Текст книги "Фантастические изобретения (сборник)"

Автор книги: Гарри Гаррисон

Соавторы: Урсула Кребер Ле Гуин,Курт Воннегут-мл,Лайон Спрэг де Камп,Мюррей Лейнстер,Фредерик Пол,Сирил Майкл Корнблат,Ясутака Цуцуи,Стефан Вайнфельд,Томас Л. Шерред,Том Годвин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

– Я сберегу все пробки… Нет, нельзя – папа устроит скандал: с какой стати я пью с моими нанимателями?

Я сказал, что раздражать папу – очень плохо. Майк спросил, зачем говорить о плохом, когда у него есть одна очень хорошая мысль. Мы заинтересовались – чем больше хороших мыслей, тем веселей.

– Мы едем в Лос-Анджелес, – объявил Майк.

Руфь и я кивнули.

– Едем работать.

Мы опять кивнули.

– Едем работать в Лос-Анджелес. А кто там будет вести нашу корреспонденцию?

Ужасно. Кто будет вести нашу корреспонденцию и пить шампанское? Печальная история!

– Нам придется нанять кого-нибудь вести нашу корреспонденцию. А вдруг это будет не блондинка? В Голливуде блондинок нет. То есть настоящих. А потому…

Я уловил его блестящую мысль и закончил за него:

– А потому мы привезем в Лос-Анджелес хорошенькую блондинку, чтобы она вела нашу корреспонденцию.

Ах, какая это была мысль! Бутылкой раньше она бы скоро потускнела, но теперь Руфь засияла, а мы с Майком ухмылялись до ушей.

– Но я не могу! Я не могу уехать через два дня…

Майк был великолепен.

– Почему через два дня? Мы передумали. Едем сию же минуту.

Руфь была ошеломлена.

– Сейчас? Прямо сразу?

– Сию же минуту. Прямо сразу, – неумолимо заявил я.

– Но…

– Никаких «но»! Сию же минуту, прямо сразу.

– Мне нужно взять платья…

– Купите на месте. Таких, как в Лос-Анджелесе, нет нигде. А теперь звоните в аэропорт. Три билета.

Она позвонила.

– Папочке позвоните из аэропорта.

В Лос-Анджелесе мы отправились в отель, трезвые, как стеклышко, и сильно пристыженные. На следующий день Руфь пошла покупать гардероб для себя и для нас. Мы сообщили ей свои размеры и дали достаточно денег, чтобы ей легче было переносить похмелье. А мы с Майком взялись за телефон. Потом позавтракали и сидели, сложа руки, пока портье не позвонил, что нас желает видеть мистер Ли Джонсон.

Ли Джонсон оказался энергичным человеком высокого роста, не слишком красивым, привыкшим говорить кратко и деловито. Мы сообщили ему, что предполагаем сделать фильм. У него загорелись глаза. Как раз по его части.

– Дело обстоит не совсем так, как вы думаете, – сказал я. – У нас уже готово процентов восемьдесят.

Он поинтересовался, зачем мы в таком случае обратились к нему.

– У нас отснято свыше двух тысяч метров пленки «Труколор». Не трудитесь спрашивать, где и когда мы ее получили. Но лента не озвучена. Нам нужно ее озвучить и кое-где ввести диалог.

Он кивнул.

– Это нетрудно. В каком состоянии лента?

– В безупречном. В настоящее время она находится в сейфе отеля. Нам нужно доснять некоторые эпизоды, для чего потребуются дублеры. Причем они должны будут удовлетвориться оплатой наличными – упоминать о них в титрах мы не будем.

Джонсон поднял брови.

– Это ваше дело. Но если материал чего-нибудь стоит, мои ребята потребуют, чтобы они в титрах были упомянуты. И мне кажется, у них есть на это право.

Я согласился с ним и добавил, что платить мы будем хорошо, но с одним условием: они должны держать язык за зубами до того, как фильм будет готов. А может быть, и после этого.

– Прежде чем мы будем договариваться об условиях, я хотел бы посмотреть ваш материал, – сказал Джонсон, вставая и беря шляпу. – Я не знаю, сможем ли мы…

Я догадывался, о чем он думает. Кинолюбители. Собственное творчество. Не порнография ли?

Мы забрали коробки из сейфа и поехали в лабораторию Джонсона на бульвар Сансет. Верх его машины был опущен, и Майк вслух выразил горячую надежду, что у Руфи хватит соображения купить спортивные рубашки полегче.

– Жена? – равнодушно осведомился Джонсон.

– Секретарша, – ответил Майк не менее равнодушно. – Мы прилетели вчера вечером, и они пошла купить нам что-нибудь летнее.

Мы явно выросли в глазах Джонсона.

Швейцар забрал у нас коробки, а Джонсон провел нас через боковую дверь и отдал распоряжение человеку, имени которого мы не разобрали. Он оказался киномехаником. Взяв у швейцара коробки, он скрылся с ними в глубине просмотрового зала. Несколько минут мы молча сидели в удобных креслах, потом Джонсон взглянул на нас, мы кивнули, он нажал на кнопку, вделанную в ручку его кресла, – и свет в зале погас. Просмотр начался.

Он длился час пятьдесят минут. Мы оба следили за Джонсоном, как кошка – за мышиной норой. Наконец мелькнули заключительные кадры, Джонсон нажал на кнопку, вспыхнули люстры, и он повернулся к нам.

– Откуда у вас эта лента?

Я закинул крючок.

– Она снималась не тут. А где – неважно.

Джонсон проглотил крючок вместе с приманкой и поплавком.

– В Европе! Гмм… Германия. Нет… Франция. Может быть, Россия – Эйнштейн… или Эйзенштейн, как там его фамилия?

Я покачал головой.

– Не угадали. Могу сказать одно: все те, кто снимался в этом фильме и принимал участие в работе над ним, либо в курсе, либо умерли. Но у этих последних могут отыскаться наследники… Ну, вы понимаете, что я имею в виду.

О да, Джонсон прекрасно понял, что я имел в виду.

– Конечно, так надежнее. Лучше не рисковать. – Он задумался, а потом сказал киномеханику: – Позовите Бернстайна. И еще Кеслера и Мэрса.

Киномеханик вышел, и через несколько минут в зал с Бернстайном, звукооператором, вошли Кеслер, широкоплечий крепыш, и Мэре, нервный молодой человек, куривший без передышки. Джонсон познакомил нас с ними, а потом спросил, согласимся ли мы еще раз просмотреть наш фильм.

– С удовольствием. Нам он нравится больше, чем вам.

Тут я был неточен. Едва зажегся свет, как ошеломленные Кеслер, Мэре и Бернстайн набросились на нас с расспросами. Мы отвечали им в том же духе, как и Джонсону, но нам было приятно, что фильм произвел на них впечатление, и мы так и сказали. Кеслер чертыхнулся.

– Хотел бы я знать, кто оператор. Черт побери, таких съемок я не видел со времен «Бен-Гура», только это еще лучше.

– На это я могу вам ответить. Снимали ребята, с которыми вы сейчас беседуете. Спасибо на добром слове.

Они все четверо недоверчиво уставились на нас.

– Верно, – сказал Майк.

– Ого! – пробормотал Мэрс, и все они посмотрели на нас с уважением. Было очень приятно.

Наконец Джонсон нарушил затянувшееся молчание.

– Ну, а что дальше?

И мы перешли к делу. Майк, как обычно, сидел прищурившись и молчал, предоставляя мне самому вести переговоры.

– Мы хотим его полностью озвучить.

– С большим удовольствием, – сказал Бернстайн.

– Понадобится десяток дублеров, очень похожих на актеров, которых вы только что видели.

– Это просто, – уверенно заявил Джонсон. – В Центральном архиве имеются фотографии всех, кто хоть раз появлялся на экране начиная с девятьсот первого года.

– Я знаю. Мы туда уже заглядывали. Значит, тут затруднений не будет. Но по причинам, о которых я уже говорил мистеру Джонсону, им придется обойтись без упоминания в титрах.

– И улаживать это, конечно, должен буду я! – простонал Мэрс.

– Вот именно, – отрезал Джонсон.

– А как с недоснятыми кусками? У вас есть на примете сценарист? – спросил Мэрс.

– У нас имеются наметки сценария. Их можно привести в рабочий вид за неделю. Хотите, займемся ими вместе?

Это его вполне устраивало.

– Каким временем мы располагаем? – перебил Кеслер. – Работа предстоит порядочная. Когда мы должны его кончить?

Уже "мы".

– Ко вчерашнему дню! – объявил Джонсон и встал. – У вас есть какие-нибудь предложения о музыкальном оформлении? Нет? Ну, так мы попробуем заполучить Вернера Янсена и его ребят. Бернстайн, за этот фильм отвечаете вы. Кеслер, зовите своих мальчиков, пусть они с ним познакомятся. Мэрс, вы проводите мистера Лефко и мистера Лавьяду в Центральный архив и вообще будете поддерживать с ними связь. Ну, а теперь пойдемте ко мне в кабинет и обсудим финансовую сторону…

Легко и просто.

Нет, я вовсе не хочу сказать, что работа была легкой – несколько следующих месяцев мы были заняты по горло. Начать хотя бы с того, что в Центральном архиве мы отыскали только одну фотографию человека, похожего на Александра, – статиста, которому надоело ждать роли и который отбыл в неизвестном направлении. А когда дублеры были подобраны, пришлось без конца с ними репетировать и ругаться с костюмерами и декораторами. Короче говоря, дел у нас хватало. Даже Руфи пришлось по-настоящему отрабатывать свое жалованье. Мы по очереди диктовали ей с утра до ночи, пока не получили сценария, которым остались довольны и я, и Майк, и Мэрс, собаку съевший на диалоге.

Я имел в виду, что мы легко и просто нашли общий язык с этими видавшими виды ребятами и наше самолюбие было удовлетворено. Они искренне восхищались нашей работой, и Кеслер даже расстроился, когда мы отказались сами доснимать фильм. Но мы только заморгали и сказали, что слишком заняты и знаем, что он это сделает не хуже, чем мы. И он превзошел и себя, и нас. Не знаю, как бы мы вывернулись, если бы он попросил у нас какого-нибудь конкретного совета. Вспоминая все это задним числом, я прихожу к выводу, что им до смерти надоело возиться с посредственной дребеденью и было приятно иметь дело с людьми, которые понимали разницу между глицериновыми слезами и настоящими и не торговались, если последние обходились на два доллара дороже.

Наконец фильм был готов. Мы все собрались в демонстрационном зале – Майк и я, Мэрс и Джонсон, Кеслер и Бернстайн, и все, кто так или иначе участвовал в работе. Получилась потрясающая вещь. Когда на экране появился Александр, это был подлинный Александр Великий. Ослепительные краски, пышность, великолепие, блеск на экране буквально ошеломляли. Даже мы с Майком, которые видели все в натуре, и то сидели с раскрытыми ртами.

Однако, мне кажется, самым сильным в картине были батальные эпизоды. Это был настоящий реализм, а не увлекательные кровопролития, после которых мертвецы встают и отправляются обедать. И солдаты, посмотревшие фильм, писали письма в газеты, сравнивая Гавгамелы Александра с Анцио и Аргоннами. Усталый крестьянин, отнюдь не воплощение тупой покорности, который милю за милей шагает по пыльным сухим равнинам только для того, чтобы в конце пути превратиться в разлагающийся, облепленный мухами труп, везде одинаков, несет ли он сариссу или винтовку. Вот что мы пытались показать. И это нам удалось.

Когда в зале вспыхнули люстры, мы вновь убедились, что создали настоящий боевик. Все поздравляли лас и пожимали нам руки. Затем мы удалились в кабинет Джонсона, выпили за успех и перешли к делу.

– Как вы думаете выпустить его в прокат? – начал Джонсон.

Я спросил о его мнении.

– Это уж ваше дело, – он пожал плечами. – Не знаю, известно ли вам, что уже давно ходят слухи, будто у вас кое-что есть.

Я сказал ему, что к нам в отель звонили представители. разных фирм, и назвал их.

– Вот именно. Я этих ребят знаю. Держитесь от них подальше, если не хотите потерять последнюю рубашку. Да, кстати, вы нам порядком задолжали. Конечно, у вас хватит заплатить нам?

– Хватит.

– Этого я и боялся! Не то вашу последнюю рубашку забрал бы я! – он широко улыбнулся, но мы знали, что так оно и было бы. – Ну, с этим покончено. Вернемся к вопросу о прокате.

– А вы сами им не занялись бы?

– Я бы не прочь. У меня есть на примете фирма, которой как раз сейчас до зарезу нужна кассовая вещь, а им не известно, что мне это известно. И я заставлю их раскошелиться. А мой процент?

– Об этом после, – сказал я. – Мы удовлетворимся обычными условиями, а вы раздевайте их, как хотите. То, чего мы не знаем, нас не касается.

(Они там все норовят перерезать друг другу глотку.)

– Договорились. Кеслер, начинайте печатать копии.

– У нас все готово.

– Мэрс, организуйте рекламу… У вас есть какие-нибудь мысли на этот счет? – обратился он к нам.

Мы с Майком уже давно все обсудили.

– Что касается нас, – сказал я медленно, – делайте, как считаете лучшим. Мы не ищем известности, но и отказываться от нее не будем. Вопросы о том, где снимался фильм, спускайте на тормозах, но не слишком заметно. Решить задачу с безыменными актерами будет не так просто, но вы, наверное, сумеете что-нибудь придумать.

Мэрс застонал, а Джонсон сказал, ухмыльнувшись:

– Он что-нибудь придумает!

– Против упоминания в титрах тех, кто доснимал фильм, мы не возражаем, потому что ваша работа была отличной.

Кеслер счел это комплиментом в свой адрес и не ошибся.

– Но теперь, пожалуй, пора упомянуть, что часть фильма была сделана в Детройте.

Они прямо подскочили.

– Мы с Майком разработали новый метод трюковых съемок. Касаться его сущности мы не будем и не скажем, какие именно эпизоды снимались в лаборатории. Однако вы же не станете отрицать, что отличить их от остальных невозможно. Как мы этого достигаем, я вам не скажу, потому что мы не запатентовали наше изобретение и не будем его патентовать, пока возможно.

Это они понять могли. Подобную штуку выгодней всего хранить в секрете.

– Мы практически гарантируем, что в будущем сможем предложить вам подобную работу.

Это их явно заинтересовало.

– Мы не можем назвать точный срок или говорить о конкретных условиях. Но у нас в колоде еще остается пара-другая козырей. С вами мы отлично ладили, и это нас вполне устраивает. А теперь, с вашего разрешения, мы вас покинем – у нас свидание с блондинкой.

Джонсон оказался прав. Мы – вернее, он – заключили весьма выгодный контракт с "Юнайтод эмюзментс". Джонсон, настоящий бандит, получил с нас причитавшиеся ему проценты и, по всей вероятности, содрал солидный куш с "Юнайтед".

Фильм вышел на экраны одновременно в Нью-Йорке и Голливуде. Мы торжественно отправились на премьеру вместе с Руфью, надуваясь гордостью, точно трио лягушек. А как приятно рано поутру сидеть на ковре и упиваться хвалебными рецензиями! Но еще приятнее разбогатеть за один вечер. Джонсон и его ребята тоже не остались в накладе. По-моему, до нашего знакомства он сидел на мели и теперь не меньше нас смаковал свой финансовый успех.

Каким-то образом по Голливуду прошел слух, что мы разработали новый метод трюковых съемок, и все крупнейшие кинокомпании загорелись желанием приобрести на него исключительное право, что обещало значительную экономию. Мы получили несколько весьма выгодных предложений – так, во всяком случае, казалось Джонсону, но мы сразу поскучнели и сообщили, что на следующий день отбываем в Детройт, а ему поручаем оборонять крепость на время нашего отсутствия. По-моему, он нам не поверил, но мы тем не менее уехали – и на следующий же день.

В Детройте мы немедленно засели за работу, подкрепляемые уверенностью, что стоим на верном пути. Руфь трудилась в поте лица, отвечая отказом бесчисленным посетителям, которые во что бы то ни стало хотели нас увидеть. У нас не было на них времени. Мы работали с панорамной фотокамерой. Каждый день мы отправляли в Рочестер проявлять все новые и новые пластинки. Нам присылали по отпечатку с каждой, а негатив оставался в Рочестере до наших дальнейших распоряжений. Потом мы пригласили из Нью-Йорка представителя одного из крупнейших издательств. И заключили с ним контракт.

Если тебе интересно, то в своей городской библиотеке ты наверняка найдешь комплект наших фотоальбомов – сотни толстых томов безупречных фотографий, отпечатанных с негатива 20 X 25 сантиметров. Комплекты этих альбомов поступили во все крупнейшие библиотеки и университеты мира. Мы с Майком наслаждались, решая загадки, над которыми ученые ломали головы столетиями. В римском альбоме, например, мы раскрыли тайну триремы, включив в него серию снимков внутреннего устройства не только триремы, но и военной квинквиремы. (Естественно, ни профессионалов, ни яхтсменов-любителей наши снимки ни в чем не убедили.) Мы включили в этот альбом серию снимков Рима с птичьего полета, сделанных на протяжении тысячелетия. И такие же виды Равенны и Лондиниума, Пальмиры и Помпеи, Эборакума и Византии. Сколько удовольствия мы получили! Мы выпустили альбомы Греции, Рима, Персии, Крита, Египта и Византийской империи. В них можно было найти снимки Парфенона и Фаросского маяка, портреты Ганнибала, Карактака и Верцингеторикса, снимки стен Вавилона, и строящихся пирамид, и дворца Саргона, а также факсимиле утраченных книг Тита Ливия и трагедий Еврипида. И еще много всего в том же роде.

Хотя эти альбомы стоили безумных денег, второй тираж разошелся весь. Если бы их можно было удешевить, история, вероятно, вошла бы в моду еще больше.

Когда шум несколько поулегся, какой-то археолог, раскапывая еще не исследованный квартал погребенной под пеплом Помпеи, наткнулся на маленький храм, причем на том самом месте, где он был виден на нашей фотографии "Вид Помпеи с птичьего полета". Ему увеличили дотацию, и он расчистил еще несколько зданий, которые имелись на нашем снимке, но были скрыты от мира почти две тысячи лет. Немедленно нам приписали удивительную удачливость, а глава одной из калифорнийских оккультных сект публично объявил, что мы, вне всякого сомнения, – новое воплощение двух гладиаторов по имени Джо.

В поисках покоя и тишины мы с Майком перебрались в свою студию, забрав туда все наши пожитки. Бронированные хранилища бывшего банка гарантировали полную безопасность нашего оборудования в наше отсутствие, а кроме того, мы еще наняли дюжих частных сыщиков для приема наиболее назойливых посетителей. Нам предстояла новая работа – еще один полнометражный художественный фильм.

Мы опять выбрали историческую тему. На этот раз мы попытались сделать то же, что сделал Гиббон в своем "Упадке и разрушении Римской империи". И, мне кажется, в целом нам это удалось. Конечно, за четыре часа нельзя полностью охватить два тысячелетия, но можно – как это сделали мы – показать постепенное разложение великой цивилизации и подчеркнуть, насколько мучителен такой процесс. Критики ругали нас за то, что мы почти полностью игнорировали роль Христа и христианства, но, право же, зря. Хотя это известно лишь немногим, однако в первоначальный вариант мы для пробы включили несколько эпизодов, показывавших Христа и его время. Как тебе известно, в просмотровый совет входят и католики, и протестанты. И вот, все они – то есть совет в полном составе – буквально полезли на стену. Они утверждали (а мы не спорили), что наша «обработка» священного сюжета кощунственна, непристойна, пристрастна и противна "истинно христианским нормам". "Да ведь тот, кого вы показываете, не имеет с Иисусом ни малейшего сходства!" – вопили они. И мы тут же решили, что с религиозными верованиями лучше не связываться. Вот почему, как ты можешь убедиться, во всех своих работах мы тщательно избегали любых фактов, которые вступали бы даже в легкое противоречие с историческими, социальными или религиозными представлениями кого-либо из тех, "кому это лучше известно". Кстати, наш римский фильм – и отнюдь не случайно – так мало отступал от школьных учебников, что лишь горстка специалистов-энтузиастов смогла указать нам на отдельные ошибки. У нас по-прежнему не было возможности приступить к систематической переработке истории, потому что мы не могли открыть источник своей осведомленности.

Джонсон, увидев римский фильм, пришел в восторг. Его ребята немедленно взялись за дело, и вначале все шло так же, как и в предыдущий раз. Но затем в один прекрасный день Кеслер буквально взял меня за горло.

– Эд, – сказал он, – я намерен точно выяснить, откуда у вас эта лента, а до тех пор я палец о палец не ударю.

Я ответил, что со временем он все узнает.

– Нет, теперь же! И можете не втирать нам очки насчет Европы – больше на эту удочку никто не попадется. Где ваша студия? Кто ваши актеры? Где вы снимаете батальные сцены? Откуда у вас костюмы и статисты? В одном только кадре у вас снято не меньше сорока тысяч статистов! Ну, так как же?

Я ответил, что должен посоветоваться с Майком. И посоветовался. Итак – началось! Мы созвали совещание.

– Кеслер сообщил мне о своих недоумениях. Думаю, вы в курсе, – сказал я.

Они были в курсе.

– Он абсолютно прав, – заявил Джонсон. – Откуда у вас эта лента?

Я повернулся к Майку.

– Ты будешь говорить?

Он покачал головой.

– У тебя это получается лучше.

– Ну, ладно. – (Тут Кеслер наклонился вперед, а Мэрс закурил очередную сигарету.) – Мы сказали вам чистую правду. Все снято нами. Все до единого кадры этого фильма снимали здесь, в Штатах, в течение последних нескольких месяцев. А как и где, мы пока вам сказать не можем…

Кеслер раздраженно фыркнул.

– Дайте мне кончить. Мы все знаем, какие деньги мы получили. И получим даже больше. У нас задумано еще пять картин. Мы хотим, чтобы три из этих пяти вы обработали, как предыдущие. Последние же две объяснят вам и причину этого "детского секретничания", как выражается Кеслер. И еще одно обстоятельство, которого мы пока не касались. Последние две картины позволят вам понять и наше поведение, и наш метод. Ну, как? Этого достаточно? Можем мы продолжать на таких условиях?

Они согласились – не слишком охотно.

Мы не поскупились на выражения самой горячей благодарности.

– Вы не пожалеете!

Кеслер в этом усомнился, но Джонсон, который думал о своем счете в банке, отправил их всех заниматься делом, Так мы взяли еще один барьер. А вернее, обошли его.

"Рим" вышел на экраны точно по плану, и рецензии опять были доброжелательными. Хотя «доброжелательные», пожалуй, не то слово для определения отзывов, благодаря которым очереди за билетами растягивались на несколько кварталов. Мэре организовал отличную рекламу. Даже те газеты, которые позже преисполнились самой дикой злобы, тогда клюнули на словечко Мэрса «колдовство» и всячески рекомендовали своим читателям посмотреть «Рим». В нашей третьей картине "Пламя над Францией" мы исправили некоторые неверные представления о Великой Французской революции и наступили на кое-какие любимые мозоли. К счастью (не только по нашим расчетам), во Франции в тот момент у власти было либеральное правительство, которое оказало нам всемерную поддержку. По нашей просьбе оно опубликовало ряд документов, до той поры дремавших в хранилищах Национальной библиотеки в тихом забвении. Я забыл имя очередного извечного претендента на французский трон. Однако я убежден, что он подал на нас с Майком в суд, протестуя против клеветы на славную династию Бурбонов только по наущению одного из вездесущих агентов Мэрса. Адвокат, которого для нас раздобыл Джонсон, подготовил процесс и сделал из бедняги отбивную котлету – претендент не получил ни гроша возмещения. Сэмуэлс, адвокат, и Мэрс огребли премиальные, а претендент отбыл в Гондурас.

Примерно тогда же начал изменяться тон прессы. До той поры нас рассматривали как нечто среднее между Шекспиром и владельцем ярмарочного балагана. Но теперь, когда на свет начали извлекаться давно забытые неприятные факты, несколько заядлых пессимистов принялись намекать, что мы – весьма вредоносная парочка. "Кое в чем не стоило бы копаться". Только огромные средства, которые мы тратили на рекламу, заставили их воздержаться от прямых нападок.

Тут я сделаю небольшое отступление и расскажу о том, как мы жили, пока все это происходило. Майк продолжал оставаться на заднем плане – потому что ему так хотелось. Я кричу и спорю, а он сидит себе в самом удобном кресле, какое только окажется под рукой, и молчит – и никому невдомек, что под этой смуглой вежливой маской прячется ум, цепкий, как медвежий капкан, и куда более быстрый. И еще – чувство юмора и находчивость. Да, конечно, иногда мы кутили напропалую, но обычно нам было не до развлечений. Работа нас увлекала, и мы не хотели терять время впустую. Руфь, пока она оставалась с нами, всегда была не прочь выпить и потанцевать. Она была молода, почти красива, и между мной и ею начинали складываться отношения, которые могли перейти в нечто серьезное. Однако мы вовремя обнаружили, что на очень многое смотрим по-разному. А потому я не слишком горевал, когда она подписала контракт с компанией «Метро-Голдвин-Мейер». Этот контракт знаменовал для нее ту славу, деньги и счастье, на которые она, по ее мнению, имела полное право. Ей дают роли во второклассных и многосерийных картинах, и с финансовой точки зрения она устроилась даже лучше, чем могла бы мечтать. Но что касается счастья – не знаю. Она недавно нам написала – она снова разводится. Но, может быть, это и есть то, что ей нужно.

Но хватит о Руфи. Я опережаю события. Все время, вплоть до "Пламени над Францией", мы с Майком хотя и работали вместе, но ставили перед собой разные конечные цели. Майк помешался на мысли сделать мир лучше, уничтожив самую возможность войны. Он постоянно повторял: "Войны всех и всяческих родов свели почти всю историю человечества к одним только усилиям выжить. А теперь, получив в свои руки атом, оно располагает средством вовсе себя уничтожить. И если в моих силах сделать хоть что-нибудь, что поможет предотвратить катастрофу, я это сделаю, Эд, клянусь богом! Иначе и жить незачем. И это не пустые слова".

Да, это были не пустые слова. Он рассказал мне о своей заветной цели в первый же день нашего знакомства. Тогда я решил, что он просто расфантазировался с голодухи. Мне его аппарат казался всего лишь средством достижения личных благ. И я думал, что и он вскоре станет на мою точку зрения. Но я ошибся.

Когда живешь и работаешь бок о бок с хорошим человеком, невольно начинаешь восхищаться качествами, которые и делают его хорошим.

К тому же, когда человеку живется приятно, его начинают тревожить беды человечества. Во всяком случае, так произошло со мной. Когда я понял, каким чудесным мог бы стать наш мир, победила точка зрения Майка. Кажется, это произошло, когда мы работали над «Пламенем», но точная дата роли не играет. Важно то, что с этого момента между нами уже не было никаких разногласий, и спорили мы только о том, когда именно устроить перерыв на обед. Большую часть свободного времени, которого у нас было немного, мы проводили за бутылкой пива, у аппарата, бродя наугад по разным эпохам.

Мы побывали вместе повсюду и посмотрели все. То мы знакомились с фальшивомонетчиком Франсуа Вийоном, то отправлялись бродить по ночам с Гаруном аль-Рашидом. (Этот беззаботный калиф, бесспорно, родился на несколько сот лет раньше, чем ему следовало бы.) А если настроение у нас было скверным, мы могли, например, следить за событиями Тридцатилетней войны. Майк снова и снова, как завороженный, наблюдал гибель Атлантиды – наверное, потому, что он опасался, как бы что-нибудь подобное не повторилось еще раз. А стоило мне задремать – и он возвращался к началу начал – к возникновению нашего мира. (Что было раньше, рассказывать здесь не стоит.)

Если подумать, то, пожалуй, к лучшему, что ни он, ни я не женаты. Конечно, мы верили в лучшее будущее, но пока мы оба устали от человечества, устали от алчных глаз и рук. В мире, поклоняющемся богатству, власти и силе, только естественно, что порядочность нередко родится лишь из страха перед этой жизнью или перед загробной. Мы наблюдали столько скрытного и потаенного – если хочешь, назови это подсматриванием "в замочную скважину, – что научились не принимать на веру внешние проявления доброты и благородства. Только один раз мы с Майком заглянули в частную жизнь человека, которого любили и уважали. И одного раза оказалось достаточно. С тех пор мы взяли за правило принимать людей такими, какими они кажутся. Но хватит об этом.

Следующие две картины мы выпустили одну за другой – "Свободу американцам" – про войну за независимость – и "Братья и пушки" – про войну Севера с Югом. И сразу каждый третий политикан, множество так называемых «просветителей» и все патриоты-профессионалы возжаждали нашей крови. Все местные отделения "Дочерей американской революции", "Сыновей ветеранов Севера" и "Дочерей Конфедерации" единодушно заскрежетали зубами. Юг совсем взбесился. Все штаты крайнего Юга и один пограничный безоговорочно запретили демонстрацию обоих фильмов – второго потому, что он был правдив, а первого просто за компанию. Они оставались под запретом, пока в дело не вмешались профессиональные политиканы. Тогда запрет был снят и оба фильма без конца цитировались в речах соответствующих ораторов как ужасные примеры того, во что верят и какие взгляды исповедуют некоторые личности. Это был прекрасный предлог ударить в барабаны расовой ненависти.

Новая Англия попыталась было сохранить достоинство, но надолго ее не хватило. В штате Нью-Йорк депутаты сельских округов дружно проголосовали за запрещение фильмов. И в Дэлавер, где законодательному собранию некогда было заниматься изданием нового закона, пришлось пустить дополнительные поезда. Вызовы в суд по обвинению в клевете сыпались на нас градом, но, хотя каждый новый иск вчинялся нам под гром фанфар, почти никто не знает, что мы не проиграли ни одного дела. Правда, нам раз за разом приходилось апеллировать к высшим инстанциям, однако, когда дело попадало к судье, не заинтересованному в нашем осуждении, документы, сохранившиеся в архивах, неизменно подтверждали истинность того, что мы демонстрировали на экране.

Мы-таки высыпали на воспаленную гордость, привыкшую чваниться славными деяниями предков, изрядную горсть соли! Мы показали, что далеко не все власть имущие могли похвастаться незапятнанной белизной своих одежд и что в войне за независимость далеко не все англичане были хвастливыми наглецами, но что они не были и ангелами. В результате Англия наложила запрет на ввоз этих двух фильмов и представила государственному департаменту возмущенный протест. Было очень потешно наблюдать, как конгрессмены южных штатов в полном единодушии с конгрессменами Новой Англии одобряют призывы посла какой-нибудь иностранной державы к подавлению свободы речи. В Детройте ку-клукс-клан зажег у нашего подъезда довольно дохленький крест, а такие организации, как Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения, выносили весьма лестные для нас резолюции. Наиболее злобные и непристойные письма вместе с адресами и фамилиями, которые были в них опущены, мы передавали нашему адвокату, но к югу от Иллинойса ни один из их авторов не был привлечен к суду.

Постепенно страна разделилась на сторонников двух точек зрения. Одни – наиболее многочисленные – утверждали, что нечего нам копаться в старой грязи, что подобные вещи лучше всего простить и забыть, что ничего подобного никогда не происходило, а если и происходило, то мы все равно отпетые лгуны и клеветники. Другие рассуждали так, как мы и хотели.

Мало-помалу складывалось и крепло убеждение, что подобные события действительно происходили и могут произойти снова, а возможно, и происходят в эту самую минуту – потому что на психологию нации слишком долго воздействовало извращение истины. Мы были рады, что все большее число людей приходит к выводу, к которому пришли мы сами: прошлое надо не забывать, а понять и оценить беспристрастно и доброжелательно. Именно этого мы и добивались.