Текст книги "Тайна желтой комнаты"

Автор книги: Гастон Леру

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Глава XXII, НЕГАДАННАЯ ЖЕРТВА

В невыразимой тревоге склонился я над телом друга и с радостью обнаружил, что он спит! Он спал тем глубоким, болезненным сном, каким, я видел, заснул Фредерик Ларсан. Значит, он тоже стал жертвой снотворного, которое подсыпали нам в пищу. Но как же, однако, мне-то удалось избежать этой участи! Поразмыслив хорошенько, я понял, что снотворное, должно быть, подмешали в вино или воду, ибо в таком случае все объяснялось само собой: за едой я обычно ничего не пью. От природы я склонен к полноте и потому соблюдаю, как говорится, сухой режим. Я с силой встряхнул Рультабия, но мне так и не удалось заставить его открыть глаза. Сон этот, несомненно, был делом рук мадемуазель Станжерсон.

Она, конечно, решила, что больше, чем отца, ей следует опасаться этого молодого человека и его неусыпной бдительности, ведь он все знал и умел все предвидеть! Я вспомнил, как метрдотель, прислуживая нам, особо рекомендовал великолепное шабли, которое наверняка побывало на столе профессора и его дочери.

Так прошло больше четверти часа. В этих исключительных обстоятельствах, когда нам во что бы то ни стало надо было проснуться, я решил прибегнуть к суровым мерам и вылил на голову Рультабия кувшин воды. Он открыл глаза – наконец-то! – но взгляд у него был такой жалкий, сумрачный, безжизненный, я бы даже сказал, без проблеска мысли. И все-таки это была определенная победа. Я решил подкрепить ее и, приподняв его, влепил Рультабию пару пощечин. О счастье! Я почувствовал, как он напрягся в моих руках, и услышал его шепот:

– Продолжайте, только не так шумно!..

Продолжать хлестать его по щекам и не шуметь при этом показалось мне делом невозможным. Тогда я принялся щипать и трясти его, и вскоре он уже мог держаться на ногах. Мы были спасены!..

– Меня усыпили, – молвил он. – Ах, я провел ужасные четверть часа, прежде чем окончательно свалился… Но теперь все прошло. Не покидайте меня…

Не успел он закончить фразу, как до слуха нашего донесся страшный крик, прокатившийся по всему замку, воистину смертный крик…

– Какое несчастье! – взвыл Рультабий. – Мы опоздали!..

И он кинулся к двери, но, ударившись о стену, упал, так как все еще нетвердо держался на ногах. Я же с револьвером в руке уже бежал по галерее; словно безумный летел я к спальне мадемуазель Станжерсон. Добежав до пересечения сворачивающей галереи с правой галереей, я увидел, как из апартаментов мадемуазель Станжерсон выскочил какой-то человек и в несколько прыжков очутился на лестничной площадке.

Я не мог совладать с собой и выстрелил… Револьверный выстрел с грохотом прокатился по всей галерее, но человек, продолжая свой бешеный бег, уже успел скатиться по лестнице. Я бежал за ним с криком: «Стой! Стой, или я убью тебя!..» Достигнув, в свою очередь, лестницы, я увидел бегущего навстречу мне из глубины галереи левого крыла замка Артура Ранса, кричавшего:

– Что случилось?.. Что случилось?..

Мы с Артуром Рансом сбежали вниз по лестнице почти одновременно; окно в вестибюле было открыто. Мы отчетливо видели фигуру бегущего человека и, не отдавая себе в этом отчета, инстинктивно разрядили свои револьверы в его направлении. Человека этого отделяло от нас не более десяти метров, он пошатнулся, и мы уже было решили, что он вот-вот упадет, когда следом за ним выпрыгнули в окно, но человек вдруг кинулся бежать с новой силой. Я был в носках, американец – босиком, у нас не было никакой надежды догнать его, если даже наши револьверы оказались бессильны! Мы выпустили свои последние патроны, а он все бежал, бежал… Но бежал он по правой стороне центрального двора, туда, где кончалось правое крыло замка, в тот самый угол, окруженный рвами и высокой оградой, где не было никакой возможности скрыться и откуда был только один выход – дверь маленькой комнаты, расположенной выступом, в которой жил теперь лесник.

Бегущий впереди человек, хоть и был наверняка ранен нашими пулями, все-таки сумел оторваться от нас метров на двадцать. В это время сзади, над нашими головами, открылось одно из окон галереи, и мы услыхали голос Рультабия, отчаянно кричавшего:

– Стреляйте, Бернье! Стреляйте!

И посветлевшую в этот миг от лунного сияния ночь прорезала еще одна вспышка.

При свете этой вспышки мы увидели папашу Бернье, стоявшего со своим ружьем у входа в донжон.

Выстрел был метким. Тень рухнула на землю. Но успев добежать до угла правого крыла замка, человек этот упал уже за углом, то есть мы видели, как он падал, но на землю-то он упал с другой стороны стены, которую нам не было видно. Через каких-нибудь двадцать секунд Бернье, Артур Ранс и я – все трое – очутились за углом этой самой стены. «Тень» лежала недвижно у наших ног.

Разбуженный, очевидно, от своего летаргического сна криками и выстрелами, Ларсан, открыв окно своей комнаты, кричал, как совсем недавно кричал Артур Ранс:

– Что случилось? Что случилось?..

А мы… мы склонились над «тенью», над таинственной мертвой «тенью» убийцы. Вскоре к нам присоединился окончательно теперь пробудившийся Рультабий, я кричал ему:

– Он мертв! Он мертв!..

– Тем лучше, – сказал Рультабий. – Отнесите его в вестибюль замка… – Но потом спохватился: – Нет, нет! Положим его в комнате лесника!..

Рультабий постучал в дверь комнаты лесника… Никто не отозвался, что, впрочем, меня ничуть не удивило.

– Ну, конечно, его нет, – заметил репортер, – иначе он давно бы уже вышел!.. Придется отнести это тело в вестибюль…

Когда мы собрались вокруг «мертвой тени», ночь вдруг сделалась такой черной из-за огромного облака, скрывшего луну, что мы могли только касаться этой «тени», не различая ее очертаний. А между тем мы сгорали от нетерпения, нам хотелось знать! Подоспевший папаша Жак помог нам донести труп до вестибюля замка. Там мы опустили его на первую ступеньку лестницы. Пока мы шли, я чувствовал на своих руках еще горячую кровь из ран…

Папаша Жак сбегал на кухню и принес фонарь. Склонившись над «мертвой тенью», он осветил лицо убитого, и мы узнали лесника, того самого, кого хозяин харчевни «Донжон» прозвал «зеленым человеком» и кого еще час назад я видел выходящим из комнаты Артура Ранса с пакетом в руках. Однако об этом я мог рассказать одному лишь Рультабию, что, впрочем, я и сделал несколькими минутами позже.

Не смею умалчивать о том величайшем удивлении, я бы даже сказал – жестоком разочаровании, которое выразили Жозеф Рультабий и Фредерик Ларсан, присоединившийся к нам в вестибюле. Они ощупывали труп, смотрели на это мертвое лицо, на этот зеленый костюм лесника и повторяли друг за другом:

– Непостижимо!.. Непостижимо!..

А Рультабий еще добавил:

– Ерунда какая-то!

Папаша Жак всячески выказывал глупую скорбь, сопровождавшуюся смехотворными причитаниями. Он утверждал, что это ошибка и что лесник не мог быть убийцей его хозяйки. Нам пришлось заставить его умолкнуть. Он так громко стонал, словно потерял родного сына, мне даже показалось, что такое неуемное проявление добрых чувств к леснику объяснялось страхом, который он испытывал: как бы, чего доброго, не подумали, будто он радуется его трагической смерти, ведь каждому и в самом деле было известно, что папаша Жак терпеть не мог лесника. К тому же я заметил, что из всех нас, прибежавших кто в чем попало, босиком или в носках, один только папаша Жак был одет как подобает.

Однако Рультабий не спускал глаз с убитого; стоя на коленях на каменных плитах, он при свете фонаря папаши Жака стал раздевать лесника!.. Обнажил его грудь. Она была вся в крови.

Потом вдруг, взяв из рук папаши Жака фонарь, Рультабий направил его свет на огромную зияющую рану. Затем встал и сказал странным, исполненным какой-то дикой иронии тоном:

– Этот человек, которого вы считали убитым револьверными пулями и дробью, умер от ножевого удара в сердце!

Я снова, в который уже раз, подумал, что Рультабий сошел с ума, и в свою очередь сам склонился над трупом. И только тогда понял, что на теле лесника и в самом деле не было ни одной пулевой раны, только в области сердца виднелся глубокий порез, сделанный острым лезвием.

Глава XXIII, ДВОЙНОЙ СЛЕД

Я еще не успел прийти в себя от изумления, в которое повергло меня это открытие, когда мой юный друг, ударив меня по плечу, сказал:

– Следуйте за мной!

– Куда? – спросил я.

– Ко мне в комнату.

– Что мы там будем делать?

– Размышлять.

Признаюсь, что касается меня, то я был не в состоянии не только размышлять, но попросту о чем-либо думать. Мне трудно было понять, как этой трагической ночью, после всех этих событий, ужас которых можно было сравнить лишь с их несуразностью, находясь меж трупом лесника и, возможно, умирающей мадемуазель Станжерсон, Жозеф Рультабий мог о чем-то размышлять. Однако именно так он и поступил, сохраняя поразительное хладнокровие, присущее всем великим полководцам в самый разгар битвы. Закрыв за нами дверь комнаты и указав мне на кресло, он не спеша уселся напротив меня и, конечно, закурил свою трубку. Я глядел, глядел на него, пока он размышлял, да и… заснул незаметно. Когда я проснулся, было уже светло. Мои часы показывали восемь. Рультабия в комнате не было. Его кресло напротив меня оказалось пустым. Я встал и начал потягиваться, тут дверь отворилась и появился мой друг. По его лицу я сразу увидел, что, пока я спал, он не терял даром времени.

– Как мадемуазель Станжерсон? – тут же спросил я.

– Состояние ее внушает тревогу, но не безнадежно.

– Вы давно ушли отсюда?

– Как только рассвело.

– Работали?

– И много.

– Что-нибудь обнаружили?

– Двойной след, причем очень заметный, который мог бы сбить меня с толку…

– Но не сбил?

– Нет.

– Он вам о чем-нибудь говорит?

– Да.

– Относительно негаданной жертвы – лесника?

– Да, теперь все стало на свои места. Сегодня утром, прогуливаясь вокруг замка, я обнаружил два вида ясно различимых следов, которые были оставлены там этой ночью; идут они рядом, параллельно. Я говорю «параллельно», потому что иначе и быть не могло, ибо если бы один человек шел за другим той же дорогой, то он наверняка попадал бы в след, оставленный шедшим впереди, и тогда следы их должны были хотя бы изредка смешиваться. Однако этого не случилось ни разу. Одни следы не попадают в другие. Нет, то были следы, которые как бы беседовали между собой. Этот двойной след отделялся от всех остальных следов где-то посреди центрального двора и, покинув этот двор, направлялся к дубраве. Я тоже покинул центральный двор, не спуская глаз с этого следа, и тут ко мне присоединился Фредерик Ларсан. Он сразу же очень заинтересовался моей работой, так как этот двойной след и в самом деле заслуживал того, чтобы заняться им всерьез. По сути, это был двойной отпечаток из дела Желтой комнаты: грубые следы и следы «элегантные», только в деле Желтой комнаты грубые следы всего лишь присоединялись к следам «элегантным» на берегу пруда, чтобы затем исчезнуть, на основании чего мы с Ларсаном сделали вывод, что оба вида этих следов принадлежат одному и тому же лицу, которое просто сменило обувь, тогда как на этот раз грубые следы и «элегантные» путешествовали вместе. Такого рода наблюдение поколебало мою былую уверенность. Ларсан, похоже, был того же мнения, что и я, поэтому мы шли по следу, принюхиваясь к нему, словно гончие псы.

Я вытащил из бумажника свои бумажные следы. Первый из них, который я вырезал по отпечаткам следов папаши Жака, найденным Ларсаном, то есть по отпечаткам грубых башмаков, в точности соответствовал тем, которые мы обнаружили теперь, второй же – слепок «элегантных» следов – тоже вполне подходил к новым отпечаткам, правда с едва заметной разницей. Этот новый «элегантный» след отличался от прежнего, обнаруженного нами на берегу пруда, лишь размером ботинок. Мы не могли с уверенностью сказать, что след этот принадлежит одному и тому же лицу, точно так же, как не могли прийти и к иному заключению, то есть утверждать, что он принадлежит кому-то другому. Неизвестный мог на этот раз надеть другие ботинки, вот и все.

Продолжая идти по этому двойному следу, мы с Ларсаном миновали дубраву и в конце концов очутились на берегу того самого пруда, где уже побывали во время нашего первого расследования. Но на этот раз ни один из следов не заканчивался на берегу пруда, и тот и другой сворачивали на маленькую тропинку, а затем исчезали на шоссейной дороге, ведущей в Эпине. Свежее покрытие шоссе не позволило нам обнаружить ничего, и мы в полном молчании вернулись в замок.

Во дворе, у парадного входа, мы разошлись в разные стороны, однако потом, вследствие того что мысль наша работала в одном направлении, снова встретились возле двери в комнату папаши Жака. Старого слугу мы застали в постели и сразу заметили, в каком плачевном состоянии находится его одежда, брошенная на стул, и какой грязью покрыты его башмаки, в точности такие же, как те, которые мы уже видели однажды, после первого покушения на мадемуазель Станжерсон. Ведь не потому же, что папаша Жак сначала помог перенести труп лесника из угла двора в вестибюль, а затем сходил на кухню за фонарем, он так отделал свои башмаки и вымок до нитки, – в тот момент никакого дождя не было. Зато дождь лил перед происшествием и после него.

Что же касается его собственного вида, то тут тоже было от чего прийти в изумление. На лице папаши Жака была написана крайняя усталость, а его растерянно мигавшие глаза смотрели на нас с ужасом.

Мы стали расспрашивать его. Сначала он сказал, что лег сразу же после того, как в замок явился врач, за которым посылали метрдотеля. Тогда мы немножко прижали его, доказав, что он лжет, и он в конце концов вынужден был признаться, что в самом деле выходил из замка. Мы, разумеется, спросили его зачем. Он ответил, что у него разболелась голова и что ему захотелось выйти на свежий воздух подышать, но что дальше дубравы он не ходил. Тогда мы описали ему весь путь, который он проделал, причем во всех подробностях, словно сами за ним шли. Старик сел на постели, весь дрожа.

«И вы были не один!» – воскликнул Ларсан. «Так вы, стало быть, видели его?» – сказал папаша Жак. «Кого его?» – переспросил я. «Как кого? Черный призрак!» И папаша Жак поведал нам, что вот уже несколько ночей видит черный призрак. Он появляется в парке ровно в полночь и с необычайной легкостью скользит между деревьев. Казалось, он проходит сквозь древесные стволы. Дважды папаша Жак, заметив в окне при лунном свете призрак, вставал и, полный решимости, отправлялся на охоту за этим странным видением. Накануне он чуть было не настиг его, однако тот успел исчезнуть за углом донжона; и наконец, минувшей ночью, действительно выйдя из замка, снедаемый мыслью о новом, только что свершившемся преступлении, он вдруг увидел этот черный призрак посреди центрального двора. Вначале он следил за ним издалека, затем подошел поближе… Обогнув таким образом дубраву и пруд, он дошел до начала дороги на Эпине. Там, по его словам, призрак внезапно исчез куда-то.

«Вы не видели его лица?» – спросил Ларсан. «Нет! Я видел только черное покрывало…» – «Отчего же после всего случившегося в галерее вы его не схватили?» – «Я не мог! На меня напал такой страх… У меня едва достало силы следовать за ним…» – «Вы не следовали за ним, папаша Жак, – сказал я, и в голосе моем прозвучала угроза, – вы шли вместе с призраком рука об руку, вплоть до самой дороги на Эпине». – «Нет! – воскликнул он. – Пошел проливной дождь… Я вернулся!.. Я понятия не имею, что сделалось с черным призраком…» Но при этом он старался не смотреть на меня.

Мы ушли. Как только мы очутились на улице, я спросил, глядя Ларсану прямо в лицо, чтобы по выражению его глаз уловить ход его мыслей: «Сообщник?»

Ларсан воздел руки к небу: «Кому это ведомо?.. Как вообще разобраться в таком деле?.. Двадцать четыре часа назад я готов был поклясться, что никаких сообщников нет и быть не может!»

На этом мы расстались, он заявил, что немедленно покидает замок и едет в Эпине…

Рультабий закончил свой рассказ. Я спросил его:

– Так что же? Какой вывод можно сделать из всего этого?.. Что касается меня, то я просто ума не приложу!.. Я ничего не могу понять!.. Но вы-то хоть понимаете, вы что-нибудь знаете?

–  Все! – воскликнул он. – Я знаю решительно все!

Никогда я не видел у него такого сияющего выражения лица. Он встал и крепко пожал мне руку.

– Так объяснитесь, – взмолился я.

– Давайте справимся о здоровье мадемуазель Станжерсон, – сказал он вдруг.

Глава XXIV, РУЛЬТАБИЙ ЗНАЕТ ОБЕ ПОЛОВИНКИ УБИЙЦЫ

Во второй раз мадемуазель Станжерсон оказалась на краю гибели. Беда заключалась в том, что дела ее обстояли гораздо хуже, чем в первый раз. Еще бы, этой трагической ночью убийца нанес ей три ножевые раны в грудь, и долгое время мадемуазель Станжерсон находилась между жизнью и смертью, а когда жизнь стала наконец побеждать и появилась надежда, что несчастной женщине и на этот раз удастся избегнуть жестокой судьбы, окружающие вдруг заметили, что хотя силы с каждым днем постепенно возвращались к ней, но разум начал покидать ее. Малейший намек на случившееся повергал ее в ужасное состояние, у нее начинался бред, и, думается, без преувеличения можно сказать, что арест г-на Робера Дарзака в замке Гландье на другой день после убийства лесника сыграл здесь не последнюю роль. Светлый ум померк, мало того, пучина душевных мук готова была и вовсе поглотить его.

Г-н Робер Дарзак прибыл в замок около половины десятого. Я видел, как он бежал по парку с развевающимися волосами, в растрепанной одежде, весь забрызганный грязью – словом, в самом жалком виде. Лицо его было мертвенно-бледным. Мы с Рультабием стояли в тот миг у окна галереи. Заметив нас, он испустил отчаянный вопль:

– Я опоздал!..

Рультабий крикнул ему:

– Она жива!..

Не прошло и минуты, как г-н Дарзак уже входил в комнату мадемуазель Станжерсон, из-за двери до нас донеслись его рыдания.

* * *

– Что за злой рок! – сетовал Рультабий. – Какие немилосердные боги обрушивают несчастья на эту семью! Если бы меня не усыпили, я бы спас мадемуазель Станжерсон от этого человека и заставил бы его умолкнуть навеки… И лесник бы остался в живых!

* * *

Вскоре к нам присоединился г-н Дарзак. Он был в слезах. Рультабий рассказал ему обо всем: и как он все приготовил, чтобы спасти их – мадемуазель Станжерсон и его; и как бы ему это удалось, если бы он сумел увидеть лицо того человека; и как из-за этого гнусного снотворного план его был потоплен в крови.

– Ах, если бы вы и в самом деле доверяли мне! – едва слышно проговорил молодой человек. – Если бы внушили мадемуазель Станжерсон, чтобы она поверила мне!.. Но здесь никто никому не верит… Дочь не доверяет отцу… Невеста не доверяет жениху… Пока вы тут рассказывали мне, как надо помешать убийце, остановить его, она делала все, чтобы дать ему убить себя!.. Я пришел слишком поздно… наполовину усыпленный… и едва сумел дотащиться до ее спальни, где только вид несчастной, утопавшей в крови, окончательно пробудил меня…

По просьбе г-на Дарзака Рультабий подробнейшим образом описал все случившееся. Пока мы преследовали убийцу в вестибюле, а затем во дворе, Рультабий, держась за стены, чтобы не упасть, добрался до комнаты пострадавшей… Двери в прихожую были открыты, он вошел. Мадемуазель Станжерсон упала на стол и лежала с закрытыми глазами, почти бездыханная; ее пеньюар покраснел от крови, ручьями стекавшей по ее груди. Рультабию, который все еще не мог справиться со снотворным, показалось, что ему снится какой-то страшный сон. В полусознательном состоянии выходит он из спальни мадемуазель Станжерсон, распахивает окно в галерее, кричит нам о свершившемся преступлении, приказывает стрелять и возвращается обратно. Миновав пустой будуар, он входит в гостиную, дверь которой оставалась полуоткрытой, встряхивает г-на Станжерсона, лежавшего на диване, пытаясь разбудить его, как только что будили его самого… Г-н Станжерсон встает с блуждающим взором и позволяет Рультабию увлечь себя в спальню дочери, а увидев ее, испускает отчаянный крик… Ах, наконец-то он проснулся! Проснулся!.. И теперь оба они, собрав остатки сил, переносят несчастную на кровать…

Затем Рультабий направляется к нам, чтобы узнать… наконец-то узнать… но, прежде чем уйти из комнаты, задерживается у стола… Там, на полу, лежит сверток… огромный пакет… Откуда взялся этот пакет и почему он лежит здесь, возле стола?.. Развязав обертку, Рультабий склоняется над содержимым… Бумаги… бумаги… фотографии. Он читает: «Новый электроскоп – дифференцирующий конденсатор… Основные свойства промежуточной между весомой материей и невесомым эфиром субстанции…» Нет, вы только подумайте, что за бред, какая злая ирония судьбы: в тот час, когда убивают его дочь, профессор Станжерсон вновь обретает все эти ненужные теперь бумаги, которые он завтра же собирается бросить в огонь!.. В огонь!.. В огонь!..

* * *

Наутро, последовавшее за этой ужасной ночью, мы вновь увидели г-на де Марке, его секретаря, жандармов. Всех нас подвергли допросу, за исключением, конечно, мадемуазель Станжерсон, которая была почти в бессознательном состоянии. Мы с Рультабием, договорившись обо всем заранее, рассказали лишь то, что хотели рассказать. Разумеется, я ни словом не обмолвился ни о моем пребывании в темном чулане, ни об истории со снотворным. Короче, мы умолчали обо всем, что могло бы навести на мысль, будто мы ожидали чего-то в этом роде, а также о том, что могло навлечь подозрения на мадемуазель Станжерсон: не дай бог, кто-нибудь подумает, что она ждала убийцу. Несчастной, быть может, придется поплатиться жизнью за тайну, которой она окружала убийцу… Разве имели мы право сделать эту жертву напрасной?.. Артур Ранс рассказывал всем с самым естественным видом – настолько естественным, что я был просто поражен, – будто в последний раз он видел лесника около одиннадцати часов вечера. Тот, по его словам, приходил к нему в комнату, чтобы забрать его чемодан, который должен был отнести рано утром на вокзал в Сен-Мишель, и задержался, разговорившись с ним будто бы об охоте и браконьерстве! Артур Уильям Ранс и в самом деле собирался наутро покинуть Гландье, отправившись, по своему обыкновению, в Сен-Мишель пешком, поэтому он-де решил воспользоваться утренним путешествием лесника в маленькое селение, дабы избавиться от своего багажа. Если верить его рассказу, то именно этот багаж и нес «зеленый человек», когда я увидел его выходящим из комнаты Артура Ранса.

А что прикажете думать, если г-н Станжерсон подтвердил сказанное им, добавив, что накануне вечером он не имел удовольствия видеть у себя за столом своего друга Артура Ранса, так как тот около пяти часов окончательно распрощался и с ним, и с его дочерью. Сославшись на легкое недомогание, господин Артур Ранс попросил принести к нему в комнату просто чашку чая.

Следуя указаниям Рультабия, сторож Бернье сообщил, что в ту ночь лесник попросил его якобы помочь ему выследить браконьеров (благо лесник все равно не мог уже опровергнуть этого), что они назначили друг другу свидание неподалеку от дубравы и что, так и не дождавшись лесника, он, Бернье, сам решил отправиться ему навстречу… Войдя через калитку во двор и очутившись у донжона, он вдруг увидел какого-то человека, со всех ног бежавшего с другого конца двора к углу правого крыла замка; в ту же минуту послышались револьверные выстрелы, – верно, стреляли в беглеца; в окне галереи показался Рультабий; он заметил сторожа с ружьем в руках и крикнул, чтобы тот стрелял. Бернье тут же выстрелил, ведь он держал свое ружье наготове… и был уверен, что задел беглеца; он даже думал, что убил его, думал до тех пор, пока Рультабий, осмотрев тело как бы подкошенного ружейным выстрелом человека, не сказал, что тот был убит ударом ножа; впрочем, по словам Бернье, он вообще ничего не мог понять во всей этой невероятной истории, потому что если найденный труп не был трупом беглеца, в которого все стреляли, то сам-то беглец должен же был где-то находиться. А в этом крохотном углу двора, говорил Бернье, где все мы собрались вокруг трупа, просто не было места ни для кого другого, будь то живой или мертвый, иначе мы непременно увидели бы его!

На это судебный следователь возразил, что, когда все мы собрались в этом углу двора, ночь была такой темной, что никто из нас не смог разглядеть лица лесника, и, чтобы узнать его, нам пришлось отнести его в вестибюль… В ответ папаша Бернье сказал, что пускай мы не заметили никого другого – ни живого, ни мертвого, – не разглядели в темноте, но если там все-таки был кто-то, то мы непременно наступили бы на него, настолько тесно в этом углу двора. Ведь, в конце-то концов, не считая трупа, нас было пятеро там, и странно, что кто-то мог бы ускользнуть от нас… Единственная дверь, выходившая в тот угол двора, была дверью в комнату лесника, и дверь эта была заперта. А ключ от нее нашли в кармане у лесника…

Но так как из рассуждений Бернье, на первый взгляд казавшихся вполне логичными, вытекало, что человека, который, несомненно, умер от удара ножом, убили будто бы из огнестрельного оружия, следователь не придал особого значения его словам. И уже к полудню всем нам стало ясно, что в глубине души следователь был уверен, будто мы упустили беглеца, а вместо него на том месте обнаружили труп, который к нашему делу не имел никакого отношения. В его глазах труп лесника был уже совсем другим делом, и он без промедления собирался доказать это. Вполне возможно, что это новое дело соответствовало тому представлению, которое за несколько дней сложилось у него о нравах лесника – о его похождениях, о недавней интриге, которую он завел с женой хозяина харчевни «Донжон», а кроме того, об известных ему громогласных смертных угрозах папаши Матье в адрес лесника, ибо в час пополудни папаша Матье, несмотря на свои ревматические жалобы и протесты жены, был арестован и под надежной охраной отправлен в Корбе. Однако ничего компрометирующего у него так и не нашли, и тем не менее угрозы, высказанные им накануне в присутствии проезжих людей, сообщивших об этом судебным властям, скомпрометировали его куда больше, нежели, допустим, нож, послуживший орудием убийства «зеленого человека», если бы таковой вдруг обнаружили спрятанным у него в тюфяке.

Все мы были удивлены и ошеломлены ужасными и необъяснимыми событиями, а тут, словно для того, чтобы повергнуть нас в еще большее изумление, в замок прибыл Фредерик Ларсан, который уехал сразу же после того, как встретился со следователем, и теперь возвращался в сопровождении железнодорожного служащего.

В этот момент мы с Артуром Рансом находились в вестибюле, рассуждая о возможной виновности или невиновности папаши Матье. (Повторяю, говорили об этом только мы с Артуром Рансом, Рультабий же, казалось, думал совсем о другом, мысли его витали где-то в необъятных далях, его, видимо, ничуть не занимал наш спор.) Следователь с судейским секретарем расположились в маленькой зеленой гостиной, где Робер Дарзак принимал нас, когда мы в первый раз приехали в Гландье. В гостиную только что вошел папаша Жак, вызванный следователем; г-н Робер Дарзак вместе с г-ном Станжерсоном и врачами находились наверху, в спальне мадемуазель Станжерсон.

Так вот, Фредерик Ларсан вошел в вестибюль вместе с железнодорожным служащим. Мы с Рультабием тотчас же узнали этого служащего по его светлой бородке.

– Смотрите-ка, железнодорожный служащий из Эпине-сюр-Орж! – воскликнул я и вопросительно взглянул на Фредерика Ларсана, который, улыбаясь, ответил:

– Да, да, вы правы, это железнодорожный служащий из Эпине-сюр-Орж.

Вслед за тем Фредерик Ларсан попросил жандарма, стоявшего у двери в гостиную, доложить о себе судебному следователю. Папаша Жак тотчас же вышел оттуда, а Фредерика Ларсана вместе со служащим пригласили к судебному следователю. Прошло некоторое время, может быть, минут десять. Рультабий сгорал от нетерпения. Дверь гостиной отворилась, жандарм, которого вызвал судебный следователь, вошел в гостиную, затем вышел оттуда, поднялся вверх по лестнице и снова спустился. Распахнув дверь гостиной, жандарм сказал следователю:

– Господин следователь, господин Робер Дарзак не желает спускаться!

– Как это не желает?.. – воскликнул г-н де Марке.

– Он говорит, что не может оставить мадемуазель Станжерсон в таком тяжелом состоянии…

– Прекрасно, – заявил г-н де Марке. – Раз он не желает спуститься сюда, придется, видно, нам подняться к нему…

Следователь с жандармом поднялись наверх, г-н де Марке подал знак Фредерику Ларсану и железнодорожному служащему следовать за ними. Мы с Рультабием замыкали шествие.

Таким образом все мы очутились у двери в прихожую мадемуазель Станжерсон. Г-н де Марке постучал. Появилась горничная. Это была Сильвия, молоденькая служанка. Светлые, почти бесцветные волосы в беспорядке падали ей на лицо, вид у нее был подавленный.

– Господин Станжерсон здесь? – спросил судебный следователь.

– Да, сударь.

– Передайте ему, что я хотел бы поговорить с ним.

Сильвия пошла за г-ном Станжерсоном.

Ученый вышел к нам весь в слезах, на него больно было смотреть.

– Что вам еще надо? – спросил он следователя. – Нельзя ли хоть в такую минуту оставить меня, наконец, в покое!

– Сударь, – сказал следователь, – мне нужно немедленно поговорить с господином Робером Дарзаком. Не могли бы вы повлиять на него и заставить его покинуть комнату мадемуазель Станжерсон? В противном случае я буду вынужден сам переступить этот порог вместе с представителями правосудия.

Профессор ничего не ответил, он только посмотрел на следователя, на жандарма, на всех, кто сопровождал их – так смотрит жертва на своих палачей, – и молча ушел в комнату.

Оттуда тотчас же вышел г-н Робер Дарзак. Он был очень бледен и весь как-то осунулся, но когда этот несчастный увидел за спиной Фредерика Ларсана железнодорожного служащего, лицо его и вовсе исказилось, с застывшими от ужаса глазами он глухо застонал.

Мы все были потрясены трагическим выражением этого скорбного лица и не могли сдержать возгласа сострадания. Каждый из нас почувствовал: случилось что-то непоправимое, что окончательно погубило г-на Робера Дарзака. Один только Фредерик Ларсан сиял от восторга и был похож на гончего пса, который настиг наконец свою добычу.

Указывая г-ну Дарзаку на молодого служащего со светлой бородкой, г-н де Марке спросил:

– Вы узнаете этого человека?

– Да, я узнаю его, – сказал Робер Дарзак, напрасно пытаясь придать твердости своему голосу. – Это служащий со станции Эпине-сюр-Орж.

– Этот молодой человек утверждает, – продолжал г-н де Марке, – что видел, как вы выходили из поезда в Эпине…