Текст книги "Фрактал. Осколки"

Автор книги: Гарик ЗеБра

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Гарик ЗеБра
Фрактал. Осколки

Моим родителям посвящается

Дорога к счастью чаще всего вымощена створками жемчужных раковин, по которым приходится идти босиком, оставляя после себя кровавые следы и унося с собой боль и разочарование.

Пролог. Ангелы живут на небесах

24 июля 1995 года мой партнёр и старший товарищ Михаил Евгеньевич пригласил меня вечером к себе на кремлёвскую дачу «Сосновка-1», что на Рублёвке, попариться в бане и обсудить деловые вопросы. Для меня советник первого президента России Б. Н. Ельцина, человек необычайно волевой, жёсткий, а порою и опасный, был просто Мишелем, так звали его жена Наталья, близкие друзья и товарищи.

Мы подъехали к дому, перед нами открылись одни ворота, миновав которые мы оказались перед другими, первые ворота за моей машиной закрылись. Машина оказалась между ними. Справа находилось помещение для охраны. Из него вышел старший охранник, и хотя он знал меня, моего водителя и мою машину, всё равно попросил открыть багажник, осмотрел зеркальцем днище авто и, заглянув в салон, поприветствовал нас. После чего ворота открылись, и мы проехали на территорию дачи.

Около дома в будке стоял часовой. Вышел хозяин. Мы обнялись. Мишель тепло поздоровался со мной, и мы направились в баню, где уже вовсю хозяйничал массажист, следя за температурой и влажностью. Мы парились, делали массаж. Мишелю особенно нравилось, когда маленький массажист ходил по его спине, разминая и массируя мышцы. Массажист был поджарый и мускулистый, но действительно маленького роста, и кличка у него была Малыш.

Попарившись и закутавшись в махровые халаты, мы прошли в дом и устроились в гостиной. Стол был уже накрыт и сервирован. Мишель достал пятилитровую огромную бутылку, похожую на бутыль, в которую на Украине разливают самогон. В сосуде оказалась настойка женьшеня на спирту, в которой плавали коренья, змея, лягушка и ещё много чего. Всё это выглядело как аквариум, помещённый в пятилитровую ёмкость. Это был подарок друзей из Китая. Мы стали потихоньку выпивать, закусывать и разговаривать про жизнь, про работу и бизнес. Просидели до пяти утра, после чего, распрощавшись с гостеприимным хозяином, я поехал домой.

Пятёрка «БМВ» ехала плавно и убаюкала меня. Когда миновали Рублёвку и свернули на Кутузовский, я задремал. Но сразу был потревожен моим водителем Сашей, который был вынужден притормозить у крупной аварии. На дороге лежал на носилках покойник, покрытый белой простынёй, стояли разбитые машины, кареты скорой помощи, врачи оказывали первую помощь ещё двум пострадавшим в ДТП. Мне ужасно не понравилось это зрелище, сонливость как рукой сняло, какое-то смутное чувство тревоги закралось в мою душу. Я приехал домой и лёг спать…

Примерно через два часа меня разбудила моя жена Розанна и сказала, что звонила моя мать и сообщила: мой папа умирает или уже умер. Я вскочил с кровати, натянул джинсы и рубашку и босиком помчался к машине жены, так как свою с водителем отпустил и ждать не мог. Розанна села в машину на заднее сиденье, и я погнал.

Я выжимал всё из её «ВАЗ-2111», что только мог, я гнал на красный свет на светофорах, невзирая на крики моей жены ехать медленнее или она выйдет и будет сама добираться. Я мчался с одной мыслью, чтобы он был жив, жив. Я молил всех святых об этом. Отца я любил просто безумно. Он был для меня всем: примером по жизни, примером стойкости духа, примером героизма, проявленного на войне, когда он семнадцатилетним сельским пареньком ушёл добровольцем на фронт и был награждён многими орденами и медалями, включая медаль «За Отвагу», его умением молчаливо и мужественно переносить все невзгоды жизни, никогда не повышая голос ни на одного человека. Он был настоящим стоиком. Я гнал и молил, чтобы стояла скорая помощь у их дома.

Домчался очень быстро в Ясенево, где была квартира родителей, и скорая стояла у подъезда, что мне дало маленькую надежду. Я взлетел на пятый этаж, минуя лифт, двери в коридор и квартиру были распахнуты. Мама ждала нас. Первым я увидел только одного врача, обычно на такие вызовы приезжает бригада: два врача или врач и медсестра. Я остолбенел. Папа лежал на полу на кухне и не подавал признаков жизни, мама сидела рядом, держа его голову на коленях. С первого взгляда я понял, что врач был подшофе, и сказал этому уроду:

– Давай коли адреналин или делай дефибриляцию сердца. Делай что-нибудь!

Эскулап ответил:

– Я ничего не могу сделать.

Тогда я посмотрел на него. Видимо, в моих глазах было столько злобы, агрессии и ненависти, что его зрачки расширились от ужаса, пальцы на руках мелко-мелко задрожали, он не смог вымолвить ни слова, только показал знаком на сумку. На его медицинскую сумку, с которой он приехал по вызову. Я подумал, что он даёт мне знак, чтобы я достал из неё что-то. Я открыл эту сумку. Она была практически пуста. На дворе стоял 1995 год, 25 июля. В сумке были фонендоскоп, тонометр Рива Роччи для измерения давления, какие-то шприцы, таблетки типа аспирина и валидола, вата, бинты, но ничего существенного там не было. До этого я хотел его убить. Если бы я его начал бить, то, наверное, не смог бы остановиться, но когда я открыл эту сумку, то понял, что дело не в нём, а в том упадке медицины, в котором находилась в то время наша страна. Мы перенесли с ним папу на диван в гостиную, точнее, уже тело папы.

Я спросил у него:

– Послушай, сейчас очень жарко. Я не хочу, чтобы его вскрывали и потрошили. Как-то можно этому помочь?

– У меня есть бригада, которая приедет и всё устроит. До погребения тело сохранится, – ответил он.

Я так и не понял суть этой операции: то ли выкачивают часть крови из тела и заполняют сосуды каким-то препаратом, то ли делают что-то ещё, и тогда тело не слишком разлагается, медленнее деревенеет. Необходимо было подождать, когда соберутся все наши родственники и друзья отца из разных уголков бывшего СССР. Врач уехал.

Я не верил, что папа умер. Я лёг рядом с ним на разложенном диване и подносил зеркальце к его губам, вытащил пёрышко из подушки и держал около его ноздрей, закрыл все окна, создавая тишину, и слушал сердце, надеясь на чудо, вдруг услышу хотя бы слабый, еле слышный удар. Я обнимал его, целовал, но чувствовал, как его тело теряет температуру, твердеет, а я лежал рядом с ним, обнимал его, и слёзы беззвучно текли по моим щекам. Мама сидела на стуле с каменным лицом, она сильный человек, не менее сильный, чем был папа, она не позволяла себе плакать.

Через час приехали эти люди от врача, два человека в белых халатах, с какими-то приборами, с какой-то жидкостью в баллонах. Нас удалили из комнаты, примерно три часа они «колдовали», пообещав, что три дня до погребения тело будет в надлежащем порядке.

Все три дня и три ночи мама просидела рядом с папой. Одна деталь бросалась в глаза. Как только папы не стало, стая воробьёв прилетела и разместилась на перилах лоджии так, что видны были одни воробьи, сидевшие очень плотно, как будто это было живое ограждение. Они не чирикали, не улетали, не прилетали, в тишине и безмолвии сидели плотно, образуя воробьиные перила.

На второй день собрались все родственники и друзья. Приехали мамины сёстры, мои двоюродные братья и младший брат мамы, а для меня дядя Гена, с супругой. Я был в эти дни почти невменяемым, и Михаил Евгеньевич устроил место на Ваганьковском кладбище, на которое в то время с лёгкостью попадали криминальные авторитеты и с трудом заслуженные люди. Благодаря заботе Мишеля была вырыта могила, организованы катафалк и автобусы. Вместе с дядей Геной мы одели папу в костюм, и он с трудом вбил ноги усопшего в новые туфли.

Пришёл отпевать покойного священник, которого пригласил дядя, много помогавший нам в это непростое время, он очень любил моих родителей. Священнослужитель, помахивая кадилом, прочитал положенные молитвы, мы погрузили гроб в катафалк, сами разместились в двух автобусах. Процессия, возглавляемая нашим с Мишелем товарищем, полковником ГРУ, на машине с мигалкой, направилась на Ваганьки. Мы ехали на красный свет, всё было очень торжественно. Спасибо Михаил Евгеньевичу.

На погосте, не нарушая традиции, присутствующие бросили по горсти сухой земли в могилу, рабочие кладбища забросали её землёй и на холм поставили временную табличку с датами прожитой жизни. Поминки были достойны жизни этого славного человека.

Прошло девять дней. На сорок дней, в день, когда душа прощается с земной жизнью, покидает нас и улетает на небо, мы собрались с родными и соратниками папы по Целине, где он был в руководстве Целинным краем с 1962 года, почтить его память. Мною был заказан в храме сорокоуст.

Мы собрались в гостиной, все сидели за длинным столом, накрытым по христианской традиции. Я поднялся и встал во главе стола, чтобы прочитать поминальную молитву и сказать последнее слово о своём любимом отце. Начало сентября уже проявилось первыми поржавевшими листочками на деревьях, но было тепло. Дверь на лоджию была распахнута настежь, как и окна лоджии. Не успел я открыть рот и произнести первое слово, как огромная жёлтая бабочка, необычайно красивая, влетела сперва на лоджию, затем в гостиную. Все замерли, никто не проронил ни слова. Все смотрели только на эту прекрасную бабочку. Она облетела вначале одну половину стола, затем меня, стоящего во главе стола, затем вторую его половину, как бы сделав букву П, которую можно было истолковать как «Помним. Прощай». И снова через балконную дверь на лоджию, затем выпорхнула в распахнутое окно и скрылась вдали.

Минуты три за столом стояла поистине гробовая тишина. Затем все почти одновременно выдохнули. Это Душа Николая Ивановича с нами попрощалась. Я был уверен, что это так и есть на самом деле. Впоследствии, провожая в последний путь немало близких мне людей и побывав в 45 странах мира, включая экзотические, мне не приходилось видеть таких прекрасных созданий, тем более совершивших такой манёвр. Я также вспомнил воробьёв, облепивших перила. Они сидели до того момента, пока не погрузили гроб с телом в катафалк, как бы специально наблюдая за ним. Как только захлопнули крышку катафалка, они все разом поднялись и улетели. Я подумал в то мгновенье: разлетелись в разные концы передать печальную весть всем, кто близко знал отца. Может, это мистика. Не знаю. Не уверен.

Вот так на 72-м году ушёл из жизни мой папа, а меня накрыла долгая и изматывающая череда неудач и проблем в бизнесе и личной жизни. Один из моих ангелов-хранителей, который ограждал меня от многих бед и огорчений, вливая в мою душу бальзам стойкости и оптимизма, отправился на небеса. И это уже не мистика, а реалии, с которыми мне пришлось столкнуться после его ухода.

Поздняя осень 1999 года, моя мама Галина Ивановна и её младшая сестра, а для меня тётя Люба, возвращались с курорта Трускавец, что на Украине. Я отправил их укрепить здоровье и подлечиться к своему хорошему знакомому, главврачу санатория «Кристалевый палац», который был лучшим на курорте в то время. Встретить на Киевском вокзале Москвы я их не успевал, был занят на деловых переговорах, поэтому попросил мою девушку Иру Исаеву, с которой только недавно начал жить вместе и которая мне очень нравилась, встретить моих родных. Мы с Ириной сами этим летом отдыхали в том же санатории, где пили водичку «Нафтусю» и прогуливались по терренкуру.

Её повёз на вокзал мой водитель. Мне хотелось узнать мнение мамы в отношении моей избранницы, я её не предупредил, и всё должно было произойти спонтанно. Мама была очень мудрой женщиной, прошедшей послевоенную разруху и нищету, она отлично разбиралась в людях. У нас с Ириной была существенная разница в возрасте, а, как известно, материнское сердце не обманешь. Встреча состоялась, но отношения с будущей невесткой не сложились. Жизнь показала, что первое впечатление мамы оказалось верным, и моя жизнь с Ириной это подтвердила.

Прошло шестнадцать лет… Бывая на Ваганьковском все эти годы, мама хотела только одного: быть похороненной в одной могиле с мужем. Она утверждала, что для этого должно пройти не менее пятнадцати лет, тогда разрешат захоронение в одну могилу. Она прожила немного дольше. Поздно вечером, третьего апреля 2011 года мне звонит Мария, женщина, которую я пригласил на работу из Молдавии, ухаживать за мамой, которой мы отметили 25 июля 84 года. Жили они рядом с нами, на Кутузе в соседнем подъезде. Я просил Марию, сообщать мне каждый день перед сном, какое давление и пульс у мамы. Звонит Мария и сообщает: «Давление в норме, 110/70, мы ложимся спать», – и положила трубку.

Через минуту меня что-то кольнуло – она ничего не сказала про пульс. Звоню Марии и спрашиваю: «Какой пульс у мамы?» Слышу в ответ: «А, пульс 40». «Немедленно вызывайте скорую помощь, я бегу к вам».

Прибегаю к маме в квартиру, женщина мне сообщает, что скорую вызвала. Измеряю маме тонометром параметры: давление уже 90/60, пульс 37. После окончания Индустриального института и защиты кандидатской я получил второе образование на факультете медико-биологических проблем в МВТУ им. Н. Э. Баумана и сейчас реально понимал: мама уходит. Я, как в случае с папой, опять молил Всевышнего, чтобы скорая быстро приехала.

Она действительно домчалась быстро, приехали две славные женщины, которые хорошо знали своё дело. Эти врачи работали не за страх, а за совесть, видно было, что клятва Гиппократа для них не пустой звук, жаль, я не запомнил их имён. Они делали своё дело споро и без лишних слов. Подключили необходимую аппаратуру, дали кислород, установили в обе маминых руки по капельнице. Я стоял и играл роль штатива для капельниц, состояние мамы ухудшалось с каждой минутой. Ей ещё и ещё делали уколы, брызги крови были уже на обоях. Аппарат, который показывал биение сердца, стоял рядом со мной, и я видел: давление 60/30, а пульс – 29…20…10… На мониторе пошла прямая линия и раздался звук, который буквально резал мне уши. В это мгновение, буквально на секунду, мне пришли слова из песни моего любимого барда В. Высоцкого: «И ужас режет души напополам». Именно в этот момент ужас разрезал меня напополам, я понял, что мама умерла.

Но эти женщины! Оказались очень опытными и сохраняли спокойствие. Одна из них констатировала: «Мы её теряем!» Вторая уже доставала из сумки электрошокер, но розетки рядом не оказалось. Мария бросилась со всех ног искать и принесла удлинитель. Всё это продолжалось минуты две. Прибор издавал истошный звук. Наконец дефибриллятор приложили к маминой груди. Разряд! Ещё разряд! Бамс – и сердце завелось, забилось. Мама открыла глаза, она пережила клиническую смерть, эти женщины продолжали над ней колдовать. Всё это продолжалось уже более трёх часов, и в этот момент кончается кислород. Они сказали, что надо вызывать вторую бригаду, так как у них не только закончился кислород, но и препараты для инъекций. Врачи сами вызвали вторую скорую. Она ехала два часа. За это время у мамы случается инфаркт. Женщины продолжали бороться.

Приехала новая бригада. Два сонных и недовольных мужика с таким видом, как будто я их выдернул из тёплой постели, а не из кареты скорой помощи. Женщины уехали, перед отъездом я их благодарил, и мне удалось практически насильно дать им немного денег, которые они категорически не хотели брать.

Вновь приехавшие мужики, их я не могу назвать врачами, которым девочки сообщили о клинической смерти и инфаркте пациента, вяло разматывали шнуры и неспешно устанавливали аппараты. Достали кислород, но оказалось, что у них нет ключа, чтобы отвинтить кран на баллоне и подсоединить его к маске. Я побежал к себе в подъезд. Подо мной жил мотогонщик Жека, в дверь которого я яростно забарабанил. Было пять часов утра.

Получив разводной ключ у полусонного соседа, я рванул назад. Они открыли баллон, сделали ещё три капельницы, через час мы погрузились в скорую и поехали в больницу. За всю эту ночь моя жена Ирина ни разу мне не позвонила и не зашла в квартиру мамы узнать о ситуации. Мама оказалась права там, на Киевском вокзале, но об Ирине рассказ ещё впереди.

Сейчас мама лежала в скорой на носилках в кислородной маске, я сидел рядом, держа её за руку. Мама сквозь маску мне прошептала: «Сынок, папа мог ещё долго жить, будь тогда в скорой помощи такие девочки с аппаратурой».

С таким диагнозом «клиническая смерть и инфаркт» выживших пациентов привозят прямиком в реанимацию. От нас же эскулапы от медицины избавились, оставив в коридоре приёмного покоя больницы. Маму поместили в восьмиместную палату. Я разбудил санитарку, простимулировал её, она застелила кровать чистым бельём и пообещала присматривать за больной.

В семь утра я вернулся домой, а Ирина поехала в больницу. В восемь утра начинался обход врача, в девять она отзвонила, сказав, что маме лучше. То, что дальше происходило, подпадает под разряд разгильдяйства, равнодушия, наплевательского отношения, но не врачебного профессионализма. Видимо, решили: пожила старушка, и хватит. Хотя она была крепкой, энергичной женщиной с большой жаждой жизни.

Утром мама захотела есть, но вместо того, чтобы позавтракать в палате, ей сказали: «Пожалуйста». А так как это не реанимация, то направили в столовую. После завтрака она потеряла сознание и там же, в столовой, упала. Её отвезли прямиком на операцию, где поставили кардиостимулятор размером с будильник, укрепив его на шее.

Когда мы с женой примчались в больницу, она лежала, вся ужасно отёкшая, говорила с трудом, но старалась держаться молодцом, подбадривала меня, как могла: «Сынок, всё будет хорошо, ты только не расстраивайся». Я усвоил урок: стоиков не сломить, они сражаются до конца.

Этим же вечером её перевели в реанимацию. Утром я уже был там с продуктами и соками, внутрь никого, конечно, не пускали. Каждое утро в 10 часов выходила завреанимации и сообщала о состоянии пациентов. Она мне сказала: «Не привозите ничего, кроме памперсов. Состояние очень тяжёлое. Мы кормим её через зонд».

Я был бессилен как-то помочь маме, понимал, что теряю ещё одного самого близкого мне человека. Наш брак с Ириной трещал по всем швам, бизнес практически разрушился, впереди маячило банкротство, судебные приставы и коллекторы, как гончие псы, шли по моему следу, и песочные часы отмеряли последние крупицы моей устроенной, благополучной жизни.

Уходил от меня второй самый любимый мой человек, а третий, моя жена, только и ждал подходящего момента, чтобы оставить меня. Как потом оказалось, только мама, пока была жива, удерживала её от этого шага, точнее, пока была жива мама, Ира не решалась уйти от меня, дабы не подтверждать маминого мнения о ней. Жене было неудобно перед ней, что она покидает меня в самый трудный момент моей жизни. Оказалось, что не только крысы бегут с тонущего корабля.

В один из приездов в реанимацию я дождался, когда все посетители разойдутся после сообщений врача, и, улучив удобный момент, положил ей в блокнот две купюры по пять тысяч. Строгая женщина ничего не сказала, но я возвращался домой со слабой надеждой, что она сделает всё, что в её силах, чтобы улучшить ситуацию, хотя она повторила, что положение очень тяжёлое, но сегодня ей немного лучше.

Через два дня мне было необходимо срочно вылететь в Париж на переговоры с партнёром, который сделал выгодное предложение. Обычно, когда я улетал, Ира звонила мне перед взлётом и желала счастливого пути, но в этот раз звонка не последовало. Когда мы поднялись на крейсерскую высоту, я стал усиленно молиться Всевышнему о мамином здоровье. Сейчас, в небе, я был близок к нему как никогда. Я просил Господа нашего, чтобы ей стало лучше и, когда я вернусь, чтобы смог хоть на минуту увидеть её живой.

Прилетев в Париж, мы с моим партнёром пошли обедать, и Вячеслав вдруг завёл разговор о том, как неожиданно уходят родители из жизни, привёл в пример внезапную кончину своего отца. Я сказал: «Да что ты, я нашёл контакт в реанимации, маме обеспечат уход, всё будет нормально». Он настаивал: «Будь готов всегда к худшему, всегда, в любой момент».

После переговоров мы с ним «приняли на грудь», выпили прилично. Очень. Я вернулся в свой отель в два часа ночи, но спать не хотелось. Бар напротив ещё работал. Я лакирнул всё выпитое ещё и «Guinness» и рухнул одетый на кровать в своём номере в 3.30 утра, почти в беспамятном состоянии.

Когда-то давно, после первой поездки в Швейцарию, я привёз родителям очень популярные настольные часы: под стеклянным колпаком – циферблат, а под ним крутятся туда-сюда три шарика. И сейчас мне снится сон, как будто кто-то прессом прижал их сверху, и они превратились в лепёшку, в блин. Я проснулся, и хотя спал всего полтора часа и был ещё под градусом, но понял, что мамы нет, что мама умерла. Буквально через пять минут, когда я сидел в кровати, обливаясь потом от страха и ужаса, позвонила жена и сказала: «Срочно вылетай. Мама скончалась. Я подготовила всё для её погребения». Оказывается, это Ирина позвонила Вячеславу и попросила подготовить меня. Перед самым вылетом ей позвонили из реанимации и сказали, что мама умерла, поэтому она не позвонила мне, как обычно, в самолёт перед взлётом.

Я рванул в аэропорт Шарля Де Голля и вылетел в Москву. Маму увидел уже в гробу. Был третий день, как она покинула этот мир, с немногочисленными родственниками мы повезли покойную в крематорий. Мама лежала в гробу как живая, над ней хорошо поработали. Отёк спал, она была всё ещё красива в этот скорбный час, седая и недоступная. Только один штрих говорил о её тяжёлых последних днях перед уходом. Вмятину в уголке губ от катетера, через которую её кормили, скрыть не удалось. Я поцеловал маму в последний раз, и гроб под траурную музыку медленно въехал в бушующее пламя, которое, как вулкан, поглотило его, и шторки задёрнулись.

Когда не стало мамы, моя жизнь покатилась под откос, как оторвавшееся от повозки колесо, всё более и более набирая обороты, пока всё не стало разваливаться.

Дорогой читатель, я тебе не сказал самое главное. Перед вылетом, когда я сидел в аэропорту Шарля Де Голля и ждал объявления на посадку, меня трясло, я не мог найти себе места и на последние гроши взял один бокал пива. Я сидел на стуле в огромном, с высоким потолком, стеклянном зале ожидания, ещё не отошедший от вчерашней пьянки, с бокалом в руке, и вдруг что-то «торкнуло» меня, какой-то голос свыше мне говорит: «Сними себя. Сдела-ай фото». Я не мог понять, зачем и почему? У меня были «отменные» мешки под глазами, опухшее лицо и взлохмаченные волосы, но я достал свой телефон, последнюю на то время модель BlackBerry, и сделал три снимка.

Вернувшись домой, простившись с мамой, положив урну с её прахом, на которой были изображены два ангелочка, в землю под стелой, установленной на папиной могиле, я решил освободить память на телефоне и скачать все многочисленные фото на компьютер. Каково же было моё удивление, когда перекачались все фото, кроме трёх из аэропорта Шарля Де Голля. Я пытался снова и снова. Безрезультатно. Я обратился к специалистам, ходил по фотоателье и просил скачать эти фотографии на комп. Бесполезно. Эти фото остались в телефоне навсегда.

Прошло много лет. Я храню этот телефон как «зеницу ока». Я уверен, что именно в этот момент мамина душа прилетала попрощаться со мной, именно из-за этого в этом телефоне остались навечно эти фото, как последнее прощание с ангелом, хранившим меня.

Вот так ушли из жизни мои самые близкие и самые любимые люди, и жизнь моя практически изменилась на 180 градусов. Бизнес развалился, как и личная жизнь, неподъёмные долги вынудили меня эмигрировать. Но об этом вы прочтёте в моей книге ниже.

А пока я уверен, что души моих родителей, моих ангелов-хранителей, живут на небесах, и, когда на моём пути должно случиться какое-то нехорошее событие, препятствие или угроза, мне всегда снятся мои родители. Если меня ждёт серьёзное испытание, то они мне снятся оба, иногда я их даже обнимаю, это значит, что меня поджидает что-то очень нехорошее. Они меня таким образом предупреждают, что Судьба готовится нанести мне удар, морально готовят: «Сынок, будь готов, в ближайшее время тебя ждут испытания. Будь же Стоиком, таким же Стоиком, каким были твои родители. Мы тебя горячо любили, и ты нас горячо любил. Мы хотим сейчас тобой гордиться. Будь сильным». И я стараюсь быть сильным, подражателем своих родителей и гордо нести это слово – Семья. У нас была семья, как монолит, про которую можно писать великие романы и про которую я написал только одну главу. Я осиротел.