Текст книги "Святой из тени"

Автор книги: Гарет Ханрахан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Глава 6

Теревант Эревешич – лейтенант Эревешич из Девятого стрелкового полка – таращился на лист. Не получалось придумать хорошую рифму к обороту «кровавый душ».

Очевидно, сгодятся «уж», «гуж» и «глушь», и хоть они отлично подходят к его теперешнему состоянию, но он-то хотел написать о том памятном дне на берегах Эскалинда. О солдатах, которые гибли – и поднимались, и гибли снова – под его началом.

Теревант вывел слово «муж», поглядел на него с минуту и решительно зачеркнул. Вырвал страницу и попытался сосредоточиться на важном. На очередном письме из отдела снабжения, адресованном его отцу; запросе новых поставок для военных нужд. Мясо, зерно, лес и шкуры из обширных поместий Эревешичей. И воины, снова и снова. Новый набор крестьян.

Теревант записывался в армию добровольцем, но то было за полмира отсюда. И до Эскалинда.

Он почесал запястье, пригубил еще вина и перечитал письмо. Старинный почерк – писал какой-нибудь неусыпный служащий – разобрать непросто. «Вечная Корона в лице лэрда 117-го повелевает и обязывает…»

Звон колокольчика возвестил о посетителе. Обрадованный перерыву, Теревант поскорей покинул отцовский кабинет и по отделанному мрамором коридору зашагал к лестнице в переднюю, ожидая встретить мертвеца из Старого Хайта, какого-нибудь порученца того или иного отдела Бюро.

У подножия лестницы его ожидали двое живых. Один из них Тереванту не был знаком – какой-то взлохмаченный коротышка с лицом, словно вытянутым под стать длинному острому носу, пялился на великолепие дворцового холла. Одет в гражданское. А вот второго человека Теревант узнал моментально.

Лиссада.

Незнакомец, слуги, особняк, солнечные лужайки и громадное имение вокруг них, небеса и море с сушей тотчас смялись и пропали. Во вселенной есть лишь одно настоящее, значимое – Лиссада. Теревант внезапно обнаружил, что стоит рядом с ней, и неясно, сбежал ли он со ступенек или свалился, да и не важно. Ее волосы стянуты в пучок; на ней военная шинель, с виду велика на несколько размеров, хотя по ее фигурке их наверняка и не шьют. Скорее всего, забрала шинель у Ольтика – его брата, ее мужа. Одну руку она держала в кармане, вторая покачивала конвертом. От ее облачения желудок ухнул, несмотря на то, что сердце подскочило при виде нее самой. «Вдруг что-нибудь порвется, – обеспокоился он, – разойдется старая военная рана».

– Лис, я… – а полагалось «леди Эревешич».

– Давай выйдем, – быстро произнесла она, махнув на залитую солнцем площадку за приоткрытой дверью.

– Ты не устала? Из столицы поездка длинная.

– Я хочу опять побродить по старым местам. Ну же, Тер.

Теревант пошел рядом с ней, как будто и не минуло дюжины лет с их прогулок. В его воспоминании стоял солнцепек, и сарафан раздувался, когда она босиком по траве убегала прятаться за деревья. Он часто думал о тех минутах. В бою они были его талисманом, напоминанием, ради чего он сражается, совсем как картонные значки Короны у солдат низкой касты. У них свое представление о рае; для Тереванта рай по-прежнему и вопреки всему – та залитая солнцем лужайка. Сейчас, как и тогда, они не оставались одни. Прежде с ними уверенно шагал вперед его брат Ольтик; сегодня в изумлении опешил на пороге странный коротышка.

– Я на пару минут, – сказала Лиссада. Человечек кивнул, и Лиссада повела Тереванта по дорожке в рощицу, раньше они там играли.

Человечек смотрел им вслед из тени крыльца.

– Кто он? – спросил Теревант. Что-то выдавало в нем иностранца. Не хайитянина, по крайней мере, не уроженца Старого Хайта. Может, он с одной из немногих земель, что еще остались присоединенными к Империи.

– Мой порученец, – равнодушно ответила Лиссада. Она оглядела рощу. – А здесь совсем ничего не изменилось.

– Отец берег ее в прежнем виде. – Лис несколько лет воспитывалась здесь, в имении, после того, как мать Тереванта и сестры утонули в кораблекрушении у Маттаура. День приезда Лис стал днем, когда начала рассеиваться скорбь, а те несколько лет были годами счастья, унесшими от него горе.

– Как там старший Эревешич?

Теревант пожал плечами:

– Такой же упрямый. Все надеется на Обережение. – Это высшая из посмертных каст. Смерть матери произошла неожиданно; к отцовой же Теревант готовится много лет. Она – неизменная деталь его мысленного пейзажа, прочна и привычна, как особняк, тускло маячивший за деревьями.

В прочих чувствах такой уверенности нет. Он бередит эмоции, расчесывает присохшую к сердцу корку.

– Полагаю, Ольтик здесь?

– Нет, он по-прежнему в Гвердоне. Завтра в ночь я поеду обратно. – Она потерла пальцем печать на бежевом конверте, словно не решаясь его вручить. – И ты тоже. – Она протянула письмо. – Мне предписано откомандировать Тереванта из дома Эревешич, бывшего лейтенанта Девятого стрелкового.

Отпрысков Дома оберегаемых, такого как Эревешичи, обычно не назначают в полк наподобие Девятого, но там были его товарищи, а от «бывшего» сделалось больно.

– Как получилось, что бумагу приносишь ты? – спросил он с волнением. С удивлением. Опасением. Стыдом – ей известно, что он наворотил. Вспышкой злости на Ольтика, за то, что его тут нет. С ворохом безымянных эмоций. Письмо выпущено военным ведомством. А Лис из Бюро, гражданской службы. Их обязанности должны строго разграничиваться. Она наживет себе неприятностей, доставляя такие письма.

Она пожала плечами:

– Я догадывалась, что так все и будет. Оказалась по делам в Старом Хайте. И захотела тебя приободрить знакомой рожей.

Три полуправды, ноль искренности в сумме, но сейчас его беспокоит не это. Он вскрыл печать и взялся за письмо. Пробежал описание боя при Эскалинде, схватки с войсками Ишмиры. Как Облачная Роженица проявилась посреди битвы и выхватывала солдат, зашвыривала их в небо, рвала на куски, и кровь лилась сверху, как дождь. Как вместо моря растянулось нечто, похожее на жидкое стекло, которое одновременно и жгло и резало.

Ему приказали доставить на берег пушки. Он выполнил приказ, прорвался к храму, вклинился прямо в божью пасть. В сухих строках письма читалось изложение действий кого-то далекого и давно умершего. Он не помнит, как отдавал команды, не помнит тот сумасшедший бросок к храму.

Он растратил жизни своих бойцов в честь дурацкого похода за подвигом? Он вызвал гнев вражеских богов на себя и вывел выживших из бушующей бури? Теревант не знал этого сам, а раз не знал даже он, то какого черта могла нарешать кучка дохлых генералов, сидючи в Хайте?

Двести хайитянских солдат высадились на Эскалиндском взморье. Назад уплыли только семьдесят два. И только дюжина из них жива поныне.

– Ты храбро дрался, – негромко сказала Лиссада.

– Тут мнения расходятся. – Не приведено никаких оправдательных доводов. Никаких поблажек от комиссии по разбору. Нет никакой причины его щадить, но он дочитал до конца. И у него отвисла челюсть.

– Значит, меня не разжалуют?

Она не ответила, только многозначительно улыбнулась.

Он процитировал новый приказ:

– «Сим вы временно прикрепляетесь к подразделению дипломатической охраны с поручением проверки стражи, приписанной к посольству в Гвердоне». Ольтик влез, не иначе? Он попросил комиссию меня оправдать. Это вот так он не допустил, чтобы младший братик его опять опозорил? Он вытащит меня в Гвердон и будет за мной присматривать. Пекло, Лис, я не ребенок. Я сам могу устоять перед трудностями. – Он вложил в голос столько справедливого укора, сколько смог наскрести, но прозвучала в итоге обида. Истина известна всем: там, где Теревант с трудом пытается устоять, Ольтик шагает вперед. Но удержаться от восторга и облегчения он тоже не мог – его все-таки восстановили. Он предпочел бы справиться с этим сам, вместо вмешательства Ольтика, но главное – ему не отказано в возможности себя проявить.

– Повелевает Корона, а не твой брат, – сказала Лис.

– Но без его участия не обошлось? – продолжал он допытываться. «На этот раз все будет совсем по-другому».

– Я не знаю.

– Я-то думал, вы в Бюро всеведущи, – угрюмо пробурчал он.

– Ага, так и есть. – Она рассмеялась, и у него против воли поднялось настроение. – Вот я, например, ознакомилась с твоей поэзией. Потянула за струнки в отделе Благонадежности.

– Твою погибель! – чертыхнулся он. Годами ранее он подавал заявление в Бюро и получил отказ. Он пошел туда вслед за Лис. Отринул место второго наследника дома Эревешич ради того, чтобы гоняться за ней по ониксовым коридорам Бюро – и первая же дверь захлопнулась у него перед носом. После такого бесчестья дома было делать нечего – он сбежал за море, на одну из далеких имперских факторий в Паравосе. Несколько месяцев прожил в сообществе диссидентов, квасил с поэтами, лицедеями и бунтарями, публиковал под псевдонимом ужасные вирши – неплохая развлекуха, на месяц-другой. По крайней мере, там никто не ровнял его на Ольтика и не требовал достижений.

А затем войска Праведного Царства Ишмиры заняли их поселок, и он был вынужден бежать. А когда добрался до Хайта, то напился в хлам и записался в армию.

– Стихи натурально дурные, – сказала Лис. – Отвратительные.

– Некоторые были о тебе.

Она обхватила ладонью лоб, будто падает в обморок.

– Ой, как же я этого не разглядела в твоих художественных приемах? Постой, ведь разглядела – все равно дурные они. – Смягчая удар, сверкнула улыбка. – Ну что, готов служить Короне?

– Глядеть, как солдаты тянут носок во дворе гвердонского посольства? Думаю, с этим я справлюсь. – Он – хайитянин; он выполнит долг. Сопротивление чаяниям близких ничего, кроме горя, не принесло. Отчего б на этот раз не пойти правильным путем? Оправдать родовое имя.

– Дела обстоят чуточку сложнее. Попозже я введу тебя в курс. – Она вручила ему другой конверт. Билеты на поезд. – Едем завтра вечером в спальном вагоне. – Она помедлила, потом сжала его плечо. – Есть еще кое-что, и для этого требуешься именно ты.

– Что же?

– Ольтику нужен меч.

В спальне стоит духота. Ранний полдень, и за этими плотными шторами наверняка сияет солнце, но здесь полыхает пламенем жаровня. Запах горящей хвои не заглушает вонь. Отец Тереванта – старший Эревешич – сидит у огня, на коленях обнаженный фамильный меч. Он водит пальцами по стали клинка, выкованной заклятиями, очерчивает руны, родовой герб. Общается с оружием.

На его коленях также сложенное письмо; та же бумага, та же печать, как и на адресованном Тереванту. Корона повелевает, Корона обязывает.

В углу сидел молодой некромант. Жара в покоях вынудила его распахнуть свою толстую мантию; на лице поблескивал пот.

– Я хочу уйти, – каркнул Эревешич. – Хочу уйти. Я многое сделал, ведь так? Достаточно совершил. Но меня не пускают. – Запястья старика в сотне царапин и белесых шрамов. – Я хочу уйти.

– Да, я знаю. Но… Ольтику нужен семейный меч, отец, а вы так гордитесь Ольтиком. Вы сами об этом мне говорили. Очень, очень часто.

– Тогда почему он не приехал сам? Он бы велел им пустить меня. Я все еще старший в роду или нет? Они должны меня слушаться!

– Забудьте про меч, отец. – Пронянчившись со стариком многие месяцы, Теревант подрастерял терпение. – У меня приказ. Послушайте, я по-прежнему офицер.

– Ты офицер. Ты офицер. Идиот. В Бюро не бывает офицеров.

– Я не вступал в Бюро. Прошли годы. Я пошел в армию, как вам хотелось. – «На пять лет позже. Бежал от стыда к стыду новому». – Меня посылают на юг, в Гвердон. Завтра вечером я уезжаю.

– Замечательно. Идите, все вы. Бросьте меня одного. Только бросьте меня с мечом.

Теревант выпрямился.

– Если вы собирались стать оберегаемым, вас уже должны были взять. Нет стыда в том, чтобы быть молителем.

Все так говорят. И никто в это не верит. Низшая, всеобщая посмертная каста молителей – для низкородных, простых людей. Честолюбивые в борьбе стремятся стать ценными для Хайта настолько, чтобы получить право сохранения после жизни в качестве неусыпных; и лишь члены немногих знатных родов, таких как Эревешичи, могут надеяться на Обережение в семейной раке.

– Я – старший Эревешич! – вскрикивает старик. Он пытается вскинуть меч и встать с кресла, но металл чересчур тяжел – и его кренит навзничь. Теревант подхватывает отца, позволяя наследному клинку звонко громыхнуть об пол. – Я – Эревешич! – всхлипывая, твердит старик. Теревант осторожно усаживает его назад в кресло. Осмотрительно не притрагиваясь к клинку, оборачивает ладонь покрывалом и вновь кладет оружие на колени отцу, а потом отступает.

Отец хватается за лезвие, кулаки бледнеют, в порезах на тонких ладонях проступает кровь. Кровь впитывается металлом клинка.

– Матушка, дядя, дедушка, эй, вы, там. Я здесь, – зашептал мечу старик, – я здесь. Я тоже Эревешич. Впустите меня.

Некромант зашептал в углу.

– Осталось совсем недолго. Рака закрыта перед ним. Он бы уже перешел к предкам обычным путем, будь этот канал доступен. Ему надо срочно выбрать, в какой из прочих каст умереть. И, боюсь, он слишком медлил, чтобы теперь достичь Неуспения. Постараюсь сделать все, что смогу.

В тишине оба, солдат и чернокнижник, ждали, пока у старика не выровняется дыхание, пока пальцы не перестанут по-паучьи теребить руны. «Так не должно быть», – думал Теревант. Здесь должен присутствовать Ольтик и все офицеры из Эревешичей, неусыпные воины, служившие семье на протяжении поколений. Старый Рабендат, Йориал и все остальные. Будь они тут, у отца, наверно, хватило бы сил достичь Неуспения. А может, они заранее знают, что не хватило бы, и потому не пришли.

Смерть и долг неразрывно переплелись в Хайте. Умереть пристойно – это долг. Неусыпные скелеты и железные сосуды оберегаемых наблюдают за живыми родичами не с завистью, но с холодным предвкушеньем. «Я не дрогнул», – молча утверждают они. «Ну так что? Это ты будешь тем, кто оступится? Разорвет цепь? Опозорит наш великий род?» Хайт полон памятников былым завоеваниям, былой доблести. Умри, как подобает, – и ты часть величия прошлого.

Вместо этого у его смертного одра лишь Теревант да безымянный чернокнижник в придачу.

Теревант помнил, как страшно ярился отец, когда пришла весть о маминой смерти. И ярился потом, когда Теревант поступал в Бюро следом за Лис. Оба раза цепь проверялась на прочность почти до разрыва.

«Я ведь вернулся. И буду стараться как надо», – думал Теревант, надеясь, что отец поймет его. Но голова Эревешича поникла, и старик начал похрапывать.

Теревант нашел на отцовском комоде пару перчаток для верховой езды. На брате-великане они смотрелись бы уморительно, а ему перчатки в самый раз. Натянул одну, перед тем как взять меч. Поднимая его, услышал отдаленный, ревущий гул, словно эхо своего кровотока в морской раковине. Он поместил меч в походную сумку и завязал тесемки.

– Идите, – посоветовал некромант. – Позаботьтесь о своих обязанностях, а я приступлю к моим.

– Нет, – сказал Теревант, присаживаясь у кровати. – Я подожду.

Глава 7

В жилище Джалех Алик и его сын делили комнату с одним человеком, который просыпался с воплем каждую ночь, и еще одним, у которого сквозь плоть прорастали корни и ветви. В других комнатах жили другие осиянные чудесами: умирающий – от постепенного превращения внутренностей в золото; женщина – у нее на теле открывались язвы всякий раз, когда она произносила имя любого бога, кроме того, кто ею владел; смешливый ребенок, танцевавший на потолке. Здесь было пристанище для увечных войной. Смирительный дом, как звали такие места, где приблизившиеся к безумным богам постепенно выпутывались из их духовных сетей. Случись иначе, половину постояльцев Джалех отправили бы на остров Чуткий как опасных чудотворцев, и она всем напоминала о том, что единственные дозволенные под ее кровом молитвы – молитвы проверенным, немощным богам Гвердона. Эти молитвы были нарочито однообразны и заунывны, не окрыляли душу, а вгоняли ее в ступор. Занебесную одержимость следовало заместить пожухлой, неискренней верой. Отнимать святого у бога, все равно что пытаться забрать мячик у малыша. Воздействуй на душу прямо, и боги вмиг одернут ее или нашлют буйство. Не проявляй к ней интереса, пренебрегай, вот тогда они заскучают и сами ее забросят.

Алик следил, как молится Эмлин. В первые дни пребывания мальчик усердно взялся за службы, стараясь напускным рвением убедить Джалех и других домочадцев в том, что уже избавлен от посвящения Ткачу Судеб. Впоследствии он начал избегать вечерних молебнов, находил отговорки – недоделана работа, свело живот – или просто исчезал в россыпи переулков Мойки. Джалех предупреждала Алика: если мальчик не будет смиряться, боги Ишмиры его нипочем не отпустят. Алик кивал, стыдливо обещал заставить сына проходить положенные обряды.

Парню необходимо укреплять свою настоящую святость, но отказаться – навлечь подозрения. И Алик стал лавировать. В какие-то дни приводил Эмлина с собой, в другие позволял ему сбегать. Возможно, боги устроили в душе малого незримую схватку, перетягивая ее туда и сюда, но пока Эмлин хранит молчание, никто ничего не заподозрит. Он еще мальчишка. Выдюжит, вживется в личину.

Шпион бубнил молитвы наравне с остальными. Безо всяких последствий. На него не притязает никакой бог.

Спасти удается не всех. У некоторых постояльцев Джалех напасть укоренилась так глубоко, что ее уже ничем не вытравить; другие же выкарабкивались, находили силы перебороть свое проклятие. Иные вообще не понимали, какой им от Джалех прок. К примеру, человек с ночными воплями: к его жене Уне прикоснулся ишмирский Бог-Кракен и преобразовал ее в морское создание. Каждое утро Габерас ковылял по лестнице и молился о снятии с нее порчи, а день проводил на пристани. Смотрел, как Уна плавает в блеклой воде, баламутит жижу русалочьим хвостом. Отныне Уна дышит жабрами, и, как пылко ни молись, Габерасу ей ничем не помочь. Божье прикосновение перестроило ее плотское тело, а не душу. Все молитвы у Джалех, собранные вместе, назад ее не изменят.

Те, кто могли, выполняли разную работу. Ее полно. Старый дом был покинут и запущен, пока не попал к Джалех, поэтому крышу приходилось без конца латать. Хозяйка договорилась с зеленщиками, значит, каждый день надо собирать на базаре нераспроданный неликвид и варить из него в котлах овощную похлебку. Кто-то днем побирался на улицах; кто-то перебивался работой в порту. А за некоторыми постояльцами требовался особый уход; к примеру, Мичена каждую ночь надо стричь, и шпион срезал кровоточащие сучки с его проклятой спины. Эти ветки шли у них на дрова, хоть и шкворчали в печи и воняли свининой.

Шпион неделю выжидал удобного случая. На его глазах умер человек из золота, когда его нутро полностью преобразилось. Шпион чистил покрывала его затхлого ложа и мыл вымазанный золотом горшок, пока снаружи его семья скандалила, кому достанется наполовину золотое тело покойника. Они с радостью сплавили его к Джалех на медленную кончину, а теперь он мертв, под себя не гадит, и неплохо бы забрать назад драгоценный труп. Не видать им удачи – золото в наши дни совсем дешево.

Он наблюдал, как приходят и уходят другие. Некоторые из приюта Джалет отправлялись в свой путь – волшебство либо затухало, либо они учились скрывать божественные дары, но ничто не мешало им пытать счастья в Гвердоне, подобно другим беженцам. Порой они возвращались, приносили деньги или еду или просто помогали. Джалех благословляла каждого своей когтистой лапой и молилась Нищему Праведнику; заклинала их не попадать в беду, избегать внимания властей. Гвердон открыт звонкой монете верующих, а не их богам. Храмы разрешены – но не уличное кудесничество. Еще одно сложившееся тут равновесие, шаткое, как военный нейтралитет города.

На постоянной основе захаживала дама упырьей породы. В отличие от юродивых в божьей парше упыри на улицах Гвердона – привычное дело, и вот эта, по имени Барсетка, не из бывших жильцов Джалех. В отличие от прочих упырей, которые в лохмотьях рыщут по подвалам и катакомбам, Барсетка напяливала обноски человечьих одежд и гуляла на солнышке под полями широких шляпок. Она таскала мешок с предвыборными листовками и говорила об Эффро Келкине и промышленных либералах с рвением, способным вызывать чудеса, прислушайся к ней боги. Много лет назад Келкин провел акт о Свободном городе, дав упырям право ходить на поверхности, и этим завоевал ее бессмертную преданность.

Дважды за эту первую неделю Барсетка приводила Джалех пополнение – забирала людей с улиц Нового города, пока никто не заметил их божественной порчи. Девочку с личиком в шрамах, как у капитана Исиги – какой-то звероликий бог пользовался ею как своим земным вместилищем. Старую женщину, недавно избитую – шпион опознал в ней старуху с корабля Дредгера, беженку с глиняными образками. Она прошла обработку на острове Чутком, но остальные беглые из Маттаура подозревали в ней ишмирскую шпионку и прогнали, переломав ей и глиняных идолов, и пальцы.

Джалех перевязала ей пальцы и отрядила работать в прачечной, тогда как настоящий ишмирский разведчик чинил крышу дома и присматривался к его обитателям.

К нему они тоже присматривались, гадали, кто такой. Тем не менее пока он приносит пользу, его будут рады тут привечать.

Тянулись дни. Приказ из Ишмиры гласил переждать неделю, затем показаться в общем зале таверны «Королевский нос». Кто-то его там встретит, другой ишмирский агент? Он размышлял, откуда им знать, когда он прибудет. Все, что ли, шпионы Ишмиры первым делом идут в эту таверну? Походило на капкан: насколько шпиону было известно, контрразведка Гвердона уже держала заведение на примете. Может, весть о его прибытии принес другой гонец? Или у здешних агентов есть волшебный способ связаться с руководством на юге – а если так, то зачем им надо засылать сюда Эмлина?

Как-то вечером шпион подстригал в их комнате Мичена, пока Габерас, их сосед с воплями, беспокойно спал. С каждой ночью все тяжелее отсекать сучки от кожи Мичена, не вырывая крупных клоков мяса. Эмлин смотрел на них с верхней койки, едва дыша и боясь моргнуть.

– Ты там чего, дриаду, что ль, трахнул? – ляпнул шпион.

Мичен захохотал, потом скривился от боли – зацепились две веточки.

– Я воевал наемником за Хайт. Мы наткнулись на бога. Тридцать футов вышины и весь в лозах, какие людей жрут. Не, он не в моем вкусе.

– Это в долине Грены с вами было?

– Не, подальше. У Варинта. Хайитяне разбили тамошних старых богов, но в своих священных горах эти суки еще сидели и шлындрали вниз, стоило кому-нибудь им помолиться. Мы-то думали, дескать, плевая прогулка – уж попроще, чем в Халифаты. Но нет… половина моих ребят превратилась в деревья, когда Он сошел вниз, а я влип на самой границе чуда.

– Держись, этот глубоко зашел. – Мичен сосредоточился, и шпион попытался выковырять сучок. Рос он ровно над копчиком. – А с ним что? – спросил шпион, кивая на контур спящего Габераса. – Тоже в Варинте побывал?

Мичен покачал головой:

– Он-то? Приплыл на последнем корабле из Севераста. Еле нашел капитана, чтоб согласился тянуть на буксире Уну.

– А-а. – Алика там не было, но Сангада Барадин при падении Севераста присутствовал.

И шпион тоже.

В дверь постучали, и вошла Джалех.

– Алик, сходите, пожалуйста, с Эмлином и принесите чистые одеяла. – Она хотела поговорить с Миченом наедине, потому что золотой человек внизу умер и теперь та комната, навроде изолятора, свободна. Закуток для умирающих. Через несколько дней там, вместо тела наполовину из золота, будет тело наполовину из дерева. Алик, заранее решил шпион, добр и услужлив. Алик всегда рад помочь.

– Пойдем, сынок, – сказал он. Эмлин съехал с койки, приземлившись как кот.

Забрав одеяла, шпион покружил по верхнему этажу, проверяя все окна. Когда вернулся, Джалех и Мичена не было, а кровать Мичена разобрана до матраса. В своей постели стонал и бормотал Габерас.

Шпион присел на койку, снова раздумывая о предстоящем выходе. Мысли перекочевали к Эмлину: что же стало с его предшественниками, святыми? Их убили? Схватили? Или они поддались чудовищному давлению с той стороны и исказились в нечто нечеловеческое, наподобие жены Габераса? Божественное касание не берет земной организм в расчет, не учитывает потребности плоти. У святых Дымного Искусника нет лиц, только кожистая перепонка, похожая на вуаль, покрывающую лицо самого бога. Пока они в божеской милости, им не нужно ни есть, ни пить, ни видеть глазами. Но если бог их отвергнет, несчастные твари обречены.

– Что с нею будет? – простонал Габерас. Шпион поднял взгляд – мужчина навис над ним, во сне встав с кровати. – Предскажите мне!

Он спутал шпиона со жрецом Ткача Судеб. Прежде жрецы в Северасте предсказывали верующим их будущее, следуя вдоль прядей судьбы. Еще одна маска, которую шпион носил и поневоле отбросил. Однако давний обет не значит отмененный. Он не мог отказать горячей мольбе этого человека.

– Эй, – шепнул шпион, – помнишь храмы в Северасте, когда их еще не сожгли? Помнишь тенистые переходы у рынка? Там свечники торговали, прямо в тени башни Верховного Умура. Ну, помнишь?

– Я… помню.

– Вспомни потаенную дверцу, за лавкой подсвечников. Как же прохладно было там, в темноте. До чего же спокойно и тихо. Как окунуться в пруд после сутолоки на базаре.

Габерас ни разу в жизни не бывал там наяву и ничегошеньки не знал о секретной дверце, но шпион прекрасно все представлял, и шепот его зачаровывал сознание Габераса.

– Проходи туда в дверь. Там темно, и тебе ничего не видно, но вниз вьется лестница. Почувствуй под ногой ступеньку, – внушал шпион, – там тебя не найдут.

Тени в спаленке дома Джалех потемнели, отрастили лапки, закопошились. Габерас не свят, но он на духовном распутье – расшатан, расколот пережитым в Северасте. Его надо лишь подтолкнуть – и тогда он соединится с тем божеством или иным. Ткач Судеб, Паук, бог тайн и воров – и шпионов – обоюден для пантеонов Севераста и Ишмиры. Под тайным храмом были малые кельи, святые ложились в них и перешептывались с собратьями из разных уголков этого мира, приобщались святых тайн через вибрацию волшебных ниточек-паутинок. Пресловутое всеведение требует изрядной работы ногами – и у Ткача Судеб много ног.

Больше нет храма Паука в Северасте, но он еще действует в мыслях, и мысленно в него входит Габерас. Без малейшего представления почему в благостной темноте он сворачивется клубочком на каменном ложе своего сна и точно так же сворачивается на кровати у Джалех.

– Она будет жить, – шепчет шпион, и Габерас внемлет ему, – сквозь все бури отыщет путь назад, и по рукам ее будет струиться серебро, и его хватит на алхимическое лекарство. – Пророчество ложно и не подкреплено никакой силой, но Габераса оно утешает.

Мужчина соскальзывает в глубокий сон.

Через пару минут вернулся Эмлин, крепко сжимая сверток. Он настороженно посмотрел на Габераса, изумленный тишиной – ни рыданий, ни воплей. Шпион только пожал плечами.

Эмлин подсел к шпиону и раскрыл сверток. Внутри лежал уличный котенок – полуголодный, грязный, с облезлым мехом. Животное было живо, но оглушено и мелко дышало.

– Я поймал его, – шепнул Эмлин. – Надо нож взять.

– Зачем?

– Мне надо подготовиться. – Мальчишка возбужденно дрожал, сердце колотилось. – До того, как мы встретимся с другими. Им потребуется, чтобы я ходил по паутине. Я должен принести жертву.

Шпион взял котенка у парня.

– Так вот чему тебя учили в Ишмире? Думаешь, Ткачу Судеб угодна такая жестокость?

– Тогда как мне Ему угодить?

– Иди и найди шесть способов попасть в дом и покинуть его так, чтобы тебя не заметили.