Текст книги "Тайна желтой комнаты"

Автор книги: Гастон Леру

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

После того как я поклялся ему, что его дочери нет в спальне и что она не подвергается опасности, он, наконец, согласился смирить свое нетерпение и предоставил мне руководить всем происходящим. Я еще раз сказал папаше Жаку и г-ну Станжерсону, что они должны бежать ко мне на помощь лишь в том случае, если я позову их или выстрелю из револьвера, затем я поставил папашу Жака у окна, расположенного в конце правой галереи (окно это помечено на моем плане цифрой 2). Я выбрал этот пост для папаши Жака потому, что, как мне казалось, убийца, за которым я буду гнаться, выйдя из спальни, должен броситься по галерее к окну, которое он оставил открытым, а добежав до перекрестка двух галерей и увидев вдруг перед этим окном Ларсана, охраняющего сворачивающую галерею, кинется бежать дальше по правой галерее. Там он наткнется на папашу Жака, который не даст ему выпрыгнуть в парк через окно, находящееся в самом конце правой галереи. Именно таким образом должен был при подобных обстоятельствах действовать убийца, хорошо знающий обстановку (я лично в этом уже нисколько не сомневался). Под этим окном снаружи в самом деле имелось нечто вроде выступа. Тогда как все остальные окна галереи находились на такой высоте надо рвом, что практически невозможно было спрыгнуть с них, не сломав себе шею. К тому же все двери и окна были крепко-накрепко заперты, включая и дверь чулана с ненужным хламом, расположенного в конце правой галереи, в чем я сам убедился.

Итак, указав, как я уже сказал, пост папаше Жаку и удостоверившись, что он стоит в положенном месте, я поставил г-на Станжерсона у лестничной площадки, неподалеку от двери в прихожую его дочери. Все говорило за то, что когда я застигну убийцу врасплох, он попытается бежать из спальни через прихожую, а не через будуар, где находились женщины и дверь куда была, наверное, заперта самой мадемуазель Станжерсон, если, как я предполагал, она укрылась в будуаре, чтобы не встречаться с убийцей, который должен был прийти к ней. В любом случае он обязательно попадет в галерею, где у всех возможных выходов его будут ждать расставленные мной люди.

Выбравшись туда, он увидит слева от себя, совсем рядом, г-на Станжерсона; тогда он кинется вправо, в сторону сворачивающей галереи, тем более что это и был заранее намеченный им путь к отступлению. На пересечении двух галерей он сразу увидит, как я уже объяснял выше, с левой стороны, в конце сворачивающей галереи, Фредерика Ларсана и напротив, в конце правой галереи, – папашу Жака. Мы с г-ном Станжерсоном будем преследовать его сзади. На этот раз он попался. Ему от нас не уйти!.. План этот казался мне самым разумным, самым надежным и притом самым простым. Если бы мы имели возможность поставить кого-то из нас непосредственно за дверью будуара мадемуазель Станжерсон, сообщавшегося со спальней, возможно, кое-кому из тех, кто не привык размышлять, показалось бы, что гораздо проще взять приступом обе двери комнаты, где находился убийца, то есть дверь будуара и дверь из прихожей; в будуар мы могли проникнуть только через гостиную, дверь которой была заперта изнутри предусмотрительной мадемуазель Станжерсон. Так что этот план, который вполне соответствовал бы уровню интеллекта любого средней руки полицейского, практически был неосуществим. Но я, привыкший размышлять, я бы, пожалуй, сказал так: если бы даже у меня был свободный доступ в будуар, я все-таки предпочел бы тот план, который только что изложил, ибо любой другой план, предполагающий прямое нападение через двери спальни, разделил бы нас в момент борьбы с убийцей, в то время как мой план собирал всех воедино для атаки в том месте, которое я вычислил почти с математической точностью. Местом этим было пересечение двух галерей.

Расставив таким образом своих людей, я вышел из замка и бегом бросился к лестнице, снова приставил ее к стене и, зажав в руке револьвер, стал взбираться вверх.

Если кому-то вдруг вздумается посмеяться над столь тщательно продуманными мерами предосторожности, я позволю себе в таком случае напомнить о тайне Желтой комнаты и о тех неоспоримых доказательствах необычайной хитрости и коварства убийцы, в коих мы убедились. И еще: если кому-то покажутся излишне пространными все мои замечания и наблюдения, особенно в тот момент, когда следовало целиком сосредоточиться на быстроте передвижения, скором принятии необходимых решений и действии, я бы возразил следующее: мне хотелось как можно полнее и подробнее представить все детали плана нападения, задуманного и приведенного в исполнение столь же быстро, сколь медленно он разворачивается под моим пером. Я нарочно стремился к этой медлительности и предельной точности, дабы быть уверенным, что ничего не упущено, что достоверно переданы все условия и обстоятельства, сопутствовавшие странному явлению, которое впредь, до того как ему будет найдено естественное объяснение, должно, на мой взгляд, лучше всяких теорий профессора Станжерсона послужить доказательством распада материи, я бы даже сказал так:

„Мгновенного распада материи“».

Глава XVI, СТРАННОЕ ЯВЛЕНИЕ РАСПАДА МАТЕРИИ

Из записок Жозефа Рультабия (продолжение)

«И вот я снова у каменного подоконника, – продолжает Рультабий, – и снова голова моя возвышается над этим камнем; сейчас я загляну в спальню сквозь щель между шторами, которые так и остались незадернутыми, я сгораю от нетерпения: в каком положении застану я убийцу? Хорошо бы он сидел ко мне спиной! Хорошо бы он все еще находился за этим столом и писал… А вдруг… Вдруг его уже нет здесь!.. Но он не мог убежать!.. Разве я не завладел его лестницей? Пытаюсь взять себя в руки. Вытягиваю голову. Смотрю, он там, я снова вижу его чудовищных размеров спину, изуродованную отбрасываемой свечой тенью. Только он уже не пишет, и свеча стоит не на маленьком столике. Свеча стоит на паркете перед склонившимся над ней человеком. Странная поза, но это мне на руку. Я с облегчением перевожу дыхание. Поднимаюсь еще выше. Я уже на верхних ступеньках, левой рукой я хватаюсь за подоконник, в последний, решающий момент сердце мое готово выпрыгнуть из груди. И вот, наконец, револьвер у меня в зубах. Теперь и правая моя рука свободна, я берусь ею за подоконник. Один резкий рывок, затем подтягивание на руках, и я буду на окне… Только бы не упала лестница!.. Но, увы, это-то как раз и произошло… Мне пришлось оттолкнуться от лестницы, уперевшись в верхнюю перекладину чуть сильнее, чем следовало бы; едва нога моя успела оторваться от нее, как лестница покачнулась и, царапнув по стене, рухнула наземь… Но в этот момент я уже коснулся коленями подоконника… С быстротой, показавшейся мне неправдоподобной, я распрямляюсь во весь рост… Однако убийца оказался проворнее меня… Он услыхал, как лестница царапнула по стене, и я вдруг увидел, что чудовищная спина выпрямилась, человек этот встал и обернулся… Я увидел его… Да полно, мог ли я его разглядеть?.. Стоявшая на полу свеча в достаточной мере освещала только его ноги. Все, что было выше стола, казалось неясной тенью, тонуло во мраке… Я заметил косматую голову, заросшее бородой лицо, обезумевшие глаза… Бледный лик обрамляли широкие бакенбарды… Цвет их, насколько я мог различить в полутьме за одну секунду, был рыжий… так мне показалось… так я подумал… Лицо это было вовсе мне незнакомо. Таково было мое мимолетное впечатление от этого образа, увиденного мельком в полумраке, пронизанном колеблющимися бликами… Лицо было мне незнакомо, или, во всяком случае, я не узнавал его!

Однако пора было действовать!.. Стать ветром, стать бурей, стать молнией! Но увы… Увы!.. Я… Я спугнул его… Спугнул убийцу! Заметив меня на окне, он вскочил и бросился, как я и предполагал, к двери в прихожую, распахнул ее и кинулся прочь. Но я уже бежал следом за ним с револьвером в руке.

– Ко мне! – вопил я что было мочи.

Стрелой промчался я по комнате и тем не менее успел заметить на столе оставленное письмо. В прихожей я уже почти настиг убийцу, ибо на то, чтобы открыть дверь, у него ушла по меньшей мере секунда. Я едва не коснулся его! Однако он успел захлопнуть у меня под носом дверь, которая вела из прихожей в галерею… Но и у меня словно крылья выросли, я очутился в галерее в трех метрах от него… Мы с г-ном Станжерсоном бежали за ним на одинаковом расстоянии. Человек этот, опять-таки, как я и думал, свернул направо, то есть выбрал заранее подготовленный для бегства путь…

– Ко мне, Жак! Ко мне, Ларсан! – кричал я.

Теперь он уже не мог уйти от нас! Я издал радостный клич, неистовый, победный клич! Убийца добежал до пересечения двух галерей всего на две секунды раньше нас, и произошла намеченная мной встреча, та самая роковая встреча, которая неизбежно должна была произойти! Мы все столкнулись на этом перекрестке: г-н Станжерсон и я, прибежавшие из конца правой галереи, папаша Жак, явившийся с другого конца той же самой галереи, и Фредерик Ларсан, примчавшийся из сворачивающей галереи. Мы едва не упали, налетев друг на друга…

Но убийцы… не было!

Мы тупо озирались по сторонам, и в глазах у нас отражался ужас перед этим невероятным фактом: убийца исчез!

Где он? Где он? Где он?.. Всем своим существом мы вопрошали: „Где он?“

– Не может быть, чтобы он убежал! – вскричал я, охваченный гневом, превосходившим мой ужас.

– Я почти касался его! – воскликнул Фредерик Ларсан.

– Он же был здесь, я ощущал его дыхание на своем лице! – недоумевал папаша Жак.

– Мы едва не наткнулись на него! – твердили мы с г-ном Станжерсоном.

Где же он? Где же он? Где же он?..

Как безумные бегали мы по обеим галереям, осматривая окна и двери – все они были закрыты и наглухо заперты… А раз мы нашли их запертыми, значит, их никто не открывал… Да и потом, разве тот факт, что человек, преследуемый со всех сторон, мог открыть окно или дверь так, чтобы никто из нас не заметил этого, не был еще более загадочным, нежели исчезновение самого человека?

Где он? Где он?.. Он не мог уйти ни через дверь, ни через окно, вообще никак [9]9
  Когда тайне этой, благодаря Рультабию и его чудодейственной логике, нашлось вполне естественное объяснение, пришлось согласиться с тем, что убийца и в самом деле прошел не через дверь, не через окно, не по лестнице, однако правосудие никак не желало с этим мириться! (Примеч. автора.).


[Закрыть]. Не мог же он пройти сквозь нас!..

Признаюсь, в тот момент я был сражен, уничтожен. Ведь, в конце-то концов, в галерее было светло, и не было там ни люка, ни потайной двери в стенах, вообще никакого укрытия, где можно было бы спрятаться. Мы двигали кресла и приподнимали картины. Ничего! Ничего! Будь там китайская ваза, мы и в нее бы заглянули, но никакой вазы не было!»

Глава XVII, ЗАГАДОЧНАЯ ГАЛЕРЕЯ

«На пороге прихожей появилась мадемуазель Матильда Станжерсон, – продолжает свои записки Рультабий. – Мы находились почти у самой ее двери, когда произошло это невероятное событие. Бывают моменты, когда чувствуешь, как разум покидает тебя или, еще того хуже, мозг отказывается постичь увиденное. Пуля в голову, расколотый череп – вместилище убитой наповал логики, рассудок вдребезги… Все это, несомненно, было схоже с тем мало приятным ощущением, которое вдруг навалилось на меня, лишив умственного равновесия и угрожая концом моему мыслящему „я“ и вообще человеческой мысли!.. Моральное разрушение возведенного разумом здания, да к тому же еще вполне реальное уничтожение облеченного в плоть видения при том, что сохраняется полная ясность зрения, – какой страшный удар по черепу!

К счастью, мадемуазель Матильда Станжерсон появилась на пороге своей прихожей. Я увидел ее, и это спасло мою мысль от затянувшего ее первозданного хаоса… Я дышал одним с нею воздухом… вдыхал аромат ее „духов дамы в черном“… Такой дорогой для меня дамы в черном, дорогой дамы в черном, которую я никогда больше не увижу! Боже мой! Десять лет моей жизни, да что там – половину жизни я готов отдать за то, чтобы вновь увидеть даму в черном! Но увы! Мне осталось вдыхать иногда лишь духи, да и то… Да и то!.. Только духи, похожие на те, чей след сохранился в моей памяти с далеких юных лет [10]10
  Когда Жозеф Рультабий писал эти строки, ему было восемнадцать лет… а он говорил о далекой юности! Я полностью воспроизвел текст моего друга, но предупреждаю читателя, как, впрочем, делал это уже не раз, что эпизод с «духами дамы в черном» вовсе не обязательно связывать с тайной Желтой комнаты… Что поделаешь, я не виноват, если в документах, которые я привожу здесь, Рультабий предается порой воспоминаниям о далекой юности. (Примеч. автора.).


[Закрыть]… Это пронзительное воспоминание о твоих дорогих моему сердцу духах, дама в черном, и заставило меня шагнуть навстречу той, которая – вся в белом и сама такая бледная, такая бледная и такая прекрасная – стояла у входа в загадочную галерею! Ее великолепные золотые волосы были подняты вверх и не скрывали красной звезды на виске – след от раны, которая едва не погубила ее… В самом начале, когда я еще только пытался рассуждать здраво, а главное, хотел начать с нужного конца, я вообразил, будто в ночь тайны Желтой комнаты у мадемуазель Станжерсон была прическа на прямой пробор… Но разве мог я рассуждать иначе, без этой прически на прямой пробор, закрывавшей виски, до того, как побывал в Желтой комнате?

А теперь, после всего случившегося в загадочной галерее, я и вовсе перестал рассуждать, стою тут, совершенно отупев, и созерцаю явившуюся нам мадемуазель Станжерсон, такую бледную и такую прекрасную мадемуазель Станжерсон. На ней сказочно белый пеньюар. Видение, да и только, нежный призрак. Отец обнимает ее, крепко целует, словно обретая вновь – причем уже не в первый раз, ибо и на этот раз она могла быть потеряна для него навсегда! Он не решается расспрашивать ее… Увлекает ее в спальню, куда мы следуем за ними, ибо надо же, в конце концов, знать!.. Дверь в будуар открыта… Испуганные лица двух сиделок склонились в ожидании… Мадемуазель Станжерсон спрашивает, что означает весь этот шум.

– Все очень просто, – объясняет она.

Совсем просто! Совсем просто! Ей, видите ли, пришла мысль не ложиться этой ночью в спальне, а провести ночь в одной комнате с сиделками, то есть в будуаре… Вот она и заперла за ними тремя дверь в будуар… После той страшной ночи на нее вдруг нападает временами страх, боязнь чего-то, и это вполне понятно… Но поди пойми, почему именно в эту ночь, когда он должен был прийти, она по счастливой случайностизаперлась со своими сиделками? Поди пойми, почему она отклоняет предложение г-на Станжерсона спать в гостиной у дочери, раз его дочери страшно! Поди пойми, почему письмо, которое только что лежало на столе в спальне, куда-то вдруг исчезло!.. Тот, кто поймет это, наверняка скажет: мадемуазель Станжерсон знала, что убийца должен вернуться… Она не могла помешать ему прийти… Она никого не предупредила об этом, потому что убийца должен оставаться неизвестным… Его не должен знать отец, его никто не должен знать… никто, кроме Робера Дарзака. Ибо теперь г-н Дарзак, должно быть, знает его… А может, знал еще раньше? Вспомним фразу, произнесенную им в саду Елисейского дворца: „Так неужели для того, чтобы получить вас, мне придется совершить преступление?“ Ради чего преступление? Чтобы устранить препятствие, то есть убийцу? Вспомним и другую фразу г-на Дарзака, которую он произнес в ответ на мой вопрос: „Надеюсь, вы не против того, чтобы я нашел убийцу?“ – „Ах, я готов убить его собственными руками!“ А я ему еще возразил: „Вы не ответили на мой вопрос!“ Что было чистейшей правдой. И в самом деле, в самом деле, г-н Дарзак настолько хорошо знает убийцу, что боится, как бы я не отыскал его, и в то же время готов убить его. Он оказал мне помощь в расследовании только по двум причинам: прежде всего потому, что я вынудил его это сделать, и еще потому, что надеется таким путем спасти ее…

Я следую за ней в спальню… в ее спальню… Я гляжу на нее… и еще гляжу на то место, где только что лежало письмо… Мадемуазель Станжерсон наверняка взяла это письмо. Письмо, несомненно, предназначалось ей… Несомненно… Ах, как она дрожит, бедняжка… Она дрожит, слушая фантастический рассказ отца о том, как убийца сидел в ее спальне и как мы преследовали его… Но совершенно очевидно… совершенно очевидно одно: она успокаивается лишь после того, как узнает, что убийца с помощью неведомых волшебных чар сумел ускользнуть от нас.

Затем наступает молчание… И какое молчание!.. Ее отец, Ларсан, папаша Жак и я – все мы собрались там и молча смотрели на нее… Какие мысли парили вокруг нее в этой безмолвной тишине?.. После всего, что случилось в тот вечер, после таинственного проникновения убийцы в ее собственную спальню и после его не менее таинственного исчезновения в загадочной галерее, мысли каждого из нас, начиная с тех, что бродили в голове у папаши Жака, и кончая теми, что зарождались в голове у г-на Станжерсона, – все эти мысли можно было бы, пожалуй, выразить словами, с которыми следовало обратиться к ней: „О ты, которой ведома тайна, поведай нам ее, и тогда, быть может, мы сумеем спасти тебя!“ Ах, как бы я хотел спасти ее… от нее самой и от того, другого!.. Просто плакать хочется… Да, я чувствую, как слезы подступают к моим глазам от сознания собственного бессилия перед этим страшным бедствием, так ревностно скрываемым.

Она здесь, та, от которой пахнет „духами дамы в черном“… Наконец-то я вижу ее в той самой комнате, в ее спальне, где она не пожелала меня принять после первого покушения… в той комнате, где она отмалчивалась все это время да и теперь продолжает хранить молчание. С того самого рокового часа в Желтой комнате мы непрестанно кружим вокруг этой незримой, безмолвной женщины, чтобы узнать то, что знает она. Наше стремление, наша жажда узнать это должны причинять ей новые муки. И кто знает, быть может, проникновение в ее тайну послужит причиной иной драмы, еще более ужасной, чем та, которая разыгралась здесь? Кто поручится за то, что она не умрет от этого? Хотя она уже чуть было не умерла… А мы так ничего и не знаем… Вернее, есть такие, кто ничего не знает… Но я… Если я узнаю – кто, я буду знать все… Кто же это? Кто? Кто?.. А не зная – кто, я вынужден молчать из сострадания к ней, ибо она-то, несомненно, знает, каким образом ему удалось бежать из Желтой комнаты, знает и все-таки молчит. Так имею ли я право что-либо говорить? Когда я буду знать – кто, я поговорю с ним, только с ним!

Теперь она на нас глядит, глядит откуда-то издалека… словно нас и нет здесь, в ее спальне… Но вот, наконец, г-н Станжерсон нарушает молчание. Г-н Станжерсон заявляет, что отныне он уже не покинет свою дочь. И напрасно та пытается противостоять его воле, г-н Станжерсон непоколебим. Этой же ночью он останется здесь, переселится в апартаменты дочери. Затем, охваченный тревогой за ее здоровье, он упрекает ее – зачем она поднялась… А дальше сбивается вдруг на детский лепет… улыбается ей и уже не помнит, что говорит, что делает… Знаменитый профессор теряет голову… Он повторяет несвязные слова, которые свидетельствуют о полном смятении его чувств и мыслей… Впрочем, все мы испытываем то же самое. И тут мадемуазель Станжерсон произносит совсем простые слова:

– Отец! Отец!

Но в голосе ее звучит такое страдание, что тот разражается рыданиями. Папаша Жак начинает сморкаться, даже сам Фредерик Ларсан и тот вынужден отвернуться, чтобы скрыть волнение. Я тоже больше не могу… и уже ни о чем не думаю, ничего не чувствую, превратился в какое-то одноклеточное существо. Сам себе противен.

С момента покушения в Желтой комнате Фредерик Ларсан, так же как и я, впервые встретился с мадемуазель Станжерсон. Так же как и я, он настоятельно просил разрешения расспросить несчастную, но и его, как и меня, тоже не приняли. Ему, как и мне, все время отвечали одно и то же: мадемуазель Станжерсон слишком слаба и не может принять нас, допросы судебного следователя и без того утомили ее и так далее… Тут явно чувствовалось нежелание помочь нам в расследовании, причем меня это нисколько не удивляло, тогда как Фредерик Ларсан каждый раз поражался. Правда, у нас с Фредериком Ларсаном были совершенно разные концепции относительно преступления…

Они плачут… А я ловлю себя на том, что мысленно твержу: „Спасти ее!.. Спасти во что бы то ни стало вопреки ей самой! Спасти и не скомпрометировать ее! Спасти, но так, чтобы он не заговорил! Кто он? ОН, убийца… Поймать его и заставить молчать!..“ Однако слова г-на Дарзака не оставляют сомнения: чтобы заставить его молчать, придется, видно, убить его! Да, таков логический вывод, который следует сделать на основании слов, вырвавшихся у г-на Дарзака. Но имею ли я право убивать человека, покушавшегося на мадемуазель Станжерсон? Нет! Ну а если все-таки представится случай? Надо попробовать, хотя бы для того, чтобы убедиться: это и в самом деле живой человек! Хотя бы для того, чтобы увидеть его мертвым, раз нельзя схватить его живым!

Ах, как заставить понять эту объятую ужасом и сраженную горем отца женщину, которая даже не глядит на нас, что я готов на все, только бы спасти ее… Да… да… я снова попытаюсь рассуждать здраво и попробую на этот раз начать с нужного конца, я совершу чудеса…

Я подхожу к ней… я хочу попросить ее, хочу умолить довериться мне… Как мне хотелось бы намекнуть ей несколькими словами, понятными только нам с ней, что я знаю, каким образом убийца вышел из Желтой комнаты, что я угадал половину ее секрета и что я жалею ее от всего сердца… Но она уже просит нас оставить ее одну, ее безмолвный жест выражает беспредельную усталость, ей надо немедленно отдохнуть… Г-н Станжерсон предлагает нам разойтись по комнатам, благодарит нас – словом, выпроваживает… Мы с Фредериком Ларсаном откланиваемся и выходим в галерею, папаша Жак следует за нами. Я слышу, как Фредерик Ларсан шепчет:

– Странно! Странно!..

Жестом он приглашает меня к себе в комнату. На пороге он оборачивается к папаше Жаку и спрашивает:

– Вы-то его видели?

– Кого?

– Убийцу.

– Еще бы не видел!.. У него была густая рыжая борода, рыжие волосы…

– Таким он и мне представился, – заметил я.

– И мне тоже, – сказал Фредерик Ларсан.

И вот мы остались одни в комнате – великий Фред и я, – чтобы поговорить о случившемся. Мы говорим уже целый час, обсуждая это дело и так и эдак. Судя по вопросам, которые он задает мне, и по его объяснениям, ясно, что Фред, вопреки тому, что видел собственными глазами, что видел я сам и все мы видели, убежден: убийца скрылся, воспользовавшись неким известным ему потайным ходом.

– Ибо он знает замок, – говорит Фред, – хорошо знает…

– Роста он довольно высокого и неплохо сложен…

– Рост у него какой надо, – шепчет Фред.

– Понимаю, – говорю я. – Только как вы объясните эту рыжую бороду и рыжие волосы?

– Слишком много бороды и слишком много волос… Накладные, конечно, – роняет Фредерик Ларсан.

– Не торопитесь… Вы по-прежнему думаете о Робере Дарзаке… Неужели вы никогда не сможете отрешиться от этой мысли?.. Что касается меня, то я совершенно уверен в его невиновности…

– Тем лучше! От души этого желаю… Однако все против него… Вы заметили следы на ковре?.. Хотите взглянуть…

– Я видел. Это „элегантные“ следы, те же, что на берегу пруда.

– Это следы Робера Дарзака – неужели вы станете отрицать?

– Тут легко ошибиться…

– А вы заметили, что следы эти не возвращаются? Когда человек этот вышел из комнаты, преследуемый нами, ноги его не оставили следов…

– Возможно, он не один час провел в этой комнате. Грязь на его ботинках высохла, к тому же он бежал, едва касаясь пола кончиками ботинок… Видно было, как он бежит… видно, но не слышно… – И тут я внезапно остановился, прервав этот бессмысленный, лишенный всякой логики разговор, вовсе не достойный нас, и сделал Ларсану знак, чтобы он прислушался. – Там, внизу… кто-то закрывает дверь…

Я встаю, Ларсан следует моему примеру. Мы спускаемся на первый этаж, выходим из замка. Я веду Ларсана к маленькой комнатке, выступ которой образует террасу под окном сворачивающей галереи. Пальцем указываю на дверь, теперь уже закрытую, которая только что была открыта и из-под которой сейчас струится свет.

– Лесник! – говорит Фред.

– Пошли! – едва слышно шепчу я.

И, полный решимости (да знал ли я сам, какой, собственно, решимости? Решимости поверить в то, что виновным является лесник? Разве стал бы я утверждать такое?), я подхожу к двери и громко стучу.

Некоторые, конечно, подумают, что мы поздновато спохватились, только теперь вернувшись к двери лесника, и что первейшей нашей задачей после того, как мы обнаружили исчезновение убийцы в галерее, должны были бы стать его поиски где-то в другом месте; нам следовало бы все обыскать вокруг замка, в парке… Словом, везде.

Если бы нас упрекнули в том, что мы этого не сделали, нам оставалось бы сказать в ответ следующее: убийца исчез в галерее таким образом, что мы подумали, будто его и в самом деле нигде больше нет и быть не может! Он ускользнул от нас в тот момент, когда мы уже почти держали его, когда мы, можно сказать, касались его… Поэтому никому из нас и в голову не пришло, что можно отыскать его где-то еще – в тайниках ночи или парка. Мы и представить себе такого не могли. Ведь я же говорил вам, каким ударом было для меня это исчезновение, – голова кругом пошла!

…Как только я постучал, дверь тут же отворилась; лесник спокойно спросил нас, в чем дело. Он был в рубашке и собирался, по его словам, ложиться в постель. Правда, постель была еще не разобрана.

Мы вошли.

– Так, так, – удивился я. – Значит, вы еще не ложились?

– Нет! – ответил он довольно сурово. – Я ходил с обходом в парк, был в лесу… Только что вернулся… А теперь мне хочется спать… Доброй ночи!..

– Послушайте, – сказал я. – Тут у вашего окна стояла лестница…

– Лестница? Я не видел никакой лестницы… Доброй ночи!

И он нас попросту выставил за дверь. Я не спускал глаз с Ларсана. Но он был непроницаем.

– Ну и что? – не выдержал я.

– А что? – переспросил он.

– Вы не поколебались в своей убежденности?

Настроение у него было прескверное. Когда мы возвращались в замок, я слышал, как он проворчал:

– Это будет странно, даже более чем странно. Неужели я и в самом деле мог так ошибиться?..

Однако мне показалось, что эту фразу он произнес скорее для меня, чем для себя самого. И еще добавил:

– Во всяком случае, скоро мы все узнаем… Сегодня утром все прояснится».