Текст книги "Сулейман. Султан Востока"

Автор книги: Гарольд Лэмб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

Гарольд ЛЭМБ
СУЛЕЙМАН. СУЛТАН ВОСТОКА

Генерал-майору ВВС США Эрлу С. Хоугу, другу турок и моему личному другу

Глава 1. ВЫЗОВ В СТОЛИЦУ

Гонцы

Посовещавшись друг с другом, два иноземных лекаря констатировали смерть султана Селима Угрюмого от рака и сообщили о своем заключении визирю. Затем помогли ему отодвинуть от тела покойного, вытянувшегося на матрасах под парчовым покрывалом, жаровню с раскаленными углями и только после этого сами легли на ковер поспать. Ближайшие девять дней им предстояло провести в этих спальных покоях, ибо известие о смерти султана не должно было выйти за пределы шатра. Так распорядился Пири-паша, визирь, настолько старый человек, что он и сам не ожидал прожить так долго.

Селим болел уже давно. Восемь лет правления, совершая многочисленные походы, он превозмогал болезнь лишь благодаря сильной воле. Но, снедаемый гневом, был абсолютно беспощаден к своему окружению. И все это время ближе всех к нему был Пири-паша, на плечи которого легло бремя забот об империи. Селим так и называл его – Носителем бремени.

Вместе с алхимиком, оставившим на время свое колдовство над пышущими жаром тиглями, визирь внимательно осмотрел спальные покои умершего правителя. Он пытался представить, что могли бы увидеть глаза постороннего, подглядывающего в какую-нибудь щелку за происходящим внутри. Погасив все огни, кроме языка пламени масляного светильника, положил рядом с матрасом, на котором лежал покойник, пенал с писчим пером и несколько свитков бумаги, чтобы создать впечатление, будто султан что-то пишет. Тот имел обыкновение заниматься этим по ночам, когда его мучила бессонница. Внимательно осмотрев бумагу и убедившись, что текст на ней написан почерком Селима, Пири-паша прочел строки стиха:

Спрашивают ли себя те, кто мчатся верхом на охоте, Кто на самом деле охотник, а кто жертва?

Султан Угрюмый был еще и поэтом.

В приемных покоях Пири-паша предупредил бодрствовавших слуг, что султан спит, а сам он идет отдыхать. Потом, выйдя наружу, он приказал стражникам, стоявшим у шеста со штандартом, никого из шатра не выпускать. Но и на этом не успокоился. Беспечно, будто прогуливаясь на свежем утреннем воздухе, отправился к коновязи, где его ожидали два человека, находящиеся здесь вот уже несколько дней.

Шагая в одиночестве, паша слышал глухой шум огромного палаточного лагеря – скрип телег водовозов, блеяние овец, которых тащили на заклание. В ночной дымке распространялся сырой запах хвойного леса. Костры вокруг него уходили в горы, отстоя друг от друга на равном расстоянии. Казалось, в эту ночь ничего не изменилось. Но старый визирь понимал, что теперь его могут сместить с поста в любой момент.

Своих людей, игравших при свете костра в кости, он нашел у кормушки для лошади. Немного постоял рядом, как бы наблюдая за игрой, а на самом деле радуясь тому, что эти двое его гонцы: тот, что помоложе, – оруженосец, другой – командир тьмы (соединения войск численностью в 10 тысяч всадников), который, однако, скрывал свои знаки отличия под накидкой юзбаши – сотника.

На мгновение Пири-паше стало горько и тревожно – вспомнилось, сколько раз вот так приходилось принимать решения, опасаясь ошибок и бессмысленных жертв. Даже вдруг захотелось самому помчаться верхом в то место, куда направится один из его гонцов, и отдохнуть среди тюльпанов вблизи Босфора. Однако он не мог позволить себе такого.

Поскольку в смерти Селима сомневаться не приходится, обстановка в течение нескольких дней должна оставаться неопределенной. Пока преемник султана не будет опоясан поясом с мечом у гробницы Аюба, есть опасность мятежей. Могут взбунтоваться дикие азиатские племена или поднять головы враги Селима. Впрочем, в живых Селим оставил мало врагов… И еще у него остался только один сын, Сулейман, который сейчас находился на азиатском побережье.

Пири-паша больше всего не любил тот город, где хранились сокровища империи, а в роскошных дворцах все еще жили иностранцы. Там в любой момент мог вспыхнуть бунт из-за неосторожного слова или подкупа. Верховный визирь Османской империи появился на свет, когда первые турецкие всадники уже вступили в этот город. Но и через шестьдесят семь лет он все равно воспринимал его как абсолютно чужой, а потому свой дом построил у голубых вод пролива, откуда не просматривались городские стены…

Заметив, что двое игроков тайком за ним наблюдают, визирь подавил чувство тревоги и произнес:

– Сейчас слишком поздний час для такой игры, – при этом слегка выделив слово «час» – условный сигнал, означавший, что им пора отправляться в путь. О том, что нужно делать дальше, все трое договорились заранее.

Игроки прекратили игру в кости и покорно поднялись – ведь визирь империи давал указания от имени самого султана.

– Да хранит вас Аллах, Пири-паша, – ответил почтительно военачальник.

Когда гонцы пошли к лошадям, визирь остановил юного оруженосца и вручил ему свиток бумаги с каракулями.

– Проследи за тем, чтобы число кабардинских скакунов было точным, – сказал он ему таким тоном, словно давал наряд вне очереди за не очень серьезный проступок. Ведь почти наверняка его слова разнесут по всему военному лагерю.

Постояв достаточно долго и убедившись, что за гонцами нет слежки, Пири-паша отправился в свою палатку. Он знал, что они уже скачут верхом среди гор. Командир тьмы в южном направлении – в великий город Константинополь, чтобы предупредить возможные мятежи, а оруженосец с письменным посланием – к Босфору, чтобы, перебравшись через него, найти в Азии Сулеймана, сына Селима.

* * *

Визирь надеялся, что ему удастся поддержать видимость жизни в мертвом теле Селима целую неделю. Но на исходе пятого дня понял, что тайна вышла за пределы султанского шатра. О смерти правителя стали догадываться, хотя прямых доказательств тому не было. Представив, какие могут быть последствия из-за сокрытия этого факта от десятков тысяч вооруженных воинов, визирь решил сам обнародовать тайну. Стремительно пройдя к шесту со штандартом, на котором висело семь белых конских хвостов, он объявил, что султан Селим Угрюмый скончался этой ночью.

Располагавшиеся вблизи от султанского шатра воины-янычары сразу же опрокинули наземь палатки, разрубив саблями натянутые канаты, сорвали со своих голов тюрбаны, огласили утренний воздух скорбными возгласами и рыданиями.

Хорошо зная настроения в армии, Пири-паша был несколько удивлен, что янычары, немало пострадавшие от приступов гнева жестокого правителя, горюют в связи с его смертью, словно дети.

С армией все в порядке, убедился он и решил немедленно покинуть расположение лагеря. Опечатав сундуки с деньгами и личную сокровищницу султана, визирь передал командование армией – но отнюдь не свою круглую печать – одному из военачальников и заодно проинструктировал его, какими перегонами следует вести похоронный кортеж. Той же ночью, переодевшись так, чтобы его не узнали, Пири-паша поскакал верхом вслед за своими гонцами в Константинополь.

Сулейман должен был прибыть в город, по расчетам визиря, на девятый день. Если же случится что-то непредвиденное и сына Селима не окажется на месте, то почему именно ему, Носителю бремени, искать выход из сложившейся ситуации?

Мчась верхом по не освещенной светом факелов дороге, визирь вдруг почувствовал, что ему недостает Селима, который никогда не пасовал перед опасностью или тяжелыми испытаниями.

* * *

На пятый день Сулейман поскакал по дорогам, протянувшимся вдоль побережья на север в направлении Европы.

Он ехал в свободной манере, временами наклоняя вперед свое долговязое худощавое тело, опершись на укороченные стремена. Сын Селима любил лошадей и получал большое удовольствие, проводя долгие часы в питомниках этих животных.

Его рука, держащая поводья, была загорелой и мускулистой. Неугомонными серыми глазами он бросал взгляды по сторонам, плотно сжимал тонкие губы, ловил орлиным носом теплый ветер, дующий в лицо, и выглядел в седле почти по-женски грациозно. Сулейман был чисто выбрит. Исключение составляли небольшие усы. Чалма из неплотной ткани вокруг худощавого лица придавала ему сходство с молодым энергичным муллой или дервишем. Преемнику султана было не больше двадцати пяти лет.

Продвигаясь вперед, он видел стога сена и плодородную красноватую землю, ожидавшую весенней вспашки. Дорога петляла вокруг бухт, где сиятельный всадник подсчитывал число мачт торговых судов, пришвартованных к берегу у деревянных домиков, покрытых красной черепицей. Южное побережье было отдано под его управление, и он показал себя в этом деле с наилучшей стороны. Точно так же, как удачно продемонстрировал свои способности во время управления одним из районов солнечного Крыма, зная, что его экзаменуют и ведут строгий учет его ошибкам. Но больше всего он любил тот большой город, в котором провел детские годы в военном бараке под сенью платанов.

Сулейман шестнадцать лет учился общению с людьми и управлению скотом под руководством опытных наставников. Даже имел свой миниатюрный двор по образцу отцовского. Однако никогда не слышал ни совета, ни ободрения от самого угрюмого отца, проводившего все время в войнах.

За поясом он вез короткую весточку от визиря, ему почти незнакомого. В ней сообщалось только, что меч Дома Османов ожидает его у гробницы за городом. Весточка встревожила советников Сулеймана. Они предупредили его, что это может быть западней – желанием заманить наследника в город в сопровождении малочисленного эскорта. «Уши обманывают, глаза открывают истину», – предостерегали советники.

Однако утомленный гонец поклялся, что привезенное им послание написано рукой Пири-паши. А грек Ибрагим рассудил так: если бы целью послания было заманить Сулеймана на север, в нем было бы сказано, что Селим умер или что Пири-паша просит его срочно приехать. Но вместо этого автор послания просто упоминает меч семьи. Да и сам Сулейман обратил внимание на то, что гонец от усталости свалился спать на ковре под оливами, даже не дотронувшись до кошелька с золотыми монетами, который он ему подарил. Похоже, мчался без отдыха несколько ночей. И Сулейман решил принять приглашение визиря. Тогда надо ехать, стали торопиться его компаньоны, нельзя терять времени даром. А им было не впервой срываться в путь без промедления, не думая ни о семье Сулеймана, ни о своих родных.

Правда, при этом Сулеймана рассердил дервиш, который схватил повод его коня и заявил, что преемник султана счастливее других, ибо он назван именем древнего мудрого Соломона… В Доме Османов Сулейман был десятый, призванным во власть на заре десятого века ислама. «В каждую эпоху призывается свой властитель, чтобы взять ее за рога»… Словно эпоха была коровой.

Ему дали на подпись спешно подготовленные приказы. Те, кто это делал, с трепетом наблюдали за тем, как он выводил закорючки своей подписи. Будто сейчас его подпись отличалась от прежней. Сулейман понимал, что в их сознании он уже стал султаном, правящим представителем Дома Османов. Ведь он – единственный претендент на трон. Братьев у него не было. Селим не оставил в живых и ни одного его дяди. Если он погибнет от рук заговорщиков по пути в Константинополь, то Дом Османов прекратит свое существование.

Его предки в ближайших поколениях тоже оказывались единственными претендентами на трон из-за строгих порядков, господствовавших в Доме Османов. Их всегда было немного, а в них самих – очень мало от подлинных турок. Им давали такие странные прозвища, как Гази или Кайсар-и-Рум – Победитель или Цезарь нового Рима. Их изобретали иностранцы. Однако у предков не было собственного народа или империи. Да, Мехмет Фатих – Мехмет II, Завоеватель, отвоевал у европейцев Константинополь, но тут же, будучи непоследовательным султаном, установил свое правило. Отныне, объявил он, христианин уравнен с мусульманином, рожденный греком равен рожденному анатолийцем.

Слово, сказанное Завоевателем, стало законом. А вслед за ним его сын Баязид, дед Сулеймана, ввел еще одно правило – Османы должны быть более образованными, чем европейцы, чьи земли они завоевывают. И оба эти правила свято соблюдались в течение долгих шестидесяти лет правления двух султанов. Но разве они могли сформировать и объединить народ? Народ существовал только в их воображении! Два правителя и два правила. Только отчаянный Селим, вырвавшийся из тисков, которые были созданы его предшественниками, начал завоевывать новые территории…

Вдруг Сулейман увидел, что дорога впереди перегорожена. На узком каменном мостике, перекинутом через горный поток, остановилась крестьянская арба, у которой заклинило колесо. На дорогу вывалились снопы пшеницы, которыми была нагружена арба. Двое всадников, скакавших перед кавалькадой Сулеймана, чтобы освобождать дорогу, спешились и бестолково засуетились у арбы в попытках помочь крестьянину наладить колесо.

Подъехав к арбе, Сулейман натянул поводья. И в ту же секунду услышал позади себя стук копыт скакавших галопом коней. Сегодня его спутники, независимо от степени знатности, благоразумно держались от наследника на дистанции броска дротика. Однако, увидев заминку на мосту, бросились на его защиту.

Досадуя на задержку и бесполезные крики, Сулейман потянул повод в сторону. Его великолепный серый скакун свернул в лощину, перебрался через поток вброд и выбрался на противоположный берег за мостом. Тогда встревоженные спутники поскакали вслед за ним, соблюдая необходимую дистанцию. В голове Сулеймана мелькнула запоздавшая мысль, что, стремясь таким образом миновать препятствие на мосту, он мог угодить в засаду. Почувствовав себя весьма неуютно, он обернулся к скакавшим позади всадникам и подозвал одного из них:

– Подъезжай ко мне, Ибрагим!

Часто, когда его беспокоило что-либо, Сулейман звал Ибрагима, старшего сокольничего, грека, родившегося христианином где-то у морского побережья. Ибрагим был старше Сулеймана. Худощавый и смуглый, с заметно выступающей вперед нижней челюстью, он умел предвосхищать проблемы и находить пути их решения. Обычно Ибрагим играл для Сулеймана на струнных инструментах или читал ему вслух книги, неизвестные другим придворным из окружения наследника. Сулейман сам умело справлялся с возникавшими проблемами, но ему доставляло удовольствие услышать сначала совет сообразительного грека.

– Послушай, Ибрагим, – спросил наследник. – Как ты думаешь, верит ли армия в то, что мой отец отравил своего отца, Баязида?

У того не было готового ответа. Он знал, что армия действительно в это верит. Разве мягкосердечный и проницательный Баязид не отрекся от власти в пользу беспощадного Селима? Разве престарелый Баязид не умер вскоре после этого от неизвестной болезни, когда отправился из Константинополя к месту своего рождения, чтобы спокойно доживать свой век? Однако доказательств отравления не было. И грек не знал, какой ответ удовлетворит султана. Ложь тоже не помогла бы старшему сокольничему.

– Армия верит в это, – осторожно начал он, – потому что султан Угрюмый стремился один, безраздельно пользоваться властью. Пока был жив Баязид, где бы он ни находился, существовало два султана вместо одного.

Сулейман ничем не выдал своего отношения к мнению Ибрагима. Когда он так поступал, грек был не в состоянии разгадать его мысли. Практические вопросы, интересовавшие наследника престола, Ибрагим распознавал без труда, однако пасовал перед мистическим настроем его души. В замешательстве грек сделал попытку угадать настроение своего молодого господина.

– То, что случилось, нельзя изменить. В конце на этой дороги начнется и утро вашего правления. – Обмануть Сулеймана было сравнительно легко, однако прибегать к хитрости сокольничий считал небезопасным. Наследник отличался вспыльчивостью и капризностью, хотя тщательно скрывал это под маской молчания. – Все, что случилось, осчастливит вас, как и предсказывал дервиш. Сам Баязид выражал уверенность, что вы станете верховным властителем. Возможно, султан Селим опасался, что вас призовут на трон вместо него, – проговорил Ибрагим, бросив молниеносный взгляд на подвижное, нервное лицо сиятельного собеседника. И добавил:

– Не оглядывайтесь назад. Смотрите вперед. Вы действительно счастливый человек! – Увлекшись, грек осмелился повысить голос:

– У вас нет братьев, которые могли бы соперничать с вами в борьбе за власть, нет врагов, способных помешать вам следовать своим путем. Империя ждет вашего руководства. Даже Великий визирь дожидается момента, когда сможет склонить голову перед тенью Аллаха на земле. С удачей, которая вам сопутствует, вы сможете сделать все.

Сулейман улыбнулся. Кроме одного – вернуться назад.

Многоголосый город

Он не повернул назад. Мчался галопом вперед три дня. Оставил позади область спокойствия и влажного климата, дымы угольщиков в защитных лесополосах. Копыта его коня клацали по гладким камням дороги, построенной еще римлянами. Она вела к возвышенности, называемой Чамлия, месту кипарисов, которое посещали мертвые, а живые обходили. За возвышенностью открывалась ослепительная синева Мраморного моря.

Наконец Сулейман покинул тишь провинции и подъехал на расстояние видимости к городу, в котором призывался править. Здесь все было по-другому. Местные жители, в отличие от крестьян провинции, склонявшихся над зелеными ростками ячменя или лениво подгонявших стада овец, толпились вдоль дороги, чтобы поглазеть на наследника. И он понял, что до городских жителей каким-то образом дошла та же весть, что и до него. Видимо, слухи проникли в город от караванщиков, устроившихся на ночлег в караван-сараях, от посетителей насыщенных паром бань, от гребцов каиков, сновавших взад и вперед в прибрежных водах. Продвигаясь между выстроившимися толпами народа, наследник услышал возглас: «Теперь с прибытием сына Селима, возможно, и нам повезет!»

На берегу его ждала паромная баржа, место рулевого на которой покрывал ковер. А на противоположном берегу, через переправу, просматривался огромный город, вроде бы не проявляющий никаких признаков мятежа. Он устроился в море подобно соблазнительной, знающей себе цену женщине, равнодушной к посредственности, но ожидающей достойного ее мужчину. Как-то в отсутствие Селима Сулейман уже правил в этом городе, постигая настроения его обитателей так же, как и городские достопримечательности – от минаретов Айа София, возвышавшихся над платанами, до сильно закопченных колонн, которые римляне оставили у ворот его дворца.

Когда лодка, в которую Сулейман пересел с паромной баржи, причалила к пристани дворцового сада, садовники без всякой команды бросились его приветствовать. С косогора мчались молодые солдаты, перепрыгивая цветочные клумбы. Свисающие на их спинах серые шапки развевались по ветру. Эти янычары, молодые воины, охранявшие город, столпились вокруг наследника, кинжалы у их поясов касались его рук. Окружив Сулеймана, они требовали:

– Где подарки? Где мзда, давайте мзду!

Возбужденные, страшные, если выйдут из подчинения, они требовали вознаграждение, которое обычно выдавалось им во время заступления на трон нового султана. Их подвижные атлетические тела теснились вокруг высокой и стройной фигуры наследника. Через толпу янычар пробился ветеран, ага янычар. Тяжело переводя дыхание после бега, он улыбнулся, протянул наследнику румяное яблоко и слегка похлопал его по плечу – принятое приветствие нового командующего корпусом янычар.

– Сын Селима, ты сможешь съесть это яблоко? Яблоко символизировало легендарного врага братства янычар – Римскую империю, лежащую за морем в Италии.

– В свое время, – коротко ответил Сулейман, принимая яблоко.

– Подарки! Где подарки?

– В свое время, – повторил Сулейман, протискиваясь через толпу обступивших его янычар.

Ага цыкнул на подчиненных, и те молча расступились. Стоявший под деревьями у фонтана командир тьмы, на которого была возложена задача поддерживать спокойствие в городе, вздохнул с облегчением и разочарованием. Сулейман почти ничего не сказал. Он не обнаружил ни тени страха перед дворцовой гвардией, однако и не предпринял ни малейшего усилия, чтобы завоевать ее уважение. Вряд ли янычары увидели в нем истинного сына Селима.

* * *

В полдень Сулейман обедал в одиночестве. Из небольших ваз, поставленных на белоснежной скатерти у его колен, выбирал кусочки зажаренного в зелени мяса, дольки кабачков, фаршированных рисом, инжир в сметане. Наследник делал вид, будто ест с большим удовольствием. Коснулся рукой кубка, и безмолвный подросток тут же подбежал, чтобы налить в него шербет.

И хотя Сулейману удалось изобразить аппетит, а также удовлетворение обслуживанием со стороны мальчиков-слуг, на самом деле его не покидало жгучее чувство тревоги. Он не правильно вел себя в присутствии возбужденных янычар. Теперь ему никогда не удастся добиться от них той же преданности, с какой они служили Селиму…

Память перенесла его на десять лет назад. В тот момент Селим восстал против Баязида и был разбит старым султаном. Он укрылся в заморской крепости Крым, куда еще раньше отослал Сулеймана с матерью, высмеивая приказ своего отца направить молодого неопытного Сулеймана управлять Константинополем. Потом Селим с ордами диких татар под гром барабанов выступил против отца-султана и осадил город. Непобедимым янычарам было приказано отбросить их от стен, но, увидев Селима, скакавшего им навстречу, янычары бурно приветствовали соперника султана, выкрикивая его имя, касаясь его стремени и клянясь, что не признают никого другого своим командующим… Так янычары отреклись от Баязида и присягнули новому султану. Отцу Селима пришлось расстаться с мечом Османов, а затем и с жизнью… Если он даже не был отравлен, то все равно потерял волю к жизни… Это были горькие воспоминания о годе жизни, когда между Селимом и Сулейманом, которого держали вдали от него и от армии, пролегла пропасть. Последние слова Селима, обращенные несколько лет назад к сыну, были пронизаны и мольбой и презрением:

– Если турок слезает с седла, чтобы сидеть на ковре, он превращается в ничто. В ничто.

Теперь, сидя в одиночестве за трапезой, моя руки в серебряном тазу, который принес один из мальчиков-слуг, Сулейман не мог не подумать о том, что эти мальчишки точно так же могли бы прислуживать и другому властителю. Пока не прибыл Пири-паша и пока ему не присягнули высшие военачальники, наследник мало что значил. Но Пири-паша, который должен был приветствовать его еще у паромной переправы, не явился.

После трапезы мальчики-слуги приготовили постель для послеобеденного сна наследника – расстелили в его спальном покое матрас. Однако Сулейман не мог заставить себя лечь. Вместо этого стал бродить вдоль стены, ощупывая пальцами свои старые вещи, хранившиеся в нишах, – рукописи, переписанные четким почерком его учителя Касима, ответы на экзаменационные вопросы по астрономии и юриспруденции, которые писал сам. Там лежал и миниатюрный золотой футляр для часов, сделанный его руками. Сулейман с удовольствием работал над этим футляром: ему нравилось ощущать гладкую поверхность золота, и он ценил точность европейских часов. Но сейчас эти школьные занятия ничего для него не значили. Они были частью жизни мальчишки, которого больше не существовало…

Неожиданно Сулеймана охватило горькое чувство одиночества и острое желание прикоснуться к Гульбехар – Цветку Весны, увидеть своего сына и жизнерадостного Ибрагима, развлекавшего его игрой на струнных музыкальных инструментах после того, как в лунную ночь они собирали креветок на мелководье. Испытать такие радости в одиночку невозможно.

– Сулейман, Сулейман-хан!

И хотя голос насторожил наследника, он повернулся ко входу, закрытому занавеской, как бы слегка удивившись, что кто-то осмелился его потревожить. Из-за занавески появился Пири-паша, завернутый в мантию. Он выглядел дряхлым и уставшим. Визирь прижал руку Сулеймана к своему сердцу и поцеловал его. Затем дрожащим от старческого волнения голосом сообщил, что торопился сюда изо всех своих слабых сил, но, как только увидел молодого наследника здоровым и невредимым, это подняло его дух. Эти слова не были лишены царедворской лести, но прозвучали вполне искренне. Сулейман умел распознавать в людях искренность, как и определять золото лишь одним к нему прикосновением.

Вслед за этим старый визирь стал немедленно издавать указы от имени Сулеймана, прежде всего касающиеся траурной церемонии и молитв на закате за упокой души Селима. Во дворце тут же закипела работа, он стал похож на караван-сарай, ожидавший гостей. Облачившись в новую одежду черного цвета, Пири-паша посоветовал Сулейману, когда они остались наедине, надеть платье, отделанное золотой вышивкой.

– На публике вам нельзя появляться без роскошного облачения, – объяснял он наследнику. – Люди могут любить вас самого по себе, но, когда смотрят на вас, должны воспринимать вас как символ власти. – Однако, не вполне удовлетворенный блеском золота, приказал прикрепить к головному убору наследника два плюмажа из выкрашенных в красный цвет перьев цапли на рубиновой застежке. – Почему бы нет? – проговорил он мягко, – Время страха закончилось, началось, по велению Аллаха, время надежды.

– Время надежды?

Пири-паша помедлил с ответом, теребя старческими пальцами свою седую бороду.

– Да, я читал донесения из вашей провинции Магнезия. Подобно всем молодым людям, вы уделяли слишком много времени охоте и морским прогулкам. Но в донесениях отмечалось также, что вы были справедливы к каждому просителю, будь то иностранец, крестьянин или христианский раят. Именно с этим я, старый глупец, связываю мои надежды. – Его борода дернулась в улыбке. – Древний Соломон, да будет благословенно его имя, проявлял мудрость в своих решениях. Он требовал от людей лишь понимания и сумел прожить жизнь в изумрудном и рубиновом блеске.

Серые глаза наследника просветлели от улыбки.

– Нет, Пири-паша, именно ты – моя надежда.

Старик склонил голову, став снова придворным. Сопровождая наследника, шедшего по галереям дворца, Пири-паша ревниво следил за каждым взглядом, брошенным украдкой на человека с белым нервным лицом под монаршим плюмажем из оперения цапли. И не упускал случая сообщить о пришествии второго Соломона и времени надежды.

За воротами, где на часах стояли безмолвные янычары, венецианские шпионы подслушивали разговоры служащих дворца, пытаясь определить, чего ожидать от будущего монарха. «Пришло время надежды», – доносилось до них.

* * *

Эти шпионы наблюдали издали похороны умершего султана. Сулейман и Пири-паша выехали за ворота встретить похоронную процессию и затем спешились, чтобы пойти рядом с военачальниками, несшими гроб с покойником. Но всего лишь несколько человек поднялись на замусоренный холм, где разожгли костры, чтобы отгонять злых духов, извлекли из гроба завернутое в саван тело покойного и опустили его в яму. Так предписывал древний обычай.

Сулейман произнес ритуальную фразу:

– Пусть построят гробницу вместе с мечетью. При мечети должны быть больница для хворых и приют для паломников. – Затем добавил слова, не требовавшиеся ритуалом:

– И пусть будет построена школа.

А как только Сулейман умолк, вздрогнувший от неожиданности секретарь уточнил:

– Где?

Сулейман осмотрел холм. Недалеко от него стоял каркас византийского дворца, занятый несколькими семьями кочевников. Его гранитные камни и мраморные колонны послужат великолепным строительным материалом для гробницы и мечети Селима, а кочевники пусть перебираются куда хотят. – Здесь, – ответил он.

Затем, согласно тому же обычаю, процессия всадников выехала за городскую стену к шишковатым кипарисам, окружавшим гробницу святого воина Аюба. Здесь всадников ожидал белобородый старец, одетый как бродяга, но державший в руке короткий кривой клинок с серебряной рукояткой, сияющий драгоценными камнями. Старец был главой дервишеского ордена Мавлави, святого братства, поддерживавшего Османов с самого начала их правления. Клинок считался символическим оружием Дома Османов, которое, взяв однажды, не следовало бросать.

Схватив Сулеймана за руку, глава дервишей повел его на возвышение, откуда наследника могла видеть толпа. А там громким голосом объявил:

– Аллах пожелал, чтобы султаном стал Сулейман, глава Дома Османов. – Повязывая на талии Сулеймана пояс с мечом, глава ордена предостерегающе заметил:

– Мы, исстари приверженные вере, вручаем тебе ключи от откровения. Следуй его указаниям, иначе тебя ожидает крах.

Немногие слушатели могли понять эти слова. Они видели только, что Сулейман принял меч, который возложил на него ответственность за подданных Османской империи. А кто может вести вождя, кроме его собственного разума? Чем еще руководствовался султан Угрюмый, кроме своего разума, когда завоевывал мечом обширные земли? С этого момента Сулейман принял бремя ответственности за служение своему народу.

Следуя позади нового султана назад в Константинополь, визирь Пири-паша почувствовал себя свободным от обязательств султану Угрюмому. Отныне преемник Селима принят армией и народом. Даже если ему, визирю, теперь удастся удалиться в свой сад у Босфора, его душа будет спокойна.

Он уже успел дать необходимый совет новому султану, потому что успел заметить его готовность прислушиваться к советам. Первое дело, как и первая музыкальная нота, очень важно. Визирь намекнул, что оно должно стать актом милосердия. Некоторое время назад без всякой причины была брошена в тюрьму группа египетских торговцев, только потому, что они прогневали Селима…

Сулейман тут же приказал освободить их без денежного залога. Ему было приятно произносить слова такого приказа. Затем, наблюдая за стражей у ворот дворца, он вспомнил, что обещал вручить в свое время янычарам подарки, и решил сделать это побыстрее. Окружение уже заметило, что Сулейман долго и молчаливо вынашивал решения, но действовал быстро, как будто импровизировал. Янычары из его собственной охраны получили те же суммы денег, что выдавал Селим, не больше и не меньше. Однако им подарили определенные суммы и другие сановники, таким образом выплаты им увеличились.

По лицам охранников Сулейман не мог определить, довольны они подарками или разочарованы. Атлеты в голубой форме неподвижно стояли на своих постах. Только зрачки их глаз двигались под серыми шапками дервишей. Это были личные охранники султана, обязанные следовать за ним, куда бы он ни пошел, не жалея своих жизней. Однако сам Сулейман помнил, как янычары отвернулись от Баязида.

* * *

После заката, когда зажглись масляные лампы, Сулейман слушал молитвы. Он сидел в одиночестве на старинном ковре, застилавшем пол внутренней галереи мечети, над тысячами склонившихся в молитве голов. Маленькие огоньки масляных ламп не могли хорошо осветить помещение мечети, построенное еще его дедом.