Текст книги "Свидание с Америкой, или По следам Черной Жемчужины"

Автор книги: Гарри Боро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

– Сейчас, – успокаивал меня Бэн. – Я говорить по-русски и любить Россию. Достоевский – очень любить.

Достали они уже со своим Достоевским. Прямо на выходе мы неожиданно встретили знакомую девушку Бэна, чем-то похожую на колумбийку в примерочной, только гораздо моложе. Они обменялись приветствиями.

– Это мой друг из России, – сообщил он девушке.

Я начинал себя чувствовать ручным медведем или передвижной выставкой.

– Вы русский? – на удивление чисто спросила девушка.

– Да. Вы тоже? – обрадовался я.

– Я узбечка, но здесь мы все русские. Навбахор.

– Здравствуйте.

– Это мое имя, – рассмеялась девушка.

Я даже запоминать не стал. Бред какой-то.

– Ягр, – смущенно сказал я.

– Ягр?

– Тьфу ты, черт! Егор! – поправился я.

Она о чем-то коротко переговорила с Бэном.

– Увидимся позже, – улыбнулась она мне и зашла в магазин, а мы отправились дальше.

Слава богу, «лучший выбор» оказался рядом – буквально через дорогу наискосок. Правда, выбор там был такой же, как в стоке, а цены в два раза выше. Я не стал говорить Бэну, что он мудак. Просто взял какие-то штаны, визуально подходившие мне по размеру, и отправился в примерочную, где уселся в одной из кабинок на кожаный пуфик. Покупать я здесь железно ничего не буду. Это глюк – обыкновенные китайские слаксы за сотню баксов. Я вытянул ноги, слегка оттягивая на себя носки туфель, чтобы снять напряжение.

– Мистер Ягр! – услышал я голос Бэна.

– Сейчас!

Я расстегнул джинсы и высунулся из кабинки. Бэн был уже рядом с кипой новых штанов с теми же ценниками, что и слаксы.

– Вот! – сгрузил он мне все это на руки и ушел.

Пришлось высиживать еще минут десять. Когда я вышел, снаружи стояла Навбахор. Бэн сновал в середине зала, таская за собой Бобби и недопожилую продавца-консультанта.

– Слушай, – еще раз обрадовался я узбечке, – не хочу я тут штаны покупать, как мне ему об этом сказать?

– Так и скажи. Он к тебе не из-за штанов пристал. Он просто человек такой – любит общаться. Он хочет показать тебе наш офис – я работаю у него, в узбекской секции.

– А зачем мне его офис? Он же улетает завтра.

– У него слабость к русским.

– Понятно. Так насчет штанов…

– Скажи смело – не хочу и все.

– Бэн, – смело начал я возле кассы, куда он поманил меня через весь зал. – Можно я штаны завтра куплю?

– Тебе что-нибудь понравилось?

– Да, очень, но…

– Зачем же завтра? А!.. – догадался он. – У тебя нет такой суммы? Я тебе помогу, – и он тут же достал 50-долларовую купюру.

– Нет, – категорически не согласился я. – Так не пойдет.

– Что случилось? – обеспокоенно засуетилась продавец. – Мистеру не нравится? Мы можем предложить что-нибудь другое.

– Не надо другое, – отчаянно сопротивлялся я. – Переведи, пожалуйста,– повернулся я к Навбахор. – Если мы идем к нему в офис, то я не хочу таскаться по городу с покупками. А завтра я зайду и куплю эти чертовы штаны.

Навбахор перевела, и Бэн с видимым сожалением забрал свои деньги.

Его офис располагался через два здания на той же стороне улицы, что и «лучший выбор». Я уже понял, что здесь все рядом, даже Белый дом. Охраны на входе не было. Странно. Вроде серьезная организация – идеологию в азиатские массы толкает. Мы поднялись на второй этаж и оказались в огромной зале, разделенной металлическими перекрытиями на отдельные секции. В некоторых из них за компьютерами сидели люди, и Бэн, останавливаясь возле внеурочных подчиненных, каждый раз повторял, что я его друг.

– Туркменистан, – называл он мне, в свою очередь, географию моих новых знакомств. – Китай, Лаос…

Приходилось улыбаться и делать вид, что мне страшно радостно видеть их недоуменные физиономии.

– Это мой друг, это мой друг, – как заезженная пластинка твердил Бэн, пока мы продвигались к его кабинету. – Это ваш друг из России, – неожиданно сказал он возле одной секции. – Вьетнам, – пояснил он мне.

Два вьетнамца испуганно привстали мне навстречу, как будто я прибыл из миграционной службы, а они только что попрятали товар под один из прилавков Черкизовского рынка. Бэн сиял, вьетнамцы и я молча смотрели друг на друга.

– Бэн думает, что вы им до сих пор помогаете, – разрядила обстановку коротким смешком Навбахор.

– Нам бы кто помог, – почти серьезно сказал я, и мы двинулись дальше.

Через пару шагов я обернулся. Две вьетнамские физиономии торчали в проходе, словно желали убедиться, что я действительно ухожу. Тоже мне, друзья, блин.

Зачем мы пришли в кабинет Бэна, я так и не понял. Едва мы вошли внутрь, как он тут же принялся названивать кому-то по телефону.

– Он заказывает столик в ресторане и приглашает моего друга Джорджа пообщаться с русским журналистом, – переводила мне Навбахор суть телефонных переговоров Бэна.

Если мне сейчас признаться, что к журналистике я отношения не имею, наверно, это ничего бы не изменило. Ладно, хрен с вами. Да и жрать охота, если честно. А кабинетик-то у вице-президента не ахти. У моего бывшего главного редактора больше. К тому же здесь царил ужасный беспорядок, с которым как-то не вязалась должность моего нового «друга». Правда, несмотря на хаос в кабинете, глазу зацепиться было не за что, и мне стоило больших усилий делать вид, что я с интересом оглядываюсь по сторонам, чтобы не встречаться взглядом с Бобби. Пацан следил за мной, как за обезьяной в зоопарке, боясь упустить забавную позу для удачного фотоснимка. Навбахор тоже молчала, когда ее не спрашивали, – вот что значит выучка. Интересно будет посмотреть на ее американского дружка – ценит он или нет, какой диковинный плод послушания занесло ему шальным ветром из Узбекистана.

Несколько напряженную обстановку разрядило появление невысокого светловолосого парня лет 28-30.

– А мне сказали, тут русский, дай, думаю, зайду, – приветливо сказал он.

Очень приветливо сказал. Как-то даже слащаво. Либо голубой, либо стукач, либо я ни хрена не понимаю в людях. Абсолютно открытое лицо, прямо-таки нараспашку – как будто он тебя заранее любит в любом виде и готов помассировать тебе ноги после двух минут знакомства.

– Ярослав, – назвала его имя Навбахор (кстати, не очень приветливо – наверно, все-таки стукач).

– Егор.

– Давно здесь, Егор? – тут же приступил к допросу Ярослав, улыбаясь во весь рот.

– Неделю.

– И долго еще будешь оставаться?

– Неделю.

– Слушай, нам нужно обязательно встретиться, пообщаться – я так соскучился по бывшим соотечественникам!

Я его восторгов не разделял и постарался уйти от ответа в надежде, что Бэн оторвется, наконец, от телефона. Но Бэн все еще с кем-то разговаривал, а у Ярослава оказалась мертвая хватка.

– Вот мой телефон, – сунул он мне визитку. – Звони в любое время. Может, завтра? Ты в какой гостинице остановился (все-таки голубой)?

– Гавернор.

– Слушай, круто! – продолжал истекать умилением Ярослав. – А что у вас за программа (или стукач)? Так как насчет завтра?

– Завтра…

«Я буду занят». – не успел я сказать, как в дверь ввалился новый гость – улыбчивый, как Ярослав, китаец, но явно не голубой.

– Ай хэд э рашн хиа, – сказал он, тут же протягивая мне руку.

– Здесь мало русских? – поинтересовался я у Навбахор.

– Много. Но почти все уже американцы, а ты гость. Настоящий смачный русский из страны, где убили Пола Хлебникова, а террористы захватывают заложников сотнями. При этом вы по-прежнему пьете водку, а вашего президента Путина в мире побаиваются, – очень грамотно пояснила Навбахор. Даже не ожидал от нее такой ясности изложения.

– Да-да, – тут же встрял Ярослав. – Мы для них все еще дикари. Хотя я – американский гражданин. Мне просто интересно, как и что там происходит, так сказать, на низовом уровне. Как журналист ты наверняка в гуще событий. Правда, ты не очень похож на журналиста – слишком могучий, слишком… – закатил Ярослав глаза, мечтательно подбирая вкусное слово. (Голубой стукач – экстремальное сочетание.)

– Э-э, – вклинился в паузу китаец. – Я жил в Шанхае. Когда я жил в Китае, наши отношения с Россией были не очень хорошие.

– С тех пор, как вы уехали, они значительно изменились в лучшую сторону, – брякнул я из вежливости.

– Уот? – переспросил китаец и посмотрел на Навбахор.

Навбахор посмотрела на меня.

– Что конкретно его интересует? – перефразировал я себя.

– Мне интересно, как сейчас развиваются отношения России и Китая? – закончил мысль китаец.

– Интенсивно, – коротко ответил я, с не очень теплыми чувствами припомнив китайские барахолки во Владивостоке. – Ну, в смысле, мы стали гораздо лучше понимать друг друга, – добавил я, заметив, что мой ответ китайца не очень удовлетворил.

Уж что-что, а тема Китая меня не интересовала абсолютно. Что он хотел услышать? Что мы очарованы нашими соседями после того, как познакомились с ними поближе, а китайское искусство выше всяких похвал? Да хрен там! У нас деревни голые стоят, а китайские гастарбайтеры снимают в округе по два урожая в год и продают их тем, кто сбежал из деревни в города. Про искусство ваше, кроме праздника дракона, у-шу, кунг-фу, Конфуция и чего там еще – Шаолиня с чаем – я вообще ничего не слышал. Китай для меня – это город Суйфуньхэ, где на километры тянутся оптовые прилавки, между которыми толкаются наши челноки. Челноки едва сводят концы с концами, а Суйфуньхэ растет как на дрожжах.

Жрачка у вас неплохая – что есть, то есть. Ну, а в остальном…Я лично думаю, что в скором времени надо будет сваливать из Приморья как минимум за Урал. Я чувствую спиной ваше дыхание, я вижу огромную биомассу, разбухающую над пограничной линией, я ее боюсь. Вам нужно думать о дополнительных мерах по ограничению рождаемости в стране. Неужели до сих пор никто не понял, что это нечеловеческая плодовитость? Вы – единственная реальная угроза перенаселения. Хочешь, поговорим об этом?

– Егор, а что бы ты хотел посмотреть в Вашингтоне? – опять Ярослав. Но на этот раз вовремя.

– А что у вас здесь есть, кроме Капитолия и Белого дома?

– Бог мой! – театрально воскликнул голубой стукач. – Ты не слышал о наших мемориалах отцам-основателям и смитсоновских музеях?

– Слышал, конечно, – соврал я (впрочем, словосочетание «фаундин фазерс», кажется, мне, действительно, где-то попадалось). – Но что делает иностранец, оказавшись в любой стране? Прежде всего бежит посмотреть на гнездо, где сидят местные боссы. У нас, например, все лезут на Красную Площадь. Про Третьяковскую галерею первым вспоминает всегда гид.

– Хочешь, я побуду твоим гидом?

Я начинаю верить, что у них и в самом деле самая совершенная система защиты прав и свобод граждан как минимум на бытовом уровне. Неужели он думает, что успеет увернуться от меня до приезда полиции, если сделает хотя бы одно движение в направлении моих гениталий? Кажется, думает. Судя по ожиданию в глазах. Ждет чего-то и китаец.

– Джордж уже в ресторане, – кладет, наконец, трубку Бэн.

Слава тебе, яйца. Ну, пойдем, посмотрим, чем вы тут почуете лучших друзей.

***

Полный глюк! На столе одна бутылка вина на пятерых, включая сына Бэна, и по две козьи какашки на тарелках. Обалденное пиршество. В России за такое угощение можно и в анфас получить. Я лично воспринимаю это как издевательство над голодным человеком, а они ничего – радуются жизни и усердно ковыряют какашки вилками.

– Это очень вкусно, – уверяют меня они. – Деликатес. А что любят кушать в России?

– Борщ, картошку с луком и селедочкой, гуляш, котлеты с гарниром, пирожки с капустой, грибами, яйцом… – я захлебываюсь слюной в надежде, что они поймут мои намеки, но, похоже, нарвался на непрошибаемый вариант светского ужина.

– О! – восклицают они. – Это вкусно?

– Очень.

Вино почти тут же разошлось по высоким бокалам, но по их постоянным чоканьям и малюсеньким глоточкам я понял, что продолжения банкета не будет. Возможно, они ожидали, что я со своей щедрой русской душой закажу водки или еще пару бутылок вина, но под козьи какашки я отказываюсь пить наотрез. Кто кого пригласил, я не понял? Несмотря на всю эту бутафорию, Бэн умудрился захмелеть, а захмелев, поминутно цеплялся ко мне с нудными вопросами. Джордж – друг Навбахор – мне не понравился сразу. Не потому, что он друг Навбахор (к ней у меня ничего нет), а потому, что выглядел рядом с ней как последний мудак. Седые виски, лысина – на вид лет 50, не меньше, а сидит в каком-то замызганном пиджачишке и тщательно пережевывает козьи какашки, делая вид, что ему это нравится.

Я лично уверен, что ему это не нравится. Им всем это не нравится. Но кому-то нужно достать кредитную карточку и устроить расколбас. Только вот кому? У одного взрослый сын, которого надо вот-вот спровадить куда-нибудь на учебу, и жена дома, пересчитывающая каждый цент, чтобы отчитаться в конце года по минимуму перед налоговой службой. У другого замызганный пиджачок и молодая любовница, требующая подарков на Рождество и день рождения. И дело тут не в возрасте. Просто в 50 лет мудаком быть уже поздно. Мне еще можно, а ему уже поздно. А если ты мудак, то трахай по интернету пожилых вдовушек, а не суйся к молодым эмигранткам из Узбекистана.

Мне кажется, Навбахор думала о том же самом, потому что села между мной и Джорджем – ближе ко мне – типа ради перевода, но я услышал бы ее и за соседним столиком – в этом ресторане было совсем не шумно. Если я правильно понял, здесь по вечерам жуют свои какашки старые мудаки. Слупи я бы сюда не пригласил. Откровенно говоря, я подозревал, что и Джордж думал в одном направлении со мной. Он большей частью молчал, время от времени покашливал и иногда закатывался в громком смехе, когда я или Бэн пытались объясниться друг с другом. Вопросов Джордж не задавал. С таким скудным столом приглашающая сторона не имеет права на вопросы. Один Бэн этого не понимал.

– Ваш президент Путин, – щурился он на меня из-за своих очков, – он какой-то страшный. Никогда не улыбается, только уголком рта. Все время хочет воевать на своей территории, и никто не знает, что от него ожидать. Ельцин был веселый, он пил водку и говорил то, что думает. Ельцина мы любили. Путина мы опасаемся. Вам с ним хорошо? Он как робот. Скажи, Ягр, у него есть слабости?

На мой взгляд, Путин – сам по себе слабость. В противном случае он не стал бы перекраивать под себя Конституцию и городить забор из каких-то вертикалей власти, больше напоминающих прутья тюремной решетки. Но американец – это не тот человек, с которым я могу откровенно обсуждать своего президента. С русским мог бы. Особенно с тем, кто предложил бы мне побаловаться напильничком среди путинских решеток. Американец не поймет. Он своего президента, даже такого клоуна, как младший Буш, выбирает. У нас наоборот – президент выбирает народ. Какой мне смысл жаловаться на судьбу, если я и есть этот народ? Если я позволяю так поступать со мной? Слабости, говоришь…

– Думаю, – собрался я с мыслями, – если у Путина есть две дочери и любимый лабрадор, значит, у него есть и слабости.

– Уот?

Навбахор перевела, Джордж расхохотался, показывая мне большой палец. Бэн понял, что я не склонен к разговору о политике.

– Я бывать в Россия, – сказал он ностальгически. – 92 год, Петербург. Один русский парень, журналист, подходил и давать мне какие-то бумаги. Он был очень худой, он просил меня помочь. Говорил, что занимался наркотиками. Я думал, что он их употреблял…

– Что он говорит? – интересуюсь я у Навбахор.

– Говорит, что этот парень-журналист писал о наркомании и хотел передать ему какие-то бумаги, просил о помощи, но Бэн испугался, решил, что это провокация, и не смог ему помочь. Этот парень приходил к его автобусу и стоял у окна, протягивая пакет с документами. Он плакал и просил помочь.

– Бред, – резюмировал я. – В 92-м мы не могли просить о помощи, мы еще сами не знали, что происходит. Наверно, это какой-нибудь свихнувшийся наркоман и был.

– Я не смог ему помочь, – чуть не плача, повторял Бэн. – Он до сих пор стоит у меня перед глазами. Очень худой, с черным лицом, небритый. Ягр, помоги ему, когда вернешься.

– Обязательно, – не раздумывая, пообещал я. – Мне кажется, я знаю, о ком вы говорите. Это Сергей Шнур – он теперь солист рок-группы «Ленинград». Увижу, помогу.

– Да, Ленинград, худой, небритый, у него были бумаги, он просил помочь, может, он уже умер, потому что я ему не помог, – заклинило Бэна.

– Ты его действительно знаешь? – вдруг спросила Навбахор. – Он играет в группе «Ленинград»?

Я посмотрел на нее с удивлением и понял, что она не шутит. И Бэн, оказывается, не шутил. И если бы я сейчас признался, что пошутил, то мне сложно было предсказать их реакцию. Ненавижу чувствовать себя идиотом.

– Уот дид ю лайк ин Ленинград? – постарался я сменить тему.

Бэн меня не понял, и Навбахор пришлось повторить вопрос. Не могу догнать, почему они меня не понимают. Я специально подстраиваю произношение под них, а они не понимают. Может, с дикцией что-то не то? Но ведь русские понимают.

– Да, я бывать в Ленинград, – пошел на второй круг Бэн. – Я видеть там Достоевский и долго с ним говорить…

– Что он сказал? – переспросил я Навбахор.

– Сказал, что разговаривал с Достоевским.

– Но ведь Достоевский давно уже умер, – подозрительно покосился я на Бэна.

Навбахор перевела ему мои сомнения, он что-то ответил.

– Бэн утверждает, что встречался с живым Достоевским, – также в небольшом недоумении сообщила Навбахор. – Мне кажется, ты ему очень понравился. Я никогда не видела его таким пьяным.

«С одного бокала вина?», – чуть не вырвалось у меня. Джордж, до которого только что дошел смысл разговора, на всякий случай хохотнул, но тут же закашлялся. Может, специально – чтобы не выглядеть дураком. Вполне вероятно, что он тоже не знал о смерти Достоевского.

– Я любить Россия, – окончательно расчувствовался Бэн. – Жаль, что я не смог помочь этому парню…

– Мне тоже нравится американская литература, – поспешно перебил я его, чтобы не возвращаться к Шнуру. – Драйзер, например.

– Ху из Драйзер? – спросил Бэн.

Вот те на! В центре американской столицы сидят пожилые американские интеллигенты, которые ничего не слышали об авторе «Финансиста»?! Для меня это явилось откровением. Может, у них традиция такая – забывать классиков. Но, с другой стороны, Достоевского-то они помнят.

– Буковски, Кизи, – закинул я удочку в более близкие времена. Ну, эти-то ваши – лихие 60-е, сексуальная революция, рок-н-ролл – очнитесь, ребята – бог с ними, с какашками – сейчас я тряхну вашей стариной. Вы же с ума сходите по Джеку Николсону!

– Буковски, – повторил Бэн, поворачиваясь к Джорджу.

– ЦРУ? – предположил он.

– Кристофер Бакли, – предпринял я последнюю попытку. Белый дом, сплетни и интриги большой политики, и все это за углом Пенсильвании-авеню.

– Бакли…– задумчиво произнес Бэн.

Охренеть. Мне это сложней переварить, чем неожиданное воскресение Достоевского. Как вы здесь живете, ребята? Вице-президент, боец идеологического фронта ничего не знает о самых популярных американских авторах в России. Нет, ну не про Твена же мне с ними говорить – смешно, ей-богу.

– Я любить Россию, – завел свою волынку Бэн, как будто я ни о чем и не говорил. – Надо заказать еще одну бутылку вина (!).

– Я пас, – поднял руки Джордж.

– А я бы выпил, – сказал Бэн.

– Дэди! – подал, наконец, голос его сын и быстро-быстро начал в чем-то убеждать отца.

Перевод был не нужен. Я и так понял, что речь идет о завтрашнем отлете Бэна в Камбоджу, и о том, что мэми волнуется дома из-за их отсутствия. Я был на стороне Бобби. Мне стало скучно, и очень хотелось есть. А вот Навбахор, как мне показалось, готова и задержаться. Причем без Джорджа, которого она как-то по нарастающей игнорировала. Джорджу это вряд ли нравилось, но виду он мужественно не подавал. Такова участь мудаков.

В продолжительном споре отца и сына победу, к моей великой радости, одержала молодость.

– Окей, – поднял Бэн руку, подзывая официантку, чтобы рассчитаться.

– Какая жалость, что я должен завтра улетать, – сказал он мне уже на улице. – Приходи ко мне, когда я вернусь, в любое время.

– Обязательно, – сказал я, пожимая его руку.

Если буду умирать на улице от голода, холода и чесотки, то обязательно заползу в твой офис, благо, у тебя там нет охраны. Раньше не жди.

– Извини, что так сумбурно все получилось, – отдельно подошла ко мне Навбахор.

Значит, она догадалась о моих впечатлениях от первого ужина с американцами. Немудрено – хоть она и из Узбекистана, но тоже знает, что почем у нас в России и бывшем СССР. А может, и знает как раз потому, что из гостеприимного Узбекистана.

– Возьми, – она протянула мне визитку. – Будет свободное время – звони. Может, помощь какая-нибудь понадобится…

Она хотела сказать что-то еще, но на заднем плане демонстративно закашлялся Джордж.

– Пока, – быстренько попрощалась она и вернулась к своему мудаку.

На удивление, всем было в сторону, противоположную моей. Я помахал им рукой и отправился восвояси.

***

Вы здесь? Тс-с-с. Извините, что запудрил вам мозги. Сначала березки и тетка из Томска, потом Слупи… Меня раздирают двойственные чувства. Не думаю, что я вас убедил, и вы поверили, что клевый перепих с чернокожей красоткой и в самом деле сподвиг меня на своего рода геройский поступок. Я, быть может, и стоял бы на своем, но этот разговор с Бэном разбудил во мне ощущение реальности. Даже странно. И разговор-то вроде ни о чем – Шнур с наркотой в пакете, Путин с лабрадором, а почему-то накатило. Может, от голода… Вам знакомо ощущение полной безысходности? Такой, что на месте развернуться невозможно? Такой, когда фильмы шизофреников и про шизофреников нравятся больше, чем комедии? Такой, что само слово «секс» убивает сознанием тупика? Такой, когда кажется, что это полный писец – надо выкурить последнюю сигарету, нажраться в хлам и как-то попытаться от всего этого избавиться на веки вечные? Сейчас я вам расскажу про свой вариант. Забудьте пока про сперму в машине Слупи. Она нам будет только мешать. Я буду говорить очень серьезно.

Может, я сам шизофреник, но на ранней стадии и не догадываюсь о своей болезни. Может, я неправильно расставил приоритеты, или у меня их вообще никогда не было… Сложно понять, как так получилось, что я слишком серьезно относился к своей работе. Журналистика заражает долей нарциссизма. Мне нравилось бичевать и обличать. Моим коньком была политическая аналитика. Я так гордился собой. Я так нравился тусовке. Депутаты стояли в очередь на интервью с Егором, потому что они делали их известными. Чиновники боялись меня, как огня. Даже разбитые окна в квартире лишь распалили мое ощущение собственной значимости.

…Как я проглядел Путина?! Почему я ничего не заподозрил после «Курска» и двух лет войны в Чечне?? Откуда у меня была уверенность, что Ходорковского выпустят через пару месяцев?? Или вместе с ним пересажают всех остальных? Я вам больше скажу. Даже когда Путин после Беслана отменил выборы, мотивируя это тем, что мы выбираем криминал, который не в состоянии противостоять терроризму, я подумал… Пиздец осликам, имея в виду нашего губернатора и мэра Владивостока. Два кислых друга, потративших буйную юность на экспроприацию первоначального капитала у слабо сопротивлявшихся. Сейчас уже ничего не докажешь. Оперативные съемки с физиономиями обоих наверняка остывают пеплом в корзине какого-нибудь милицейского начальника.

Один на выборах губернатора несколько лет назад скупил за жидкую валюту нищие деревни. Второй – на выборах мэра взорвал основного конкурента, посадил в избирательные комиссии своих людей, съездил в Москву поцеловаться с Патриархом (хорош батюшка), привез из районов уже споенные первым голоса и через пару месяцев клялся соблюдать права и свободы граждан, оказавших ему доверие. Граждане недоумевали, поскольку точно помнили, что доверие ему не оказывали, но прокатило. Я бы еще принял их за какие-нибудь конкретные улучшения. Но они ведь все загнули под себя и высосали до талого. На лекарствах для старушек умудрялись зарабатывать. И тут Путин, наконец, заговорил о криминале. Из сторонников либеральной модели государства за решения Путина был только один я. Уберите этих, а потом вернемся к либеральным идеям, – думал я. Ну, и обличал, конечно, по привычке. И что вы думаете? Хотя вы, наверно, уже знаете. Первым назначенным губернатором становится наш…

Главным редактором у нас баба работала. В рынке она, конечно, не шарит, но опасность чует за версту и всегда успевает упредить возможный удар удобной позой для бьющего. Не случайно она свою газетенку почти пятнадцать лет тянет, прислоняясь то к одному, то к другому сильному плечу. Если бы она сказала: «Егор, сам видишь, какая ситуация, выхода нет – нужно приспосабливаться», – я бы ее понял. Но она обставила это все с максимальной выгодой для «кислых друзей». «Слышишь, ты, – сказала она. – Из-за тебя у нас большие проблемы. Ты не объективен – почему ты не замечаешь, как «друзья» подают милостыню ветеранам и уже не сморкаются на улицах? Ты нас всех подвел, к тому же ты исписался. Подумай об этом.»

Я пошел думать, а она запретила принимать от меня материалы. Люди на форумах интересовались, куда я пропал, а ее начальники отделов под левыми никами строчили информацию из «достоверных источников» о том, что у меня творческий кризис. Кризис у меня был, но далеко не творческий. Писалось мне как никогда легко… в корзину на мониторе компьютера. Мне предлагали работу. Одни звали в Москву в консалтинговую компанию – у них в пресс-службе подмосковного пивзавода вакансия нарисовалась. Другие уговаривали возглавить местный медиахолдинг. Под «друзей», разумеется, – прими, мол, как должное и смирись. Я смирился, но руки опустились. И знаете, что я сделал? Я решил написать книгу. Ни слова о политике – расслабляйтесь, люди.

И написал. Вот прямо так сел и написал. Отрешился от всего – запасы у меня кое-какие были – от избирательных кампаний остались (кстати, я ведь и на будущего губернатора в свое время подрабатывал – ни копейки на него не ставил, а вот, поди ж, ты). Написал и разослал в издательства. Сижу, жду, деньги тают. С подругой проблемы начались (к ней мы еще вернемся), а ответов нет. Наконец, одни сподобились: спасибо, нет, удачи… Я полдня не открывал это письмо. Я полдня молился кому-то там наверху: помоги, ради всего святого, ведь это твоя искра – не дай ей угаснуть, дай мне поверить в себя, помоги, блин. Пес с ними, патриархами этими продажными, я в тебя сейчас верю – помоги, блин!.. А он мне: спасибо, нет, удачи.

Ощущения? Ну, как вам описать… Как будто кровь внутри от макушки через грудь и далее по животу и ногам медленно стекает в домашние тапочки. Когда все стекло, я почувствовал себя барабаном и, повернувшись к подруге, сказал: собирай вещи и уходи, со мной все. Она начала кудахтать, что слава – это не главное, главное – это… Я как заору: какая, на хрен, слава?! Я хочу уверенности в завтрашнем дне! Какая, к чертям собачьим, слава?! Мне скоро сорок, а у меня до сих пор детей нет! Я уже пережил всех любимых киногероев! Куда мне эту славу засунуть? В свою седую жопу?! Мне конец, понимаешь ты это или нет? Я никто! Я не хочу ничего начинать сначала! У меня сил нет! Уходи!.. Почти по Чехову, короче.

Она и ушла. А отношения у нас были, в принципе, неплохие до того, как. Но не чуткие. Поэтому я ее и выгнал. Она не понимала меня, когда я приходил домой после разговора с бабкой-редактором, и ворчала за то, что я не выключил свет в туалете. Меня мутило от кофе, и я просил что-нибудь поесть, а она говорила, что готовила вчера и не собирается каждый день стоять у плиты. В постели тоже, естественно, начались проблемы. Нет, девка, врать не буду, с фантазией, но после вечерней ругани как-то не до изысков. Я ловил момент, когда она уходила из дома, и онанировал на каком-нибудь порносайте. Мне так было приятней – представляете, до чего дошло? Потом мы почти перестали разговаривать. Не знаю, почему она не ушла сама.

А когда она ушла, у меня чуть крышу не сорвало от одиночества. Всю жизнь пыжил из себя волка Гессе, а оказывается, не люблю одиночество. Я его боюсь. Я не могу уснуть до пяти утра, и если выключен свет, то явственно ощущаю чье-то присутствие за углом шкафа. А еще кто-то ходит на кухне и чего-то выжидает (может, когда я усну?). И ужасно хочется с кем-то поговорить. И хочется прижаться к попке Тани (так ее зовут) – мы называли эту позу лодочкой. Я не выдержал и рванул по ночным туснякам, но… Понимаете, какая штука – за шесть лет совместной жизни с Таней я напрочь забыл, как нужно знакомиться. Поэтому приходилось напиваться, чтобы раскрепоститься, а утром в своей постели я обнаруживал почти такое же тело, как у Тани. Их и звали всех – Таня. Я ни разу не перепутал имена. Клянусь, они все были Тани. Только однажды попалась Лена – высокая брюнетка с киношными сиськами, и у меня ничего не получилось. Не уверен, что получалось со всеми Танями. Они и пахли по-другому, и двигались не так, и даже стонали противно, как будто подражали настоящей Тане.

Я ей позвонил, спросил, как жизнь. Она ответила: хорошо. Я сказал: я рад за тебя. Она: я тоже за себя рада. Я ее понимал. Она никак не могла взять в толк, почему еще полгода назад мы каждый месяц отмечали ее день рождения в ресторане – как у ребенка на первом году жизни, а сегодня набираем в чайник воду из-под крана. Казалось бы, вечный фавор, и вдруг явственный запах дна. Но должна же она была догадаться, что если бывший нарцисс решился позвонить первым, значит, все очень серьезно – и в моих передрягах, и в моем отношении к ней. Я повесил трубку и подумал: ну что, друг ситцевый, надо как-то со всей этой бодягой заканчивать. Покури, выпей и решайся. Ну, или сходи еще раз в ночник, но если опять не получится, смысла во всем этом больше нет. Честно признаюсь, струсил и только решил обмануть себя еще одной ночной гулянкой – звонок из консульства: вас включили в программу Госдепартамента США, просьба подтвердить свое участие в поездке…

И что прикажете обо всем этом думать? Вот улетел бы я вчера в Россию, а откуда и для чего в таком случае все это вылезло? И разве случайной была последняя ночь со Слупи? Не я ведь к ней подошел, я уже на тетку из Томска с кесаревым сечением был согласен, и вдруг Слупи. И все побоку: белый – не белый, эмансипация, приличия. Она даже водку, как нарочно, пьет! Я не верил в судьбу. До вчерашней ночи. Если бы что-то было предначертано, то меня следовало либо добить пару лет назад, либо сделать Леонидом Парфеновым. А меня зацепило крючком от мусоровозки и протащило по таким колдоебинам, что в зеркале перестал нуждаться. И вдруг этот непонятный случай. Ну, разве это не шанс, разве не знак? Я просто обязан в этом разобраться. Мне ведь все равно терять нечего. Теперь убедил?