Текст книги "Сулейман. Султан Востока"

Автор книги: Гарольд Лэмб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

Напротив Сулеймана за кафедрой стоял необычный проповедник, державший в одной руке ятаган, а в другой – Коран. Когда имам резко возвышал голос, с купола мечети над головой доносилось слабое эхо. Голос и эхо в унисон произносили:

– Да будет милостив Аллах, всемилостивейший и милосердный, к султану султанов, правителю правителей, тени Аллаха на земле, господину двух миров, господину Белого и Черного морей.., султану Сулейман-хану, сыну султана Селим-хана.

Итак, его имя было упомянуто в молитве. Теперь он был признанным султаном.

Еще до того, как умолкло эхо, его неподвижное тело пронзил импульс страха. Он один высоко вознесся над другими. Согласно своему титулу, стал главой янычар, среди которых не имел ни одного друга. Стал вождем народа, который был сформирован его предками, их разумом, волей и доблестью. Однако что представляет собой турецкий народ на самом деле, помимо того что сотни тысяч людей разного рода собрались на какое-то время в пределах большой территории земли, чтобы повиноваться его приказам?

Более того, Сулейман был назван главой ислама – тенью всемогущего Аллаха, о котором он знал меньше, чем проповедник, стоявший за кафедрой напротив него. Последний звук эха замер в воздухе. А ведь на самом деле он, Сулейман, не более чем сын Селим-хана…

Через несколько дней венецианцы во дворце Балио, расположенным за голубыми водами бухты Золотой Рог, ознакомились с донесениями своих шпионов, дали оценку и прогноз того, как может повлиять правление нового султана на европейские дела.

Бартоломео Контарини писал: «Ему не более двадцати пяти лет. Он высок и жилист, у него длинная шея, лицо худощаво и очень бледно. На лице – некое подобие усов. Он весьма обходителен. Имеется в виду, что он умный господин, учитывая его образованность. Люди разных сословий ждут от его правления блага».

Такого рода донесения были отправлены в обеспокоенную Синьору Венецию с первой же быстроходной галерой, вышедшей из бухты Золотой Рог.

Осенью 1520 года от Рождества Христова гонцы с мешками этих донесений поспешили в Рим. Молодой папа – Лев X, подлинное имя которого было Джованни де Медичи, вознес благодарность Богу за то, что турецкий террор приостановился, если не прекратился вовсе, потому что султан османских турок, который, подобно вспышке молнии, пронесся над Азией и вторгнулся в Европу, умер, не причинив ей больше вреда. Разве он не был фанатичным приверженцем пророка Мухаммеда?

Паоло Джовио, любимый толкователь Льва X, врач, увлекающийся анализом международных событий, заметил в том же духе: «Папа Лев, узнав о смерти Селима, дал указание провести молебны во всех соборах Рима и чтобы верующие приходили туда молиться без обуви».

Эти новости очень рассеянно, по своему обыкновению, слушал в Париже отпрыск Дома Валуа Франциск I. Париж от Константинополя отделяло огромное расстояние, а Франциска уже называли первым дворянином Европы.

По стечению обстоятельств, все эти престолонаследники Европы, переживавшей Ренессанс – эпоху новых идей и географических открытий, были очень молоды. В Аиксе, семейной усыпальнице Габсбургов, был коронован Карл V, император Священной Римской империи, лишивший Франциска надежд быть избранным на этот пост. Старый Якоб Фуггер, происходивший из селения Фуггеро в Тироле, способствовал избранию Карла на, совете князей, предоставив соответствующие суммы флоринов под залог серебряных рудников на острове Гуадалканал в Новом Свете. Кроме того, Карл получил одобрение, если не симпатии, свирепого Генриха VIII, короля Англии, первой женой которого была тетка Карла, Катерина Арагонская.

Именно в это время Карлу V досаждал упрямый монах Мартин Лютер, который написал вызывающий трактат под названием «О свободе христианина». Отпечатанный на новых печатных станках памфлет Лютера распространялся в германских городах, несмотря на то что он оспаривал духовную власть Льва X как главы старой католической церкви и светскую власть Карла V как главы Священной Римской империи, пережитка Древней Римской империи. В общем, Карлу было не до того, чтобы размышлять о заступлении на престол нового турецкого султана.

Когда Паоло Джовио сравнил различные донесения из Константинополя, он сделал следующий прогноз: «Все согласны с тем, что свирепому льву наследовал мягкий ягненок.., потому что Сулейман молод, не имеет опыта – и во всяком случае отличается спокойным нравом».

Этот прогноз оказался очень далеким от истины.

Семейная жизнь

Некоторые европейцы сообщали также домой, что султан привязан к семье. Вообще-то у них было мало фактов для такого вывода, но в данном случае они не ошиблись.

Через несколько дней после прибытия Сулеймана в Константинополь его слуги доставили туда и Гульбехар с младенцем сыном, тщательно скрывая их от посторонних глаз. Сделать это было не особенно трудно, поскольку турки привыкли путешествовать налегке. Гульбехар с сыном отправились в путь, захватив с собой лишь минимум одежды, которая хранилась в мешках, привязанных к седлам, и небольших коробках. А приготовленные для них покои во дворце были не больше, чем помещения в караван-сараях, где устраивались на ночлег путешественники.

Однако помещение для женщин во дворце было отделено от покоев султана коридором. Если Сулейман желал вступить на женскую половину, обычай обязывал его дать об этом знать до того, как он пересечет коридор и пройдет мимо стражи в свою опочивальню в женских покоях.

Никто другой не мог появляться в этом запретном месте. За дверями гарема находились только рабы. Сулейман не мог не чувствовать иронии в том, что помещение, которое считалось его домом, было обителью рабов. Они содержали его дом таким, каким он привык его видеть.

В очаге под навесом потрескивал костер из душистых поленьев. На стенах, выстланных плитками, играла светотень. Изображенные на плитках деревья и цветочный орнамент придавали комнате вид укромного уголка в саду. Войдя в комнату, Сулейман снял с себя головной убор и бросился на кушетку, стоявшую у стены. Голова его была обрита, за исключением одного местечка, откуда рос длинный локон. Как это было принято у военных, он чисто выбривал и подбородок. Сулейман неотрывно смотрел на огонь в очаге, пока из-за другой занавески не вошла Гульбехар, пытаясь, сморщив нежный лобик, произнести церемонное приветствие. Он понимал, что ее к этому приучили, но решительно перебил:

– Может, я и являюсь твоим господином на всю жизнь, но ведь не таким, как другие.

С Гульбехар – она была названа так после того, как ее привезли из селения в горах Черкесии, – Сулейман не чувствовал одиночества. Ее гибкое тело двигалось легко, как дуновение ветра. Сын унаследовал от нее белокурые волосы.

Ее привлекательность тешила его изощренный вкус. Однако Сулеймана не радовал переезд Гульбехар в Константинополь, где она должна будет появляться среди других женщин, каждая из которых имела определенное функциональное привилегированное положение – тем или иным способом служила государству.

Освободившись от необходимости продолжать ритуальные действия, грациозная женщина пристроилась рядом с ним на кушетке и показала молодому султану приготовленный ею подарок – парчовую сумочку, перетянутую шнурком.

– Открой ее, – попросила она после того, как он похвалил ее работу.

К удивлению Сулеймана, в сумочке лежали свитки с его стихами, написанными на персидском языке, который он не любил. Молодой султан знал, что его стихи неважные, и только от Гульбехар можно было ожидать, что она бережно их сохранит и даже изготовит для них нелепую сумочку. Ведь она не знала языка, на котором они были написаны.

– Знаешь ли ты, что это такое? – спросил ее Сулейман. – О чем эти стихи?

– Сказать? – Когда она беспокойно шевельнулась, от ее чистого тела и волос по комнате распространился запах сушеного жасмина. «Жасмин, – подумал он, – это не роза». – Стихи написаны твоей рукой, и они столь же прекрасны, как.., как… – Да, Гульбехар не имела никакого представления о таком мистике, как Маулави и даже Газали. – Как у старого Касима, – закончила она свою мысль с надеждой, что нашла правильный ответ.

Сулейман прикоснулся к ее волосам и указал на подпись под стихами:

– Здесь написано, что они сочинены тем, кто ищет друга. Ничего другого.

Лобик женщины опять сморщился над черными, как смоль, бровями.

– Разве я не друг?

– Больше чем друг, – улыбнулся он, не желая убеждать ее в том, что она была одновременно больше и меньше, чем друг.

* * *

Сулеймана забавляло, что для общения с сыном-младенцем или Гульбехар ему приходится подчиняться заведенному в гареме распорядку. Молчаливые африканские рабы охраняли спальню гарема, а все женщины отсылались в его дальние углы, чтобы не подслушивали. После того как он расстался с черкешенкой, предполагалось, что на исходе дня снова пройдет в спальню. Тогда мальчуганы-слуги, разбуженные светом ночной лампы, быстро оттуда удалялись.

Затем мальчик принесет ему нижнее белье и большую простыню для бани. Сулейман покорно направится в баню, чтобы его побрили, попарили и помыли. Вслед за этим самостоятельно насухо вытрется и остынет от бани.

Без совершения этого ритуала он никогда не встречался с Гульбехар. Когда она выбиралась из гарема помолиться в сопровождении пожилых женщин и в закрытой повозке, ее лицо закрывала чадра. Она была не способна проникнуть в мысли своего повелителя. Шариатские судьи уверяли Сулеймана, что у женщин нет души и что, подобно животным, они прекращают существование, как только жизнь покидает их тело.

Правда, с этим не соглашался мудрый Касим. Наставник говорил Сулейману, что некоторые животные попадают в рай за хорошую службу мужчинам – например, Валаамская ослица и кит, который вынес Ноя на берег. Разве не могут и некоторые женщины добиться таких же привилегий, как животные, и получить вечную жизнь? Хотя и тот проницательный иноземец считал, что женщины предназначены только для услужения, как лошади. Находил, что в большинстве своем они красивы, непосредственны, соблазнительны и очень порядочны, потому что им почти не приходится покидать гарема, а если и приходится, то выходят они из него в парандже. От него Сулейман усвоил, что свою естественную красоту женщины поддерживают, подкрашивая брови и веки черной тушью, намазывая ногти красновато-коричневой краской, которая называется «аль-банна». И еще что они большие чистюли, так как дважды в неделю ходят купаться под присмотром, их тела совершенно лишены волос… А на улице они закрывают свои руки рукавами халата, так как полагают, что, если даже одна рука будет видна постороннему, то их сочтут за женщин легкого поведения.

* * *

Впрочем, Сулейман довольно редко пересекал охраняемый коридор. Как султан, он должен был жить в шатре боевого лагеря, а дворец, сложенный кое-как из отработанного строительного материала, предназначался лишь для кратковременного отдыха. Этого требовали древние обычаи. Они же защищали женщин и старшее поколение Дома Османов, регулировали жизнь дворца, в котором абсолютно все, вплоть до мельчайших услуг и кухни, находилось под властью матери султана – валиды.

Во времена предков такой властью обладали самые старые женщины. Тогда турчанки без паранджи кочевали вместе с ордой и мужчинами, пасшими стада. Прочная родовая основа Османов еще не была подорвана примесью женщин из других племен – славян, грузин, черкесов и татар. Валида правила в гареме властью древней хатун, племенной принцессы, подбирающей себе в помощь управляющих, хранителя сокровищ и других, распределяющей в гареме обязанности и денежные вознаграждения. Она считала, что без работы руки женщин будут беспомощны и вялы.

Сулейман знал, что его мать когда-то была христианкой. Подобно Гульбехар, ее молодой привезли из-за Восточных гор и поместили в Дом Османов услаждать его главу. У нее были глянцевитые темные волосы и серые глаза грузинки, правда, ей недоставало красоты Гульбехар. Сулейман поражался, как мать выдержала тяжелый характер Селима. Но она ничего не могла сообщить сыну об отце. Девочкой мать познала нищету, теперь же, живя в достатке, любила наряды из цветного сатина и украшения для прически из перламутра и темно-красного стекла. Когда Сулейман хвалил ее наряды, мать отвечала:

– Постаревшая и высохшая, я не могу выглядеть великолепной.

Однако султан не мог не отметить, что новые обитательницы Дома Османов, мало чем отличавшиеся от застенчивых девочек, были окружены добротой и заботой валиды. Благодаря ей в гареме не было конфликтов. Каждая женщина выполняла определенные обязанности, но, соперничая друг с другом, они всегда были приветливы с главой Дома Османов. Гульбехар ничего не просила у него, за исключением мелочей: черепаховых гребней, отрезов венецианского сатина или шелка из Багдада. Она держалась уверенно, будучи не просто женщиной «в глазах» у султана. Понимала, что любима им, что ее сын унаследует власть Сулеймана, после чего сама она станет новой валидой, матерью султана, если, конечно, доживет до этого времени.

Блага, обычно сопутствующие султанской власти, казалось бы, должны были распространиться и на его женщин. Однако Сулейман, то ли потому, что не любил старый дворец, то ли потому, что соблюдал старые обычаи, проводил большую часть времени и даже часто спал в Сарай Бурну – дворце на горе. Здесь на окраине города, в двориках, окруженных платановыми деревьями и садами, султаны решали проблемы управления империей. Здесь султан Завоеватель пытался укрыться от шума городских улиц и даже воздвиг беседки в садах.

Первое, что Сулейман сделал лично для себя, – это нашел постоянного собеседника. Он назначил грека Ибрагима, способного в музыке и государственных делах, юзбаши внутренней службы дворца. (Даже теперь османы присваивали воинские звания служившим им чиновникам.) Более того, попросил Ибрагима делить с ним вечернюю трапезу по окончании дневной службы.

Однажды неунывающий грек посерьезнел, встал на колени возле скатерти, расстеленной для ужина, и спросил:

– Если ты делишь хлеб и воду со слугой, значит ли это, что ты считаешь его своим другом?

Сулейман уверенно кивнул:

– Значит.

В своем нестерпимом одиночестве он более всего нуждался в друге. С другом можно побеседовать после ужина без всяких церемоний, читая книгу, спросить его о непонятных местах. Ибрагим всегда с готовностью отвечал, даже если в этот момент перебирал струны своего музыкального инструмента. Он весьма бегло говорил на персидском и итальянском языках, разумеется, на своем родном греческом языке и языке благоприобретенном – турецком. Его господин знал три первых очень плохо. Без всяких усилий блестящий грек раскрывал ему источники богатой классической поэзии персов или цитировал Данте. Он был способен опережать замыслы Сулеймана.

– Для чего строить дворцы и города, – цитировал Ибрагим незнакомого Сулейману автора, – если они все равно будут разрушены?

– Что же тогда вечно? – быстро реагировал султан на его слова. Он достаточно повидал византийских развалин.

– Мудрость и музыка, которую я сочиняю!

– И ангорские козы!

– О, конечно.

К веселости Сулеймана примешивался гнев. Иногда он не был уверен, что Ибрагим не подшучивает над ним. Потому что Ибрагим становился заносчивым в стремлении ускорить работу мысли султана. Порой же шутки Ибрагима выводили Сулеймана на новый уровень понимания жизни.

Над одной книгой Сулейману пришлось поломать голову – ее содержание давалось ему нелегко. «Искандер наме», история жизни Александра Македонского, была его постоянным спутником в поездках. Султану очень хотелось знать, каким образом Александр Великий мыслил себе объединение народов Востока и Запада. Однако Ибрагим предпочитал больше толковать о каком-то Ганнибале, который, по его словам, знал, как разгромить армии Рима. Сулейман же мало интересовался историей войн, особенно тех, что представлены в исторических хрониках Ливия.

– Это очень важно, – убеждал его юзбаши внутренней службы дворца.

– Почему важно?

Потому, полагал грек, что Ганнибал был очень целеустремленным врагом Римской империи. Взгляни на его армию: она состояла, подобно турецким аскерам, из весьма разных элементов – африканцев, метателей из пращи, слонов. И все же, поскольку Ганнибал был одаренным полководцем, одержимым непоколебимой целью, он истощил силы римлян. При столкновении силы воли побеждал Ганнибал.

– Как же он побеждал?

Так проходили их беседы. Господин интересовался практическими последствиями исторических деяний, блестящий слуга стремился раскрыть средства достижения цели. Большую часть своей тридцатитрехлетней жизни Ибрагим прожил под турецкой властью, полагаясь на свою природную сообразительность, соперничая с людьми, равными ему по уму, используя на выгоду себе слабости других. До сих пор у него не было никакой власти, и он отлично сознавал, что обязан своим положением милости султана.

– Судьба властителя – борьба, – говорил смиренно Ибрагим, – властитель должен подчинять других, а не подчиняться сам. Его судьба – борьба с другими. Тебе не избежать этого.

Услышав такое, Сулейман снова надолго умолк. Он умел запоминать каждое произнесенное слово, был ли при этом в хорошем или дурном настроении.

В то время о них говорили, что султан отличался женской красотой и мягкостью, а его фаворит Ибрагим – мужской силой и волей. Те, кто завидовал новому статусу Ибрагима, шептались по углам, что Сулейман, более молодой из двух, держал при себе грека, чтобы спать с ним по ночам. И действительно, Сулейман часто приглашал грека провести ночь в его спальне для свободного разговора после утренней молитвы.

Порой юзбаши внутренней службы замечали выходящим из дворца в поздние часы, хотя он старался одеться так, чтобы его не узнали. Однако и не похоже было, чтобы он направлялся в какой-нибудь определенный дом. Вместо этого его видели рыщущим по улицам, ведущим к лодочной пристани на берегу Босфора. Там он заворачивал в винные погреба своих бывших соотечественников в долгих поисках человека, опустившегося от пьянства. И уходил оттуда с тем человеком.

Когда Сулейман узнал об этом, поскольку рано или поздно слухи о том или ином происшествии доходили и до него, он послал домоправителя узнать, кого именно ищет Ибрагим.

Агент доложил султану о выполнении поручения только после того, как выяснил все обстоятельства дела.

– Иногда юзбаши обнаруживал этого человека спавшим в ночных канавах, иногда пьянствующим. Он пытался поставить его на ноги, отвести во двор мечети, чтобы тот выспался. Однажды принес бродяге чистую одежду, чтобы тот переоделся. Юзбаши требовал от него перестать жить в грязи. Но сколько бы ни давал этому нищему золотых динаров или серебряных монет, тот покупал на них вино. Бродяга – отец юзбаши, который когда-то был греческим моряком.

После доклада Сулейман распорядился снять слежку за Ибрагимом.

Каждое утро прислужник помещал в кошелек на поясе султана тридцать две дольки золота, чтобы властитель расходовал их в течение дня. Потому что, когда султан выезжал за ворота дворца, даже если он ехал за парадным строем кавалеристов – сипахами, в сопровождении оруженосца, гонца и других слуг, люди из толпы все равно прорывались к его стремени за получением милостыни, с прошениями о предоставлении службы или оказании помощи в их безвыходном положении. Иногда подавались подарки, привязанные к палкам. Это был айин – древний обычай, согласно которому любой подданный, представший перед правителем, должен был быть выслушан и вознагражден им.

Порой Сулейману приходилось разрешать неожиданные проблемы прямо в седле. И он сожалел, что его считают таким же мудрым, как и древнего Соломона. Банщик из Сиваса, которого служитель тащил в суд за то, что тот пил кофе, громко пожаловался султану на улице. Кофе, доказывал банщик, не противоречит закону. Верно, что некоторые люди считают этот напиток врагом сна и совокупления, но закон не запрещает его. Устанавливал ли пророк закон, запрещающий пить кофе?

Как обычно, жалоба прозвучала при народе, вокруг собралась большая толпа людей, молчаливо ожидавших ответа султана. Ведь слово Сулеймана могло заточить в тюрьму или освободить жалобщика, казнить его или помиловать в одно мгновение.

В голове Сулеймана мелькнула мысль, что во времена пророка, десять веков назад, кофе еще не был известен. И все же ему нужно было решить судьбу банщика.

– Не думаешь ли ты, пришелец из Сиваса, – спросил султан, – что пророк пил кофе на улице?

Банщик подумал и ответил:

– Нет.

– Отпусти его, – приказал Сулейман надзирателю и поскакал дальше.

Ему не только приходилось быть судьей, нужно было замечать достойные и предосудительные поступки людей в тех местах, по которым он ездил. Этого требовал айин. Касим никогда не уставал рассказывать, как строгий по-военному Мурад – султан, создавший непобедимый корпус янычар, – приказал надеть лошадиное седло на повстречавшегося ему крестьянина. Тот стоял у хлебной лавки, лениво пережевывая лепешку с чесноком, в то время как его ожидала лошадь с тяжелым грузом на спине. Мурад немедленно остановился и приказал крестьянину положить свою ячменную лепешку перед лошадью, а на себя надеть седло с грузом и стоять так, пока лошадь не съест лепешку. Вот так прямодушный Мурад дал понять крестьянину и всем, кто наблюдал эту сцену, что нельзя расслабляться, пока не позаботился о своей лошади. (И поскольку Мурад установил этот принцип, Сулейману приходилось следить за тем, чтобы всадники не злоупотребляли терпением своих лошадей).

Популярное в стране изречение гласило: «Отданный приказ должен быть выполнен». Старые обычаи были санкционированы свыше, а раз так, они не могут быть изменены.

Овчина в сокровищнице

Айин, старый турецкий обычай, следовал за Сулейманом повсюду, куда бы он ни направлялся. Султан всегда представал перед людьми, сидя в седле. Даже когда покидал ворота старого дворца, чтобы добраться до Больших ворот горного сада, где проходили совещания сановников. Он никогда не ходил пешком, не ездил в повозке.

Тем не менее, если ему приходилось встретиться с носильщиком, согнувшимся под тяжелой ношей, или больным, которого везли в больницу, султан всегда должен был уступать дорогу. Ему доставляло удовольствие проезжать мимо взметнувшейся вверх громадины Айа София, поворачивая под кронами платанов к Большим воротам. Там толпился народ, теснясь и толкаясь, подобно овцам у входа в загон. (По этим Большим воротам иностранцы вскоре станут называть Османскую империю Блистательной Портой).

За белыми воротами направо располагалась территория больницы, но его всегда инстинктивно тянуло бросить взгляд налево, где за гигантскими платанами находились казармы янычар. Часть этих воинов уже поджидали султана с барабанным боем. Но Сулейман смотрел в их сторону для того, чтобы выяснить, опрокинули они свои объемные котелки для супа вверх дном или нет. Как янычары подрубали веревки, натягивавшие их палатки, в знак скорби по умершему султану, так они могли и перевернуть вверх дном свои котелки в знак обиды на нового султана. Пока котелки не были перевернуты…

Только он, султан, имел право проезжать через вторые ворота на чистые лужайки, где находилось небольшое здание с часами на башне.

Через третьи ворота не проходил никто, кроме чиновников и стражников дворца, в обязанности которых входило заботиться о сохранности ценных вещей – мантии пророка, привезенной Селимом из Мекки, библиотеки ученых книг, которую начал собирать Мехмет Завоеватель. Это были ценности Дома Османов. Напротив строения, в котором хранились эти ценности, находились классы юных воспитанников двора. Часто, проходя мимо, он слышал звуки флейт и виол, на которых играли воспитанники, обучавшиеся управлению империей. Они ловили момент для развлечения, не зная, что султан их подслушивает.

Сулейман, разумеется, мог заходить куда угодно. Ни одна дверь на огромной территории от Дуная до устья Нила не была для него закрыта. Высокий и сдержанный, хладнокровный и уверенный, он привлекал к себе восхищенные взоры, султана приветствовали все, кто его видел:

– Многие лета удачливому сыну Селима!

Но за его блестящим облачением, в котором обычно сочетались серый и белый или черный и золотистый цвета, за его сдержанным поведением прятались робость и страх. Внутренне Сулейман трепетал перед громадой ожидавших его задач – задач обеспечения средствами к существованию и защитой закона сотен тысяч людей, зависевших от него.

Он совершал свои ежедневные дела, радуясь тому, что в эти трудные месяцы никто не видел его слабости. Слова Ибрагима перекликались с его мыслями: «Один человек – одна цель». Он чувствовал себя свободно только в семье или когда выбирался поохотиться в небольшой компании. И мысленно повторял свои собственные слова: «Мой народ – моя семья». В праздных же мыслях воображал, что однажды все подданные станут похожи друг на друга. Но надежды на это было мало.

Сулейман чувствовал страх перед бременем проблем, свалившихся на него, даже тогда, когда в сопровождении смотрителя ходил по комнатам дома, где хранились сокровища. Ему показали тяжелый, почти прямой меч Мехмета Завоевателя, лежащий среди тщательно промаркированных и опечатанных свертков. Сулейман не захотел взять его в руки. Пробежал взглядом по плюмажам Мурада из павлиньих перьев и парчовой накидке, вышитой золотом, которую надевал по праздникам его отец. Затем повернулся к часам в перламутровом корпусе, подаренным европейцами, и стопкам изящных зеленых и синих блюд, изготовленных из китайского фарфора.

– Хотелось бы, чтобы они использовались в деле, а не хранились здесь, – заметил молодой султан.

И тотчас же полки с блюдами были очищены слугами смотрителя.

Сокровищница походила на склад товаров. В ней хранились украшенные жемчугом седла, серебряные уздечки, даже инкрустированная драгоценными камнями хлопушка для мух. Большинство вещей были подарками султанам, которые, в свою очередь, дарили их другим по случаю праздников, таких, как Новый год или день рождения пророка. Копить сокровища считалось предосудительным. Сундук с золотыми дукатами, присланный из Венеции в качестве дани, был предназначен для пересылки в арсенал на постройку боевых кораблей… В темном коридоре Сулейман обнаружил грубую одежду из тяжелого белого войлока и черной овчины. Ему объяснили, что эта одежда принадлежала его предкам – Осману и Эртогулу.

И снова смотрителю пришлось рассказывать султану о легендарном Эртогуле. О том, как двести лет назад клан османов численностью не более четырехсот сорока четырех семей кочевал под верховенством своего вождя Эртогула по равнинам Анатолии. Это было тогда, когда более многочисленные и сильные племена бежали на запад от нашествия могущественных монголов. И вот в то голодное время Эртогул смог сохранить свои стада и его соплеменники выжили. Однажды они увидели, как на равнине под ними разворачивалось сражение. Они наблюдали за ним, но не знали, кто с кем бьется.

И тогда Эртогул повел своих людей с гор вниз, на помощь всадникам, терпевшим поражение. Эта неожиданная поддержка помогла могущественному султану Кайхосрову, чье конное войско состояло из турок-сельджуков, нанести поражение монголам и отбросить их на восток. Согласно легенде, в награду за поддержку Кайхосров одарил род Эртогула землей.

Как понял Сулейман, это небольшое земельное владение у реки Анкара положило начало империи Османов. Иногда воины этого рода служили ослабевшим сельджукам, иногда – Византии, пытавшейся удержаться на последних границах Римской империи. Первые Османы были горсткой меченосцев среди огромных потоков переселявшихся народов. Эти отважные воины занимались грабежом вдоль границ соседних государств, осмеливались окружать большие города и брать их после нескольких лет упорной осады. А как могли устоять эти города, если все дороги к ним были блокированы? Вступив в город, они захватывали пушки и специалистов, способных создать новое, более мощное оружие. Османы брали дань с богатых стран в качестве вознаграждения за их защиту. После того как исчезли сельджуки вместе с Кайкобадом и Кайхосровом, а византийцы, изнуренные многолетней борьбой, укрылись за тройными стенами Константинополя, османы остались единственной дисциплинированной силой, направляемой руководством, которое не отступало ни перед какими опасностями. Они пересекли бурные Дарданеллы, когда землетрясение разрушило крепости на европейском берегу, подтянули свои корабли к бухте Золотой Рог, уничтожили тройные стены неприступного Константинополя. Таким был невероятный взлет османов. Они стали первым племенем Передней Азии, которое пробилось в Европу для того, чтобы обосноваться и править в ней.

Сулейман был убежден: все это удалось не по Божьей милости, а благодаря способностям и воле самих османов – усилиям девяти их выдающихся вождей. Осман носил накидку из грубой овечьей шерсти, Селим – богатую шикарную одежду, вышитую золотом. Если хотя бы один из девяти вождей османов за два с половиной века их возвышения оказался слабым, они разделили бы судьбу других воинственных кочевых племен, подобно суровым туркменам в шапках из белой овечьей шерсти. Впрочем, некоторые из девяти допускали промахи. Мурад был дерзок до безрассудства. Селим не знал меры в своей жестокости. Но в памяти людей остались их выдающиеся деяния, а недостатки забылись. Ведь безрассудный Мурад создал непобедимую армию турецких аскеров. Селим же, мистик по натуре, провел свою армию триумфальным маршем, подобно легендарному Александру Македонскому, через всю Переднюю Азию от Нила до горных вершин Курдистана. Да, если бы из цепи выпало хотя бы одно звено, рухнула бы вся цепь.

Теперь он, Сулейман, десятый султан османов, стоял посреди странной сокровищницы вождей его рода. Европейцы и Ибрагим уже говорили о нем как о главе падишахства. В каком направлении он его поведет, какую судьбу уготовит своему народу? Не становится ли управление падишахством все труднее с каждым поколением людей? Или вождь османов, преодолевая невероятные трудности, обеспечит народу судьбу, о которой люди могут только мечтать?

Даже Пири-паша не смог бы ответить на эти вопросы. Ибрагим смог бы, в свое время. Сулейман, проницательный и способный к самооценке, слишком хорошо знал свои слабости. Будучи чувствительным, он умел ценить красоту, желал видеть вокруг себя только такие изящные вещи, как изделия из китайского фарфора. Не имея собственной определенной цели, был склонен полагаться на других и хотел бы, чтобы им руководили мудрецы. Не испытывая потребности командовать армией – отец держал его вдали от дел, связанных с воинской службой, – Сулейман понимал, что он должен либо содержать всемогущую армию в привычном для нее режиме, либо изменить правление падишахством до такой степени, чтобы вообще от нее освободиться. Но ни то ни другое его не устраивало.