Текст книги "Знаменитые случаи из практики психоанализа"

Автор книги: Гарольд Гринвальд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Г. Гринвальд
Знаменитые случаи из практики психоанализа

Научно-популярное издание

Перевод с английского и немецкого

Направления психологическом мысли и личности их основателей, а также ведущих представителей психоаналитической мысли лучше всего изучать в контексте конкретной ситуации лечения. Эти истории болезни непосредственно вводят нас в консультативный кабинет великих аналитиков последних пятидесяти лет. позволяя слышать то, что слышали они. и быть свидетелями того, как они работали со своими пациентами.

Но, возможно, самое важное то, что эти случаи из практики психоанализа, помогая нам понять других, сумеют помочь нам понять и самих себя.

Введение

В этой книге собраны описания конкретных случаев из психоаналитической практики, выбранные из работ виднейших представителей психоанализа с целью представить историю его развития. Некоторые из этих историй болезней написаны основателями различных течений в психоанализе, а другие – учеными, внесшими наиболее значительный вклад в развитие определенного течения или движения, которое они представляют.

Я думаю, что это и поучительно, и логично представлять такую историю посредством описаний случаев из психоаналитической практики, поскольку в них, как и во всяком искреннем произведении, отчетливо обнаруживается стремление понять человеческую природу, которое является корнем психоанализа как такового. Ибо какие бы изящные теории не ткались психоаналитиками, истинность и ценность этих теорий основывается на результатах, добытых в консультационном кабинете.

Направления психологической мысли и личности их основателей, а также ведущих представителей психоаналитической мысли лучше всего изучать в контексте конкретной ситуации лечения. Эти истории болезни непосредственно вводят нас в консультативный кабинет великих аналитиков последних пятидесяти лет, позволяя слышать то, что слышали они, и быть свидетелями того, как они работали со своими пациентами.

Для профессионального терапевта или студента, который собирается стать психологом, эти случаи будут иллюстрацией тех терапевтических методов, которые применялись мастерами в этой области. Многим из представленных в этой книге психоаналитиков пришлось быть врачами, и они обнаруживали при этом замечательную проницательность, ибо только так можно было добиться влияния, достаточного для того, чтобы собрать вокруг себя последователей и утвердить свое направление. Мой опыт ведения семинара по классическим случаям из психоаналитической практики в Национальной психологической ассоциации психоанализа показал, что внимательное изучение действительных историй болезни дает богатейший учебный материал как для изучающих, так и для практикующих психоанализ.

Но, возможно, самое важное то, что эти случаи из практики психоанализа, помогая нам научиться понимать других, сумеют помочь нам понять самих себя.

Такое редко случается, чтобы наука столь многим была обязана одному человеку, сколь многим психоанализ обязан Зигмунду Фрейду,, Неудовлетворенный результатами, полученными в ходе лечения невроза физиологическими методами, которые практиковались врачами в его время, Фрейд обратился за возможным решением к психологии, вследствие чего и возникли как теория сознания, так и метод лечения его расстройств. Фрейд рассматривал психическое заболевание как результат борьбы между потребностью индивида удовлетворить свои инстинктивные желания и запрещением, налагаемым обществом на их удовлетворение. Осуждение обществом этих инстинктивных побуждений, по его мнению, было столь сильным, что индивид часто не мог себе позволить даже осознавать их и тем самым переводил их в обширную бессознательную часть психической жизни.

В широком смысле Фрейд дал этой бессознательной животной части нашей природы обозначение «Оно». Другая бессознательная область сознания была названа «Сверх-Я»; это, так сказать, скрытое сознание, которое пытается контролировать «Оно». Рациональная же, стремящаяся к самосохранению, часть сознания получила название «Я», именно она пытается разрешить непрекращающийся конфликт между «Оно» и «Сверх-Я». Психическое заболевание и есть, согласно Фрейду, результат неудачи стремлений «Я» разрешить этот конфликт.

Разработке теории предшествовала практика. Лечение заключалось в том, что Фрейд пытался довести до сознания пациента ту подчас страшную борьбу, которая неистовствовала между «Оно» и «Сверх-Я», и тем самым усиливал способность «Я» разрешить конфликт. Его метод перенесения массивов бессознательного в сознание заключался в исследовании бессознательного путем использования свободных ассоциаций, толкования сновидений и интерпретации отношений между аналитиком и пациентом по мере их развития в процессе анализа. С некоторыми отклонениями все аналитики до сих пор используют этот основной метод интерпретации бессознательного, хотя многие из них не согласны с фрейдовской теорией структуры сознания.

Фрейда поддерживал Карл Абрахам, изучавший стадии развития индивида в поисках удовлетворения. Другой близкий соратник Фрейда Шандор Ференци пытался найти методы сокращения времени психотерапии и применения ее к лечению заболеваний, считавшихся неизлечимыми. Мелани Кляйн способствовала модификации психоаналитической техники для того, чтобы сделать возможным лечение маленьких детей. Теодору Райку принадлежит честь применения методов Фрейда к проблемам преступления и вины. Продолжателем Райка стал Роберт Линднер, который, в драматичной форме описывая случаи из своей практики, провоцировал интерес к психоанализу у широкой публики, до этого с ним незнакомой. Все эти аналитики, являющиеся прямыми последователями Фрейда, так же, как и он, особо подчеркивали роль сексуальных и либидозных влечений в бессознательном индивида.

Альфред Адлер был первым из ранних последователей Фрейда, порвавших с ним. По представлению Адлера, ключом к пониманию человеческой личности является усилие индивида добиться компенсации своего чувства неполноценности. Несколько позднее о своей неудовлетворенности тем, что основной акцент в психоанализе приходился на сексуальность, заявил также Карл Густав Юнг, который вместо этого всячески подчеркивал важность воспоминаний, унаследованных индивидом как представителем расы. Подобно Адлеру, Карен Хорни и Гарри Стэк Салливан уделяли больше внимания социальным, а не инстинктивным факторам. Карл Роджерс, хотя и не развил своей теории личности, разработал упрощенную технику лечения сравнительно легких невротических нарушений.

В книгу также включены описания форм развития психоанализа в последнее время: применение модифицированной психоаналитической техники к лечению психосоматических расстройств и групповой психоанализ. И то, и другое направления позволили психоанализу охватить тех, кто раньше оставался за пределами психоаналитической терапии, а также обнаружили ценную способность проникать в те аспекты личности, которые были скрыты от индивидуального аналитика.

При организации этого материала я столкнулся с рядом трудностей и вовсе не претендую на то, что мне удалось разрешить их единственно возможным способом. Поскольку роль Фрейда как основателя психоанализа несомненна, он и его последователи занимают большую часть книги: первый раздел отведен Фрейду и фрейдистам. Второй раздел книги посвящен случаям, взятым из практики нефрейдистов Юнга и Адлера, а также неофрейдистов Салливана и Хорни. Эти люди открыто выражали свое несогласие с теми или иными важными гипотезами Фрейда, но тем не менее никогда не отрицали их влияния.

Последний и самый короткий раздел состоит из двух примеров новых важнейших применений психоаналитической теории – в психосоматической медицине и в новой и быстро прогрессирующей форме терапии – групповом психоанализе.

Наконец, следует упомянуть о некоторых неизбежных упущениях. К сожалению, мне не удалось получить истории болезней, написанные Отто Ранком, который полагал, что за эмоциональные трудности индивида несут ответственность превратности рождения, а также истории болезней, написанные Эрихом Фроммом, важнейшее значение работ которого заключается в исследовании средствами психоанализа социальных проблем.

Гарольд Гринвальд (Ph. D.)

Нью-Йорк, 1959.

Часть I. Фрейд и его последователи

Зигмунд Фрейд

Зигмунд Фрейд (1856 – 1939) явился открывателем психоанализа, так сказать, вопреки своим собственным стремлениям. Его исследовательские интересы были сосредоточены на области физиологии, – конкретно, на мозге и нервной системе. И только материальные трудности заставили его обратиться к изучению заболеваний центральной нервной системы человека и заняться терапией.

В поисках путей познания и лечения нервных расстройств Фрейд покинул почву физиологии и пришел к выводу об их чисто психической природе. Некоторое время он изучал гипноз, но отказался от него, убедившись, что терапия, основанная на гипнозе, дает лишь временное облегчение. Вместе с Брейером, занимавшимся лечебной практикой психических заболеваний, он наблюдал случаи, когда пациентку удавалось излечить от истерического паралича в процессе воспоминания и рассказа о важных эпизодах ее жизни, которые она считала забытыми.

Но если Брейер пользовался гипнозом для того, чтобы оказать помощь в припоминании забытых переживаний, то Фрейд отказался от этой техники и,перешел к новому, революционному методу, который он назвал психоанализом. Он просил своих пациентов улечься на кушетку, а сам занимал место за нею так, чтобы его нельзя было видеть. Сначала он просил пациентов сосредоточиться на припоминании ситуаций, связанных с первым проявлением симптомов, на которые они жаловались; несколько позднее он просил их рассказать историю их жизни или просто что-нибудь, что им приходило в голову, независимо от того, насколько это могло показаться тривиальным или предосудительным. В основном практикующие классический психоанализ до сих пор следуют этому фундаментальному правилу.

Случай с «Девушкой, которая не могла дышать» едва ли может считаться полностью проведенным анализом. Сам Фрейд сказал, что не стал бы возражать, если бы кто-нибудь расценил историю поиска решения в данном случае скорее как отгадку, чем как анализ. Однако поскольку Фрейд дал в данном случае почти дословный отчет обо всем, что он услышал и что сказал сам, это описание может служить хорошей иллюстрацией первых попыток психотерапии.

Это первый опубликованный Фрейдом случай[1]1
  Из кн.: Исследования по истерии.


[Закрыть], в котором он отказался от гипноза. Поскольку не был также использован метод свободных ассоциаций, этот случай показывает применение Фрейдом различных техник беседы, которые с того времени стали распространенными инструментами психологов. Многие студенты тратят годы на то, чтобы научиться делать то, что Фрейд в данном случае делает интуитивно.

Девушка, которая не могла дышать (1895)

Во время отпуска в 189... г. я предпринял путешествие в Хай Тауэрн (Восточные Альпы) для того, чтобы на некоторое время забыть о медицине и в особенности о неврозах. Я почти преуспел в этом, когда однажды отклонился от главной улицы, намереваясь взобраться на удаленную гору, которая славилась чудесным видом, с нее открывавшимся, и небольшой, но уютной гостиницей. После утомительного путешествия я достиг вершины и, перекусив и передохнув, погрузился в созерцание очаровательного пейзажа. Я настолько забылся, что сначала не догадался отнести к себе вопрос: «Господин – врач?» С вопросом обратилась ко мне девушка приблизительно восемнадцати лет, которая с угрюмым выражением лица прислуживала за столом и которую хозяйка называла Катариной. Судя по ее платью и тому, как она держалась, она не могла быть служанкой. Вероятно, она приходилась хозяйке дочерью или дальней родственницей.

Вернувшись из некоторого забытья, я сказал:

– Да, я – врач. А откуда вы знаете?

– Вы зарегистрировались в книге для гостей, и я подумала, что если у господина доктора есть немного времени... Видите ли, я – нервная. Я уже консультировалась у врача из Л. ... и он тоже что-то мне прописал, но это не помогло.

Итак, я снова вернулся в мир неврозов, ибо что же еще могло быть у этой крупной и крепкой девушки с угрюмостью на лице. Мне показалось интересным то, что неврозы могут успешно развиваться на высоте более двух тысяч метров, и поэтому я продолжил опрос.

Разговор, который затем состоялся между нами, я попытаюсь воспроизвести здесь так, как он сохранился в моей памяти, и приведу конкретные высказывания этой девушки.

– На что вы жалуетесь?

– Мне очень трудно дышать. Это не всегда так, но иногда оно так сильно хватает, что я чувствую себя так, будто я задыхаюсь.

Сначала это не было похоже на нервозность, но я подумал, что это могло бы быть замещающим обозначением приступа тревоги. Из всего комплекса ощущений она выделила один из факторов, принизив значение остальных, – затрудненность дыхания.

– Садитесь и опишите мне это состояние, когда вам трудно дышать.

– Оно приходит неожиданно.. Сначала появляется давление в глазах. Голова становится такой тяжелой и так гудит, что это едва можно вытерпеть, а после этого так сильно кружится голова, что мне кажется, будто я падаю, и потом начинает давить на грудь так, что я едва могу дышать.

– А что вы чувствуете в горле?

– Горло сдавливает так, будто меня душат.

– Нет ли еще каких-нибудь ощущений в голове?

– В ней так колотится, что, кажется, она сейчас расколется.

– Ага, а вы не чувствуете при этом страха?

– У меня всегда такое чувство, будто я должна умереть, но от этого я, наоборот, даже становлюсь храброй. Я повсюду хожу одна, в подвал, в горы, но в тот день, когда у меня приступ, я боюсь идти куда-нибудь, потому что не доверяю себе. Мне всегда кажется, что кто-то стоит у меня за спиной и вот-вот схватит меня.

Это действительно был приступ тревоги, вызванный, без сомнения, признаками истерического состояния, или, если выразиться точнее, это был приступ истерии, содержание которого составляла тревога. Но не мог ли он иметь дополнительного содержания?

– Когда у вас приступ, вы всегда думаете об одном и том же или, может быть, вы видите что-нибудь перед собой?

Может быть, именно здесь мы нашли путь, чтобы быстро продвинуться к сути ситуации.

– А может быть, вы узнаете лицо? Я имею в виду, что это – лицо, которое вы однажды видели?

– Нет.

– Вы знаете, отчего у вас появились такие приступы?

– Нет.

– А когда они начались?

– В первый раз это случилось два года назад, когда мы с тетей еще жили на другой горе. У нее там раньше была гостиница. А теперь мы уже полтора года живем здесь, но это повторяется снова и снова.

Не следует ли начать анализ здесь? Разумеется, я бы не решился заниматься гипнозом на этой высоте, но, может быть, и простой разговор принесет успех. Должно быть, я оказался прав в своих догадках. Мне часто приходилось встречать приступы тревоги у молодых девушек, возникающие в результате страха, который поражал девичье сознание, когда перед ними впервые открывался мир сексуальности[2]2
  Приведу здесь в качестве примера случай, когда мне впервые удалось распознать эту причинную связь. Я лечил от осложненного невроза молодую женщину, которая всякий раз отказывалась признать, что тревога у нее возникла во время супружеской жизни. Она утверждала, что уже девочкой страдала от приступов тревоги, которые заканчивались обмороком. Но я был убежден в своей правоте. Спустя некоторое время, когда мы уже лучше знали друг друга, она однажды неожиданно сказала: «Теперь я вам также скажу, отчего начались эти состояния тревоги, когда я была девочкой. В то время я спала в комнате рядом с комнатой моих родителей. Дверь была открыта, и от лампы на столе шел свет. Я много раз видела, как мой отец ложился в постель к моей матери, и то, что я слышала, меня очень волновало. Тогда-то и начались у меня приступы.»


[Закрыть].

Поэтому я сказал:

– Если вы не знаете, то я скажу вам, что, как мне кажется, является причиной ваших приступов. Тогда, два года назад, вы увидели или услышали что-то, что вас очень обеспокоило и смутило, что-то, чего бы вы не хотели видеть.

После этих слов она воскликнула:

– Господи! Да, я застала моего дядю с моей кузиной Франциской!

– Что это за история с этой девушкой? Вы можете мне рассказать?

– Доктору ведь все можно рассказывать, поэтому я вам расскажу.

В то время мой дядя, муж моей тети, которую вы видели, держал с моей тетей гостиницу на горе. Теперь они развелись, и все из-за меня, потому что из-за меня стало известно, что у него что-то было с Франциской.

– Хорошо. А как вы узнали об этом?

– Это было так. Однажды два года назад в гостиницу пришли два господина и заказали обед. Моей тети в это время не было дома, а Франциску, которая обычно занималась приготовлением еды, нигде нельзя было найти. Мы также не могли найти моего дядю. Мы везде искали, пока мальчик, мой кузен Алуа, не сказал: «В конце концов мы найдем Франциску вместе с отцом». Тогда мы посмеялись, но не думали ничего плохого об этом. Мы пошли в комнату, где жил мой дядя, но она была закрыта. Нам это показалось странным. Тогда Алуа сказал: «Если мы выйдем, то с тропинки сможем заглянуть в комнату через окно».

Но когда мы вышли на тропинку, Алуа сказал, что он боится заглядывать в окно. Тогда я сказала: «Ты просто глупый. А я пойду, потому что я ничего не боюсь». Я не думала ни о чем плохом. Когда я заглянула в комнату, там было очень темно, но потом я увидела Франциску и моего дядю, который лежал на ней.

– Так.

– Я быстро отскочила от окна и прижалась к стене, и вот тогда мне стало трудно дышать. С тех пор это стало повторяться. Я лишилась чувств. Глаза закрылись, а в голове колотилось и гудело.

– И вы рассказали об этом своей тете в этот же день?

– Нет, я ей ничего не сказала.

– Но чего же вы испугались, когда нашли их вместе? Вы что-нибудь поняли из этого?

– Нет. Тогда я ничего не поняла. Мне было только шестнадцать лет. Не знаю, что меня так испугало.

– Фройляйн Катарина, если бы вы сейчас смогли припомнить, что у вас промелькнуло в голове в тот момент, когда с вами приключился первый приступ, и что вы подумали об этом, это вам поможет.

– Да, если бы я могла. Но я была так напугана, что все забыла.

(В переводе на язык нашего «предварительного общения» это означает: аффект создал гипноидное состояние, продукты которого остались в сознании «Я», лишенными каких-либо ассоциативных связей.)

– Скажите мне, Катарина, та голова, которая вам является тогда, когда вам трудно дышать, – голова Франциски, как вы увидели ее в тот момент?

– Нет, нет, ее голова не выглядела так страшно. Это голова мужчины.

– Тогда, может быть, это голова вашего дяди?

– Но я ведь даже не рассмотрела тогда его лица. В комнате было слишком темно, да и почему у него должно было быть такое страшное лицо?

– Вы правы. (Похоже, ниточка оборвалась. Но, может быть, продолжение рассказа поможет вновь обрести ее.) И что же случилось потом?

– Наверное, они услышали шум. Через некоторое время они вышли. Я все время чувствовала себя очень плохо. Я просто не могла не думать об этом. Через два дня было воскресенье, у меня было много дел, и я целый день работала, а в понедельник с утра у меня снова начала кружиться голова, меня тошнило, и я осталась в постели. Целых три дня у меня не проходила рвота.

Мы часто сравнивали симптоматологию истерии с истолкованием картины, которую мы начинаем понимать только тогда, когда находим некоторые моменты, относящиеся к двум языкам. В соответствии с такой азбукой рвота означает отравление. Поэтому я спросил ее:

– Мне кажется, что вы почувствовали отвращение, когда заглянули в окно, раз через три дня у вас началась рвота.

– Да, конечно, я чувствовала отвращение, – сказала она задумчиво. – Но к чему?

Может быть, вы видели какие-то обнаженные части тела. Как выглядели эти два человека в комнате?

– Было слишком темно, чтобы что-то увидеть, да и оба были одеты. Да, если бы я знала, что вызвало у меня отвращение...

Не знал этого и я, но просил ее продолжать сообщать мне все, что приходило ей в голову, в надежде, что она, наконец, упомянет о чем-то необходимом мне для объяснения этого случая.

Затем она сообщила мне, что, в конце концов, рассказала тете о своем открытии, потому что ей показалось, что за этим кроется какая-то тайна; потом последовали скандальные сцены между дядей и тетей, и детям довелось услышать такое, что открыло им глаза на некоторые вещи, о которых им лучше было бы не знать. Наконец, тетя решила уйти от дяди и Франциски, которая к тому времени уже была беременна, и, забрав с собой детей и племянницу, она уехала, чтобы принять на себя управление другой гостиницей. Но потом, к моему удивлению, Катарина вдруг отклонилась от этого хода событий и начала рассказывать о других, более старых происшествиях, которые произошли за два или три года до травматического события. Первый ряд происшествий содержал случаи попыток сексуального заигрывания с ней того же дяди, когда ей было четырнадцать лет. Она рассказала мне, как однажды зимой поехала с ним в деревню, где они остались на ночь в гостинице. Он находился в столовой, пил и играл в карты, а она, почувствовав себя уставшей, рано ушла в свою комнату, которую они занимали вместе. Сквозь сон она услышала, как он вошел, но затем уснула и проснулась вдруг от того, что «почувствовала его тело» в кровати рядом с собой. Она вскочила со словами: «Что вы делаете, дядя? Почему вы не в своей кровати?» Он попытался пошутить по этому поводу, сказав: «Успокойся, глупышка. Ты даже не знаешь, как это хорошо». «Мне от вас не нужно ничего такого хорошего. Вы не даете мне спать». Она стояла все это время у двери готовая к тому, чтобы убежать, пока он не перестал ее уговаривать и не уснул. Затем она вернулась в кровать и проспала до утра. Из ее поведения кажется, что она не усмотрела в этих действиях их сексуальной подкладки. Когда я спросил ее, знала ли она, чего хотел ее дядя, она ответила: «В то время нет». Она поняла это только позже. Она просто рассердилась, потому что ей помешали спать и потому что она никогда раньше не слышала о таких вещах.

Я должен был подробно рассказать об этом событии, так как это имело большое значение для всего, что должно было еще произойти. Потом она сообщила о других, более поздних переживаниях, как ей приходилось защищаться от приставаний дяди в гостинице, когда он бывал пьян и т.п. Но на мой вопрос, не приходилось ли ей испытывать подобную затрудненность дыхания в этих случаях, она уверенно ответила, что каждый раз появлялось давление в глазах и в груди, но не такое сильное, как во время ее открытия.

Сразу же вслед за этим она начала рассказывать о другом ряде событий, касающемся тех случаев, в которых ее внимание привлекло нечто, что происходило между дядей и Франциской. Она сообщила, как однажды вся семья провела целую ночь на стоге сена в одежде. Ее разбудил какой-то шум, и она видела, как дядя, который лежал между ней и Франциской, отодвинулся от нее, а Франциска тоже как-то изменила свое положение. Еще она рассказала, как в другой раз провела ночь в деревне N. Она и ее дядя в одной комнате, а Франциска – в другой. Ночью она проснулась и увидела длинную белую фигуру, державшуюся за дверную ручку:

– Господи, дядя, это вы? Что вы делаете у двери?

– Тише. Я просто ищу одну вещь.

– Но вы могли бы выйти через другую дверь.

– Я просто ошибся, – и т.д.

Я спросил, не было ли у нее каких-либо подозрений в то время.

– Нет, ни о чем таком я не думала. Просто мне это показалось странным, но я ничего не поняла. – Может быть, этот случай вызвал у нее тревогу? – Кажется, да. Но сейчас она не была в этом уверена.

После того как она закончила эти два рассказа, она остановилась. Казалось, ее вид переменился. Угрюмые, полные страдания черты стали более живыми, она выглядела жизнерадостной и явно была в более светлом и приподнятом настроении. Между тем на меня сошло понимание того, что с ней произошло; рассказанное ею в последнюю очередь и, по-видимому, без всякого плана прекрасно объясняет ее поведение в сцене, которая нанесла ей травму. В то время в ней жили как бы две группы переживаний, которые она не могла понять и относительно которых не могла прийти ни к какому выводу. При виде пары, выполняющей акт коитуса, она немедленно связала новое впечатление с этими двумя группами воспоминаний, придя, наконец, к пониманию их и в то же время их отвергая. За этим последовал короткий период переработки, «инкубации», после чего появились преобразованные симптомы – рвота как замена морального и физического отвращения. Тем самым загадка была разрешена. Не зрелище двоих вызвало у нее отвращение, но те воспоминания, которые оно пробудило в ней и все ей объяснило. Это могла быть только память о ночных приставаниях, когда она почувствовала тело своего дяди.

После этого признания я сказал ей:

–Теперь вы знаете, что вы подумали в тот момент, когда заглянули в комнату. Вы думали: «Теперь он делает с ней то, что он хотел сделать со мной в ту ночь и еще в другое время». Это вызвало у вас отвращение, потому что напомнило вам то чувство, которое вы испытали ночью по пробуждении, когда почувствовали его тело.

Она ответила:

– Да, скорее всего, что именно это и вызвало у меня отвращение и что об этом я подумала в тот момент.

– Ну, а теперь, когда вы уже взрослая девушка и все знаете...

– Теперь, конечно, я думаю так.

– Попробуйте теперь точно припомнить и сказать мне, что вы чувствовали в ту ночь при прикосновении его тела.

Но она не смогла дать никакого определенного ответа. Она только смущенно улыбалась, как если бы была убеждена в том, что мы уже добрались до конца истории и к этому уже нечего добавить. Я могу представить себе то тактильное ощущение, которое она позднее научилась описывать. И мне казалось, что ее черты выражали согласие с моим предположением. Но я не мог ни на шаг проникнуть глубже в ее переживания. Во всяком случае я был благодарен ей за то, что говорить с ней было намного легче, чем с пуритански настроенными дамами, с которыми мне доводилось сталкиваться во время моей практики в городе и для которых всякое naturalia непременно означало turpia[3]3
  Природное,.. позор (лат.). – Прим. ред.


[Закрыть].

Можно было бы считать случай объясненным, но откуда взялась галлюцинация головы, которая повторялась при каждом приступе и которая вызывала страх? Я спросил ее об этом. Она тут же ответила так, словно бы наш разговор расширил ее способность понимания:

– Да, теперь я знаю откуда. Это голова моего дяди. Теперь я узнаю ее. Позже, когда начались все эти ссоры, дядя страшно сердился на меня, хотя в этом не было никакого смысла. Он часто говорил, что это все случилось из-за меня. Если бы я не болтала, дело бы не дошло до развода. Он всегда угрожал, что что-нибудь сделает со мной, и когда он видел меня издалека, его лицо искажалось от гнева и он подбегал ко мне с поднятой рукой. Я всегда убегала от него и всегда мучалась тревогой, боясь, что он может схватить меня, когда я не буду его видеть. Так что лицо, которое я всегда видела, было его лицом, искаженным яростью.

Эта информация напомнила мне о том, что первый симптом истерии – рвота – исчез, но приступ тревоги остался и наполнился новым содержанием. Это значило, что мы имели дело с истерией, которая была большей частью отреагирована. Поскольку вскоре она сообщила тете о том, что узнала.

– Рассказывали ли вы тете и другие истории так, как вы их понимали?

– Да, но не сразу, а немного позже, когда речь уже шла о разводе. Моя тетя тогда сказала: «Пусть это останется между нами. А если он станет чинить какие-то препятствия при разводе, тогда мы припомним ему все это».

Как я понимаю, с того времени один скандал в доме громоздился на другой, и недомогание Катарины перестало привлекать интерес ее тети, которая была теперь полностью поглощена своими ссорами – именно с того времени накопления и сохранения и закрепился в памяти этот символ.

Надеюсь, что наш разговор принес пользу этой девушке, сексуальная чувствительность которой была столь преждевременно травмирована. Больше мне не приходилось ее видеть.

Эпикризис

Я не буду возражать, если кто-нибудь усмотрит в разрешении этого случая истерии, как он здесь описан, скорее разгадывание, чем анализ. Разумеется, пациентка принимала как вероятные все те вставки, которые я сделал в ее рассказ, но, тем не менее, ей не удалось идентифицировать их со своими прошлыми переживаниями. Случай Катарины типичен в этом отношении, так как во всякой истерии, вызванной сексуальными травмами, можно обнаружить те переживания предсексуального периода, которые на ребенка не оказали никакого воздействия, но позднее, когда к девушке или молодой женщине пришло понимание ее сексуальной жизни, приобрели травмирующую силу в качестве воспоминаний. Таким образом, отщепление групп психических переживаний представляет собой нормальный процесс в развитии подростка, и вполне понятно, что их последующее соприкосновение с «Я» создает благоприятные условия для психологических нарушений. Более того, мне кажется уместным выразить в данном случае определенное сомнение: действительно ли расщепление сознания вследствие незнания отличается от того, которое вызвано сознательным неприятием, и не обладают ли подростки более обширными познаниями в сексуальной сфере, чем им приписывают или чем они сами в себе предполагают.

Дальнейшее отклонение в развитии психического механизма в данном случае определяет тот факт, что сцена открытия, которую мы обозначили как «вспомогательную», заслуживает также названия «травматической». Ее воздействие определяется не только пробуждением предшествующего травматического опыта, но и собственным содержанием; поэтому ей можно приписывать характер и «вспомогательного», и «травматического» фактора. Однако я не вижу причины, по которой следовало бы отказаться от этого абстрактного различения (хотя в данном случае эти факторы совпадают), поскольку в других случаях этому различению может соответствовать расхождение во времени. Другая особенность случая Катарины, которая, однако, некоторое время уже была известна, обнаруживается в том, что в процессе конверсии образование феномена истерии не следует непосредственно во времени за травмой, но проявляется только после короткого периода инкубации. Шарко считает подходящим для этого отрезка времени название «период психической переработки».

Тревога, проявлявшаяся у Катарины во время приступов, имела истерическое происхождение, т.е. она воспроизводила то чувство тревоги, которое возникало при каждой сексуально-психической травме. Я также воздержусь здесь от освещения процесса, который мне регулярно приходилось наблюдать в большом числе случаев; я имею в виду то, что уже простое наблюдение сексуальных отношений вызывает у девственниц аффект тревоги.