Текст книги "Выбор по Тьюрингу"

Автор книги: Гарри Гаррисон

Соавторы: Марвин Мински
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Только что идентифицирована капля крови, найденная в трещине пола. Лаборатория срочно проделала анализ ДНК и получила надежный результат. Джей-Джей Бэкуорт.

– Мы с ним были хорошими приятелями, – тихо произнес Беникоф после секундной паузы. – Ну, давайте искать тех, кто его убил. Тех, кого, как мы теперь знаем, впустили в этот корпус один или несколько сообщников, которые находились внутри. Они вошли в лабораторию и, судя по состоянию Брайана, расстреляли всех, кто там был, а потом вывезли все, что имело отношение к проекту «ИИ». Погрузили на грузовик и уехали. Куда?

– Никуда. – Мэньяс утер потное лицо мокрым насквозь платком и быстро описал пальцем в воздухе круг. – После наступления темноты здесь, кроме охранников, обычно никого не бывает. Территорию со всех сторон окружает голая пустыня – ни жилья, ни ферм поблизости нет. Значит, нет и очевидцев. Из этой долины ведут только четыре дороги. Все они были перекрыты полицией, как только началась тревога. Ничего. По ту сторону оцепления патрулировали вертолеты. Задержали множество туристов и грузовиков с фруктами. Больше никого. Как только рассвело, мы начали прочесывать местность в радиусе полутораста километров. Пока никаких результатов.

Беникоф оставался спокоен, но в голосе его прозвучали сердитые ноты:

– Вы хотите сказать, что большой грузовик с тяжелым грузом и не меньше чем пятью пассажирами вот так взял и исчез? В безлюдной долине, которая одним концом упирается в пустыню, а другим поднимается в горы так круто, что на перевал надо ползти на первой передаче?

– Именно так, сэр. Если узнаем что-нибудь еще, сообщим вам первому.

– Буду очень благодарен.

Радиотелефон на поясе у Беникофа зажужжал, он отцепил его и поднес к губам.

– Это Беникоф. Говорите.

– Вам звонила доктор Снэрсбрук, сэр…

– Соедините меня с ней.

– Простите, сэр, но она повесила трубку. Просила передать, чтобы вы увиделись с ней как можно скорее в больнице Сан-Диего.

Беникоф снова повесил телефон на пояс и оглянулся на лабораторный корпус.

– Мне нужны фотокопии всего, что вы обнаружите, – повторяю, всего. Сообщайте мне свои выводы, но я хочу видеть и все вещественные доказательства.

– Будет сделано, сэр.

– Как быстрее всего попасть в больницу Сан-Диего?

– Полицейским вертолетом. Я сейчас вызову.

Вертолет уже ждал на посадочной площадке, когда подошел Беникоф, и взлетел, как только он пристегнулся.

– Сколько лететь до Сан-Диего? – спросил он.

– Минут пятнадцать.

– Сделайте круг над Боррего-Спрингс, прежде чем ложиться на курс. Покажите мне дороги, которые отсюда ведут.

– Проще простого. Вон там прямо на восток вдоль долины, через каменные россыпи, идет дорога на Солтон-Си[2]2
  Мелководное соленое озеро в Калифорнии, образовавшееся в результате прорыва воды из реки Колорадо.


[Закрыть] и Броули. Вон в той стороне, на севере, по предгорьям проходит магистральное шоссе на Солтон-Си, оно тоже идет на восток. До Солтон-Си отсюда шестьдесят пять километров. Потом шоссе номер пять, оно идет на юг, там множество подъемов и серпантинов до самого Элпайна. На нем не разгонишься. Поэтому отсюда все обычно ездят вон там, через перевал Монтезума. Мы сейчас пролетим прямо над ним.

Пустыня под ними внезапно оборвалась – дальше вставали горы. Проложенная в них узкая дорога, извиваясь, поднималась все выше и выше к лесистому плато. Вертолет начал набирать высоту. Беникоф взглянул назад и покачал головой. Никакой грузовик просто не мог выбраться из этой долины, минуя заграждения и посты на дорогах.

И все-таки они отсюда выбрались. Он заставил себя не раздумывать над этой загадкой и принялся размышлять о раненом ученом. Достав сообщения врачей, он просмотрел их. Положение казалось удручающим – повреждения были такими тяжелыми, что уже сейчас, возможно, Брайана нет в живых.

Вертолет швырнуло в сторону – он попал в восходящие потоки воздуха, которые поднимались над скалистыми ущельями у самого перевала. Дальше лежало плоское плато, покрытое пастбищами и лесами, его пересекала белая ленточка шоссе. А вдали виднелись города, поселки и большая автострада – там грузовик исчезнет бесследно. Если только он уже преодолел эти двадцать километров крутого подъема. «Нет, не надо об этом думать! Буду думать о Брайане».

Доктора Снэрсбрук Беникоф нашел в ее кабинете. Единственной данью возрасту у нее был серо-стальной цвет волос. Эта сильная, энергичная женщина лет пятидесяти с небольшим излучала чувство уверенности в себе. Слегка нахмурившись, она разглядывала разноцветное трехмерное изображение, висевшее перед ней в воздухе. Руками, вложенными в перчатки-манипуляторы, она поворачивала и перемещала изображение, время от времени срезая с него верхний слой, чтобы увидеть, что находится под ним. Вероятно, она только что вышла из операционной: на ней еще был голубой хирургический костюм и бахилы. Когда она обернулась, Беникоф увидел на груди и рукавах костюма брызги и пятна крови.

– Эрин Снэрсбрук, – представилась она, пожимая ему руку. – Мы с вами пока незнакомы, но я про вас слышала. Альфред Дж. Беникоф. Это вы переубедили тех, кто выступал против использования для пересадки эмбриональных тканей человека. Благодаря чему, между прочим, я здесь и могу кое-что сделать.

– Спасибо, но это было давно. Сейчас я служу в правительстве, а значит, большую часть времени только смотрю, как работают другие исследователи.

– Жаль, что такие таланты пропадают впустую.

– А вы предпочли бы, чтобы моей теперешней работой занимался какой-нибудь юрист?

– Боже сохрани. Пожалуй, вы правы. Теперь давайте я расскажу вам про Брайана. У меня очень мало времени. У него раскроен череп, и он на искусственном кровообращении. Сейчас я жду следующей объемограммы.

– Объемограммы?

– Это куда лучше, чем разглядывать рентгеновские снимки или любое другое изображение, полученное каким-то одним способом. Объемограмма совмещает результаты всех возможных методов исследования, начиная с обычной и ЯМР-томографии[3]3
  ЯМР-томография – получение послойных снимков внутренних органов с использованием ядерного магнитного резонанса.


[Закрыть] и кончая самой последней новинкой – восьмиполюсной иммунофлуоресценцией. Все это перерабатывает процессор для трехмерной обработки сигнала – ИКАР-5367. Он не только выводит на дисплей изображение, но и выделяет или помечает различия между данным больным и средним человеком или же изменения в состоянии больного со времени предыдущего обследования. Так вот, как только новая объемограмма будет готова, я должна буду уйти. До сих пор мы занимались самыми неотложными делами – спасали Брайану жизнь, и только. Сначала тотальная гипотермия, потом охлаждение мозга, чтобы снизить потребление кислорода и замедлить все процессы обмена. Ввели препараты для остановки кровотечения и противовоспалительные гормоны. Я расчистила рану, удалила очаги некроза и костные обломки. Чтобы восстановить желудочки мозга, пришлось частично рассечь мозолистое тело.

– Это часть структуры, которая соединяет оба полушария?

– Да. Шаг серьезный и, возможно, рискованный. Но выбора у меня не было. Так что сейчас наш больной на самом деле представляет собой две личности, у каждой из которых осталось по полмозга. Если бы он был в сознании, это была бы катастрофа. Но я рассекла мозолистое тело довольно чисто и надеюсь, что смогу снова соединить обе половинки. Скажите, что вы вообще знаете о человеческом мозге?

– Очень мало. Только то, что помню со студенческих лет, да и это, наверное, давно устарело.

– Да, это полностью устарело. Сейчас мы стоим на пороге новой эпохи и скоро сможем делать операции уже не на мозге, а на сознании. Сознание – функция мозга, и мы начинаем понимать, как оно работает.

– А конкретно о Брайане – насколько серьезные у него повреждения и можно ли будет его вылечить?

– Вот, посмотрите на эти первые объемограммы, и вы все поймете.

Она указала на цветные голографические изображения, которые словно плавали в воздухе. Стереоэффект был поразительным – впечатление было такое, как будто глядишь сквозь череп. Снэрсбрук коснулась пальцем какого-то белого пятнышка, потом другого.

– Вот здесь пуля прошла сквозь череп, а вышла вот здесь, справа. Она прошла через всю кору. К счастью, кора переднего мозга и центральные органы среднего мозга остались почти целы. Боковые доли мозжечка – вот они – как будто не затронуты, и, главное, гиппокамп тоже – вот этот, похожий на морского конька. Он – одна из самых важных структур, которые участвуют в формировании памяти. Это главный энергетический центр сознания, и он остался невредим.

– Пока это все хорошие новости. А плохие?

– Немного повреждена кора, правда, не настолько, чтобы была серьезная опасность. Но пуля разорвала множество пучков нервных волокон – белого вещества, которое составляет большую часть мозга. Они связывают между собой разные отделы коры и соединяют их с другими структурами среднего мозга. Это значит, что некоторые части мозга Брайана утратили связь с базами данных и с другими структурами, которые им нужны для работы. Другими словами, в данный момент Брайан совершенно лишен памяти.

– Вы хотите сказать, что его память разрушена, больше не существует?

– Нет, не совсем так. Смотрите – обширные участки новой коры остались невредимыми. Но большая часть их связей разрушена – вот здесь и здесь. Для остального мозга эти части не существуют. Сами структуры – системы нервов, образующие память, – все еще находятся на своем месте. Но они недоступны для других частей мозга, а сами по себе лишены всякого смысла. Как коробка, полная дискет, когда нет компьютера. Это катастрофа, потому что человек – это его память. Сейчас Брайан практически лишен сознания.

– Значит, он… превратился в растение?

– Да, в том смысле, что мыслить он не способен. Можно сказать, что содержимое его памяти в значительной мере разъединено с процессором, который у него в мозгу, так что эту память нельзя вызвать и использовать. Он не в состоянии узнавать ни предметы, ни слова, ни лица, ни друзей – ничего. Короче, насколько я понимаю, он больше вообще не в состоянии мыслить. Вспомните – если не считать размеров, то большая часть человеческого мозга почти ничем не отличается от мозга мыши – кроме этой удивительной структуры, которую мы называем новой корой: она появилась только у предшественников приматов. В нынешнем виде бедный Брайан, мой друг и сотрудник, – всего лишь лишенная индивидуальности оболочка, животное, стоящее ниже любого млекопитающего.

– И это все? Конец?

– Необязательно. Хотя мыслить Брайан и не может, его мозг не мертв в том смысле, как это слово употребляют юристы. Еще несколько лет назад ничего поделать было бы нельзя. Сейчас положение иное. Вы, конечно, знаете, что Брайан помогал мне применить на практике его теорию искусственного интеллекта – разрабатывать экспериментальную методику, которая позволяет вновь соединять поврежденные связи в мозгу. Я добилась кое-каких успехов, правда, пока только на животных.

– Если есть хоть какой-нибудь шанс, вы должны им воспользоваться. Вы можете это сделать? Можете спасти Брайана?

– Пока слишком рано говорить что-то определенное. Повреждения очень обширны, и я не знаю, многое ли мне удастся восстановить. Главная трудность в том, что пуля разорвала миллионы нервных волокон. Восстановить их все немыслимо. Но я надеюсь идентифицировать хотя бы несколько сотен тысяч и вновь их соединить.

Беникоф покачал головой:

– Что-то я перестал понимать, доктор. Вы что, собираетесь вскрыть ему череп и идентифицировать каждое из чуть ли не миллиона порванных нервных волокон? На это уйдут многие годы!

– Верно, если заниматься каждым нервом в отдельности. Но теперь существует компьютерная микрохирургия – она позволяет вести операцию сразу во многих точках. Наш компьютер способен за секунду идентифицировать по несколько волокон – а в сутках 86 400 секунд. Если все пойдет по плану, понадобится всего несколько дней, чтобы, зондируя память, идентифицировать и пометить нервные волокна, которые надо будет соединить.

– И это возможно?

– Ну, не так легко. Когда нервное волокно теряет связь со своей материнской клеткой, оно отмирает. К счастью, пустая оболочка отмершего волокна остается на месте, и благодаря этому возможна регенерация нерва. Я воспользуюсь имплантатами, которые разработала сама, чтобы управлять такой регенерацией.

Снэрсбрук вздохнула.

– А потом… Боюсь, потом выяснится, что это было только начало. Ведь дело не только в том, чтобы снова соединить все разорванные нервы, какие мы сможем обнаружить.

– А почему этого будет недостаточно?

– Потому что нужно будет восстановить именно их первоначальные соединения. А все нервные волокна выглядят одинаково, да они и на самом деле одинаковы. Различить их невозможно. Но мы должны соединить их правильно, чтобы восстановить нужные связи. Понимаете, память – это не клетки мозга и не нервные волокна. Это в основном структура связей между ними. Чтобы восстановить все как было, после того как мы сегодня покончим со вторым этапом, понадобится еще и третий. Нам нужно будет найти способ добраться до его памяти, проанализировать ее и в соответствии с этим установить новые соединения. Этого никто еще не делал, и я не уверена, что справлюсь. А, вот и объемограмма.

Вошел запыхавшийся лаборант с кассетой и вставил ее в проектор. В воздухе появилась трехмерная голограмма. Снэрсбрук внимательно вгляделась в нее, недовольно качая головой.

– Теперь, когда я вижу все повреждения, я могу закончить расчистку и подготовиться ко второму, самому ответственному этапу операции – восстановлению соединений.

– А что именно вы намерены сделать?

– Хочу применить несколько новых методик. Я надеюсь определить, какую роль раньше играло каждое нервное волокно в разных видах деятельности его мозга, прослеживая, где оно подключается к его семантическим нервным сетям. Эти сети, похожие на паутину, состоят из мозговых связей, определяющих все наши знания и процессы мышления. Кроме того, мне придется сделать еще один радикальный шаг – окончательно рассечь его мозолистое тело. Только после этого можно будет соединять друг с другом буквально все участки его коры. Это опасно, но это самый лучший способ полностью восстановить связи между полушариями.

– Я должен знать об этом как можно больше, – сказал Беникоф. – У меня есть какой-нибудь шанс присутствовать на операции?

– Сколько угодно. Только что в операционной мне дышали в затылок не меньше пяти здешних хирургов. Я ничего не имею против, лишь бы не мешали. А откуда у вас такой интерес?

– Не из чрезмерного любопытства, уверяю вас. Вы говорили о машинах, которыми пользуетесь, и о том, что они могут делать. Я хотел бы увидеть их в действии. Я должен в них разобраться, если хочу что-нибудь понять в проблеме искусственного интеллекта.

– Понятно. Тогда пошли.

Глава 3
10 февраля 2023 года

Беникоф, в халате, маске и эластичных бахилах поверх туфель, стоял, прижимаясь спиной к зеленым кафельным плиткам, которыми были облицованы стены операционной, и стараясь быть незаметным. Одна из медсестер передвигала по рельсам, укрепленным под потолком, два больших хирургических светильника, поворачивая их по указаниям больничного хирурга. На операционном столе лежало неподвижное тело Брайана, укрытое стерильными голубыми простынями. Из-под них была видна только голова, выступавшая за край стола и закрепленная острыми стальными спицами головодержателя. Спиц было три – они были прочно ввинчены сквозь кожу в кости черепа. Ослепительно белые повязки на ранах от пуль резко выделялись на оранжевой коже, гладко выбритой и смазанной йодом.

Доктор Снэрсбрук, спокойная и деловитая, переговаривалась о предстоящей операции с анестезиологом и сестрами, присматривая за установкой проектора.

– Вот где я буду работать, – сказала она, постучав пальцем по голографической пластинке. – А вот где вы должны сделать разрез.

Она дотронулась до участка, который обвела на пластинке чернилами, и еще раз проверила, достаточно ли большим будет окно, чтобы можно было добраться до всех поврежденных структур и свободно работать в полости черепа. Удовлетворенно кивнув, она спроецировала голограмму на голову Брайана и стала смотреть, как хирург рисует на коже линии разрезов, в точности соответствующие разметке на голограмме. Когда он закончил, кожу вокруг будущего окна тоже закрыли простынями, оставив открытым только операционное поле. Снэрсбрук пошла мыться, а хирург приступил к вскрытию черепа, которое должно было занять около часа.

К счастью, Беникофу уже доводилось видеть немало хирургических операций, и вид крови его не смущал. Но его, как всегда, поразило, какие приходится прикладывать усилия, чтобы проникнуть сквозь кожу, мышцы и кости, надежно защищающие мозг. Сначала скальпелем прорезали кожу до черепа, отогнули скальп и прикрепили его к простыне, укрывавшей голову. После того как электрокаутером перекрыли кровоточащие артерии, настало время вскрывать череп.

Отполированным до блеска ручным сверлом хирург проделал в нем несколько отверстий. Сестра убрала костные опилки, очень похожие на обычные древесные. Работа была нелегкая, на лице хирурга выступили капли пота, и ему пришлось откинуть голову назад, чтобы сестра могла стереть их салфеткой. Проделав отверстия, хирург расширил их специальным инструментом. Теперь нужно было с помощью краниотома с электромоторчиком прорезать свод черепа, соединив просверленные отверстия между собой. Когда это было сделано, хирург осторожно просунул между черепной костью и мозгом плоский металлический элеватор, медленно приподнял кусок кости и отделил его. Сестра завернула кость в салфетку и положила в раствор антибиотика.

Теперь настала очередь доктора Снэрсбрук. Она вошла в операционную, держа перед лицом отмытые кисти рук, влезла в подставленный ей стерильный халат и натянула резиновые перчатки. Сестра подкатила поближе столик, на котором были аккуратно разложены скальпели, растяжки, иглы, крючки, десятки разных ножниц и пинцетов – целая батарея инструментов, необходимых для того, чтобы проникнуть в глубь мозга.

– Ножницы, – скомандовала доктор Снэрсбрук, протянув руку, склонилась над столом и прорезала внешнюю оболочку мозга. Как только мозг оказался на воздухе, заработали автоматические опрыскиватели, увлажняющие его поверхность.

От стены, где стоял Беникоф, не видно было больше никаких подробностей операции, да они его и не интересовали. Самое главное должно было произойти на заключительном этапе, когда к операционному столу подкатят необычного вида машину, которая пока стояла у стены. Вот эту металлическую коробку с экраном, рукоятками управления, клавиатурой и с двумя сверкающими лапами сверху. Лапы переходили в многократно разветвляющиеся пальцы, которые становились все тоньше и тоньше, превращаясь на концах в блестящие туманные пятна: шестнадцать тысяч микроскопических щупалец, которыми заканчивались пальцы, были слишком малы, чтобы разглядеть их невооруженным глазом. Этот многоступенчатый манипулятор был изобретен всего лет десять назад. Сейчас он стоял обесточенный, и пальцы вялыми гроздьями свисали вниз, напоминая плакучую иву из металла.

На протяжении двух часов доктор Снэрсбрук с помощью микроскопа, скальпелей и каутеров медленно и тщательно расчищала места, поврежденные пулей.

– Теперь начинаем ремонт, – сказала она наконец, распрямившись и показав на манипулятор. Как и все остальное оборудование операционной, он был на колесиках, его быстро подкатили на место и подключили к сети. Пальцы встрепенулись и поднялись вверх, а потом снова опустились, повинуясь хирургу, и погрузились в мозг того, кто их изобрел.

Лицо доктора Снэрсбрук посерело от усталости, под глазами легли темные круги. Прихлебнув кофе, она вздохнула.

– Завидую вашей выносливости, доктор, – сказал Беникоф. – У меня и то ноги заболели, а ведь я только стоял и смотрел. Неужели все операции на мозге продолжаются столько времени?

– Большая часть. Но эта была особенно трудной, потому что мне надо было установить на место и закрепить все эти микрочипы. Пришлось не просто оперировать, но одновременно и решать головоломку: у каждого своя форма, ведь они должны в точности прилегать к поверхности мозга.

– Я заметил. А для чего они?

– Это пленочные ПНЭКи – программируемые нейроэлектронные контакты. Я закрепила их на всех поврежденных участках мозга. Они соединятся с концами перерезанных нервных волокон, которые выходят на эти участки, и будут управлять регенерацией нервов Брайана. Такие ПНЭКи разрабатывают уже много лет, они прошли тщательные испытания на животных. Поразительный эффект они дали и при лечении повреждений спинного мозга у человека. Но в операциях внутри головного мозга их еще никогда не применяли, если не считать нескольких экспериментов. Да и я предпочла бы обойтись без них, если бы могла выбирать.

– А что будет дальше?

– ПНЭКи покрыты живой тканью – нервными клетками человеческих эмбрионов. Клетки должны прорасти и обеспечить контакт между концом каждого из разорванных нервов и по меньшей мере одним квантовым полупроводниковым вентилем на поверхности ПНЭКа. Прорастание, наверное, уже началось и будет продолжаться несколько дней. Как только эти новые волокна врастут в прежние, я займусь программированием ПНЭКов. Каждый из них устроен так, что может направить любой сигнал, приходящий из любого участка мозга, в соответствующее нервное волокно, идущее в другой участок.

– Но как вы можете узнать, куда его направить?

– В этом-то вся трудность. Мы будем иметь дело с сотнями миллионов отдельных нервов, не зная, куда каждый из них посылает свои сигналы. На первом этапе нам поможет анатомическое устройство мозга Брайана: руководствуясь им, мы сможем составить очень приблизительную карту – куда должно идти большинство нервных волокон. Этого будет мало, чтобы обеспечить тонкое мышление, но я надеюсь, что это позволит восстановить минимальный уровень функционирования мозга, несмотря на все неизбежные ошибки при подключении. Например, если двигательная зона мозга пошлет сигнал произвести движение, то какая-нибудь мышца должна будет на него откликнуться, пусть даже не та, какая нужна. Мы получим реакцию, которую впоследствии можно будет скорректировать обучением или тренировкой. На коже Брайана, примерно вот здесь, – она дотронулась пальцем до своего затылка, – я установила контактную плату. Компьютер подключит к ней микроскопические кончики оптических волокон, через которые сможет общаться с каждым из ПНЭКов, находящихся внутри мозга. И тогда этот внешний компьютер можно будет использовать для поиска – он станет разыскивать соответствующие друг другу участки мозга, где запечатлены одни и те же воспоминания или понятия. Когда они будут найдены, компьютер даст команду установить там, внутри, электронный контакт между соответствующими ПНЭКами. Каждый микрочип в отдельности – это что-то вроде телефонного коммутатора, какие были в старину: через него абонент мог соединиться с любым другим. Вот и я с помощью нейронного коммутатора в мозгу Брайана начну восстанавливать оборванные связи.

Бен перевел дух.

– Так вот оно что! Вы восстановите всю его память!

– Вряд ли. Часть памяти, навыков и способностей будет утрачена навсегда. На самом деле я надеюсь восстановить лишь столько, чтобы Брайан смог заново обучиться тому, что утрачено. Для этого потребуется огромная работа. Не забывайте, насколько сложен мозг, – ведь за развитие его структуры отвечает во много раз больше генов, чем за развитие любого другого органа.

– Это я понимаю. А как вы считаете, личность, тот человек, которого мы знаем как Брайана, еще жив?

– Думаю, что да. Во время операции я видела, как его руки и ноги двигались под простынями – точь-в-точь как у человека, который видит сон. Хотела бы я знать, что может видеть во сне этот наполовину разрушенный мозг!

Тьма…

Не знающая времени тьма. Теплая тьма.

Ощущение. Воспоминание.

Воспоминание. Осознание. Присутствие. Кружение, кружение, кружение. Без цели, в пустоте, по бесконечному замкнутому кругу.

Тьма. Где? Чулан. В темном чулане безопасно. Убежище ребенка. Никакого света. Только звуки. Воспоминание возвращается снова и снова.

Звуки? Голоса. Голоса, которые он знает. Голоса, которые он ненавидит. И один новый. Незнакомый. Выговор как по телевизору. Не ирландский. Американский, сразу можно сказать. Американцы. Они как-то приезжали в деревню. Обедали в пабе. Фотографировали. Один сфотографировал его. Дал ему монетку. Золотую. Двадцать пенсов. Накупил сластей. Все съел. Американцы.

Здесь? В этом доме. Любопытство заставило его подойти к двери чулана, взяться за ручку. Он повернул ее, осторожно приоткрыл дверь. Голоса стали громче, яснее. Кто-то кричал. Наверное, дядя Симус.

– Наглость какая – явиться сюда! Да как у тебя духу хватило, мерзавец? Явиться сюда, в тот самый дом, где она умерла, и все такое! Как ты только осмелился…

– Почему вы кричите, мистер Райан? Я сказал вам, почему я сюда приехал. Вот из-за этого.

Это и был новый голос. Американский выговор. На самом деле не американский, такой же ирландский, как и у всех остальных, но все-таки временами американский. Такой редкий случай невозможно было упустить. Брайан совсем забыл про свою обиду из-за того, что его так рано отправили в свою комнату, забыл, какой закатил скандал и как в конце концов оказался в чулане, в темноте, где можно кусать кулаки и плакать, не боясь, что кто-нибудь увидит или услышит.

На цыпочках он пересек маленькую комнату, ощущая босыми ногами сначала холод пола, потом тепло коврика у двери. Ему было уже пять лет, и теперь он мог смотреть в замочную скважину, не подкладывая под ноги толстую книгу. Он прижался глазом к скважине.

– Это письмо я получил несколько недель назад. – У человека с американским акцентом были рыжие волосы и лицо в веснушках. Он сердито взмахнул какой-то бумажкой. – На конверте почтовый штемпель, поставленный здесь. В Таре, в этой деревне. Хотите знать, что там написано?

– Убирайся отсюда! – раскатисто прозвучал низкий, хриплый голос, перешедший в приступ кашля. Дед. Все еще курит по двадцать сигарет в день. – Ты что, слов не понимаешь? Тебя здесь не хотят видеть.

Приезжий понурился, вздохнул:

– Я это знаю, мистер Райан, и не хочу с вами спорить. Я только хочу знать, правда ли все это. Этот человек, кто бы он ни был, пишет, что Эйлин умерла…

– Это правда, клянусь богом, – и убил ее ты! – Дядя Симус все больше выходил из себя. «Наверное, сейчас ударит этого человека, как меня ударил», – подумал Брайан.

– Мне это было бы трудно, ведь я не виделся с Эйлин больше пяти лет.

– Но ты виделся с ней на один раз больше, чем надо, и нечего изворачиваться. Сделал ей ребенка, мерзавец, сбежал и оставил ее на позор. Вместе с ее ублюдком.

– Это не совсем так, да и какое отношение это имеет…

– Убирайся отсюда вместе со своими красивыми словами!

– Я не уйду, пока не увижу мальчика.

– Черта с два ты его увидишь!

Послышался шум борьбы, грохот упавшего стула. Брайан изо всех сил вцепился в дверную ручку. Это слово он хорошо знал. Ублюдок. Это он, так его звали все мальчишки. Но при чем здесь тот человек в гостиной? Брайан не мог этого понять и должен был выяснить. Его, конечно, побьют, но это неважно. Он повернул ручку и толкнул дверь.

Дверь распахнулась и с шумом ударилась в стену. Все замерло. На диване – дед в рваном сером свитере, с сигаретой во рту, от которой струйка дыма поднималась ему прямо в прищуренный левый глаз. Дядя Симус, со стиснутыми кулаками и побагровевшим лицом, рядом с ним на полу упавший стул.

И приезжий. Высокий, хорошо одетый, в костюме с галстуком. Черные, начищенные до блеска туфли. Он смотрел на мальчика, и по лицу его было видно, как он взволнован.

– Привет, Брайан, – произнес он тихо-тихо.

– Берегись! – крикнул Брайан. Но было уже поздно. Дядин кулак, загрубелый за годы работы в шахте, обрушился на лицо человека, сшиб его с ног. В первый момент Брайан подумал, что сейчас они начнут драться, как дерутся у кабачка по субботним вечерам, но на этот раз все было иначе. Приезжий потрогал щеку, взглянул на свою окровавленную руку и поднялся на ноги.

– Ладно, Симус, может, я это и заслужил. Но не больше, так что хватит. Послушай, убери свои кулаки и хоть немного пошевели мозгами. Я видел мальчика, и он меня видел. Что сделано – то сделано. Я думаю о его будущем, а не о прошлом.

– Глянь-ка на них, – проворчал дед, сдерживая кашель. – Как две капли воды, и рыжие оба, и все такое. – Настроение его внезапно переменилось, и он махнул рукой, так что от сигареты посыпались искры. – Иди-ка назад в комнату, малец! Нечего тебе тут смотреть, и слушать нечего. Быстро к себе, пока не попало!

Обрывки, разрозненные, проплывающие вне времени. Давно забытые, бессвязные картины. Окруженные тьмой, перемежающиеся тьмой. Почему все еще темно? Пэдди Дилени. Его отец.

Как кадры из кинофильма, которые мелькают на экране так быстро, что не успеваешь разглядеть. Тьма. Снова кинокадры, опять четкие и ясные.

Оглушительный рев моторов, окно перед ним – таких больших окон он никогда еще не видел, даже в магазинах. Он крепко вцепился в отцовскую руку. Немудрено испугаться – все это было так ново.

– Вон наш самолет, – сказал Патрик Дилени. – Большой, зеленый, с такой нашлепкой сверху.

– 747-8100. Я видел картинку в газете. Мы прямо сейчас в него сядем?

– Очень скоро – как только объявят посадку. Мы сядем первыми.

– И больше я не буду жить в Таре?

– Только если захочешь.

– Нет. Я их ненавижу. – Он засопел, утер нос рукой и взглянул на высокого человека, стоявшего рядом. – А ты знал мою мать?

– Очень хорошо знал. Я хотел на ней жениться, но… Ничего не получилось, были на то причины. Ты поймешь, когда подрастешь.

– Но… Ты мой отец?

– Да, Брайан, я твой отец.

Он уже много раз задавал этот вопрос, но каждый раз не очень ожидал получить откровенный ответ. Теперь, в аэропорту, глядя на огромный зеленый самолет, он наконец поверил. Что-то словно набухло и прорвалось у него внутри, и по лицу его покатились слезы.

– Я не хочу туда возвращаться. Никогда, никогда!

Отец опустился на колени и прижал его к себе так крепко, что ему стало трудно дышать, – но это ничего, теперь все в порядке. Брайан улыбнулся и ощутил во рту соленый вкус слез. Он улыбался и плакал в одно и то же время, потому что не мог остановиться.