Текст книги "Куда уходит любовь"
Автор книги: Гарольд Роббинс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)
5
Шла вторая неделя июля, когда я узнал, что Нора выиграла приз Элиофхайма, увидев ее портрет на обложке «Лайфа».
С февраля, когда меня сбили, пять недель я провел в госпитале на Новой Гвинее, потом еще семь недель в больнице для ветеранов Сан-Диего, откуда меня выпустили заштопанным, но в добром здравии. Мне был предписан месячный отпуск, после которого я должен был явиться за новым назначением, и я поехал в Ла Джоллу, где взял напрокат маленькое суденышко, на котором мог есть, спать и загорать.
Я дремал в кресле на палубе, когда кто-то спрыгнул на нее, и я открыл глаза. Проморгавшись, я увидел какого-то мальчишку, который, улыбаясь мне, стоял на палубе. Я взял себе за правило не читать ежедневных газет, пока идет война. Но попросил владельца киоска подкидывать мне еженедельные журналы.
Порывшись в кармане, я нашел полдоллара и подкинул их в воздух. Он поймал их с ловкостью Ди Маджио, который берет верхний мяч.
Склонившись, я взял пачку журналов и развязал стягивающую их веревочку. Журналы рассыпались по палубе, и я взял первый, что попался мне под руку.
С обложки на меня смотрело странно знакомое лицо темноволосой девушки, и я невольно подумал, как хорошо, что, несмотря на все потрясения войны, еще существуют такие девушки. И тут только вспомнил, почему она показалась мне знакомой.
Да, маленькими белыми буквами было написано: «Нора Хайден – обладательница приза Фонда Элиофхайма за скульптуру».
Я снова посмотрела на ее фото и ко мне вернулось нетерпеливое желание. Лучистые темные глаза и странно чувственный рот, который лишь подчеркивался гордым, почти надменным подбородком. Она выглядела, словно мы расстались с ней вчера, хотя прошло не менее года, когда я в последний раз видел ее.
Я открыл журнал. Снимков там было достаточно. Нора – в маленькой мастерской на задах дома своей матери. Нора курит, набрасывая замысел идеи. Четкий, подсвеченный сзади силуэт Норы на фоне окна. Или она лежит, растянувшись на паласе, слушая музыку. Я начал читать текст.
«Стройная мисс Хайден, которая походит скорее на манекенщицу, чем на скульптора, всецело подчиняет вас себе, когда вы в восхищении стоите перед ее работами.
Скульптура – это единственное правдивое изображение жизни в искусстве, – утверждает она. – Она обладает всеми тремя измерениями. Вы можете обходить вокруг нее, рассматривать ее под любым углом, трогать и чувствовать ее как живое существо. У нее есть объем, форма, и она существует в реальной жизни вокруг нас. Вы можете увидеть скульптурные очертания в любом камне, в изгибах цветущего поля, в любом куске дерева, в растянутой до предела, напряженной полоске металла.
И художнику остается лишь воплотить в грубом сыром материале свои видения, придать им очертания, вдохнуть в них жизнь…» Я слышал ее голос.
Закрыв журнал, я снова уставился на обложку. Значит, она это сделала. Я бросил журнал на палубу и встал. Теперь я изменил свою точку зрения. И какая разница, что я сделал это год спустя?
Забившись в тесную душную телефонную будку на краю пирса, я слышал, как на другом конце линии в Сан-Франциско раздаются телефонные гудки. Мне ответила ее мать.
– Это Люк Кэри, – сказал я. – Вы еще помните меня? У старой леди был ясный и четкий голос.
– Конечно, помню, полковник. Как вы поживаете?
– Прекрасно, миссис Хайден. А вы?
– Я никогда в жизни и дня не болела, – ответила она. – Я читала о вас в назетах. Вы совершили настоящий подвиг.
– Газеты слишком преувеличили мои заслуги. Просто у меня не было выбора. И мне ничего не оставалось делать.
– Уверена, что вы могли поступить и по-иному. Но мы поговорим об этом в другой раз. – Я почувствовал, что голос ее стал мягче. – Мне искренне жаль, что Норы нет на месте. Я знаю, что она будет очень огорчена.
– Вот как, – сказал я. – А мне так хотелось поздравить ее с премией Элиофхайма.
– Из-за нее-то она и уехала. С тех пор, как появилось это сообщение, у бедного ребенка нет ни минуты отдыха. И я убедила ее отправиться в Ла Джоллу, подальше от этого шума.
– Вы сказали в «Ла Джоллу»?
– Да. – И вдруг ее озарило – Откуда вы говорите?
– Из Ла Джоллы. Я провожу тут свой отпуск.
– Ну, разве это не счастливое совпадение, полковник? Конечно же, теперь я вспоминаю, какие-то упоминания в газетах о том, где вы находитесь. Нора в Серф-клубе.
– Я позвоню ей.
– Если вы ее там не застанете, полковник, свяжитесь с Сэмом Корвином. Он знает, где найти ее.
– С Сэмом Корвином?
– Да, – ответила она. – Вы должны его помнить. Он журналист, друг профессора Белла. Он занимается делами моей дочери. Бедная девочка совершенно не разбирается в бизнесе.
– И я очень надеюсь, что нам не придется ждать еще год, чтобы увидеть вас, полковник. Мне все еще кажется, что нам есть о чем поговорить. И я уверена, что «Хайден и Каррузерс» будут прекрасным местом для начала вашей карьеры.
– Спасибо, что помните обо мне, миссис Хайден. Мы в самом деле скоро поговорим и об этом.
– Вас тут всегда ждут, молодой человек. Всего хорошего.
В трубке щелкнуло, и я помедлил несколько секунд, прежде чем опустить очередной никель. На этот раз ответил Корвин.
– Здесь ли мисс Хайден? – спросил я.
– Кто ее просит?
– Люк Кэри.
Мне показалось, что в его голосе появились дружелюбные нотки.
– Полковник Кэри?
– Да.
– Минутку, прошу вас. Посмотрю, удастся ли мне найти ее. Через несколько секунд ожидания в трубке раздался ее голос.
– Полковник Кэри! Вот это сюрприз. Как вы узнали, где найти меня?
Я засмеялся.
– От вашей матери. Думаю, мы могли бы встретиться и выпить на пару.
– Вы в Ла Джолле?
– Примерно в трех милях от вас, – уточнил я. – Так как насчет моего предложения?
– Оно мне нравится. Но мой агент Аарон Скааси каждую минуту может прибыть из Нью-Йорка. На пять часов у нас обговорена пресс-конференция с коктейлями для журналистов.
Я предполагал, что она предложит другое время для встречи, но она этого не сделала. Достаточно честно, подумал я, с какой это стати. В последний раз, когда мы виделись, я был с ней не очень-то вежлив.
– Я еще раз попытаюсь, – сказал я.
– Буду рада, – вежливо ответила она и повесила трубку. Возвращаясь на пирс, я, прищурившись, посмотрел на небо. Оно было прекрасным. Синее, как на почтовых открытках, лишь с несколькими высокими кучевыми облачками. Солнце припекало уже как следует, немного погодя настанет тяжелая духота, но к тому времени она уже не будет меня беспокоить – я буду на воде.
Вот и пришел конец всему, подумал я. Но в то время я еще не знал, что сказал ей Сэм после того, как я повесил трубку.
– Не очень-то сердечно ты его встречаешь, – попенял ей Сэм, когда она окончила разговор.
– Черт возьми! Целый год прошел. Кем он себя считает?
Сэм подошел к ее блокноту для набросков и заглянул в него. На листе был изображен молодой человек, готовый нырнуть. Он был обнажен. Сэм узнал его лицо. Это был мальчик-студент, который работал в клубе спасателем.
– Во всяком случае, он не из этих мальчишек, – сухо сказал он.
– У тебя прямо зуд ставить на всем ярлыки. Есть какие-то возражения?
– Не лично к нему, – ответил Сэм. – Мне плевать, с кем ты ложишься в постель. Но когда это становится известно, это уже касается наших дел.
– Где ты об этом наслушался? – холодно спросила она.
– Да по всем окрестным пляжам ходят эти разговоры. Для мальчишки ты слишком заманчивая добыча, чтобы держать язык за зубами. Он все и выболтал своим приятелям, все до мелочей. Тебя разложили по косточкам.
Она сердито вырвала лист с наброском и скомкала его.
– Маленький подонок!
– Я говорил тебе, чтобы ты была разборчивее в знакомствах, – терпеливо заметил он.
– Что же, по-твоему, мне делать? – закричала она, бросая скомканную бумагу на пол. – Монахиней стать?
Он машинально подобрал бумагу с пола и бросил ее в мусорную корзину. Затем вытащил трубку из кармана.
– Избавился бы от этой чертовой трубки! Терпеть не могу, как она воняет! – вышла из себя Нора.
Молча сунув трубку в карман, он направился к дверям. Она остановила его.
– Сэм, – мягко окликнула она, сразу же став юной и беззащитной. – Сэм, что, по-твоему, мне надо делать?
– Не знаю. Но я бы начал с того, что бросил этого мальчишку.
– Так я и сделаю, Сэм, – быстро согласилась она.
– И еще одно, – добавил он. – Не помешает, если тебя будут видеть с кем-то вроде твоего парнишки-летчика, с которым ты только что разговаривала. Это поможет пресечь все сплетни.
Когда я вернулся, дряхлый охранник, сидевший на скамейке перед зданием конторы, махнул мне вялой рукой.
– Привет, полковник.
– Привет.
– Слышал разговоры, что на течении Коронадо видели здоровых марлинов. Стоит пойти туда и взглянуть на них.
– Может, так и сделаю, – сказал я, подкидывая ему на кусок хлеба, что я делал каждый день.
Он сунул полдоллара себе в карман.
– Спасибо, полковник. – Его водянистые глаза уставились на меня. – Кстати, к тебе на лодку лазила какая-то девчонка. Я сказал ей, что ты будешь к ленчу.
Я направился к катеру. Нора, должно быть, услышала мои шаги, потому что, когда я приблизился, она появилась на палубе. На ней были лишь синие шорты и лифчик; с черными волосами, стянутыми в хвостик на затылке, она походила на мальчика.
– Привет, – махнула рукой она.
– Привет.
Прищурившись, она посмотрела на солнце.
– Теперь моя очередь извиняться, полковник.
Несколько секунд я изучающе смотрел на нее, а потом спрыгнул на палубу, оказавшись рядом с ней.
– Только ряди этого вам не стоило проделывать весь этот путь, Нора. Она взяла меня за руку. Кожа у нее была сухой и теплой.
– Но я хотела это сделать, полковник. Я хотела дать вам знать, что чувствую себя виноватой перед вами.
Она стояла так близко, что я чувствовал запах ее волос. Они пахли чистотой и свежестью, как сосны на холмах, и сегодня на ней почти не было косметики, только слабый след губной помады. Я посмотрел ей в глаза. Такими я их и запомнил. Затем я поцеловал ее.
Губы ее были теплыми и нежными, и за их мягкостью крылись острые твердые зубы. Она закинула мне руки на шею и всем телом прижалась ко мне. Опуская руки ей на талию, я мог пересчитать едва ли не все ребра; как я и думал, все было так, как должно было однажды произойти между нами.
Еще раз поцеловав ее, я внезапно отстранил Нору и потянулся за сигаретами. Несколько раз чиркнув колесиком зажигалки, я убедился, что эта чертова штучка не работает.
– Слушай, меня прямо колотит.
– Меня тоже, – тихо призналась она.
Закурив наконец, я глубоко затянулся и протянул пачку ей. Отвернувшись от меня, она выпустила клуб дыма.
– Как только я увидела тебя в первый раз, мне захотелось, чтобы ты поцеловал меня.
– Мне тоже этого хотелось.
– Тогда почему же ты?… – Ее глаза были темны, как вода между бортом катера и пирсом. – Ты же знал, что я ждала этого.
Я отвернулся.
– Я думал, что ты была… была с кем-то другим.
– Неужели это имело для тебя такое значение?
– Для меня имело. Я хотел, чтобы между нами все было как следует.
– Но ты ведь и сам не был невинной пташкой.
– Нет, – согласился я.
– И разве теперь это имеет значение?
Я снова привлек ее к себе.
– Теперь нет.
На глазах ее выступили слезы, смочившие мне щеки.
– Ох, Люк, Люк!
Я знал, о чем говорят женские слезы, но не хотел покупаться на них. Это самая изощренная наживка, на которую клюет мужское самолюбие. Я чувствовал, словно вырос на десять футов, пока осушал их поцелуями. Мне плевать было, в самом ли деле плещутся ли сегодня марлины в Коронадо. Вместо этого я натянул мундир, который валялся без дела с первого же дня моего появления здесь, и вместе с ней отправился на пресс-конференцию.
Я был рад, когда все кончилось. Я еле выдержал. Едва увидев нас, репортеры так и кинулись к нам. Они заставляли позировать для съемок. Они задавали непрестанные вопросы. Обручены ли мы? Когда мы собираемся пожениться? Как мы встретились? Отправится ли она в Вашингтон на церемонию награждения вместе со мной? Приехал ли я сюда, чтобы быть рядом с ней или по какому-то другому поводу?
Затем они утомились задавать вопросы, на которые у нас не было ответов, и прием пошел по тому руслу, ради которого он был организован. Предполагалось выслушать повествование Аарона Скааси, почему он, увидев работы Норы, решил, что она величайший скульптор Америки с тех времен, когда тут появились первые столбы с тотемами.
Должен признать – говорил он весьма убедительно. Он подкупил даже меня. Это был лысый коренастый человек, который походил, скорее, на мопса, чем на одного из самых знаменитых в стране торговцев произведениями искусства. Он постоянно вытирал потеющую лысину платком невинно-голубого цвета. Нора, сидевшая на диване рядом с ним, выглядела пай-девочкой.
Подошел и сел рядом Сэм Корвин.
– Он знает, о чем говорить, – сказал он, кивая на Скааси. – Он великолепный знаток своего дела.
Я посмотрел на Сэма. Он был худым и, можно сказать, даже хрупким человеком, чья внешность могла бы ввести вас в заблуждение, если не твердая линия рта и решительные очертания подбородка.
– Он меня убедил, – кивнул я, пытаясь понять, насколько глубок интерес Сэма к Норе.
Он словно бы догадался, о чем я думаю.
– Я знаю Нору еще с того времени, когда она ходила в школу. Я всегда верил в нее, и был очень рад, когда она и ее мать попросили меня заняться ее делами.
Его темные глаза внимательно изучали меня.
– Я должен поблагодарить вас.
– Ну?
– За то, что вы приехали на прием. – Нора была очень взволнована после разговора с вами и буквально поставила всех на уши из-за того, что не может дозвониться до вас и извиниться. В таких ситуациях она бывает очень эмоциональна, почти как ребенок.
Прием близился к концу, и Корвин ушел сказать газетчикам несколько слов на прощание. Возможно, бурбон обострил мое восприятие, но мне казалось, что я услышал больше того, что он хотел мне сказать.
Подошли Нора со Скааси, и я поймал себя на том, что мне не нравится, с какой фамильярностью он держит руку на ее плече.
– Не присоединитесь ли к нам за обедом?
Глядя на Нору, я заколебался, но затем принял решение.
– Нет, спасибо. Вам надо обговорить ваши дела, и я не хотел бы мешать вам.
– Вы и не будете мешать, – быстро отреагировала Нора. Я увидел разочарование в ее глазах.
В эту секунду я чуть было не изменил свое намерение, но все же решил стоять на своем. Я улыбнулся, принося свои извинения.
– Я дал себе слово, что выловлю самого большого марлина. Так что сегодня вечером мне надо вывести катер и двинуться к течению Коронадо. К моменту восхода солнца я должен быть готов к встрече с ним.
– Когда вы собираетесь завтра вернуться? – спросила она.
– Поздно.
– Тогда значит, мы не увидимся. Завтра утром мне надо возвращаться в Сан-Франциско.
– Очень жаль.
Сэм отозвал Скааси в сторону, оставив нас наедине.
– Ты позвонишь мне? – спросила она.
– Конечно.
– Нет, ты не будешь звонить. Я знаю, ты этого не сделаешь. Будет, как в прошлый раз. Ты уедешь, и я ничего не услышу о тебе. И ничего не буду знать, кроме того, что удастся прочитать в газетах.
– Не будь дурочкой. Я же сказал, что позвоню тебе.
– Когда?
– Как только окажусь в Сан-Франциско.
– То есть, может быть, и никогда, – грустно сказала она.
Я взял ее за руку. Она была теплой, мягкой и беспомощной.
– Я позвоню тебе. Обещаю.
Она как-то странно посмотрела на меня.
– А что, если с тобой что-нибудь случится? Как я узнаю?
– Ничего со мной не случится. Теперь я в этом убежден. Ты же знаешь старую пословицу: «Кому суждено быть повешенным…»?
Ушли последние из репортеров. Пришло время прощаться. Я пожимал руки всем окружающим.
– Я провожу тебя до дверей, – сказала Нора.
Мы вышли в патио. Стояла непроглядная тьма, которую рассеивали лишь тысячи крохотных звездочек, повисших в ночном небе. Я закрыл за нами створки дверей.
– А я думал, тебе не нравятся прощания.
Я знал, что могу поцеловать ее, но решил этого не делать. Будь у меня такая возможность, я бы не ушел. Думаю, и она это понимала.
– Это на прощание, – шепнула она, легко коснувшись меня рукой. Когда за ней закрылась дверь, я пошел к машине.
Скааси отправился к себе принять ванну, так что Сэм был один, когда вернулась Нора. Он вопросительно взглянул на нее.
– Налей мне, – попросила она.
Молча встав из кресла, он протянул ей виски с содовой. Она выпила напиток одним глотком.
– Я выйду за него замуж, – почти вызывающе сказала она.
Корвин по-прежнему молчал.
– Ну, ты так ничего и не скажешь? Ведь это то, чего вы с матерью хотели, верно?
Он удивился.
– Откуда ты это взяла?
– Не такая я дура. – Нора снова налила себе виски. – Я поняла это сразу же, как только ты велел мне перезвонить ему. И когда он сообщил мне, что мой номер ему дала мать. Тут я уж не сомневалась.
Теперь, выпалив все это, она уже не была уверена, что ему нравится все это слушать.
– Женитьба – дело серьезное. Покончив с виски, она поставила стакан.
– Знаю.
– Он вроде бы хороший парень.
– Что в твоих устах означает отсутствие у меня таких качеств!
– Я этого не говорил.
– Знаю, что не говорил. Но ты так думаешь, верно? И потому, что я такая, как есть, я не смогу стать для него хорошей женой?
Он промолчал.
– Почему не смогу? – потребовала она у него ответа. – Возраст у меня подходящий. Общаться со мной несложно. Денег у меня хватит на нас обоих, и после войны я сделаю так, что он сможет заниматься тем, чем ему захочется. Разве плохо?
– Ты говоришь мне или спрашиваешь?
– Говорю! – гневно выпалила она.
Он вытащил свою неизменную трубку.
– В таком случае у меня тебе только один вопрос. Ты его любишь? Она уставилась на него. Вот уж это она меньше всего ожидала от него услышать.
– Конечно.
– Тогда все в порядке. – Он улыбнулся. – Когда вы намечаете свадьбу?
Она увидела его улыбку, и гневный напор покинул ее. Она улыбнулась в ответ.
– Как только я заставлю его сделать мне предложение.
6
Вернувшись на судно, я сбросил мундир и влез в старые джинсы. Бак был полон – я позаботился об этом еще днем, когда собирался отправиться за марлинами, – но мне не нравилось, как работают свечи, и я принялся чистить их. Затем взялся за карбюратор, потом за клапаны и когда спохватился, было уже почти десять вечера. Внезапно я почувствовал, что проголодался.
Проверив запасы, убедился, что ничего меня не привлекает. Да и, кроме того, мне следовало обзавестись припасами, если я собирался на весь день в море. Обнаружив небольшой бакалейный магазинчик, который еще был открыт, я отоварился всем, что мне было нужно, и, зайдя в «Сальную Ложку», взял очень плохой бифштекс с неизменной подливой из чили. Без острого соуса с ним было бы не справиться.
Но даже его острота не могла отбить отвратный вкус. Я с отвращением уставился в тарелку. Не будь я таким идиотом, мне бы достался изысканный обед.
Но только не для меня. Я должен был сохранять свою независимость. Старый Люк не должен ощущать никаких пут. Он бродит в одиночку. Отрезав еще кусок бифштекса, я машинально принялся жевать его. Какое мне, в конце концов, дело?
Беда была в том, что я слишком «копался» в каждой ситуации. Я не мог воспринимать вещи такими, какими они были на самом деле. Я должен был докапываться до самой сути и воспринимать все целиком. Что в ней было? Ее деньги? Тот факт, что ее мать практически разъяснила мне все по слогам? Нет, этого не могло быть. Я припомнил школу, в которой любили говорить: в богатую девушку влюбиться столь же просто, как и в бедную. Но куда лучше.
Теперь я понимал, в чем дело. Я не был готов к данной ситуации, потому что боялся. Боялся того, что, если позволю себе влюбиться, со мной все будет кончено. Она воплощала в себе все, что мне было нужно. И класс, и стиль, и очарование, блеск, и сияние, отшлифовать которых можно было только за много лет. Все это плюс талант и яростная похотливость, темперамент, который чувствовался в ней, составляли ее сущность. Жизнь с такой женщиной очень непроста. Да и, кроме того, разве я мог быть уверен, что она чувствует то же самое, что и я? Что я мог ей дать?
Я отрезал еще кусок бифштекса, но он уже остыл, и я отодвинул тарелку. Расплатившись у стойки, я подхватил два своих пакета с припасами.
Морозильника у меня не было, так что я рассовал припасы в кокпите и посмотрел на небо. Луна так ярко светила на чистом небе, что было светло, почти как днем. Морская гладь была неподвижна, словно пруд, а не океан. Я посмотрел на часы. Половина двенадцатого. Я должен двинуться к Коронадо не позже начала второго. Включив двигатель, я поднялся на палубу, чтобы отдать швартовы.
Путь длился не дольше, чем я предполагал. Когда я выключил двигатель и стал возиться с якорем, меня окатило волной из-за борта. Ее свежесть приободрила меня. Бросив на палубу одежду, я опустил якорь за борт.
Когда плаваешь на волнах, это чем-то напоминает качание в люльке. Запахи океана опьяняют. Ты вздымаешься и опадаешь вместе с его телом, словно ты рядом с женщиной; движения эти успокаивают, расслабляют, снимают любое напряжение.
Я вскарабкался на палубу и, шлепая босыми ногами, направился в кубрик. Сдвинув дверь, я вошел внутрь. Потянувшись за полотенцем, я нащупал лишь пустой крючок. Не успел я повернуться к выключателю, как услышал голос.
– Ищешь полотенце, Люк?
Оно вылетело из темноты, попало мне в лицо и свалилось на пол. Я нагнулся поднять его.
Я ее не видел. Она была где-то в темноте, но я слышал ее смех.
– Господи, ну и костляв же ты. Я наблюдала за тобой в иллюминатор. Можно сосчитать все косточки.
Я торопливо обернул полотенце вокруг талии. Я услышал шорох, а затем очертания ее головы обрисовались на фоне полной луны, что смотрела в кубрик. Ее руки легли мне на плечи, и когда она повернулась, лунный свет осветил ее лицо. Я потянулся к ней, и, прежде, чем мои пальцы коснулись ее, я уже знал, что она такая же голая, как и я.
Не знаю, сколько мы стояли вот так в тесном кубрике, касаясь друг друга губами, и наши тела перетекали друг в друга, так что я не мог сказать, где кончаюсь я и начинается она.
– Я люблю тебя, Нора.
Я почувствовал, как она напряглась в моих руках.
– И я люблю тебя, Люк. – Она прижалась щекой к моей груди. – Я же говорила тебе, что это не прощание.
Я приподнял ее и уложил на койку.
– Ты и я никогда больше не должны прощаться, – шепнул я. Ее взметнувшиеся руки потянули меня вниз, в волшебный мир, которого я никогда доселе не знал.
Как прекрасна плоть любви.
Когда ночью я проснулся, она спала на своей половинке, спиной к стене и подтянув колени, насколько позволяло ей пространство. Глаза ее были закрыты и даже в лунном свете я видел, какие длинные и темные у нее ресницы и как она во сне напоминает маленькую девочку. Она медленно открыла глаза.
На секунду прикрыв их, она затем снова приоткрыла их. На лице ее появилась озорная улыбка. Она притянула мою голову к своей груди.
– Иди сюда, малыш.
Ее груди были как маленькие спелые плоды, нежные, твердые и теплые, как июльские персики. Целуя их, я слышал, как она стонет от удовольствия. Позже, много позже, она легла, уткнувшись лицом мне в плечо.
– Люк, – шепнула она. – У меня никогда не было так раньше. Никогда.
Я нежно погладил ее по голове. Мне не хотелось отвечать. Она подняла голову, чтобы заглянуть мне в глаза.
– Ты веришь мне? Веришь?
Я молча кивнул.
– Ты должен верить мне. Ты должен! – яростно прошептала она. – Что бы там люди не говорили.
– Я верю тебе.
К моему удивлению, ее стала бить дрожь и она была готова разрыдаться.
– Есть люди, которые ненавидят меня! Которые завидуют всему, что у меня есть, и всему, что я делаю. Они вечно распускают обо мне разные слухи. Рассказывают всякую чушь.
Припоминаю, что в этот момент я почувствовал себя куда более мудрым и старым, чем она.
– Забудь о них. Такие людишки всегда существуют. Но я знаю тебя. И каждый, кто знает тебя, уже ничего не будет слушать.
Я снова прижал ее голову к плечу, и несколько погодя она перестала дрожать.
– Люк, о чем ты думаешь? – Подняв голову, она вглядывалась мне в лицо. – Люк, я должна сделать тебе одно страшное признание.
Внезапно где-то под сердцем я ощутил страх. Если она собирается соврать мне о чем-то, я ничего не хочу знать. Я не хочу знать ничего, что может нарушить наше единство. Я не мог вымолвить ни слова.
Думаю, она догадалась, что со мной делается, потому что поддразнивающе улыбнулась.
– Я не умею готовить.
Я ощутил такое облегчение, что ситуация стала едва ли не комичной. Я рассмеялся. Затем сполз с койки и отправился готовить кофе.
Вернувшись, я увидел, что она нашла кусок проволоки. Пока я ставил на стол крепкий кофе, она сидела, играя с ним. Я не мог скрыть восхищения, видя, как кусок металла оживал у нее в руках, обретая очертания прыгуна в воду. Она увидела, что я смотрю на нее, и бросила проволоку.
– Не бросай, – остановил я ее. – Хотел бы я уметь делать такие штуки.
Она улыбнулась.
– А мне порой не хотелось бы уметь. Я хотела бы остановиться, но не могу. В любом предмете я вижу его внутреннюю сущность, и она словно требует от меня, чтобы я освободила ее. Ты понимаешь, что я хочу сказать?
– Думаю, что да. Ты баловень судьбы. Многие видят суть вещей, но не могут высвободить ее.
Несколько секунд она смотрела на проволочную фигурку, а затем небрежно отшвырнула ее.
– Да, я одна из тех, кому повезло, – едва ли не с горечью сказала она. – А ты? Что ты собой представляешь?
Я пожал плечами.
– Не знаю. Никогда не задумывался над этим. Пока я просто обыкновенный парень, который ждет окончания войны.
– И чем ты тогда будешь заниматься?
– Искать работу. Может быть, если мне повезет, я успею поставить несколько домов, прежде, чем состарюсь и меня выкинут. Хотя я даже не знаю, по силам ли мне это будет. У меня не было возможности проверить себя в деле. Сразу же после колледжа я ушел в авиацию.
– Профессор Белл говорит, что ты был очень способным.
– Да, ему так кажется, – улыбнулся я. – Я был его любимчиком.
– Может быть, я смогу помочь тебе. У меня есть двоюродный брат, который очень известный архитектор.
– Знаю. Джордж Хайден. «Хайден и Каррузерс».
– Откуда ты знаешь?
– Сказала твоя мать.
Она задумчиво посмотрела на меня, а потом потянулась за сигаретой.
– Мать не теряет времени даром, – она глубоко затянулась.
Я не ответил.
Она откинулась на спину.
– Здесь так тихо. И так далеко от всего мира. Никакого шума, который ты постоянно слышишь, нет людей, которые пристают к тебе. Потрясающее спокойствие. Словно ты совершенно один в другом мире.
Я по-прежнему молчал.
– Люк, – она не смотрела на меня. – Ты хочешь жениться на мне?
– Да.
Теперь она снова была со мной, и ее глаза, не теряя своей темной глубины, зажглись.
– Тогда почему ты не сделаешь мне предложения?
– Что я могу дать такой девушке, как ты? – спросил я. – У меня ничего нет. Ни денег, ни работы, ни будущего. Я даже не знаю, смогу ли я содержать свою жену.
– Неужели это так важно? У меня хватает…
– Но я такой, и не могу быть иным, – прервал я ее. – Считай, что я настолько старомоден.
Она встала рядом на колени и взяла меня за руку.
– Это неважно, Люк. Верь мне, это в самом деле неважно. Попроси меня, чтобы вышла за тебя замуж.
Я молча изучал ее. Она отвела глаза.
– То есть… если ты действительно этого хочешь. Но из-за того, что между нами было, ты ничем мне не обязан. И я хочу, чтобы ты это знал.
Я повернул ее лицо к себе, чтобы видеть его.
– Я люблю тебя. Ты выйдешь за меня замуж?
Она ничего не ответила, а только посмотрела на меня и кивнула. На глазах ее блестели слезы. Склонившись к ней, я нежно поцеловал ее в губы.
– Я должна сказать Сэму об этом.
– Сэму? – переспросил я. – Зачем?
– Это необходимо. Это часть его обязанностей. Он должен будет составить сообщение для прессы. Так будет куда лучше, чем если первым все узнает сплетник-колумнист и сочинит какую-нибудь статейку.
Я не ответил.
Она взяла меня за руку.
– Сэм – хороший друг.
– В ту ночь, когда мы познакомились, ты с ним встречалась.
– А, вот в чем дело. Ты его ревнуешь. Я промолчал.
– Не стоит. Сэм много лет был мне хорошим другом. С тех пор, когда еще ходила в школу.
– Знаю. Он мне подробно все рассказывал. Несколько секунд она не сводила с меня глаз.
– И все это время он был мне всего лишь хорошим другом. Что бы там люди не говорили, между нами никогда ничего не было.
– Это одна из тех вещей, относительно которых ты хочешь меня предупредить? – спросил я.
– Да. Это одна из их грязных сплетен!
Вот именно тогда я и сделал первую ошибку в нашем браке. Пусть это была ложь, но это была ее ложь. Не знаю, как я догадался, но все понял. Может быть, чересчур честный прямой взгляд, которым она смотрела на меня, и убедительный тон ее голоса. Что-то тут было не так. Раньше я такой ее никогда не видел, что-то тут было не то.
Но я сам сделал ошибку, и теперь уж ее не поправить. Одна ложь влечет за собой другую, втягивая в свои сети не только лжеца, но и того, кто пытается верить ей – пока правда не становится настолько ужасной, что ее уже невозможно воспринимать. Но тогда я еще ничего не знал.
Вместо этого я решил, что события, которые она хочет скрыть от меня, были давным-давно. Они происходили, когда я еще не знал ее, и сейчас они не имеют никакого значения. Я любил ее, она любила меня, а все остальное осталось во вчерашнем дне. Поэтому, наклонившись к ней, я легко поцеловал ее в щеку.
– Я верю тебе, – сказал я.
