Текст книги "Путь Короля. Том 2"

Автор книги: Гарри Гаррисон

Соавторы: Джон Холм
сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 51 страниц)

Переходя от одного тела к другому, Шеф подносил свечу к обрывкам одежды, следил, как пламя разгорается, перекидывается на иссохшую плоть. Он шел вперед, а пещеру наполняли красные отблески, выявляли ее истинный размер, высвечивали стенные росписи.

Перед ним оказалась еще одна скала, но высотой не больше футов восьми. К ней, словно приглашение, была прислонена лесенка, до крайности похожая на ту, что была у него на шее.

Здесь это неудивительно, подумал Шеф, приближаясь к лесенке. Настоящая приставная лестница, с двумя тетивами и перекладинами поперек них, требует плотницкого мастерства, чтобы врезать перекладины в пазы. А лесенку-kraki может сделать любой, будь то на севере или на юге, в горах или в болотах. Надо взять дерево, желательно ель. Очистить ствол и отрубить ветви, оставляя лишь те, которые поочередно растут с двух боков, первая – ступенька для правой ноги, следующая – для левой и так далее. Чтобы подниматься по такой лесенке, нужно иметь чувство равновесия, но для ее изготовления мастерства не требуется. Когда-то все лестницы были сделаны таким образом. Подобно каменным орудиям, которые из нас сделали людей.

Шеф встал у основания лесенки, затем начал решительно взбираться наверх, а позади него ярко пылали трупы.

Глава 16

Человек, который встречал Шефа у верха лесенки, самый молодой из perfecti, растерялся, увидев, что над краем каменного уступа, на котором он стоял, появилась голова короля варваров, и тот ступенька за ступенькой продолжает подниматься. Он знал, что от него требуется, уже с дюжину раз проделывал это. Если испытуемый пройдет через Утробу, выдержит испытание Змея, Женщины, Смерти и по graduate выберется из Преисподней, тогда его должен встретить самый младший член Совета, тот, кто самым последним прошел испытание. Он должен приставить обнаженный меч к груди испытуемого и задать ритуальный вопрос: как может человек родиться, будучи стар? неужели может он в другой раз войти в утробу матери своей?

Но это должно происходить в темноте! У испытуемого должна быть лишь крошечная свеча, символ тайного знания, он не должен ничего видеть до тех пор, пока у груди его не окажется меч! Все это имело чисто ритуальное значение, поскольку каждый кандидат, готов ли он был к испытанию или нет, заранее знал и вопрос, и ответ на него. Но все-таки не полагалось видеть спрашивающего с мечом до тех пор, пока не столкнешься с ним лицом к лицу.

В ярком свете пылающих мумий Шеф прекрасно мог разглядеть стоящего наверху человека, острый меч в его руке, а также то, что человек не собирался пустить оружие в ход. Позади этого человеке в обращенном к Шефу полукруге сидело еще около дюжины людей в серых капюшонах. Они тоже должны были оставаться невидимы до тех пор, пока не заговорят. Сообразив, что их стало видно раньше времени, люди в капюшонах стали переглядываться, ерзать, суетливо перешептываться. Встречающему и судьям поднимающийся из Преисподней Шеф с каждым шагом казался все больше и больше, его тень угрожающе росла перед ним, словно убитые из зала испытаний прислали своего мстителя. Золотой венец на голове Шефа и золотые браслеты на его бицепсах отсвечивали в красном зареве и метали гневные отблески на стены.

– Зачем ты это сделал? – прошипел встречающий. – Я думал… – Испытание уже пошло неправильно. Он вытянул меч вперед и обнаружил, что человек, который много сильней, чем он, держит его за руку.

– Попробуй еще раз, – сказал Шеф.

– Как может человек родиться, будучи стар? неужели может он в другой раз войти в утробу матери своей?

«Вопрос из моего сна», – подумал Шеф. Тогда он не знал ответа. Но он только что подвергся испытанию и выдержал его. Ответ должен быть как-то связан с самими испытаниями. Что-нибудь христианское или, по меньшей мере, наполовину христианское. Как бы ответил отец Андреас? Раздумчиво, на том же арабском языке, на каком к нему обратились, самом распространенном языке пограничья, Шеф ответил:

– Отбросить страх. И похоть. И страх смерти. И выйти из могилы.

– Это не ответ! Слова неточные!

– Но достаточно близкие, – ответил Шеф. Схваченное им запястье было тонким, запястье охотника или пастуха, а то и священника, но не пахаря. Резким движением натренированных в кузнице рук Шеф выкрутил запястье назад, услышал крик боли и звон упавшего на каменный пол меча. Он отпустил руку встречающего, подошел к мечу и поднял его. Слегка изогнутый, лезвие заточено с одного края, острие тонкое, как иголка. Оружие для удара в спину. С мечом в руке Шеф подошел к полукругу сидящих людей в капюшонах и встал, грозно глядя на них сверху вниз.

– Зачем ты… зачем ты сжег их?

– Потому что они были людьми. Как вы и я. Я не против того, чтобы убивать людей, но я не хочу, чтобы над ними издевались после смерти. На Севере мертвых принято не только хоронить, но и сжигать. А теперь вот что. Вы заставили меня прийти сюда, похитив мою женщину. Вы подвергли меня испытанию, и я его выдержал. Вы должны были что-то сказать мне. Говорите. Полагаю, что есть более легкий путь наружу, чем тот, которым пришел я. Говорите свою речь, и давайте разойдемся по домам. И ради всех богов, зажгите еще свечей! Мне совсем не хочется разговаривать в темноте или при свете погребального костра.

Глава совершенных колебался, видя, что инициатива от него ускользнула. Однако это, может быть, и к лучшему. Во всяком случае, ясно, что этот испытуемый, этот король – человек незаурядный. Может быть, очень может быть, что это и есть тот, кого они искали. Чтобы хоть чуть-чуть выиграть время, глава совершенных откинул капюшон, мановением руки приказал, чтобы из потайных ниш достали лампы и зажгли их.

– Что это висит у тебя на шее? – спросил он.

– Это лесенка, мне говорили, что вы называете ее graduate. Сказал мне это сам император Римский. Много лет назад и за много миль отсюда. Сидя на зеленом холме около городской стены.

Perfectus нервно облизал губы. Он уже потерял инициативу в разговоре.

– Это Святой Грааль, – подчеркнул он, – мы на своем языке называем его Seint Graal. Но прежде чем я объясню тебе, что это такое, поклянись, что никому не расскажешь об услышанном в этом зале. Ты должен поклясться, что станешь одним из нас. Ведь если сказанное здесь дойдет до чужих ушей, это принесет… – он сделал паузу, – смерть христианству. Ты должен поклясться, что будешь молчать! Чем ты поклянешься?

Шеф на мгновение задумался. По-видимому, эти люди не вполне себе представляют, как с ним обращаться. Смерть христианства – что ему до нее? Им следовало бы знать об этом. Однако он не верил в возможность давать ложные клятвы. Так можно накликать беду.

– Я поклянусь вот этим, – сказал Шеф, положив руку на свою пектораль. Его отец, существует ли он на небе или только в воображении, не стал бы беспокоиться из-за ложной клятвы или клятвы, принесенной чисто формально. – Я клянусь своим амулетом и вашим Святым Граалем никому не раскрывать то, что услышу в этом зале.

Напряжение сидящих полукругом perfecti спало, как и напряжение самого главного среди них, которого Шеф уже мог разглядеть: пожилой человек с умным и хитрым лицом, лицом удачливого сельского купчика.

– Хорошо же. До нас дошли слухи, что Святое Копье, которое носит император, дал ему ты. Ты, следовательно, должен знать, почему это копье свято. Это оружие центуриона, который пронзил распятого Спасителя.

Шеф кивнул.

– Почему же вместе с копьем должна быть лесенка? Я скажу тебе. После того как сотник пронзил Господа нашего и истекли кровь и вода, благочестивые люди выпросили у римлян тело Спасителя. Это были Иосиф из Аримафеи и его родственник Никодим.

При упоминании последнего имени все люди в капюшонах разом подняли руки и осенили себя зигзагообразным знаком.

– Они сняли тело с креста. И, конечно же, они воспользовались лесенкой. Эта лесенка и есть Грааль. Они положили тело на лесенку, чтобы отнести его в каменный склеп, приготовленный Иосифом для человека, которого он считал пророком. А теперь, король, я вот о чем попрошу тебя. Говорят, что ты был крещен, воспитан христианином. Так скажи мне: что христиане могут предложить верующим?

Шеф задумался. Вряд ли это была часть ритуала, вопрос прозвучал искренне. Ответа он не знал. Насколько ему помнилось, отец Андреас говорил, что христиане должны оставаться христианами, а не то попадут в ад вместе с язычниками. В ад? Или на небеса? Возможно, это и был ответ.

– Они предлагают им жизнь, – сказал Шеф. – Вечную жизнь.

– А как они могут ее предлагать? Как они осмеливаются обещать ее? Они обещают ее, потому что, как они говорят, сам Христос воскрес из мертвых. Но я могу тебе сказать кое-что. Он не воскресал в гробнице Иосифа. Потому что он не умер на кресте! Он остался жив.

Глава посвященных откинулся в кресле, чтобы насладиться эффектом от своих слов. Но его подстерегала неожиданность. Шеф категорически покачал головой.

– Ему пронзил грудь германский центурион. Он звался Лонгинус. Он пронзил его копьем римских пехотинцев, пилумом. Я держал это копье, и я видел удар.

– Удар был нанесен. Но он пошел вбок. – Perfectus отметил непостижимую уверенность своего собеседника и продолжал: – Возможно, у распятых, у людей с поднятыми выше головы руками, поза необычная, и сердце при ней смещается в сторону. И странно, что из раны вытекла вода. Может быть, Лонгинус пронзил какой-то другой орган. Но когда Иосиф и Никодим после праздника опресноков пришли с ароматами и мастями к сделанной ими гробнице, чтобы помазать Иисуса, они обнаружили, что он жив. И по-прежнему завернут в плащаницу.

Теперь настала очередь Шефа задуматься, постараться выявить истину. Десять ночей назад ему приснился сон о человеке, ужасный сон о человеке, очнувшемся от смерти со спеленутыми руками и с болью в сердце. Однако такое вполне могло быть. Он знавал людей, оживших после битвы, когда их товарищи уже приготовились опустить их в могилу, подобное случалось с друзьями Бранда. И сам Бранд выжил после глубокой раны в живот. Такое бывало нечасто, но бывало.

– Что было потом?

– Нескольким доверенным людям сказали правду. Но вскоре распространились слухи, что пришедшие к склепу узнали Евангелие, Благую Весть, и что гробница оказалась пуста и являлся ангел Господень. Что Христос спускался в ад, чтобы спасти патриархов и пророков. Христиане считают, что эта история исходит от Никодима, потому что тот разговаривал с Христом после распятия. До сих пор они читают эту историю в своем ложном Евангелии от Никодима. Но это неправда. Христос не умирал. И не являлся своим приверженцам. Его выходили Иосиф с Никодимом и женщина, которую звали Марией Магдалиной. Потом богатый Никодим тайно распродал свое добро, и то же самое сделал Иосиф из Аримафеи, и все они, вместе с Христом и Магдалиной, пробрались в нашу страну. Они покинули Палестину, из-за которой боролись римляне с евреями, и отправились на другой край Внутреннего моря, но находившийся в пределах древней Римской империи. Здесь они жили. Здесь они умерли. Здесь они растили своих детей, детей Иисуса и Марии. И их семя не сгинуло. Ведь все мы, народ гор, можем проследить наше происхождение от них. И поэтому мы Сыновья Господа!

При последних словах в голосе его прозвучал триумф, и ему вторили все сидящие в зале.

Да, подумал Шеф. Такая история христианам бы не понравилась. Но тут есть неувязка, ведь если Иисус, происхождением от которого они гордятся, был простым смертным, почему они объявляют себя Сынами Господа и почему верят в Христа? У них есть причина не верить. Но у них на все найдутся свои объяснения, в точности как у Торвина и Фармана. У верующих всегда готовы объяснения.

– И чего же вы тогда хотите от меня? – тихо спросил он.

– Грааль. Мы сохранили его. Сейчас он в глубочайших глубинах Пигпуньента. Но император знает, что Грааль там, его люди каждый день копают и копают. Мы боимся, что скоро он найдет реликвию, а также наши святыни и заветы. Он уничтожит их, и вместе с ними все свидетельства нашего тайного знания. Мы должны спасти их. Грааль и наши книги. Или прогнать императора. Ты… ты пришел в нашу страну с нашим священным знаком на груди, ты прошел наше сакральное испытание без помощи и подсказки, некоторые из нас думают, что ты явившийся вновь святой Никодим! Мы просим тебя помочь нам.

Шеф поскреб бороду. Интересная история. Но гораздо интересней, как ему выбраться отсюда. Он все еще во власти этих фанатиков.

– Я не Никодим, – заявил он. – Но скажите-ка мне. Если я сумею сделать то, о чем вы просите – а я не знаю, как это сделать, – что вы тогда сделаете для меня? Ваша вера – не моя вера, и ваши беды – не мои беды. Какова цена? И вам следует помнить, что я богат.

– Твое богатство – золото. Мы, впрочем, слышали, что ты все время ищешь новые знания, что ты и твои люди пытаетесь летать, сделать то, чего никто еще не делал. Нам сказали, что ты хочешь узнать тайну греческого огня.

Шеф выпрямился, у него сразу появился интерес.

– Вы знаете секрет греческого огня?

– Нет. Этого мы тебе обещать не можем. Мы уверены, что никто в мире не знает тайну, которую хранят всего-то несколько греков, и даже среди них, возможно, каждый знает лишь малую ее часть. Но мы кое-что знаем об огне, и то, что знаем, расскажем тебе. Если ты вернешь нам наши святые реликвии.

Красные отблески позади них уже угасли, зал освещался теперь лишь чистым светом десятка ламп и выглядел, несмотря на каменные стены вокруг, как и любая другая комната, где люди занимаются своими делами.

– Я сделаю, что смогу, – сказал Шеф.

Глава 17

Император римлян узнал теперь то, что на протяжении истории довелось узнать уже многим измученным военачальникам: чем больше помощников в серьезном и трудном деле, тем больше проблем, если только подчиненные не настолько дисциплинированны, чтобы отказаться от самодеятельности и от преследования собственных интересов. Те, кто хорошо знал императора, заметили его побелевшие вдруг костяшки рук и зажатость шейных мышц. Остальные заметили только тихий голос и внимание, с которым он слушал.

По-видимому, барон Бежье был на ножах с епископом Безансона. Их отряды имели примерно одинаковую численность, сто человек и сто двадцать, и считались средними по проявляемой лояльности и рвению. Оба отряда пришли издалека, поэтому в них не могло быть тайных еретиков, но не было в них и соотечественников императора. Их поставили в среднее кольцо охраны из трех, которым Бруно окружил Пигпуньент, и они днем патрулировали почти непроходимые кустарники, а в часы ночного отдыха изнемогали в зное, поднимавшемся от обожженной солнцем почвы. Они спорили из-за воды, как и вся остальная армия. Барон считал, что епископ слишком рано снимает своих людей с патрулирования, чтобы они первыми добрались до источника, напоили лошадей и мулов, а людям барона потом приходится пить мутную воду. Как будто на десять миль в округе где-то была сейчас не мутная вода.

А в это время, думал Бруно, рабочие с кирками и лопатами все ближе и ближе подбираются к главной тайне. Не далее как сегодня утром они обнаружили в каменной стене, которую разбирали, потайной ход. Он вел от замаскированных в стене ниш вниз к самому основанию крепости и выводил наружу на дне ущелья – для бегства в том случае, если крепость не сможет выдержать штурм. Бруно был уверен, что никто им не воспользовался. В противном случае гарнизон не стал бы сражаться до последнего. Но где есть один тайный ход, там может быть и другой. Время от времени шум огромного военного лагеря перекрывался грохотом падающего камня, который несколько десятков человек сковырнули подъемным механизмом с места и сбросили в глубокое ущелье. У Бруно болела голова, по шее текли ручьи пота, он чувствовал неистовую потребность вернуться на раскопки и подгонять рабочих. Вместо этого ему приходилось слушать спор двух дураков на языке, который он с трудом понимал.

Внезапно барон Бежье вскочил, ругаясь на своем диалекте. Епископ демонстративно пожал плечами, притворяясь, что истолковал движение барона как намерение уйти. Зевнув, он протянул через стол руку с блеснувшим на пальце епископским перстнем: дескать, целуй перстень и иди себе.

Разъяренный барон ударил по протянутой руке. Епископ, в чьих жилах, как и у барона, текла кровь десяти поколений воинов, в свою очередь вскочил, хватаясь за оружие, которого не носил. Барон мгновенно выхватил свой кинжал, длинный и узкий misericorde, предназначенный для того, чтобы колоть им в сочленения лат или в глазную щель.

Намного быстрее движения барона, быстрее, чем мог бы заметить глаз, взметнулась рука императора, перехватив запястье барона. Гориллообразные плечи перекатились под кожаными доспехами, которые все еще носил император, – рывок, хруст костей, и барон врезался в стену палатки. Телохранители для проформы вытащили палаши, но не двинулись с места. Во многих сражениях и стычках они убедились, что их император не нуждается в защите. Он с голыми руками был более опасен, чем искусный рыцарь в полном вооружении. Баварец Тассо вопросительно поднял бровь.

– Уведите его, – коротко приказал Бруно. – Он обнажил оружие в присутствии своего императора. Прислать к нему священника, а потом повесить. Его графу скажите, что я жду от него рекомендаций, кому передать во владение Бежье. Его людей отошлите домой. – Через мгновение он передумал: – Они могут взбунтоваться. Возьмите десяток из них, каждому отрубите левую руку и правую ногу, скажите им, что это милосердие императора. А вы, ваше преосвященство, – обратился он к епископу, – вы его спровоцировали. Я налагаю на вас штраф в размере годового дохода вашей епархии. А пока вы его не выплатили, вам дозволяется усмирять свой чересчур горячий нрав. Десять ударов канторской плеткой ежедневно. Мой капеллан проследит за этим.

Он уставился через стол на побледневшее лицо епископа, который очень быстро сообразил, что не следует больше ни секунды раздражать императора своим присутствием. Барон Бежье уже исчез, его увели к никогда не пустовавшим виселицам на краю лагеря. Епископ попятился, кланяясь и соображая, как быстро сможет собрать тысячу золотых соли-дов.

– Что там за шум? – поинтересовался император.

Тассо, bruder Ордена Копья, внимательно вгляделся вдоль рядов палаток и бараков.

– Агилульф, – ответил он. – Наконец-то прибыл.

На лице императора расплылась одна из его неожиданных чарующих улыбок.

– Агилульф! Долго же он добирался. Зато это означает тысячу человек, истинных германцев под командой офицеров из Ордена Копья. Мы сможем убрать этих мерзавцев, которые охраняют западные подходы, и заменить их нашими надежными парнями. И, осмелюсь сказать, у Агилульфа найдется пара дюжин настоящих мужчин с кнутами, чтобы заставить этих ленивых чертей в крепости работать. Ха, его ребята хорошо отдохнули на море, они будут рады взяться за дело.

Тассо кивнул. Казалось, император развеселился: в эти дни его настроение быстро менялось. Если бы эти идиоты в палатке повнимательней взглянули тогда на Бруно, они бы поняли, что его лучше не раздражать. А вот сейчас можно рискнуть.

– Люди барона, ты велел отрубить им руки и ноги, – отважился Тассо. – Десять человек, ты сказал? Или хватит пяти? Не только руки, но и ноги, так?

Улыбка императора исчезла, он пересек палатку, прежде чем Тассо успел моргнуть или подумать о самозащите. Он, впрочем, и не пытался.

– Я знаю, к чему ты клонишь, Тассо, – сказал Бруно, глядя с высоты своего среднего роста в глаза высокого баварца. – Ты считаешь, что я слишком жесток с этими ублюдками. Да, я жесток, потому что наступили жестокие времена.

Мы больше не можем позволить себе неудачу. Не сейчас, когда дьявол вырвался на свободу. Он вырвался.

– Дьявол вырвался на свободу? – вмешался другой голос, хриплый и неприветливый голос дьякона Эркенберта, который пришел для доклада повелителю с испытательной площадки, где неустанно трудился над усовершенствованием своей осадной катапульты. – Когда это случится, мы увидим предвозвестия и знамения в небе.

В лагере кордовского халифа телохранители тоже чувствовали себя неспокойно. Каждый вечер, когда армия останавливалась на ночлег, в землю вбивали колы для казней, каждая ночь омрачалась воплями людей, которые чувствовали, как острие кола пронзает им внутренности, хотя они всеми силами старались удержаться на железном кольце, не дающем им умереть сразу. Поговаривали, что храбрый человек способен сам скользнуть вниз, чтобы кол поскорее проткнул кишки и печень. Впрочем, от заднего прохода до сердца расстояние велико – слишком велико для дюжинной смелости. Халиф пребывал в мрачном настроении из-за многочисленных поражений, непривычных для правоверных приверженцев Пророка. Флот был сожжен и рассеян, многие войска буквально растоптаны, а остальные деморализованы, медленно и неохотно сближаясь с противником. Если в ближайшее время не поступят хорошие новости, снова будут ночные вопли и казни. Может быть, и среди самих телохранителей. Расстилая кожаный ковер и обнажая свои скимитары, телохранители молили небеса послать козла отпущения.

В запыленной одежде вошел капитан кавалерийских патрулей. За ним на веревке волокли юношу со связанными запястьями, тот пытался подняться на ноги и выкрикивал проклятья. Телохранители с облегчением переглянулись, пропуская капитана. Жертва на этот вечер есть. Возможно, она смягчит повелителя.

Мухатьях не замечал зловещего взгляда халифа, он утвердился на ногах и сердито расправил изорванные одеяния.

– Ты ученик Ибн-Фирнаса, – неторопливо заговорил халиф. – Мы послали тебя сопровождать северных франков, их флот с таинственными машинами, которые должны были потопить красные галеры греков. Северяне не потопили галеры, они сбежали, по крайней мере, так нам рассказывали немногие спасшиеся – перед тем как были казнены. А что расскажешь нам ты?

– Предательство, – прошипел Мухатьях. – Я расскажу о предательстве.

Никакое другое слово не могло лучше соответствовать настроению халифа. Он откинулся на подушках, а Мухатьях, приведенный в ярость долгими днями молчания и всеобщего презрения в море, днями вынужденного безделья и заключения в иудейской тюрьме, начал свой рассказ: об отпадении северян от союза с арабами, об их трусливом нежелании напасть на греков, об их невежественных забавах с секретами кордовских мудрецов. И хуже всего, о предательстве по отношению к Пророку и его слугам, совершенном богатыми евреями, которых халиф защищал от христиан, а они отплатили тем, что заключили союз с пожирающими свинину и пьющими вино. Искренность Мухатьяха была очевидна. В отличие от всех, с кем халиф говорил за последние недели, юноша ничуть не заботился о собственной безопасности. Становилось ясно, что единственным его желанием было обрушиться на врагов Шатт аль– Ислам и истребить их. Снова и снова в его словах сквозил упрек халифу: он был слишком снисходителен, своим долготерпением он позволил своим тайным врагам набраться дерзости. Такие упреки халиф готов был выслушивать. Речи честного человека.

– Когда ты в последний раз утолял жажду? – спросил под конец халиф.

Мухатьях выпучился на него, в своем неистовстве забыв о мучающей его жажде.

– Перед полуднем, – сипло ответил он. – Я ехал во время дневного зноя.

Халиф взмахнул рукой:

– Принесите шербет для этого правоверного. И пусть все узнают о его усердии. Когда он напьется, наполните его рот золотом и приготовьте почетную одежду. А теперь пошлите за нашими генералами, адмиралами и хранителями карт. Пусть все приготовятся повернуть нашу армию против евреев. Сначала идем на евреев, потом – на христиан. На врага внутри ворот, а потом на врага снаружи.

Заметив хорошее настроение халифа, те, кто держал наготове узников, чья казнь должна была смягчить сердце повелителя правоверных, молча увели несчастных прочь. Ничего, пригодятся в другой раз.