Текст книги "Тренировочный полет"

Автор книги: Гарри Гаррисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

Волна боли прокатилась по телу. Другой разум, неизмеримо более сильный, контролировал его тело.

Мышцы отказались подчиниться ему. Он рухнул на стол, застыл. Его тело выполнило приказ чужого разума. Рыжеволосая подняла голову. Ее глаза сверкали силой, которую она только что продемонстрировала.

– Никогда не следует недооценивать своего оппонента, мистер Далгрин. Именно для этого я приняла облик земной женщины. Я нахожу, что так управлять людьми гораздо легче. У них и в мыслях нет, что я… не та, кого они видят. Я сейчас сниму свой контроль, но, пожалуйста, не заставляйте меня вновь прибегать к этому средству.

Брент сполз на пол, сердце его рвалось из груди, тело сотрясала мелкая дрожь.

– Я – директор этого… санатория, поэтому вы понимаете, что у меня нет никакого желания привлекать к нашей деятельности внимание вашего государства. Мне придется избавиться от вас.

Дыхание Брента чуть успокоилось, он уже мог говорить.

– Так вы… хотите… меня убить?

– Отнюдь, мистер Далгрин, наша философия запрещает убийство, за исключением самых крайних случаев. Ваше тело будет изменено в соответствии с требованиями окружающей среды другой планеты-санатория. Естественно, мы излечим вас от всех последствий радиационной лихорадки. Так что вас будет ждать долгая и интересная жизнь. Если вы согласитесь сотрудничать с нами, мы сохраним вам вашу индивидуальность.

– И что это за планета? – По интонациям девушки Брент понял, что разговор близится к завершению.

– Совсем не такая, как эта. Тяжелая планета, в атмосфере которой роль кислорода выполняет хлор. – Она нажала кнопку на столе.

Теряя сознание, Брент успел подумать: «Я буду жить… и работать… рисовать удивительные оттенки зеленого на планете с атмосферой из хлора…»

Нить судьбы[1]1
  Повесть написана в соавторстве с Кэтрин Маклин.


[Закрыть]

Перевод К. Плешкова

В пыльном зале вечности, в окружении сверкающей ткани миров, сидят три норны, прядильщицы людских судеб. Их сморщенные от старости пальцы без устали перебирают нити, изгибая и соединяя их в бесчисленном множестве сочетаний.

Каждая из нитей – чья-то жизнь. Управляя нитью, норны управляют жизнью. Под нескончаемое бормотание собственных голосов они передают друг другу единственный глаз, чтобы посмотреть, как плетется невообразимая ткань судеб. Голоса звучат все громче, их тональность меняется. Человеческая судьба далеко не всегда получается гладкой.

– Нет, погоди, эту линию сюда вводить нельзя.

– Но она – часть узора…

– Она его только портит. Мне придется переделывать и свою часть.

– Столько веков трудились, а ты все разрушить хочешь!

Голоса еще громче, в них слышится гнев.

– Постой, Гриссель, постой. Здесь нельзя ничего менять.

Норна сердито взмахивает рукой над тканью. Кольцо на ее среднем пальце – Перстень Единорога – касается поверхности, и рог подцепляет и выдергивает тонкую сверкающую нить чьей-то жизни.

– Я сделаю по-своему. Дай мне глаз.

Спор продолжается. Нить человеческой судьбы, никем не замеченная, свободно парит в пространстве.

I

– Извини, мама, но он мне не подходит.

– Я купила как раз по твоему размеру, – твердо заявила мать Гранта. – Попробуй еще раз. Должен подойти.

Грант О’Рейли снова примерил пиджак. Он прекрасно знал, что тот не подойдет; так и вышло. Пиджак жал в плечах, а манжеты на три дюйма торчали из рукавов. К подобному Грант уже привык. Мать купила сыну свадебную одежду, по своему обыкновению считая его ребенком, и все оказалось чересчур мало.

На этот раз она здорово подвела Гранта. Было воскресенье, они проделали немалый путь от города до церквушки, где прежде женились и выходили замуж дядюшки, тетушки и прочая родня Люси. Купить или взять напрокат более подходящую одежду уже не оставалось времени.

Грант глянул в зеркало трюмо, пытаясь представить себя в глазах влиятельных и благовоспитанных родственников Люси. Нет, так явно не годится. Люси придет в ужас, зальется краской стыда, увидев его с торчащими, как у деревенщины, манжетами. Грант попытался поправить рукава. Сегодня он должен был выглядеть изысканно – именно так, как нравится Люси.

Из зеркала на него смотрело телячьими глазами отражение, неловко пытавшееся стянуть вниз обшлага пиджака. Гранту не слишком нравился этот высокий худой парень со светлыми волосами. Почти невидимые брови придавали его лицу кроткое, безгрешное выражение. Когда рядом не было зеркал, он представлял себя сильнее и с более темной шевелюрой – достойным мужем и защитником для столь прекрасной женщины, как Люси.

Люси! При мысли о ней загорелись щеки. Влечение было скорее телесным, нежели духовным, и отчего-то показалось, что в церкви оно будет неуместно. Отвернувшись от зеркала, он принялся стаскивать пиджак – и одновременно попытался отделаться от предательской мысли.

Развалившись в кресле у дальней стены, Херб Колломб невозмутимо курил старинную трубку. От его крепкой фигуры так и веяло мужеством, и Грант при нем чувствовал себя в безопасности – как и в те годы, что они вместе провели в колледже. Они жили в одной комнате и одновременно закончили учебу, так что в роли шафера Херб вполне устраивал Гранта.

Колломб улыбнулся, не вынимая трубки изо рта, и Грант с удивлением поймал себя на том, что улыбается ему в ответ.

В открытое окно ризницы доносилось теплое дыхание весны. Пела птица, и весь мир казался Гранту восхитительным. Однако, взглянув на переброшенный через руку пиджак, он вновь ощутил тревогу. Где бы взять другой?

Но было уже слишком поздно – слышались ноты настраиваемого органа и шарканье входивших в церковь гостей.

– Черт побери, – вполголоса пробормотал Грант.

– Не ругайся. Вряд ли Люси была бы рада услышать такое от тебя. Она из очень хорошей семьи.

– Извини, мам.

– Все в порядке, дорогой. Мне всегда хотелось гордиться своим сыном – настоящим джентльменом.

Херб выронил трубку и снова ее подобрал, слегка покраснев. Грант попытался улыбнуться, и на него накатила знакомая слабость. Ну почему именно сейчас? Раз или два в жизни ему удавалось отсрочить несвоевременный приступ, но теперь было ясно, что всю церемонию не продержаться. Лучше уж пусть это случится сейчас – нельзя допустить, чтобы свадьба пошла прахом.

Нужно лишь какое-то время побыть одному, вдали от чужих голосов и глаз. Грант понял, что сдерживаться больше не может.

– Еще десять минут, – поспешно сказал он, слыша нарастающий звон в ушах и видя, как отдаляются лица присутствующих. – Пойду немного подышу свежим воздухом.

Рядом с церковью находилось уютное старое кладбище с покосившимися могильными камнями и высоким бурьяном; посреди стояло узловатое персиковое дерево в полном цвету. Кладбище было отрезано от окружающего мира и от течения времени высокой каменной стеной. Боковая дверь ризницы выходила на мощеную дорожку, огибавшую здание церкви вдали от окон. Вполне уединенное место, по крайней мере на какое-то время.

«Нужно поменьше волноваться», – подумал Грант, закрывая за собой дверь.

Впрочем, теперь об этом уже поздно размышлять – следовало раньше принять лекарство. Если бы за Грантом кто-то наблюдал, он увидел бы, как губы молодого человека изогнулись в неприятной гримасе, обнажив неровные зубы, отчего в его прежде ангельской внешности появилось нечто звериное, словно у охотничьего пса светлой масти. Он медленно двинулся по дорожке, чувствуя, как стучит кровь в висках, и бессознательно ища укрытия, где можно дать волю приступу. И нашел его – в одном месте стена сворачивала под прямым углом.

Сойдя с дорожки, Грант вжался в этот угол и стал ждать, когда на него, подобно тяжелому камню, навалится беспамятство.

Грант не знал, сколько прошло времени, но давление в голове ослабло, звон в ушах смолк, вернулась способность видеть, слышать и осязать. Он еще немного постоял, прижимаясь лбом к холодному камню и радуясь, что болезнь не заставляет падать на землю и биться в судорогах. Когда они с Люси поженятся, он сможет просто уйти в ванную и тихо постоять за запертой дверью, пережидая приступ.

Болезнь лишила мальчика детских игр, удерживая его под бдительным надзором матери, отняла свободу рисковать и пренебрегать опасностью, оставив на его долю лишь приключения в стихах и книгах. Но он не позволит болезни лишить его и права на семейную жизнь. Способность предчувствовать приступ давала ему возможность жить нормальной жизнью и зарабатывать деньги трудом архитектора – клиенты даже не догадывались, что с ним не все ладно. Он всегда мог найти укромное место на время припадка.

Повернувшись, он взглянул на зеленую траву, на старую каменную стену, на низкие покосившиеся надгробия. Зрение прояснилось, и теперь все окружающее словно заиграло новыми яркими красками.

Из окна над головой отчетливо слышался голос матери, возвращавший далекие воспоминания:

– У Гранти бывают припадки, если он волнуется. Мне стоило большого труда освободить его от занятий по физкультуре во всех школах, где он учился, не рассказывая о настоящей причине. С его отцом тоже так было, а началось после того, как мы поженились. Такой приятный мужчина… Это у нас семейное, знаете ли…

Грант постарался отбросить мрачные мысли, убеждая себя: что бы ни делала мать, это лишь для его же блага. Она и насчет пиджака что-нибудь придумает, у нее всегда получалось, стоило лишь захотеть.

Он встал, собираясь вернуться в церковь.

И тут он увидел.

В небе, от горизонта до горизонта, простерлось нечто длинное, белое, массивное, похожее на гигантский брус или слоновий бивень. Еще мгновение назад их разделяла вечность, а в следующий миг оно уже пикировало вниз, прямо на Гранта. Он не знал, откуда ему это известно, но не сомневался, что странная штука мчится прямо на него, словно скорый поезд в туннеле.

Прежде чем он успел закричать – и даже подумать об этом, – было уже слишком поздно. Последовал удар, удивительно мягкий, но чудовищной силы.

Мир исчез. Перед глазами Гранта вспыхнуло кладбище с оранжевой травой и красное небо. Яркие цвета медленно потускнели, и их сменило ничто – вряд ли его ощущения можно было описать иным словом. Сперва Гранта охватил ужас, но затем вернулась крупица здравомыслия. Он ничего не чувствовал, ничего не слышал, а то, что он видел, немало его озадачило; лишь какое-то время спустя стало понятно, что оно не имеет цвета. Но оно не было и черным, скорее серым – серый бархатный туман, окутывавший его со всех сторон.

К своему ужасу, он осознал, что не дышит. Не билось и сердце. Все функции его жизнедеятельности прекратились.

«Я умер».

Эта мысль давно скреблась в его мозгу и теперь наконец обрела окончательную форму. А за ней пришло безумие – пополам с невыносимым страхом.

Грант не знал, сколько это продолжалось – время утратило для него всякое значение. Могли пройти годы, а могли и секунды. Но безумие уже понемногу отступало, и вернулась способность мыслить, что, впрочем, слабо помогло – он не имел ни малейшего представления о том, где находится и что с ним случилось.

А потом мысли сменились тоской, которая, казалось, длилась целую вечность.

Его разум впал в ту же апатию, что и тело. Он висел в сплошном сером тумане, безразличный ко всему, и ждал.

II

– Смотри! Смотри, что ты наделала! Выдернула нить.

– Это не я! Это сделала ты, когда кричала на меня, что узор неправильный!

– Так ведь он и в самом деле негож…

Спор продолжался. Вторая сестра наклонилась вперед, собираясь высказаться, и висящая в пустоте нить коснулась ее лица. Норна в ярости сунула ее обратно в ткань, но не вплела в узор – просто воткнула куда попало и вернулась к спору.

Серый туман и тишина внезапно сменились воплями и грохотом, и Грант понял, что падает. Лицо его ударилось о грязный деревянный пол. Оглушенный, он несколько мгновений лежал неподвижно, слыша вокруг пьяные крики, звон бьющихся бутылок, глухие удары кулаков о плоть. В глазах замерцал желтый свет, мимо с рычанием пронеслись чьи-то тени.

Почти прямо над Грантом раздался хруст, и на ноги ему рухнул человек с короткой спутанной бородой и длинными волосами. Из его растрепанной шевелюры сочилась кровь, в черепе зияла жуткая вмятина.

С трудом подавляя отвращение, Грант выскользнул из-под обмякшего бородача и присел на корточки. На него только что свалился труп, но никто не обращал на это внимания. Орущая свора была уже где-то в стороне, хотя мимо все еще пробегали люди, ныряя в толпу.

От дыма свечей, от кухонных испарений, от запахов пролитого вина и протухшей еды слезились глаза и жгло в носу, но Гранту все же удалось понять, что он находится в помещении величиной с амбар. Над головой тянулись вытесанные вручную балки, отражая шум, жар и свет, а еще выше в чаду терялась крыша. Казалось, балки покачиваются в мерцающем сиянии свечей в такт яростным воплям дерущихся.

Вопящая толпа продолжала расти, пока снова не оказалась рядом, но Грант видел лишь спины и падающие на затылки спутанные волосы. Буяны угрожающе размахивали дубинками, кинжалами и разбитыми бутылками, что-то крича кому-то находившемуся в середине толпы. На этих людях были грязные коричневые рубахи из грубой ткани вроде мешковины, не заправленные в столь же грязные штаны из шкур.

Грант выпрямился и обнаружил, что ему хватает роста заглянуть над головами в середину толпы, атаковавшей рослого мужчину, который стоял спиной к одному из поддерживавших крышу столбов. Вот он с ворчанием бросился вперед, замахиваясь длинным мечом, затем отбил опускающуюся на его голову дубину, отразил еще один удар железной палицей, которую держал в левой руке, с хрустом врезал ею же по голове обладателю дубины и снова отпрянул к столбу. В каждом его движении чувствовалась невероятная энергия – он нападал и отступал, наносил удары и защищался, издавая при каждом усилии короткий стон.

Гранта, однако, потрясло не столько боевое искусство, сколько облик самого бойца – лоснящиеся кожаные доспехи, словно на картинке в энциклопедии, сверкающая кольчуга, широкий прямой меч, железная палица. Он как будто сошел со страниц учебника истории раннего Средневековья. Что он здесь делает? Грант поискал глазами кинокамеру – но кровь была настоящей.

Где выход? Присев, словно загнанный зверь, Грант повернул голову. По пустой половине зала были разбросаны скамьи и столы, в плошках мерцали свечи, добавляя чада в и без того смрадный воздух. Где дверь? В дымном полумраке почти ничего не разглядеть, в ушах отдаются жуткие звуки. Где, во имя здравомыслия, хотя бы окна? Что это вообще за притон?

Грант попятился, отгородился от шумной толпы длинным столом, но дикий вой заставил его обернуться, и глазам предстал конец битвы. Воин в кожаных доспехах замешкался, и его меч врезался в дубину, застряв в дереве. Он попытался высвободить оружие, но еще одна усаженная шипами дубина ударила его в челюсть с такой силой, что голову отбросило назад. Меч от удара освободился, но поднять его воин уже не успел. Под градом обрушившихся на него со всех сторон тяжелых палиц он, шатаясь, отступил на несколько шагов от спасительной колонны и беспомощно рухнул в сторону Гранта, который успел увидеть его остекленевшие глаза и услышать хруст костей.

Выйдя из оцепенения, Грант начал медленно отступать к выходу; при этом он не сводил глаз с толпы и нащупывал неструганые доски стола у себя за спиной. Над бесформенной грудой, еще миг назад бывшей человеком, мельтешило дубье, и Грант был только рад, что торжествующий вой победителей заглушал все другие звуки. Возможно, все это лишь дурной сон, но смерть в этом кошмаре такая же настоящая, как на любой скотобойне.

Вой смолк. Бормоча, ругаясь и ощупывая ссадины и раны, сражавшиеся начали оглядываться по сторонам. Грант продолжал пятиться, надеясь, что до его исчезновения никто не отвлечется от лежащего на полу мертвеца. Один мужчина с торжествующим видом склонился и вырвал меч из мертвой руки. Он воздел трофей к потолку, и тут ему на глаза попался чужак. Грант застыл как вкопанный, разрываясь между инстинктивным желанием бежать сломя голову и надеждой, что его примут за своего.

Увидевший его оскалил кривые зубы.

– Смерть нечестивцу! – Поставив ногу на скамью, он подался в сторону Гранта над разделявшим их столом, замахнулся мечом, который неуклюже держал двумя руками. – Кровь для Н’тиг’ты!

Грант уклонился – отступать было уже некуда. Меч вонзился на три дюйма в стол за его спиной, огромный окровавленный клинок напоминал скорее вытянутое лезвие топора – это жуткое оружие способно было разрубить человека пополам. Пока кривозубый высвобождал меч, Грант перепрыгнул через стол и побежал; его ноги будто налились свинцом. Слыша крики и вой преследователей, он бросился в конец зала, туда, где темнее. Перед ним возник тусклый человеческий силуэт, а дальше нечто похожее на дверь. Преодолев еще несколько ярдов, Грант и в самом деле разглядел дверь – широкую, но закрытую. Стоявший перед ней, ухмыляясь, занес топор.

Грант остановился, налетев на очередной стол. Вопящие приближались, но рядом с ним оказалась лестница, прислоненная к одной из толстых балок, что поддерживали крышу. Чтобы до нее добраться, потребовалось меньше секунды. С трудом вскарабкавшись по перекладинам, он залез на поперечную балку, а затем пинком отшвырнул лестницу прямо на орущую внизу толпу.

На какое-то время он в безопасности. Народу внизу было меньше, чем показалось ему вначале, – похоже, основная толпа завывала где-то еще, преследуя очередную жертву. И тем не менее четверо не собирались отпускать его живым, яростно таращась из-под падавших на глаза лохм и крича про какое-то пятно, которое необходимо смыть с какого-то Н’тиг’ты. Те, у кого в руках были палицы, пытались бить его по ногам, но пьяно промахивались; однако ухмыляющийся верзила с мечом уже поднимал свое оружие, а еще один схватил табурет. Почувствовав болезненный удар по лодыжке, Грант понял, что оставаться здесь ему больше нельзя, и совершил поступок, на который не отважился бы еще час назад, – отпустил колонну, служившую ему опорой, побежал по неровной балке шириной меньше чем в фут.

В иных обстоятельствах он бы наверняка свалился, но сейчас падение означало смерть, и ему удалось удержаться на ногах, хотя и самому в это совершенно не верилось. Преодолев последние десять футов, тяжело дыша, Грант прислонился к центральной колонне, откуда открывался прекрасный вид на огромное, как амбар, помещение.

Небольшая группа людей в штанах из шкур сражалась с опрокинутой им лестницей, пытаясь поставить ее на место и броситься за ним в погоню. Возле гигантского очага у дальней стены сгрудились три неопрятные женщины и толстяк. Но главный источник шума находился под ногами у Гранта.

Казалось, будто вся ревущая толпа, растерзавшая до этого воина и успевшая увеличиться как минимум вдвое, напирала еще на одного мечника, стоявшего спиной к колонне, за которую цеплялся Грант. Массивные плечи и мускулистые руки едва вмещались в красные кожаные доспехи, длинный меч был как будто даже побольше того, что недавно дорогой ценой достался врагу. Тяжелая шипастая палица в левой руке воина то и дело с глухим звуком обрушивалась на дубины, кинжалы и руки противников, круша и калеча.

Энергия воина была просто феноменальной, и чем больше Грант смотрел на взмахи сверкающего меча, тем больше восхищался искусством его обладателя. Воин отражал удары и тут же делал выпады, не останавливаясь и не сбавляя темпа, когда клинок рассекал дерево, плоть и кость. Казалось, смертельную силу оружию придает не держащая его рука, но сам свист несущегося с бешеной скоростью тяжелого лезвия, опасного, как вовсю крутящийся пропеллер. И нападавшие явно его боялась.

Рыча от пьяной ярости, они держались за пределами смертельного круга, пытались наносить удары издалека или швырять кинжалы и ножи, которые ударялись о металл и отлетали в сторону.

Но далеко не все были осторожны – внутри круга валялись трупы с рассеченным горлом и расколотым черепом, а из толпы, пошатываясь, то и дело выбирался очередной неудачник, стеная и держась за перебитую руку. Кто-то помогал оставшемуся без кисти товарищу перевязать кровоточащий обрубок.

Воин продолжал отбиваться, распевая песню без слов в такт пляске сверкающей стали. На глазах у Гранта он шагнул вперед и, выдохнув, ударил наотмашь – кровавое лезвие вылетело на фут за пределы круга. Наградой смельчаку стали три вопля разом. Толпа поспешно попятилась, ругаясь и толкаясь, пока не остановилась на более почтительном расстоянии. Один из нападавших корчился на полу, пытаясь остановить хлещущую из перерубленной руки кровь. Он умирал, не достойный даже удара милосердия.

Как бы стойко ни держался воин, ясно было, что вечно так продолжаться не может. Он уже тяжело дышал, и враги норовили подкрасться к нему из-за колонны. Один промах, одна ошибка – и его сомнут, набросившись со всех сторон.

Грант вдруг понял, что ему жаль рослого воина. Кровавое искусство, которое тот демонстрировал, не заслуживало того, чтобы пропасть в этом амбаре или таверне. Затем пришла мысль, что, как только воина убьют, наступит очередь самого Гранта. Лишь поющий и кружащийся в танце клинок расчищал пространство у колонны, не давая толпе прорваться к ней и сбить беглеца с его балки.

Грант вцепился в черное от копоти дерево; к горлу подступила тошнота. Что он делает в этом воплощенном кошмаре? Может, его сбила машина и все это лишь коматозный бред?

Словно в ответ на эти раздумья в грудь ему врезалась брошенная бутыль. Удар и треск рвущейся ткани были вполне реальны, как и боль в лодыжке, куда угодила дубинка. Он преисполнился тошнотворной уверенности, что, даже если это действительно сон, безопаснее воспринимать происходящее как безжалостный факт. Похоже, ему грозила настоящая смерть, окончательная и бесповоротная.

Лестницу наконец прислонили к дальнему концу балки, и люди толкались возле нее, пытаясь опередить друг друга. Верзила в меховых штанах взобрался на три перекладины, но получил от другого удар по затылку табуретом и свалился. Обладатель табурета полез наверх, за ним последовали еще пятеро или шестеро. Пошатываясь, но с легкостью держась на ногах, они побежали по балке к Гранту.

Передний остановился и вскинул табурет над головой, чтобы нанести сокрушительный удар. Бежавший следом не успел остановиться и налетел на него, толкая вперед, и в то же мгновение Грант понял, что ему нужно оружие. Воспользовавшись замешательством верзилы, Грант подался вперед, схватился за ножку табурета и дернул. Потеряв равновесие, противник с хриплым воплем полетел вниз, прямо в очерченный мечом круг. Воин небрежно махнул клинком вбок, перерезав горло упавшему, а затем поднял голову, подумав, что его атакуют сверху. Увидев стоявшего лицом к нападающим Гранта, он широко улыбнулся.

– Ого! Друг! – Он еще раз взмахнул мечом, получив в ответ проклятие и крик боли, и слегка переместился в сторону, вновь бросив взгляд на Гранта. – И как раз вовремя!

Словно двигаясь самостоятельно по некой заранее определенной траектории, меч плавно взмыл над головой воина и перерезал сухожилия на лодыжках двоих стоявших на балке. Оба с визгом свалились в толпу. Следующий попытался отступить, но лишь вывел из равновесия остальных, которые посыпались, усугубляя всеобщее замешательство.

Толпа отступила, возомнив, что подверглась нападению сверху.

Сунув покрытую кровью палицу в петлю на поясе, воин несколькими яростными выпадами меча отогнал толпу еще дальше, а затем бросился к колонне, как будто хотел разделаться с теми, кто за ней прятался. Но там оказался лишь один, он прянул назад, налетел на скамью и упал. Укрывшись от толпы за колонной, воин рассмеялся и протянул свободную руку Гранту.

– Давай, приятель, помоги мне забраться наверх, и сматываемся отсюда.

То были первые дружеские слова, которые услышал Грант среди многоголосого кровожадного рева, и внезапно происходящее обрело для него смысл. Быстро, но без паники Грант уселся на балке, ухватившись правой рукой за колонну, протянул вниз левую и ощутил, как за нее ухватилась мозолистая ладонь.

Воин потянулся наверх, и Грант едва не завопил от боли – как будто руку выкручивали из суставов. Но в следующий миг рубака зацепился рукояткой меча за балку и с легкостью взобрался на нее. Большая часть его веса, однако, пришлась на худую руку Гранта, причем он оказался даже крупнее и мускулистее, чем выглядел снизу, – как минимум триста фунтов плоти и снаряжения.

Не обращая внимания на звон и лязг летящих в него бутылок, кинжалов и прочих мелких предметов, воин убрал меч в ножны и всмотрелся в темный конец зала. Даже не оглянувшись на Гранта, он двинулся к дальней стене. Грант пошел следом, потирая натруженную руку, но вместе с тем испытывая странную радость оттого, что может теперь идти по узкой балке без малейшего страха.

Впереди виднелся ряд маленьких окон, над которыми уходила под углом в темноту почерневшая от копоти крыша. Воин постучал по стене рукоятью меча и удовлетворенно кивнул, словно нашел выход.

Дав знак Гранту подойти ближе, воин указал на стену, увешанную чем-то похожим на тугие мешки и гирлянды. Пахло прогорклой едой, и Грант понял, что неаппетитного вида предметы – скорее всего, копченое мясо и травы. Легко, словно пушинку, сняв два связанных между собой окорока, воин повесил их на шею Гранту, который оказался не готов к такому подарку и едва не упал с балки. Но воин молниеносным движением утвердил его на ногах.

Пренебрежительно фыркнув, боец рассмеялся, уперся ладонями в перекладину над головой и принялся со всей силы бить ногами в доски. Каким бы массивным и сильным ни выглядел он, Грант сперва не поверил своим глазам – даже супермен вряд ли способен несколькими пинками проделать дыру в стене здания. Однако тот продолжал бить, и вот слетела первая доска. На лекциях по архитектуре Гранту рассказывали о мошенниках, использовавших при строительстве непрочные материалы – такие же, как и эти доски, судя по звуку сделанные явно не из здоровой сухой древесины. Когда наружу улетела вторая планка, Грант предположил, что гвозди здесь заменили жевательной резинкой, и решил не забивать себе этим голову. В проеме виднелась ночная тьма, в ней ледяной ветер кружил снежинки – мало похоже на весеннее солнце, которое он в глубине души рассчитывал увидеть. Ни секунды не колеблясь, воин глубоко вздохнул, присел у края дыры и выпрыгнул наружу.

С трудом балансируя на балке, Грант глядел в темноту, не сулившую ничего хорошего. Впрочем, от нерешительности не осталось и следа, когда он получил палкой по ноге. Остаться – значит принять недостойную и крайне мучительную смерть от озверевшей толпы. Подобной участи он предпочел бы любую другую. Неверной походкой добравшись до конца балки, он неуклюже попытался присесть, как до этого воин, а потом вывалился в холодную снежную тьму.

III

Снаружи у стены намело такой сугроб, что Гранту пришлось побарахтаться в нем, прежде чем удалось выбраться.

Никогда еще он не чувствовал себя столь отвратительно. Болело все тело, покрытое синяками, свисавшие с шеи окорока казались отлитыми из свинца, одежда промокла от тающего снега, а несомые ледяным ветром снежинки больно кололи лицо.

Вокруг ничего нельзя было разглядеть – лишь тьма и холод. Где-то впереди раздался крик, и Грант заковылял на него. Снег доходил до пояса, ветер пронизывал насквозь тонкую ткань свадебного костюма. Преодолев несколько ярдов, он обнаружил нечто вроде тропы – здесь прошли люди, слегка примяв снег. Он подпрыгнул от испуга, когда за него ухватилась чья-то рука.

– Иди за мной, приятель, и не потеряй окорока, иначе перережу тебе тощее горло.

Воин двинулся вперед, прокладывая узкую канавку в глубоком снегу, и Грант поспешил следом.

На нем были черные туфли с острыми носками, дорогие, блестящие, – по крайней мере, такими они выглядели, когда Грант видел их в последний раз. Сейчас он не мог их разглядеть, зато отлично чувствовал. Они идеально подходили для танцев или свадеб, но для ходьбы по снегу совершенно не годились. Грант пробирался сквозь снежные заносы, страдая от жалости к себе.

Он хотел было попросить шедшего впереди о небольшой передышке, но в голову пришла жуткая мысль, что остановиться – значит замерзнуть насмерть, и лишь она одна вынуждала его переставлять онемевшие ноги. Грант следовал за воином, сперва рассчитывая, что тот в конце концов приведет в дом или другое теплое место – вряд ли его самого радует путешествие по адской зимней равнине, – но вскоре перестал надеяться на благополучный исход. Лишь шагал за движущейся тенью, словно она символизировала постоянно ускользающее тепло.

Небо уже светлело, вокруг проглядывали заснеженные просторы. Казалось, даже свет причинял боль его онемевшим, почти превратившимся в ледышки нервам.

В рассветных сумерках по обеим сторонам виднелись деревца. Чем дальше, тем они выше и толще, и наконец путники очутились в густом лесу, где уже не дул пронизывающий ветер, а на земле лежал лишь тонкий слой снега. Грант шел за воином в варварских доспехах, и разум постепенно оттаивал, появлялись вопросы, на которые не было ответов. Так продолжалось, пока не кончился лес, пока не осталось ничего, кроме убийственной стужи и глубокого снега.

Закрыв глаза от ветра, Грант пытался ни о чем не думать и ничего не чувствовать. Они брели по какой-то колее – возможно, проложенной под снегом дороге, – а потом по поросшему деревьями склону. Воин зашагал быстрее, и Грант нагонял его, поскольку идти под уклон было легче. Дувший в спину ветер поторапливал, будто холодное копье кололо в спину.

Впереди, в укрытой от ветра впадине, мерцал костерок. Грант впервые понял, что они наконец достигли цели своего путешествия, когда раздался хриплый окрик:

– Кто?!

Послышался скрежет извлекаемого из ножен меча.

– Акер Амен и пара окороков. Посторонитесь, лентяи! Пустите к огню!

Воин вышел к костру, Грант нетерпеливо следовал за ним. Прежде чем он успел протянуть руки к манящему теплу, человек с мечом прыгнул вперед и схватил его за перед рубашки.

– Акер, это не Бегильн! Что с ним случилось и кто этот хлюпик с мясом на шее?

Акер Амен встал у самого огня, чтобы побыстрее согреть промокшие ноги, и нахмурился:

– Бегильн дурак, и теперь он мертв. Я тоже был бы мертв, если бы не появился этот чужак, и нам вместе удалось сбежать из поганого логова. Оставь его.

Мечник отпустил Гранта, и тот без сил опустился на землю. Один из окороков плюхнулся в грязь рядом с Акером, который снял с пояса кинжал, отрезал кусок мяса и начал задумчиво жевать – вероятно, размышляя о недавней схватке. Презрительно фыркнув, он ткнул кинжалом в сторону мечника.

– Оставь его, Грайф. Послушай лучше, какая нелепая смерть постигла Бегильна. Мы сидели в кабаке и допивали третью или четвертую бутылку. Местные жители все как один грязные тупые уроды, они и на людей-то не похожи, сущие звери. Их ничто не заботит, кроме вонючего бога Н’тиг’ты – страшилища с большущим брюхом и пустой башкой, куда они кладут подношения. Там повсюду расставлены кумирчики, приходится под ноги смотреть, как бы не сшибить божка ненароком.