такое. Во многих колонистах английского больше, чем в самих англичанах. Это заметно по канадцам. Ваш Джордж Вашингтон Ирвинг, нас в школе учили, – такой же настоящий британец, как любой наш писатель. И Лонгфелло тоже. Тот же язык, вот что я хочу сказать.

– Мой родной язык – испанский.

– Ни малейшего акцента. Конечно, вы не похожи на англичанина, я хотел сказать – американца, но ведь по этому нельзя судить, верно? Большинство датчан, которых я встречал, больше похожи на англичан, чем мы сами, или даже на шотландцев. Вы смахиваете на южноамериканца. Усы и хрупкое телосложение, верно? Знаю одного испанского морского офицера, так он – вылитая девушка. Наверняка перерезал бы мне глотку, если бы я такое сказал, – вы, испанцы, чертовски обидчивы. Верно ведь, Шекспир что-то вроде этого говорил?

– Я гибрид самых разных типов. Бостонцы отличаются и в Соединенных Штатах. Я могу претендовать на аристократизм, но только через смешанные браки. Как католик – я изгой, а как католик-атеист я – уникальный пария.

– Так это чудесно!

– Я, думается, единственный живой материалист. Но материалист платонический.

– Понятия не имею, что это значит. Звучит довольно безумно.

– Вне сомнения, так Вино превосходное.

– Не имел в виду ничего дурного, мой дорогой друг, поверьте. Наш камин нуждается в паре кусочков угля. Хоррокс!

– Неизученная жизнь в высшей степени имеет право на существование, если ничто ей не мешает. Скажем, жизнь животного, смелого и проворного, с инстинктами вместо взглядов и решений, верностью паре и щенкам, стае. Судя по тому, что нам известно, это жизнь в высочайшей степени интересная и счастливая. Собаки видят сны. Проворный дух орла, кружащего в холодной вышине, мы и вообразить не можем. Безмятежность коровы посрамит стоика, и кто подвергнет сомнению проницательность кошки? Величественность льва символизирует у нас королевское достоинство, глазастость совы – мудрость, скромная красота голубка – Святой Дух.

– Вы говорите как по писаному, правда? Секундочку, кто-то идет. Простите, что перебил.

Хоррокс открыл дверь, впуская семифутового капрала. Тот откозырял и щелкнул каблуками.

– Сэр, Коллинз заболел, сэр. Тошнит его, сэр, и жутко трясет, сэр.

Капитан Стюарт поднялся, отыскал бумажник в куртке на спинке стула и приказал капралу посадить Коллинза в кэб и отвезти в лечебницу.

– Вот соверен. Принеси сдачу. Уоткинс тебя заменит.

– Слушаюсь, сэр.

– Спасибо, капрал.

И к Сантаяне, извлекая грецкий орех из вазы и ловко его раскалывая:

– Ненавижу расписки. Легче заплатить из своего кармана, чем заполнить отчет. Думаю, образование я получил. Латынь и греческий – забавные игры, если на них у тебя хватает мозгов, а у большинства мальчишек хватает. Психованные генералы у Фукидида, Цезарь в Галлии, возводящий частоколы и копающий траншеи. Никогда не мог понять Горация.

– В Британском музее больше книг о Горации, чем о любом другом писателе.

– Вот те на!

– Цивилизация многообразна. Можно пренебречь Горацием, особо ничего не теряя. Мир мне кажется местом, которое мы сделали более-менее гостеприимным и изредка великолепным. В какую эпоху вы бы хотели жить, если бы могли выбирать, и где?

– Бог его знает. Выпейте, а то Хоррокс решит, что вам не по вкусу портвейн «Английского банка». В восемнадцатом веке? На равнине Авраама. [172]172
  Равнина Авраама близ города Квебек в Канаде – поле, на котором в 1759 г. произошло решающее сражение между англичанами и французами.


[Закрыть]Барабаны, горны, британский флаг на рассвете. Вольф, [173]173
  Генерал Джеймс Вольф (1727–1759) – командующий британскими войсками, погиб в битве на равнине Авраама.


[Закрыть]декламирующий «Элегию» Грея перед атакой, чтобы успокоить нервы. И не подумаешь, что у него были нервы. Полная неожиданность для французов, армия словно ниоткуда появилась. Хотелось бы мне побывать там.

– Такое заунывное название, библейское и шекспировское, – равнина Авраама. На самом деле это было всего лишь коровье пастбище фермера Эбрахама.

– Правда? Ну, так Беннокберн – речка с форелью, а Гастингс – тихая деревня. [174]174
  У деревни Беннокберн 24 июня 1314 г. шотландцы под началом Роберта Брюса (впоследствии короля Роберта 1) разбили войско английского короля Эдуарда П. В битве при Гастингсе 14 октября 1066 г. герцог Вильгельм Нормандский одержал победу над войсками Гарольда II.


[Закрыть]

– А Лепанто – пустое море. [175]175
  Лепанто – город в Греции, на берегу Коринфского залива, близ которого 7 октября 1571 г. произошло сражение между турецким и испано-венецианским флотами, завершившееся разгромом турецкого флота.


[Закрыть]

Хоррокс позволил себе блеснуть глазами и лукаво улыбнуться. Достойных людей он обслуживал, как-никак.

– Английская горчица – одно из наслаждений вашей чудесной страны. Мои друзья Расселы [176]176
  Бертран Рассел (1872–1970) – английский философ и математик.


[Закрыть]были бы потрясены, если б узнали, что одним из моих первых открытий здесь был холодный мясной пирог с горчицей и пивом. Мне нравится думать, что Чосер и Бен Джонсон писали, держа их под рукой.

– Есть такой чуть тронутый полковник Герберт-Кенни, кажется из Мадраса, пишет поваренные книги под псевдонимом Вайверн. Призывает снабжать британские столовые местными овощами, приправами и мясом. Простота – вот его лозунг. Все мировые проблемы происходят из-за недостатка простоты во всем, что приходит на ум – еде, одежде, манерах. Его пунктик, что еда – это личность, и есть индийскую пищу – блудодействовать вслед других богов. [177]177
  Выражение, неоднократно встречающееся в Библии. Например:«Не вступай в союз с жителями той земли, чтобы, когда они будут блудодействовать вслед богов своих и приносить жертвы богам своим, не пригласили и тебя, и ты не вкусил бы жертвы их». (Исх. 34.15). Или: «Но и судей они не слушали, а ходили блудно вслед других богов и поклонялись им, скоро уклонялись от пути, которым ходили отцы их, повинуясь заповедям Господним». (Чис. 2.17).


[Закрыть]Это цитата из Писания, верно?

– Он прав. Спиноза и Эпикур были спартанцами в питании.

– Я думал, Эпикур был гурманом или обжорой, сплошные пиршества и рвота.

– У него была такая слава, традиционное недопонимание. Он питался просто. Настаивал на изысканном вкусе, но пища была самая примитивная.

– Герберт-Кенни, должно быть, читал его книги.

– Сыр и хлеб, оливки и холодная вода. Они с Торо могли бы сойтись.

– Торо? Не слыхал о таком. Француз?

– Нет, из Новой Англии, отшельник и мистик. Американцы стремятся быть оригинальными.

– Изучал свою душу, верно? Я много такого слышал в Америке.

Хоррокс помешал кочергой в камине, убрал тарелки, наполнил бокал Сантаяны, молча, почти незримо.

Дортуар и казармы огранили его мир. О чувственных навыках он знал, должно быть, меньше десятилетнего итальянца, – девственник, который будет неуклюже обращаться с провинциальной женой, станет домашним тираном и бурбоном, но будет хорошим отцом для дочерей, и справедливым, за вычетом нежности, для сыновей.

Их дружба была легкой тайной. Британец ничего не объяснял и не любил вещей объясненных. Капитан, без сомнения, рассказал своим друзьям, что познакомился с этим американцем, который был чертовски дружелюбен в Бостоне, даже дал ему книгу о Гарвардском колледже, где он профессор чего-то там. Увлекается спортом, каким-то регби, который в Америке называют футболом. Разбирается в борьбе и легкой атлетике. Говорит на всамделишном французском и немецком с официантами и однажды заметил, сам удивляясь, что ему всегда снятся сны на испанском. Говорит, что мы, англичане, – современные римляне, но римляне, скрещенные с протестантизмом и в дюйме от того, чтобы стать фанатиками, однако добрый римский здравый смысл, который мы позаимствовали у классиков, природная порядочность и любовь к животным не позволяют нам превратиться в немцев. Говорит как по писаному, но совершенно не важничаег.

– Мне нравится эта комната, – сказал Сантаяна. – Это и есть Англия. Дворецкий, камин с полкой от Крукшенка, [178]178
  Джордж Крукшенк (1792–1878) – британский художник и карикатурист, иллюстрировавший произведения Ч. Диккенса.


[Закрыть]ореховые стулья, спортивные эстампы, подсвечники из надраенной меди. Вы сами, если любознательному иностранцу позволено будет сделать такое замечание, словно сошли со страниц Теккерея или Киплинга.

– Помилуйте! Это все звучит так странно. Неужто в Америке нет дворецких?

– Только ирландские девушки, проливающие суп.

– Вернемся к вашему материализму, – сказа капитан Стюарт.

– Мне интересно.

– Ваш Сэмюель Батлер [179]179
  Сэмюэл Батлер (1835–1902) – британский композитор и писатель-сатирик. Сантаяна обыгрывает фамилию Butler (буквально: дворецкий).


[Закрыть]был материалистом, самый английский англичанин своего времени. Он был благоразумным Вольтером, полностью разочарованным интеллектуально, но в путах собственного благополучия и сердечных привязанностей, персонаж, которого мог бы изобрести Диккенс, если бы ему не приходилось заботиться о читателях. Нонконформист – это английский тип, парадокс, который самим англичанам не удается оценить, поскольку им и в голову не приходит, что исключения могут представлять угрозу обществу. Американский Батлер, даже если б он говорил как Эмерсон, слишком часто попадал бы под огонь критики.

– Не знаю этого Батлера. А что, материалист – это технический термин?

– Мир очевиден. Начнем с этого.

Капитан рассмеялся.

– Реальность и даже существование мира были подвергнуты сомнению серьезными умами – индусами, китайскими поэтами, епископом Беркли и немецкими идеалистами.

– Потрясающе! Индусы! Ну разумеется. И раз вы материалист, стало быть, думаете, что мир, как вы заметили, очевиден? Связано ли хоть что-то с чем-то?

Сантаяна рассмеялся.

– Нет. Меня интересует, что все мысли и, стало быть, все поступки зиждутся на зыбучих песках невыразимых допущений. Верим мы только в то, что мы есть, и в то, что ожидаем от окружающих и от судьбы.

– Вот снова мой капрал.

– Сэр, о Коллинзе позаботились, сэр.

– Так держать, капрал!

– Есть! Есть, сэр!

– Дух живет в материи, которая его порождает. Мы с материей неразделимы. Мы едим, дышим, рожаем детей, страдаем от боли. Существовать больно.

– Попробуйте грецких орехов. Они превосходны. Так, по-вашему, мы появились на свет в хорошие времена или плохие? То есть вы хотите, чтобы все мы стали материалистами?

– Я за то, чтобы все мужчины и женщины были самими собою. Я – не другие. Когда человека, наконец, одолеют, сковав его разум неразрывными цепями, это произойдет через союз науки с тем, что сейчас выдается за либерализм. То есть за счет умозрительных представлений о добре, справедливости и полезной жизни. Жестокий парадокс, конечно, но все это реально и неизбежно. Наука заинтересована исключительно в причинах и следствиях, в голой зримой правде. Она, в конечном счете, сообщит нам, что сознание – химический процесс, а личность – совокупность реакций на раздражители. Либерализм идет по пути анализа культуры в системе политических взаимосвязей, которые можно объяснить с научной точки зрения и контролировать различными ограничениями, всякий раз с благими намерениями. Все неожиданности предотвратят, порывы задушат, объявив вне закона, многообразие отменят. Белый цвет скрывает все прочие цвета, которые появляются лишь за счет преломления, то есть через нарушение нормы и всеобъемлющие различия. Либерализм в его триумфальной зрелости станет собственной противоположностью, непроницаемой тиранией и насилием под видом доброжелательности, неведомыми в наши дни даже самому жестокому тирану.

– Полно, полно! Вы хотите произвести впечатление, говорите точно с трибуны.

– Нет большего фанатизма, чем милое здравомыслие. Вы вот сейчас вольны, поскольку чудесно молоды и обладаете свободой армейской службы.

– Свободой, говорите?

– Наивысшая свобода, доступная человеку, – ограничения, которые время от времени не соблюдаются. Вы знаете это с детства и со школьных времен.

– Армия – та еще школа. И хочется, и не хочется ее покидать. Не могу представить себя майором в Индии, что изнывает от жары и становится все более консервативным и апоплексичным с каждым часом.

– В юности гораздо меньше детства, чем в ранней зрелости. Ребенка отделяет от подростка явная грань, подлинная метаморфоза.

– Что-то такое, да.

– Английский камин – самая уютная институция, которую способна предложить ваша культура. Мы, американцы, находим ваши спальни ледяными и ваш дождь – мучением, но питейное заведение «Королевский герб» в Оксфорде, после холодной университетской библиотеки или прогулки по лугам – вот мой идеал уюта. И эта комната тоже. Как философ, откровенно высказывающий свою точку зрения, я восхищаюсь, что вы приняли меня и накормили в вашем живописном дезабилье, в этих жутко неудобных подтяжках, – так они называются? – поверх простой спартанской некрашеной рубахи. Я чувствую себя гостем юного викинга в домашней одежде.

– Вы бы слышали, что говорит майор о подливке на мундире. Так вы не согласились обратить меня в материализм. Во что же, в таком случае, верить? Мы с Хорроксом должны же что-то позаимствовать у гарвардского профессора, пожаловавшего на ужин.

– Нам всем нужна вера, правда? Скептицизм выглядит, скорее, невежественно. По крайней мере, он неудобен и одинок. Ну, давайте попробуем. Верьте, что все, включая дух и разум, состоит из земли, воздуха, огня и воды.

– Похоже, именно в это я всегда и верил. Но, знаете, мой дорогой друг, уже скоро одиннадцать, мне надо идти на построение среди ночи, с барабанами и дудками. Всем гражданским положено быть дома, в постели. Сделаем так Хоррокс проводит вас к капралу, тот передаст вас бобби снаружи, и вы на воле. Было чертовски занятно.

– Несомненно, – сказал Сантаяна, пожимая ему руку.

– Доброй ночи, сэр, – пожелал Хоррокс.

– Доброй ночи и благодарю вас. – Сантаяна вручил ему шиллинг.

Дождь унялся. Он прогуляется по Джермин-стрит, запечатлевая в памяти образ капитана Стюарта в военном дезабилье, – так Сократ, должно быть, размышлял о превосходном теле Лисида или Алкивиаде, чье лицо, как писал Плутарх, было прекраснейшим в Греции. Мир – и зрелище, и дар.

Прекрасное тело – само по себе душа.

Он был гостем «Английского Банка» и таким же гостем своего пансиона на Джермин-стрит, мир – его хозяин. Эмерсон сказал, что радость события заключена в зрителе, а не в событии. Он ошибался. Джеффри Стюарт – настоящий, его красота настоящая, его дух настоящий. Я не придумал его, его камин, его дворецкого, его широкие плечи, клок рыжеватых волос, выглядывающий из-под расстегнутой пуговицы чистой спартанской нижней рубахи.