Текст книги "Тьма надвигается"

Автор книги: Гарри Норман Тертлдав

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

– Где ты ее нашел? – спросил Дзирнаву у разведчика, который привел пленницу в лагерь. – Шпионила за нами, как могу догадаться!

– Ваше благородие, она пыталась забраться на хутор впереди… – Солдат махнул рукой. – Мне кажется, она пыталась забрать остатки своего барахла, прежде чем сбежать.

Альгарвейка ткнула в сторону Дзирнаву пальцем.

– Где вы его откопали? – спросила она солдата, который захватил ее в плен. По-елгавански она изъяснялась бегло, хотя и с акцентом. – Я бы сказала, в болоте, но где вы нашли такое здоровенное болото, что оно не выплеснулось?

Подобно большинству елгаванцев, Дзирнаву отличался светлой кожей, отчего Талсу мог наблюдать, как от бычьей шеи ко лбу поднимается румянец.

– Она явная шпионка! – рявкнул полковник. – Явная! Ко мне в палатку ее! – В налитых кровью сизых буркалах вспыхнул недобрый огонек. – Я займусь допросом лично.

Для себя Талсу мог перевести эту фразу только одним способом и даже пожалел несчастную альгарвейку, невзирая на то, что сам не прочь был бы позабавиться с ней. Дзирнаву на своем «допросе» разве что задавит ее насмерть – и все равно ничего нового не узнает.

Через некоторое время из командирской палатки вышел разведчик, который привел пленницу в лагерь. На лице его странным образом смешались похоть и омерзение.

– Он заставил меня прикрывать его, покуда привязывает ее к кровати, – сообщил он и добавил: – Уложив на живот.

Талсу грустно покачал головой. Его товарищи – тоже.

– Зря только бабу мучить, – озвучил он общее мнение. – Особенно такую красотку. Если полковнику только этого и надо, мог бы мальчишкой обойтись.

– Все веселье – офицерам, – заключил другой солдат, – да не всякое, а то, что им по вкусу.

Поскольку поспорить с этим Талсу не мог, он двинулся к передовой. Солдат не успел отойти от лагеря далеко, когда пленница завизжала – судя по тону, не от боли, а от возмущения. Так или иначе, а Талсу это не касалось. Он зашагал дальше.

Когда он вернулся к ужину, оказалось, что за все прошедшее время никто не заходил в командирскую палатку и не выходил оттуда.

– Ты бы слышал, какими словами он меня крыл, когда я час назад только поинтересовался, не нужно ли ему чего, – сообщил Варту.

– Эта рыженькая еще визжит? – полюбопытствовал Талсу.

Денщик покачал головой. Талсу вздохнул. Быть может, женщина поняла, что от криков толку не будет. А может, была уже не в состоянии кричать. Судя по тому, что солдат знал о своем командире, последнее было вероятней.

Талсу отстоял очередь к котлу. Если Дзирнаву решил пропустить ужин ради иных удовольствий, ему это будет только полезно. Из палатки не доносилось ни звука. В конце концов солдат завернулся в одеяло и заснул.

Когда Талсу проснулся следующим утром, в палатке царила все та же мертвая тишина. Когда Варту осторожно поинтересовался, чем господин граф изволит позавтракать, никто не отозвался. С еще большей опаской денщик просунул голову в палатку и тут же отпрянул, зажимая рот руками. Он выдавил единственное слово:

– Кровь!

Талсу метнулся к палатке. Все, кто слышал вскрик Варту, – тоже. Полковник и граф Дзирнаву, голый и уродливый, лежал, наполовину скатившись с кровати. Горло его было перерезано от уха до уха. Кровь пропитывала простыни и землю. Альгарвейки не было и духу; даже следов ее пребывания в палатке не осталось, если не считать обрезков веревки, привязанных к ножкам кровати.

– Убийца! – вскричал Варту. – Это была наемная убийца!

Никто не оспорил его мнения – вслух, – но выражения на лицах солдат были весьма красноречивы. Талсу про себя предположил, что Дзирнаву заснул, притомившись с натуги, пленница освободила одну руку и нашла в палатке оружие, которым и воспользовалась. Вот как ей удалось после этого скрыться, солдат не мог понять. Возможно, проскользнула мимо часовых. А может, в обмен на молчание предложила одному из них то, что Дзирнаву взял силой. Так или иначе, женщина исчезла.

Последнее слово осталось за Смилшу, но высказался он немного погодя, когда они с Талсу уже шагали к передовой:

– Силы горние, да альгарвейцы ни в жизнь не стали бы убивать Дзирнаву. Они ему вечной жизни желать должны были. А теперь нам, может, поставят полковым командиром кого-то поумнее.

Талсу поразмыслил над этим и торжественно кивнул.

Под стоптанными кожаными башмаками Гаривальда хлюпала грязь. Осенние дожди превращали просторы южного Ункерланта в сплошное болото. Весной, когда таял насыпавшийся за зиму снег, бывало еще хуже – хотя крестьянин относился к этому иначе. Погода год от года ничего нового не показывала. Для Гаривальда ливень был частью обычной жизни.

В общем и целом Гариваль был доволен прошедшим годом. Инспекторы конунга Свеммеля пришли и ушли, а печатники вслед за ними не появились. Зоссенцам удалось убрать урожай до начала дождей. Всем надоевший староста Ваддо, застилая крышу свежей соломой, упал и сломал ногу, так что до сих пор ковылял на костылях. Нет, положительно удачный выдался год!

Свиньи тоже были довольны – по крайней мере, погодой, потому что вся деревня превратилась в большую грязную лужу. Еще они были довольны Гаривальдом, когда тот вытряхнул перед ними полную корзину ботвы. Правда, каждая свинья отчего-то считала, что соседке попались самые сладкие листья, отчего над деревней разносились хрюканье и возмущенный визг.

Для кур Гаривальд прихватил зерна. Курам дождь не нравился. Отряхивая мокрые перья, они пытались забиться то в один дом, то в другой. Несколько цыплят носились с квохтаньем по дому самого Гаривальда. Если они будут слишком путаться под ногами у Анноры, та отомстит им, отправив на свидание с колодой и тесаком.

Когда начнутся зимние бураны, всю скотину загонят в дома – иначе животные замерзнут до смерти. Тепло их тел поможет согреться самим крестьянам. А к вони через какое-то время привыкаешь. Гаривальд хмыкнул про себя. Если бы те высокомерные инспекторы заявились зимой, то, заглянув в первый же дом, сделали бы вдох, да и умчались к себе в Котбус, хвосты поджав.

Когда Гаривальд вернулся домой, его сын возился в грязи у крыльца.

– А мама знает, чем ты тут занят? – грозно поинтересовался крестьянин.

Сиривальд кивнул.

– Она меня выгнала. Говорит, ей надоело, что я все время курей гоняю.

– Да ну? – Гаривальд весело хмыкнул. – Верится. Ты и нас с мамой еще как гоняешь.

Сиривальд ухмыльнулся, по ошибке посчитав отцовские слова за похвалу.

Закатив глаза, Гаривальд нырнул в дом. Несмотря на то, что Сиривальд купался в грязи за дверью, куры продолжали квохтать, как заведенные. По полу ползала Лейба, изо всех силенок пытаясь поймать хоть одну за длинные хвостовые перья. Дочурка Гаривальда полагала, что это весьма занимательно; куры придерживались иного мнения.

– Клюнет, – предупредила дочку Аннора.

Будь Лейба на пару лет постарше, то, возможно, обратила бы внимание на слова матери, но сейчас она их просто не поняла. Строгий материнский тон мог бы возыметь действие, но не сейчас, когда все внимание девочки поглощала игра.

– Ма-ма! – счастливо пискнула она и ринулась на ближайшую курицу.

Куры бегали куда быстрей, чем ползала малышка, но детского несгибаемого упорства им явно недоставало. Гаривальд не успел подхватить дочку на руки, когда та исхитрилась поймать курицу за хвост. Квочка испустила возмущенный вопль и, разумеется, клюнула обидчицу. Лейба тут же разрыдалась.

– Ну видишь, как вышло?

Гаривальд взял ее на руки.

Лейба, понятное дело, ничего не видела. С ее точки зрения, она прекрасно проводила время, как вдруг одна из игрушек взяла и отчего-то сделала хозяйке больно. Гаривальд осмотрел ранку – по счастью, неглубокую.

– Жить будешь, – заключил он. – И не реви, как телушка клейменая!

В конце концов девочка успокоилась – не потому, что послушалась отца, а потому, что сидела у него на руках. Когда Гаривальд отпустил ее, Лейба немедля бросилась на ближайшего цыпленка, но тот – к счастью как для девочки, так и для себя, – вовремя бежал.

– Вот же упрямица! – ругнулся Гаривальд.

Аннора покосилась на него:

– И в кого бы?

Гаривальд хмыкнул. Сам он себя упрямым не считал – ну разве в том смысле, что любому, кто кормится работой в поле, нужно иметь крепкий характер.

– Что сегодня на ужин? – спросил он.

– Хлеб, – ответила жена. – Остатки вчерашнего хлебова вон в горшке: горох, капуста, свекла, солонины немного для вкуса.

– Мед на хлеб найдется?

Аннора кивнула, и Гаривальд хмыкнул снова – уже довольно.

– Тогда неплохо. Вчера похлебка была славная, так до сего дня вряд ли протухла. – Он присел на лавку у стены. – Налей-ка.

Аннора набивала рубленым мясом кишки на колбасу. Оставив работу, она подошла к бурлившему на огне чугунку и плеснула в миску полную поварешку похлебки. Миску вместе с ломтем черного хлеба и горшочком меда отнесла мужу и только потом вернулась к столу.

Отломив корку, Гаривальд окунул ее в мед и прожевал, потом отхлебнул пахучего варева и снова взялся за хлеб.

– В городе, – заметил он, – говорят, мелют особую муку, из чистой пшеницы, и хлеб пекут белый, а не как у нас – черный или серый. – Он недоуменно повел широкими плечами. – С чего только силы тратят – не пойму. Иные едали, так рассказывают – ничем нашего не лучше.

– Эти горожане ради своих затей родную мать продадут, – заявила Аннора, и Гаривальд кивнул. Крестьяне из захолустных деревень, составлявшие большую часть населения Ункерланта, издавна поглядывали косо на своих городских родичей.

– Хорошо, что хоть мы здесь живем по отеческим заветам, – продолжала Аннора. – К чему искать новых бед?

Гаривальд снова кивнул.

– Точно. Я не жалею, что окрест нет становых жил или что Ваддо не смог поставить у себя дома хрустальный шар. Ну что ему по хрусталику слушать? Одни только дурные вести да приказы из Котбуса.

– Словно между ними есть разница, – хмыкнула Аннора, и Гаривальд кивнул еще раз.

– Точно. Если кто-то, не забредая к нам, сможет командовать Ваддо, тот и дальше будет слушаться, как бы туго ни пришлось всей деревне, – заключил он. – Староста наш из тех олухов, что готовы тому, кто сверху сидит, задницу лизать, а того, кто ниже сидит, по башке огреть.

Он ожидал ответа, но Аннора промолчала, вглядываясь в узкую щель между захлопнутыми от дождя ставнями. Миг спустя она распахнула окно, чтобы присмотреться получше.

– Герпо-перечник явился! – воскликнула она с удивлением. – Что это на него нашло – в самую распутицу!

– У иных людей просто пятки чешутся, вот их и носит туда-сюда, – пробурчал Гаривальд. – В чем тут радость – никогда не понимал. Меня из родных мест золотом не выманишь.

Тем не менее он торопливо доел похлебку, покуда Аннора укладывала Лейбу в колыбель, накидывала плащ и нахлобучивала шапку. Из дома они выходили вместе, но тут Лейба заревела в голос, и Аннора с мученическим видом вернулась, чтобы ее укачать.

Навстречу коробейнику выбежало полдеревни. Что бы там ни говорил Гаривальд о том, что хрустальный шар в Зоссене не нужен и старинные обычаи лучше, а новостей и слухов, которые торговец пряностями разносил вместе с товаром, крестьянин ждал, и не он один.

Новости у Герпо были.

– Опять воюем, – заявил он.

– С кем теперь? – спросил кто-то. – С Фортвегом?

– Нет, с Фортвегом мы уже воевали, – ответил кто-то другой и с сомнением добавил: – Кажется.

– Пусть Герпо расскажет, – перебил Гаривальд. – Вот и узнаем.

– Спасибо, приятель, – поблагодарил коробейник. – Расскажу, а там и товар покажу. Воюем мы… – Он выдержал театральную паузу, – с чернокожими из Зувейзы!

– Чернорожими! – презрительно фыркнула какая-то бабка. – Поберег бы вранье для всяких, которые тут уши развесили. В другой раз ты нам еще расскажешь, что мы с синемордыми какими-нибудь воюем вон там, а то и с зелеными вон в другом краю! – Презрительно хохотнув, она ткнула пальцем сначала на восход, а потом на закат.

– Нет, Уоте, – перебил ее седой старик, – живут такие на свете, чернокожие-то. В Шестилетнюю войну со мной в одной роте их двое служили. Смелые ребята были, но хочешь верь, а хочешь – нет, но их пришлось учить, как мундир носить. У них в родных краях такая жара стоит, что все голые ходят. Даже бабы. – Он ухмыльнулся, будто вспомнив что-то приятное, но позабытое давным-давно.

Под взглядом Уоте молоко бы скисло.

– Придержи язык, Аген! Вот же гадость! – взвизгнула она.

Гаривальд не сказал бы точно, что больше возмутило старуху – что у Агена хватило смелости указать ей на ошибку или что где-то люди – женщины в особенности – щеголяют в чем мать родила. «Наверное, все разом», – подумал он.

– Про голых не скажу, но что воюем – это чистая правда, – вмешался Герпо. – Думаю, мы им быстро надерем задницы, как фортвежцам. – Он покосился на старуху: – Ты мне еще скажешь, что и фортвежцев на свете нет?

Уоте глянула на него так, будто мечтала, чтобы на свете не стало одного коробейника. Но вместо ответа принялась осыпать бранью Агена – в конце концов, тот опозорил ее перед всей деревней. Старик только пригнулся, ухмыляясь из-под широких полей шляпы. Начхать ему было на бабкину ругань.

– А кроме новостей, – продолжал коробейник, – я принес корицу, я принес гвоздику, я принес имбирь, я принес сушеный перец, от которого язык горит, и все это дешевле, чем можно представить!

Острый перец Гаривальду приходилось пробовать прежде, и вкус ему не понравился. Он купил несколько палочек корицы и пакетик молотого имбиря и поковылял по лужам домой. Торговля у Герпо шла бойко.

– Зимой пироги вкуснее будут, – заметила Аннора, когда Гаривальд показал ей покупки. Лейба уже успокоилась и снова принялась гонять кур. – Так что за новости? Я все пыталась убаюкать девчонку и не услышала.

– Ничего особенного. – Гаривальд в очередной раз пожал плечами. – Опять воюем, вот и все.

Иштван брел по пляжу острова Обуда. С костей дохлого куусаманского дракона падальщики уже содрали все мясо. Череп взирал на солдата пустыми глазницами. Иштван оскалил зубы в жестокой ухмылке; дьёндьёшский воитель мог испытывать страх, но показывать его не полагалось.

Дракон успел потерять большую часть зубов. Некоторые болтались на шеях товарищей Иштвана как сувениры в память об отбитой атаке куусаман. Большинство же солдат продали свою добычу туземцам. Островитяне, не знавшие искусства полета, имели несколько преувеличенное представление о том, каких могучих чар требует приручение дракона, и считали клыки ящеров могучими талисманами.

Иштван, хохотнув, пустил по волнам плоскую гальку. Всякий, кому приходилось выгребать за драконами навоз, знал, что в самих драконах магии нет. Иштвану приходилось. Он знал. А обуданцы в своем невежестве – нет.

Ему пришло в голову повыбить булыжником пару уцелевших клыков для себя. Но, поразмыслив, солдат пожал плечами и двинулся дальше. Деньги на Обуде значили мало – на них нечего было купить. А туземки, как он слышал, на драконьи клыки не покупались: на талисманы падки были только местные мужчины.

Волна взобралась по песку чуть дальше своих товарок. Иштвану пришлось отступить, чтобы она не замочила ботинок. И все равно волна была невысока. Далеко в море покачивались рыбачьи лодочки обуданцев. Пестрые лепестки парусов были видны издалека. Иштвана всегда завораживало зрелище парусных корабликов. Выросший в горной долине, он никогда не подозревал, что такое возможно.

Сейчас Ботнический океан был спокоен, но как страшны могут быть его волны, Иштван прежде не мог представить. В бурю они бросались на берег, точно дикие звери, и отступали неохотно, будто стремясь затащить остров под воду вместе с собою. Казалось, что у волн отрастали клыки, белые клыки пены, глодавшие берег.

Солдат покачал головой – нахватался, верно, от туземцев дури. В их наречии было несчетное число слов, обозначавших разные виды волн, в то время как дьёндьёшский, подобно любому человеческому языку, обходился одним. Вот снег, подумал Иштван, это да. Виды снега стоит определить точно. Но на Обуде снег видывали редко.

Взгляд Иштвана привлекла черная ракушка, покрытая алыми и желтыми разводами. Солдат нагнулся. На берегах острова можно было найти раковины самых разных видов, но такие солдату еще не попадались. В его родной долине улитки все были одинаковые – бурые. Хорошего о них можно было сказать немного: жареные с чесноком и грибами, они были очень вкусны.

Спускаться по склону горы Соронг на пляж было легко и приятно. Подниматься в бараки оказалось труднее, хотя подъем не был слишком крут. Но, возвращаясь с пляжа в лагерь, Иштван тем самым преображался из праздного гуляки в солдата – трансформация, без которой он мог бы прожить.

И тут сержант Йокаи обрушился на него, как горная лавина.

– Как приятно, что вы к нам вернулись, ваше рассиятельное великолепие! – прорычал ветеран. – А теперь можешь пойти и застелить свою койку по уставу, а не как мама учила – если тебя мама учила, а не коза на выгоне!

Иштвану с трудом, лишь огромным усилием воли удалось сохранить спокойствие на лице. Дьёндьёшцы не держали коз, полагая их животными нечистыми как из-за похоти, так и из-за прожорливости и неприхотливости. Если бы Йокаи оскорбил солдата подобным образом в штатской жизни, то завязал бы этим драку, если не вражду между их кланами. Но сержант был командиром Иштвана и тем самым замещал солдату старейшин клана. Приходилось терпеть.

– Мне очень жаль, сержант, – отозвался он голосом столь же невыразительным, как его лицо. – Я думал, что, прежде чем отправиться утром в увольнение, оставил все в полном порядке.

Йокаи закатил глаза.

– На твоем «извини» телегу не вывезешь. И на «думал» – тоже не вывезешь, особенно когда думать не очень получается. А у тебя получается скверно. Неделя нарядов на уборку дракошни поможет тебе держать в скудном твоем умишке, чем положено заниматься солдату! А если нет, я тебе подыщу по-настоящему интересную работенку…

– Сержант! – взмолился Иштван.

Йокаи и раньше его поругивал, но так – никогда. Должно быть, мелькнуло в голове у Иштвана, что-то сержанта тревожит. И Йокаи решил сорвать злость на рядовом. Ему можно, у него нашивки.

– Ты меня слышал? – рявкнул сержант. – Неделя! И благодари звезды, что не больше. Горный бабуин, и тот справился бы лучше тебя.

Дальнейший спор только усугубил бы беды Иштвана, так что солдат только вздохнул и двинулся в барак – исправлять свою оплошность. Товарищи старались на него не коситься. Это было понятно. Любой, кто осмелился бы проявить сочувствие, оказался б следующим в расстрельном списке сержанта.

Как и ожидал Иштван, на то, чтобы расправить едва заметную складку на одеяле, ушло не больше секунды. Если бы Йокаи пребывал в пристойном расположении духа, то и не заметил бы промашки. Может, его геморрой беспокоил. Не может не быть впечатляющего геморроя у такой большой за…

Иштван вздохнул. Про себя он мог сколько угодно называть сержанта Йокаи старым козлом, но это ничего не меняло. Йокаи был сержантом. А Иштван – нет.

Йокаи осмотрел койку, потом неохотно кивнул.

– А теперь отправляйся к Турулу. И если он к концу недели будет тобою недоволен, пожалеешь, что ты вообще на свет родился. – Иштван уже начинал об этом жалеть. А Йокаи еще добавил: – И я за тобой сам пригляжу – не думай мне отвертеться. Все понял, рядовой?

– Так точно, сержант! – ответил Иштван единственное, что ему оставалось.

Йокаи ушел. Иштван понадеялся, что тот найдет, на ком еще отыграться. Во-первых, вместе и помирать легче. А кроме того, тогда работу можно будет поделить на двоих.

Турул при виде уныло ковыляющего к нему Иштвана раскудахтался, точно квочка.

– Я все ждал, что Йокаи мне пришлет в подмогу кого-нибудь с опытом, – заметил старый драконер. – С чего он опять тебя решил выбрать?

– Под руку попался, – уныло ответил Иштван.

– Тоже дело, тоже дело, – заквохтал драконер. – Теперь ты у меня под рукой. Мир не рухнет, хотя повоняет изрядно. Однако, если поработать тут немного, запаха уже не замечаешь.

– Ты, может, и не замечаешь, – буркнул Иштван, на что драконер лишь рассмеялся.

Солдат не был уверен, что старик шутит; прожив столько времени среди киновари и серы, в драконьем огне и драконьем навозе, как мог Турул вообще сохранить нюх?

Собственный нюх солдата работал в данный момент, на его вкус, даже слишком хорошо. Они с Турулом стояли по ветру от дракошни. Сернистый запах драконьей пищи и испражнений мешался с сильной мускусной вонью, свойственной огромным ящерам.

Два дракона, оба – крупные самцы, начали шипеть друг на друга, быстро переходя на визг. Вздыбившись, они расправляли крылья, пытаясь размерами произвести впечатление на противника. Цепи, которыми ящеры были прикованы к железным столбам, звенели и лязгали.

Вслед за первыми двумя голос начали подавать и остальные твари.

– Вырваться они не могут? – спросил Иштван, перекрикивая нарастающий гомон. – Что, если огнем пыхать начнут?

Он понимал, что голос его звучит испуганно, но ничего не мог с собой поделать. Судя по всему, что он видел, драконов следовало бояться.

– Уж надеюсь, что нет! – возмущенно воскликнул Турул.

Подхватив окованное железом стрекало, вроде того, каким пользовались драколетчики, но на длинной рукоятке, он шагнул к ближайшему самцу. Дракон обернул к смотрителю уродливую башку и с высоты своей чешуйчатой шеи воззрился на человечка холодными желтыми глазами. Тварь могла обратить драконера в золу вместе с защитным костюмом.

Но ничего подобного она не сделала. Турул заорал – без слов, но в его пронзительном вопле слышались отголоски драконьего визга. Ящер зашипел, хлопая крыльями. Иштван изумился мимоходом, как порывы ветра не сбивают Турула с ног.

Старик издал еще один вопль, огрев дракона по чешуйчатой морде стрекалом. И, как огромный волкодав подчиняется избалованной комнатной собачке, которая напугала его в щенячестве, так и дракон, от рождения обученный повиноваться крошечным людишкам, унялся.

Иштван был восхищен дерзостью Турула, но не испытывал никакого желания следовать его примеру. Пробравшись между загонами, драконер огрел стрекалом и второго вздорного ящера. Тот пустил сквозь зубы тонкую струйку дыма. Турул ударил его снова, еще сильней.

– Ишь, чего удумал! – заорал он. – Чтоб сейчас же забыл об этом! Плеваться будешь, когда твой седок прикажет, и не раньше! Ты меня понял?!

Хрясь!

Дракон, судя по всему, понял. Тварь съежилась, будто щенок, напустивший лужу в доме. Иштван смотрел на драконера, как завороженный. Турул издал еще несколько неразборчивых воплей, и, только уверившись, что ящер признал его верховенство, побрел назад к Иштвану.

– Не думал, что у них хватает ума вот так слушаться, – заметил солдат. – Они у тебя будто шелковые.

– Ума тут большого не надо, – ответил Турул. – Да и нету у драконов умишка-то. Не было и не будет. Ученыеони – вот это да. У них и на это едва соображения хватает. А то на них вовсе летать нельзя было б. Пришлось бы на них охоту объявить да извести под корень, как любого хищного зверя. И провались я пропадом, если мне не кажется порой, что так оно бы лучше было.

– Но ты же один из укротителей, – воскликнул Иштван. – Ты что, хочешь без работы остаться?

– Порой мечтаю, – ответил Турул, вновь поразив Иштвана. – Столько труда уходит, чтобы вышколить дракона, а что получаешь взамен? Пламя, визг да навоз, вот что. А если их школить спустя рукава – сожрут попросту, твари клятые. Ну да, я в своем деле мастер, не поспорю. Но если так разобраться, парень – ну и что? Даже с конем, а кони вообще-то не блещут умом, подружиться можно. А с драконом? Никогда. Дракон знает кормушку, дракон знает стрекало, а больше ничего и знать не желает. И то забывает порой, вот как.

– А если б ты не был драконером, чем бы занимался? – спросил Иштван.

Турул уставился на него:

– Давненько уж я об этом не думал. Теперь уже и не знаю, правду сказать. Наверное, стал бы горшечником там, или плотником, или еще кем. Жил бы в каком-нибудь городишке с толстой женой, такой же старой, как я сам, и детьми, а может – да уж скорей всего, – внуков бы нянчил. У меня-то щенков вроде нет, разве только от подстилок лагерных за столько лет прижил, и сам не знаю.

Снова Иштван получил ответ более подробный, чем хотел бы. Турул был разговорчив, а собеседники у него появлялись нечасто.

– А лучше было бы тебе, чем сейчас, или хуже? – задал Иштван еще один вопрос.

– Да сгореть мне на этом самом месте, коли я знаю! – воскликнул старый драконер. – Одно могу сказать: все было бы по-другому. – Он подозрительно прищурился, отчего паутина морщинок вокруг глаз смялась. – Нет, не только. Еще я могу тебе сказать, что в загонах горы и горы драконьего навоза и сам он никуда не улетит. Так что надевай кожанки – и за дело.

– Так точно! – отчеканил Иштван. – Я только ждал, пока ты тут закончишь.

Это было достаточно близко к истине, чтобы Турул не смог придраться. Подавив вздох, Иштван принялся за работу.

Хадджадж стоял на площади перед царским дворцом в Бише, глядя, как ковыляют мимо колонны ункерлантских пленников. Те все еще были одеты в сланцево-серые мундиры. Ункерлантцы, кажется, до сих пор не отошли от изумления, что это зувейзины взяли их в плен, а не наоборот. Окрики нагих темнокожих солдат действовали на них так же деморализующе, как насмешки нагих темнокожих горожан.

Вслед за пленниками двигались стройные колонны зувейзинских солдат. Жители столицы приветствовали их слитным торжественным кличем, к которому Хадджадж с радостью присоединил свой голос. Голос толпы подхватил его и унес, словно волны прибоя на берегах мыса Хад-Фанз, самой северной точке всего Дерлавая.

– Какие они страшные, эти ункерлантцы, – заметила какая-то женщина, обернувшись к нему. – Они носят тряпки потому, что такие уродливые – чтобы никто не видел, да?

– Нет, – ответил министр иностранных дел Зувейзы. – Они носят одежду потому, что в их стране бывает очень холодно.

Он знал, что ункерлантцы и другие народы Дерлавая имели, помимо климата, иные причины носить одежду, но смысла в этих причинах не находил, невзирая на свой опыт и образование, так что вряд ли смог бы объяснить их своей соотечественнице.

Как оказалось, с тем же успехом Хадджадж мог и промолчать. Мысли женщины двигались по своей становой жиле безостановочно, точно караван:

– Они ведь не только на вид страшные. Они и солдаты никудышные. Все их так боялись, когда война только началась. Я так думаю, мы их победим – вот что я думаю.

Очевидно было, что она не поняла, с кем разговаривает.

– Будем надеяться, что вы окажетесь правы, сударыня, – только и ответил Хадджадж.

Он был рад – да что там, он был в восторге, что зувейзины победили в первом сражении с войсками конунга Свеммеля. К несчастью, он слишком много знал, чтобы убаюкивать себя мыслью, будто одна победа закончит войну. Лишь несколько раз в жизни он мечтал о недостижимом невежестве. Нынешний случай был как раз из таких.

Мимо дворца прошла очередная колонна унылых пленников. Из толпы на них сыпались оскорбления на языке зувейзи. Горожане постарше – те, кто ходил в школу, когда Зувейза еще была ункерлантской провинцией, – проклинали солдат в сланцево-серых мундирах на их родном наречии. Старшему поколению язык захватчиков вбивали в глотки, и зувейзины явно наслаждались, применяя свои познания должным образом.

За пленниками следовал полк верблюжьей кавалерии. Судя по тем отчетам, что дошли до столицы, всадники на дромадерах сыграли основную роль в победе над ункерлантцами. Даже южные окраины Зувейзы представляли собою пустыню. Верблюды могли преодолеть простор, перед которым спасуют кони, единороги и бегемоты. В критический момент ударив противнику по фланг, кавалеристы повергли ункерлантцев сначала в смятение, а затем в позорное бегство.

Кто-то коснулся плеча Хадджаджа. Министр обернулся и встретился взглядом с одним из царских слуг.

– С разрешения вашего превосходительства, – с поклоном промолвил лакей, – его величество желает видеть вас в палате для частных приемов немедля по окончании парада.

Хадджадж поклонился в ответ.

– Воля его величества – родник моего восторга, – ответил он вежливо, хотя и не вполне искренне. – Я исполню ее в указанный срок.

Лакей склонил голову и поспешил прочь.

Как только по площади прокатилась последняя захваченная баллиста, Хадджадж поспешил скрыться под сводами дворца и в относительно прохладном сумраке нашел дорогу в палату, где так часто вел беседы со своим повелителем. Шазли уже ждал его. Печенье, чай и вино – разумеется, тоже. Хадджадж упивался неторопливыми обычаями своего края; по его мнению, что ункерлантцы, что альгарвейцы действовали обыкновенно с неприличной поспешностью. Случались, однако, моменты, когда спешка бывала хотя и непристойна, однако необходима.

Шазли, видимо, думал так же. Царь оборвал вежливые сплетни над кубком вина так поспешно, насколько позволяли приличня.

– Что теперь, Хадджадж? – спросил он. – Мы отвесили конунгу Свеммелю изрядную оплеуху. Что бы ни мечтали вытрясти из нас ункерлантцы, мы показали, что им придется заплатить дорого. И то же самое мы продемонстрировали миру. Следует ли надеяться, что мир заметил наши старания?

– О да, ваше величество, заметил, – отозвался министр. – Я уже получил поздравления от послов некоторых держав. И каждое письмо заканчивалось пометкой, что является сугубо личным и не подразумевает изменения государственной политики со стороны упомянутых королевств.

– И что же нам делать? – с горечью поинтересовался Шазли. – Если мы двинемся на Котбус и возьмем его приступом – хоть тогда нам кто-нибудь поможет?

– Если мы двинемся на Котбус и возьмем его приступом, – сухо промолвил Хадджадж, – помощь потребуется уже Ункерланту. Но я не жду, что это случится. Я не ожидал и тех добрых вестей, что мы уже получили.

– Ты профессиональный дипломат, а значит – профессиональный пессимист, – заметил Шазли. Хадджадж склонил голову, признавая истину в его словах. – Наши командиры, – продолжал царь, – сообщают мне, что ункерлантцы напали меньшими силами, чем предполагалось. Возможно, они пытались застать нас врасплох. Но как бы там ни было, они потерпели неудачу и дорого заплатили за это.

– У Свеммеля есть привычка нападать прежде, чем все окажется в готовности, – заметил Хадджадж. – Это дорого ему обошлось в войне против брата, это заставило его ввязаться в бесплодную свару с Дьёндьёшем, и теперь он платит вновь.

– Поспешность сыграла ему на руку лишь против Фортвега, – напомнил Шазли.

– Основной удар по Фортвегу нанесли альгарвейцы, – уточнил Хадджадж. – Свеммель всего лишь набросился на полумертвую тушу, чтобы отхватить кусок мяса. То же самое, строго говоря, он собрался проделать и с нами.

– Он заплатил кровью, – промолвил Шазли сурово, подобно любому царю-воителю в бурной истории пустынного края. – Он заплатил кровью, но не добыл и куска мяса.