Текст книги "Пропаганда гомосексуализма в России: истории любви"

Автор книги: Гарри Каспаров

Соавторы: Джозеф Хафф-Хэннон,Мария Гессен
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

АЛЕКСАНДР И МИХАИЛ
«Это было именно то, во что не верил каждый из нас. Это была любовь с первого взгляда»

^{АЛЕКСАНДР + МИХАИЛ}

Александр, 38 лет, и Михаил, 30 лет, провели в США всего несколько месяцев, но надеются, что им никогда больше не придется возвращаться в Россию. Они попросили политического убежища, и теперь им предстоит долго ждать решения: дадут ли им вид на жительство или нет.

АЛЕКСАНДР

Мы познакомились на сайте знакомств 26 ноября 2010 года.

Михаил тогда честно признался, что он несвободен и не готов заводить новые отношения – и вообще что-либо серьезное. Для меня это тоже было просто знакомство чтобы провести время, пообщаться, без всяких серьезных планов. Я увидел его фото с его собаками. Я люблю собак, но не знал, что это за порода, – я задал вопрос, так и завязалась наша переписка. Я на тот момент работал в офисе, мне хватало переписки по работе, да и вообще я не люблю все эти долгие сообщения ни о чем, так что предложил ему встретиться.

На следующий день было холодно, шел снег. Мы договорились о времени, и вдруг, чуть ли не в последний момент, он мне заявляет, что не придет, но не объясняет, почему. После долгой переписки в течение всего дня мне удалось его убедить не отменять встречу. Уже потом выяснилось, что у него не было денег, а он, будучи очень независимым, не хотел чтобы за него кто-то платил, не хотел чувствовать себя обязанным. В конце концов мы встретились у метро «Тверская». Я сел к нему в машину, и сразу появилось ощущение, что мы знаем друг друга много лет. Не было никакой скованности, никакого дискомфорта, ничего такого, что обычно бывает при первой встрече двух только что познакомившихся людей. Мы поехали в ресторан недалеко от его работы. Там мы незаметно для себя просидели до закрытия заведения, потом поехали в круглосуточное кафе. За это время мы успели узнать друг о друге все, никто ничего не скрывал, не приукрашивал. Время летело незаметно. Никто не хотел расставаться – ни в тот момент, ни потом, ни всю жизнь.

Расставаться мы не хотели, но все было не так просто, как бывает в сказках. У Миши не было своего жилья, у меня тоже. Я снимал маленькую комнату с соседом. У Миши были отношения. Нас обоих категорически не устраивала перспектива жить раздельно и обманывать его партнера, отношения с которым у Миши уже давно сошли на нет. Мы созвонились утром следующего дня и решили, что сегодня он переезжает ко мне. Я заехал за ним вечером, и с тех пор мы живем вместе, не расставаясь даже на день. Это и есть любовь, как мы ее понимаем.

На тот момент у меня уже был куплен билет в Вашингтон на 8 декабря, я собирался к другу. Конечно, Миша должен был ехать со мной, это даже не обсуждалось. Для нас обоих это была первая поездка в США. Кто знает – поймет, чего нам стоило в такие сроки получить ему визу, купить билет. Мой друг сказал, чтобы мы взяли с собой костюмы, так как нас ожидает особенное мероприятие. На следующий день после прилета мы пошли туда, куда ни один из нас и не предполагал попасть. Это была свадьба – одна из первых однополых свадеб в округе Колумбия.

Сказать, что это произвело на нас впечатление – значит ничего не сказать. Это было потрясающе. Один из парней был русским, а его супруг – из Техаса, такой типичный американец, здоровый, крепкий парень. Свадьба была как в кино – с лимузинами, клятвами, гостями и счастливыми родителями американского супруга, – пышная, с продолжением в Вашингтонском кафедральном соборе и ужином в одном из шикарных отелей города. Ни я, ни Миша никогда не были женаты. Как оказалось, это с детства было его мечтой, но он был уверен, что этого никогда не произойдет, потому что это невозможно в нашем обществе и с российскими законами. Увидеть, что такое событие в принципе возможно, было настоящим потрясением. Не меньшим потрясением оказалась реакция людей на это событие. Обычные прохожие улыбались, некоторые даже подходили поздравить молодоженов. Ни одного осуждающего, злобного взгляда или жеста. Люди вели себя именно так, как ведут себя люди, увидев влюбленных, вступающих в брак, – улыбались и радовались за них! Именно тогда Миша и спросил меня, соглашусь ли я быть его супругом. Я ответил согласием.

На следующий день, 10 декабря, мы пошли подавать заявление на бракосочетание. Его приняли, Миша в который раз удивлялся отсутствию какого-либо негатива со стороны окружающих. Для нас это было настолько необычно. Ближайшая из возможных дат была 17 декабря – никаких месяцев на ожидание, «чтобы проверить чувства». Так что 17 декабря мы празднуем годовщину нашей свадьбы. Друзья отговаривали нас со всех сторон, объясняя, что это нерационально, необдуманно и может нам даже навредить в будущем, но мы не послушались. Знаете, как иногда бывает: есть чувство, что это нужно сделать, и все. На медовый месяц мы поехали на неделю в Майами, на машине, туда и обратно – безумцы! Это была очень длинная дорога, а на обратном пути еще начался снегопад, настоящая метель. Приехали мы в Вашингтон, и тут Михаил получает известие, что он уволен. Мы до сих пор не знаем, кто из его коллег узнал, что он женился, может, тут сыграл свою роль Фейсбук, да это уже и неважно. Кто-то из его коллег каким-то образом узнал, что он женился. Михаил работал в отделе маркетинга на крупном телеканале. В полученном электронном письме ему коротко сообщали, что в его услугах больше не нуждаются, хотя у него в январе запускался новый объемный и дорогой проект.

Возвращение в Москву было ужасным. Выяснилось, что нам негде жить по некоторым причинам. У Миши не было работы. Мы в срочном порядке сняли квартиру и познакомились с замечательным человеком, который стал нашим соседом по квартире. Замечательный парень, которого любили все, кто его знал. Мы прожили вместе почти год – вплоть до его гибели, обстоятельства которой до сих пор неизвестны. Это было как вчера. Он поехал на выходных навестить родителей в небольшой провинциальный городок. В понедельник мы должны были идти в гости к его парню, с которым они собирались расписаться в Европе осенью. Но в воскресенье утром его нашли на дороге недалеко от его дома с проломленной головой. Что произошло – так до сих пор никто и не знает. Говорили, что он кому-то что-то рассказал про себя. Милиция не расследовала этот случай. Мы не смогли больше жить там, где все напоминало об этом прекрасном человеке; это было слишком тяжело.

В феврале 2011 года Миша начал собственный бизнес, дела у него шли отлично – вплоть до последних событий. В июле 2013 года деятельность организации, в которой я работал, была запрещена, таким образом я стал временно неработающим. Через некоторое время после этого мной заинтересовались сотрудники ФСБ: я был им интересен по роду своей предыдущей деятельности, и они хотели от меня вполне определенных услуг в будущем.

В то время когда я работал, проблемы такого рода решали сотрудники нашей службы безопасности. Теперь все оказалось намного сложнее. Меня пытались уговорить вернуться на старую работу и в то же время работать на них. Как можно понять, я занервничал. Неделей позже они пришли к Мише, пытаясь его запугать и повлиять на меня, демонстрируя свою полную осведомленность о нашей жизни, наших отношениях, о свадьбе. Потом они опять подкараулили меня, запугивали, описывали проблемы, которые могут возникнуть у нас обоих, если я не соглашусь занять другую должность и работать на них. Очень доходчиво объяснили, что благодаря «новым веяниям» и новым законам арестовать нас «вообще не проблема». Ну, а там уже и до суда недалеко, тем более, что «таких, как мы, вообще стоит расстреливать».

Кто же мог подумать, что они от слов перейдут к действиям. Через несколько дней после того разговора Михаила похитили. Его пугали, били, угрожали пистолетом. Они бросили его в парке. Это были не грабители – у Миши не забрали ни кошелек, ни телефон. Напавшие требовали от него одного: чтобы он уговорил меня сделать, что я должен сделать. Тогда мы и решили делать ноги так быстро, как только можно. Теперь мы в США и несмотря ни на что надеемся на лучшее.

Что касается нового закона «о запрете пропаганды», до последних событий нам казалось, что это просто абсурд. Он не работает. Он не может работать. Но, как очень доходчиво объяснил мне человек из ФСБ, они могут использовать его против нас. Ведь мы, как гей-пара, являемся ходячим нарушением закона и сами собой пропагандируем так называемые нетрадиционные отношения. Как ни странно, оказывается, что для нынешней власти и общества любить друг друга – это нетрадиционно. Единственное, чего хочет добиться и добивается власть этим антигейским законом – это настроить общество против геев и лесбиянок как социальной группы.

Но я не уверен, что он на что-то влияет в обычной жизни. Мы с мужем не активисты, мы не ходим на гей-парады. Не знаю, хорошо это или плохо, но это факт. Жизнь нам портит не столько этот закон, сколько другие вещи. Например: я пытался завести на Мишу дополнительную банковскую карточку, даже не кредитную карту, а дебетовую, с моего же счета, то есть мои деньги. Так мы имели с этим столько проблем! В банке непременно хотели знать, почему я собираюсь разрешить этому человеку пользоваться своим счетом. Какое им дело, как я распоряжаюсь своими деньгами? Почему я должен им что-то объяснять? Даже если у тебя есть деньги, в этой стране ты не можешь жить по-человечески. Безумие какое-то.

В современной России действительно очень много проблем. И одна из главных – отсутствие прав человека. Сегодня Россия – это страна, в которой только власть имеет права. Многие группы людей не имеют никаких прав. У пожилых людей нет никаких прав. У детей в детских домах нет никаких прав. У заключенных. Кроме этого, данный закон – это такой инструмент манипуляции: он должен заставить людей думать, что геи требуют чего-то особенного – особых прав, особого отношения, особых браков. Его используют, чтобы отвлечь внимание от множества других проблем России.

До случая с ФСБ мы жили себе спокойно и жили. Как и все семейные пары, со своими проблемами, к которым прибавлялись сложности с владельцами съемной квартиры, которые выгнали нас, узнав, что у нас на двоих одна кровать. Миша по большей части работал, иногда на выходные мы ходили в бары. Друзей у нас немного: в каком-то смысле мы оставили за бортом нашу прошлую жизнь, ту, что была до нашей встречи, поэтому с друзьями у нас сейчас не густо. Но мы часто куда-то ходили, смотрели кино, любили ездить за город. Нормальная семейная жизнь.

Часто говорят, что на сайте знакомств невозможно завязать серьезные отношения. Это неправда. Мы познакомились в Сети. И мы даже не искали пару, ни один из нас. И таких случаев немало. Пробежит какая-то искра… Если ты встретил человека, с которым хочешь жить, которого ты любишь, – борись, старайся и делай все, чтобы быть счастливым.

—Записал Джозеф Хафф-Хэннон

Перевод Светланы Солодовник

ТАТЬЯНА ЕРМАКОВА
«В России у меня была карьера, хорошая квартира, друзья, семья. Я всем пожертвовала ради Аны»

^{ТАТЬЯНА + АНА}

Я родилась и выросла в Саратове. Это провинциальный русский город, где во взглядах людей перемешались какие-то старомодные православные ценности (которые осуждают гомосексуализм как грех) и советские представления (многие считали, что людей с «нетрадиционной ориентаций» в Советском Союзе нет вообще).

Мои родители оба работали, и я в большой степени была предоставлена самой себе. Но я росла хорошей девочкой: делала домашние задания, сидела дома и не попадала ни в какие передряги. Вообще, была стеснительной и часто испытывала проблемы с социализацией. Мой отец был профессором истории в университете, а мама работала на некоммерческую организацию.

Они были образованными, интеллигентными и, в общем-то, очень хорошими людьми, но при этом, увы, гомофобами. Мой отец любил повторять, что «гомосексуалисты – это богатые извращенцы, которые ради погони за удовольствиями готовы ломать свое естество». Не знаю, почему отец считал всех гомосексуалистов богачами. Может быть, он считал, что простым людям вроде нас никогда и в голову не придет вступать в такие отношения. А мама говорила, что гомосексуальность – это «смертный грех, который не приносит ничего, кроме стыда и отчаяния семье». Это были единственные уроки об однополой любви, которые я получила в детском возрасте. Естественно, когда в мою душу начали закрадываться подозрения, не лесбиянка ли я, это привело меня в полное отчаяние.

Это случилось, когда мне было 15 лет. Был 1994 год, Россия тогда только-только прошла через демократические реформы. Настроения в стране были достаточно либеральные, о гомосексуальных отношениях даже начали говорить в СМИ, чего раньше никогда не бывало. Помню, я смотрела какое-то ночное ток-шоу, и вдруг они объявляют следующую тему: «Лесбиянки». Гостья немного рассказала о том, кто такие лесбиянки, а потом огласила статистику, которая потрясла меня до глубины души: «В среднем одна из 10 женщин лесбиянка». В то время я не знала ни одной девочки, которая была бы лесбиянкой. Но я точно знала девять гетеросексуалок. И это заставило меня думать, что, возможно, лесбиянка – десятая – это как раз я. Конечно, сомнительная логика, но я с 13 лет была отчаянно влюблена в свою одноклассницу, так что неожиданно все это обрело какой-то смысл.

Это было как обнаружить у себя болезнь, может быть, не смертельную, но неизлечимую. Но потом до меня стала доходить новая информация о лесбиянках, и все уже не казалось таким страшным. Помню, я читала статью в журнале о теннисистке Мартине Навратиловой и Мадонне, где говорилось, что они лесбиянки (про Мадонну было сказано, что она бисексуалка). На тот момент это были единственные лесби, о которых я слышала, и я была поражена их талантом, красотой и успехом. Мне хотелось быть похожей на них.

Мне очень хотелось найти себе пару, но я боялась говорить об этом со знакомыми девочками. В России я всегда прятала свою гомосексуальность, даже когда я уже училась в университете, я не встретила ни одного открытого гея среди студентов. Певцам и балетным танцорам было позволительно быть в России геями, а простые люди предпочитали скрываться, как только могли. Поэтому я старалась сосредоточиться на учебе и просто не думать об этом. Закончила университет, потом аспирантуру и стала работать доцентом на кафедре мировой экономики Саратовского государственного социально-экономического университета.

В профессиональной жизни меня все устраивало, но моя личная жизнь все больше превращалась в катастрофу. Мне было 22 года, и я по-прежнему была одна. Мои родители, которые до того момента никогда не волновались из-за того, что у меня нет мальчика, вдруг страшно забеспокоились, что я старею и мне пора замуж. Русские обычно рано обзаводятся семьей: моя старшая сестра вышла замуж, когда ей было 18, старший брат женился в 21 год. Считается, что после окончания учебы самое время вступить в брак и остепениться. Я продолжала скрывать от родителей свои наклонности, помня их гомофобные высказывания. Но что было гораздо важнее, я боялась разочаровать их. Я знала, что известие о моем лесбиянстве их убьет. Они всегда так гордились мной, тем, что я так хорошо учусь и такая хорошая дочь. И они действительно очень много сделали для меня, я чувствовала себя вроде как обязанной иметь «традиционную» сексуальную ориентацию.

Мои родители, все наши родственники, друзья и даже соседи – все наседали на меня, чтобы я нашла себе мужа. У нас был серьезный разговор с мамой, и она мне объясняла, что в мои годы ненормально не быть замужем или хотя бы не иметь бойфренда, говорила, что если меня не интересуют мужчины, то, очевидно, есть какая-то «задержка в эмоциональном или физическом развитии». Она сказала, что я должна или найти себе мужа, или обратиться к врачу, поэтому я решила постараться и начала встречаться с мальчиком, которого семья подыскала для меня, но из этого ничего не вышло. Мы встречались в общем и целом два месяца, а потом я сказала ему правду, что я лесбиянка. Он сказал, что потерял из-за меня кучу времени, что больше не хочет меня видеть, но обещал никому не говорить, и мы расстались. Больше я с мальчиками не встречалась. Опыт оказался слишком болезненным, и парня я, возможно, обидела или, во всяком случае, разочаровала, а я не хотела, чтобы кто-то страдал.

После этих неудачных отношений я еще долго чувствовала себя даже более одинокой и опустошенной, чем раньше. Я решила, что мне обязательно нужно найти себе пару, что я заслуживаю любви и сама хочу любить. В январе 2002 года я поместила в Сети объявление, выбрав для этого иностранный сайт знакомств. Мне не хотелось светиться на местном сайте и быть разоблаченной: каждый семестр я учила более 200 студентов, которые наверняка отлично знали все местные сайты знакомств. Если бы в университете кто-то узнал о моей сексуальной ориентации, новость бы разлетелась тотчас же. На меня бы посыпались насмешки, оскорбления, и с большой долей вероятности я бы потеряла свою работу.

Я получила несколько ответов от женщин из разных стран, из Европы и из США. Но мне понравилась только одна – это была Ана из Нью-Йорка. Какое-то время мы обменивались письмами по электронной почте. Потом начали разговаривать по телефону, могли болтать часами. С ней было так легко, она была и умной, и веселой. Она была отличной, мне казалось, что она самый близкий мне человек на земле. Я ей тоже очень нравилась. По телефону иногда возникали трудности: я ее не всегда понимала, она меня не всегда понимала, но мы старались как-то приноровиться.

В мае она приехала в Россию, чтобы познакомиться со мной вживую. Мы встретились в Москве. При личной встрече она оказалась даже лучше, чем я ее себе представляла. Она была очень симпатичная, смуглокожая, с длинными вьющимися каштановыми волосами и самой красивой улыбкой, которую я когда-либо видела. Когда мы первый раз встретились, я не знала, что ей сказать. Я стеснялась, к тому же денег у меня было не густо, поэтому целыми днями, пока мы оставались в Москве, я что-то готовила в гостинице из продуктов, которые привезла с собой, на маленькой плитке в номере.

Ана родом из Перу, она приехала в США за несколько лет до нашего знакомства. Она очень живой человек, много говорит и все время смешила меня тогда в Москве. Она работала в телевизионной компании в Нью-Йорке и привезла с собой кучу видео, CD с американской и латиноамериканской музыкой, сувениры из Перу и фотографии ее семьи и мест, где она путешествовала. С ней было так легко, я никогда в жизни не чувствовала себя счастливее. Мы провели три восхитительных дня в Москве, а потом поехали поездом ко мне домой, в Саратов.

Родители расспрашивали меня, с какой целью Ана к нам приехала, и я вынуждена была им сказать, что Ана – мой друг по переписке, просто знакомая, которая хотела побывать в России. Я переживала из-за того, что мы должны прятаться, что я не могу честно рассказать родителям о самом важном для меня человеке в жизни. Но мне не хотелось, чтобы все закончилось скандалом. Родители в конце концов согласились, чтобы Ана жила у нас, но при условии, что она будет спать в гостиной на диване, а не в моей комнате.

Те десять дней, что мы провели вместе в России, были лучшими днями моей жизни, и к тому моменту, когда Ана собралась уезжать, я уже знала, что люблю ее. Она тоже меня полюбила, и то, что она должна была возвращаться в США, разрывало мне сердце. Мы не представляли, когда опять сможем встретиться, в то время я, разумеется, не могла просить визу как невеста, что сделала моя сестра, когда выходила замуж за своего бойфренда-американца. Мы думали попробовать получить туристическую или студенческую визу, но тут моя ситуация изменилась. За несколько месяцев до этого я подала документы на участие в программе обмена, и вдруг мне ответили, что я принята и должна прибыть в США летом 2002 года. Программа не воссоединила меня с Аной, потому что все участники должны были жить в городе Линкольн, штат Небраска. Но она приблизила меня к ней, и в то же время это была отличная возможность узнать больше об американской экономике и продвинуться в моих академических занятиях. Пока я жила в Небраске, мы постоянно были с Аной на связи, наши телефонные счета зашкаливали. Мне удалось приехать в Нью-Йорк на День благодарения и встретиться с Аной, увидеть, где она живет. Это был самый красивый город на свете. Но главное – там жила Ана.

Через шесть месяцев программа подошла к концу, мне надо было возвращаться в Россию. Но вместо этого я поехала в Нью-Йорк и осталась с Аной. Было тяжело рвать связи с Россией. Мои родители пришли в ярость, когда узнали, что я остаюсь, а я сожгла все мосты. В России у меня была карьера, хорошая квартира, друзья, семья. Я всем пожертвовала ради Аны. Тяжелее всего давалась разлука с родителями: я очень их любила, и невозможность видеться с ними угнетала меня.

Но у меня не было выбора. Если бы даже Ана поехала со мной в Россию, мы бы никогда не смогли жить вместе открыто. Жизнь в США тоже не всегда легкая, но здесь, по крайней мере, я могу не бояться, что меня начнут оскорблять или преследовать за то, что я лесбиянка.

Мои родители за все эти годы так и не примирились с реальностью. Они знают, что я живу с Аной, но не хотят об этом ничего слышать. Каждый раз, когда я говорю с ними, они твердят, что я поломала себе жизнь. Как я могу жить в США без документов, когда в России я могла бы иметь хорошую работу и быть вместе с семьей? Теперь я изгой, я сделала ошибку, поломала себе жизнь – они всеми силами стараются вызвать во мне чувство вины. Мама несколько раз приезжала, останавливалась у нас, и вот странно – она при этом вполне ладит с Аной.

Мы с Аной всегда хотели пожениться. Я сделала ей предложение 18 мая 2003 года, в первую годовщину нашего знакомства в Москве. Я тогда еще была на мели, но постаралась скопить денег, чтобы купить ей золотое кольцо с сердечком, усыпанным крошечными бриллиантиками (действительно крошечными, но милыми). Но в то время мы не могли пожениться, однополые браки еще не были узаконены в Нью-Йорке. Тем не менее мы были партнерами, и с тех пор мы живем вместе. В душе мы считали себя женатыми и были преданы друг другу, пусть официальное оформление возможно было только в перспективе.

Еще мы всегда хотели иметь ребенка и перебрали самые разные способы, которые могли бы помочь нам осуществить эту мечту, включая усыновление. Но когда наш приятель-гей предложил нам завести ребенка вместе, мы с радостью согласились. Наша дочь Елена родилась в июне 2009 года. Мы с Аной воспитываем ее, а Еленин папа приходит к нам примерно два раза в месяц и по нескольку часов играет с Еленой. Он счастлив, что у него есть дочь, и в то же время доволен, что не приходится заботиться о ней круглые сутки. Он много работает и часто бывает в разъездах, у него просто нет возможности самостоятельно заботиться о ребенке.

Елена во многом изменила нашу жизнь. Маленький ребенок – это бессонные ночи, дополнительные расходы и отсутствие свободного времени. Но я по-настоящему горжусь моей семьей. Ее, может быть, и нельзя назвать «традиционной», но это очень счастливая семья. Мои родители тоже довольны, что у меня есть ребенок. Я родила ее в 29 лет, и они уже начали волноваться, что я превращаюсь в «пожилую бездетную женщину». Я каждый день посылаю им какую-нибудь фотографию Елены. Мама купила новый компьютер, поэтому мы теперь часто разговариваем по скайпу. Иногда я посылаю родителям фотографии всех нас троих, но я так и не сказала им, что мы с Аной поженились. Грустно, что я не могу им об этом рассказать, но не думаю, что они способны это переварить. Если можно не говорить, зачем доставлять им головную боль. Так или иначе, я выполнила свой долг – у меня есть любимая дочь, а у них есть внучка.

Мы решили подождать со свадьбой до 2013 года, когда Верховным судом был отменен Закон о защите брака, чтобы наша женитьба была совершенно законной. Теперь я наконец могу называть Ану «моя супруга», и это заставляет меня улыбаться каждый раз, когда я думаю об этом.

Родственники Аны относятся к нам превосходно. Этим летом мы переехали в новый дом, и они приезжали посмотреть на него. Племянницы и племянники Аны играли с Еленой во дворе, а наша новая соседка, 12-летняя девочка, подошла к ним и стала расспрашивать: вы приехали в гости? А кто вам Елена? И восьмилетняя племянница Аны гордо сказала: «Елена – наша двоюродная сестра». Тогда соседка удивилась: неужели сестра, вы же совсем не похожи? Ана и ее родственники латиноамериканцы, они все темноволосые, смуглые, а у Елены мои светлые волосы и очень белая кожа. Тогда племянница Аны задумалась на секунду, а потом сказала, с той же убежденностью, что и раньше: «Ну и что, что не похожа, она все равно член нашей семьи». Когда я услышала это, я чуть не расплакалась.

—Записала Татьяна Ермакова