Текст книги "Кроваво-красный снег. Записки пулеметчика Вермахта"

Автор книги: Ганс Киншерманн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

– Может, жив, а может, и нет. Не могу сказать точно. При таких ранениях в голову я тут не смогу оказать ему серьезную помощь. Попробую отнести его в медицинский пункт. Он вряд ли протянет до этого времени, но надо попытаться, пока в нем еще осталась искорка жизни.

Значит, шансов выжить у Шредера остается очень мало. Шредер – второй солдат, гибнущий в моем окопе. Я же, по какой-то непонятной причине, еще жив, хотя тоже веду себя не слишком осторожно и выглядываю из траншеи. Судьба – сложная штука, от нее не уйдешь. Пока что мне судьбой суждено быть свидетелем того, как моих товарищей смерть выдергивает по одному, и происходит это в мгновение ока. Я обречен на муки, вызванные страданиями и утратами моих боевых товарищей. Мне никуда не деться и от страха за собственную жизнь, который в последнее время становится все сильнее.

– Давай бери его за ноги, – слышу я голос санитара. Мы поднимаем безжизненное тело Шредера, вытаскиваем наружу и кладем на снег. Сейчас на передовой почти тихо, лишь изредка раздаются одиночные винтовочные выстрелы. Туман нисколько не рассеивается, и видимость остается по-прежнему низкой.

– Пусть тут немного полежит, я сбегаю за носилками на командный пункт, – говорит санитар и исчезает в тумане.

Через несколько минут он возвращается с унтер-офицером медицинской службы. Тот наклоняется над неподвижным Шредером.

– Мы вряд ли сможем ему помочь. Но все равно отнесем и двух других на медицинский пункт. Там их осмотрит хирург.

После того, как медики укладывают Шредера на носилки, я в последний раз смотрю на его бледное лицо. Мне кажется, будто его веки шевельнулись, но я не уверен в этом. Наверное, мне показалось. Малыш Шредер похож на мертвеца, я знаю, поскольку видел много наших солдат, погибших в бою. Самое удивительное заключается в том, что я увижу Шредера снова, живого. Это будет через десять месяцев, когда я окажусь в медицинском центре для выздоравливающих. В свое время на страницах дневника я еще расскажу об этом. До тех пор мы все считали Шредера погибшим. Таких случаев за всю войну было немало. Нам редко удавалось узнать о судьбе товарищей.

Когда Шредера уносят, в мой окоп приходят несколько товарищей. Мы отпускаем самые жуткие ругательства в адрес незримого русского снайпера. Его жертвами стали пять наших солдат, и все пятеро были убиты одинаковым выстрелом в голову.

Когда наступает темнота, враг уже выбит с наших старых позиций. Нас сменяют вернувшиеся из тыла подразделения. Наконец мы сможем немного отдохнуть? Но кто знает, сколько продлится наш отдых?

Когда начинает светать, мы все еще находимся в пути.

2 января. Катя, как обычно, прибралась в хате и протопила печку. На кровати Пауля Адама лежит небольшой веночек из веток, в котором установлена зажженная свеча. Койка Шредера находится в одном из соседних домов. Интересно, откуда Катя узнала о гибели Пауля? До нас никто из наших еще не возвращался с передовой. Машины, привозящей пайки, тоже еще не было. Начинаю подозревать, что Катя обладает некой загадочной способностью чувствовать происходящее.

На этот раз мы не видим ее у порога, она не приветствует нас, как делает это обычно. Свеча, судя по всему, горит совсем недолго, а значит, она была в комнате совсем недавно. Катя приходит лишь вечером. У нее заплаканные глаза, она неразговорчива.

У нас мало времени. Наша часть сейчас переформировывается, и к нам попадает из стрелкового взвода наш давний знакомый Перонье. Позднее к нам заходит наш Spiess и сообщает нам – Вариасу, Фрицу Хаманну и мне, – что уже совсем скоро мы можем пришить на рукав долгожданную вторую нашивку. Повышение в звании означает и более высокое денежное довольствие, не бог весть какое, но все-таки. Радуюсь тому, что додумался приберечь бутылку шнапса, ведь нам предстоит выставить угощение товарищам по поводу такого важного дела.

3 января. Вечером мы неожиданно получаем приказ перебраться на новое место. Отправляемся в другую деревню, расположенную недалеко от Днепровки. Мы расцениваем это как прощальный жест со стороны генерала Шернера. Все происходит так быстро, что мы даже не успеваем как следует проститься с нашей обожаемой Катей. Девушка сейчас на кухне, а в доме только ее мать. Она рассказывает нам, что дочь в данный момент сильно плачет и молится. Должно быть, на нее произвела сильное впечатление смерть Пауля. Мы видим Катю в ту минуту, когда наша машина занимает место в длинной колонне грузовиков. Скоро прозвучит команда отправляться в путь, и мы тронемся с места. Девушка пытается бежать вслед за нами, но спустя какое-то время останавливается и машет нам обеими руками.

Может, оно и к лучшему, что мы уезжаем так поспешно. Прощание получается скорым и неожиданным. Такой часто бывает и смерть: абсолютно нежданной, но окончательной и неизбежной. Хорошо, что мы не знаем, какое будущее нас ждет. Теперь все, что было с нами в Днепровке, остается в прошлом – и хорошие дни, и плохие. Это место переходит в область истории. Однако война продолжается, и в будущем мы увидим и кровь, и страх, и печаль – все это обильная жатва смерти.

23 января. Ночью поступает приказ покинуть плацдарм. Говорят, что мы вообще сдадим его противнику. Впрочем, время покажет. Погода изменилась: примерно час назад начался дождь. Пока мы ждем на мосту, пропуская машины, движущиеся в противоположном направлении, узнаем уже знакомые нам очертания «Фердинанда». Из обрывков разговоров выясняется, что саперы разбирают это самоходное орудие, чтобы затем взорвать его.

24–27 января. На рассвете подъезжаем к небольшой деревушке и занимаем пару пустых домов. Остаемся здесь в течение двух дней, после чего едем на северо-запад. Дороги совершенно раскисли и превратились в сплошное болото. Останавливаемся в очередной деревне. Почти все дома заняты нашими войсками. Мы с великим трудом находим пустую хату, которую тут же заселяем. Нас около двадцати человек, и мы набиваемся в дом как сельди в бочке. Ночью устанавливается жуткое зловоние. Утром обнаруживаем в углу кучу гнилых капустных листьев и кадушку испортившейся квашеной капусты.

2–3 февраля. Сегодня мы приехали в деревню под названием Апостолово. Деревня большая, это на самом деле скорее маленький городок. Со всех сторон до нас доносятся взрывы. Похоже, что никто не знает точно, где проходит линия фронта. Советские войска прорвали нашу линию обороны севернее Кривого Рога и быстро продвигаются на юг, преследуя буквально по пятам наши стремительно отступающие части. Дороги в кошмарном состоянии. В густой грязи относительно сносных дорог вязнет не только колесный, но даже гусеничный транспорт.

Нам постоянно приходится выходить из дома и помогать другим солдатам вытягивать машины из грязи. Когда становится совсем светло, советская штурмовая авиация бомбит и обстреливает из пушек нашу военную технику, застрявшую на дороге. Громко взрываются цистерны с бензином, в небо вздымаются высокие языки пламени. Днем на нас обрушиваются мощные залпы советской артиллерии. Узнаем, что части Красной Армии уже совсем близко. Воцаряется настоящий хаос. Все судорожно пытаются спастись любой ценой. Машины нашего подразделения буксуют в грязи. Те, кто могут, взрывают свою боевую технику, чтобы она не попала в руки врага. Нам удается забраться в свои машины, стоящие в укрытии. Трогаем с места и уезжаем. Через несколько дней нам приходится бросить наш грузовик, застрявший в непролазной грязи. Дальше нам приходится идти пешком.

8 февраля. Отступление на запад в полном разгаре. Поскольку мы по возможности стараемся спасти машины, боевую технику и снаряжение, нас используют в качестве прикрытия арьергарда. Двигаясь с боями на запад, мы добираемся через Миколаевку и Широкое к Ингулу, а оттуда направляемся к берегам Буга.

Это – самые утомительные дни. Без сна и практически без еды, шатаясь от усталости, мы идем по разбитым, утопающим в грязи дорогам. Ноги сбиты в кровь, мы натерли жуткие мозоли. В ушах звенит от нескончаемых криков «ура!», издаваемых неумолимо наступающим и постоянно теснящим нас противником. Отступаем с боями, отчаянно сражаясь за свою жизнь. У меня нет ни времени, ни возможности делать записи в дневнике. Однако как только моему измученному телу удается немного восстановить силы и отдохнуть в Вознесенске на берегу Буга, я снова описываю на его страницах мои злоключения. Я давно оставил попытки помечать датами конкретные эпизоды моей жизни в дни отступления, пытаясь точнее и полнее описать то, что, происходит со мной в этот жуткий отрезок моей жизни.

Глава 11. ПО БЕЗДОННОЙ ГРЯЗИ

Погода немного успокоилась, и ночью даже немного подморозило. Теперь машинам, возможно, удастся вырваться из вязкой грязи. Однако чем дальше мы отступаем на запад, тем хуже становятся дороги.

Наш эскадрон, которым теперь командует один молодой лейтенант, часто направляют в арьергард. Нам приходится – насколько хватает сил – сдерживать натиск врага, чтобы дать нашим главным силам отступить дальше. По возможности мы должны даже контратаковать противника. Но, как правило, русские наступают на нас широким фронтом, и, не имея соответствующего тяжелого вооружения, мы не можем сдержать их натиск. Когда они лавиной обрушиваются на нас с криком «ура», нам не остается ничего другого, как бежать. В результате численность нашего небольшого отряда тает прямо на глазах.

В начале отступления на участке Апостолово – Широкое мы еще стараемся соблюдать порядок и дисциплину. Чтобы дать время нашим обозам и боевой технике пробиться дальше на запад по разбитым, распаханным взрывами топким дорогам, мы занимаем бывшие позиции наших артиллеристов, где имеется блиндаж. Нам дан приказ удерживать эти позиции до вечера, после чего, с наступлением ночи, мы должны отступить.

В поддержку нашему эскадрону приданы несколько солдат из других подразделений, а также 75-мм противотанковое орудие с гусеничным тягачом. Поскольку артиллерийские позиции расположены в открытой степи, это представляется нам удобным – противник будет перед нами как на ладони. Лишь поле подсолнухов справа от нас несколько затрудняет обзор.

В данный момент все тихо: врага пока еще не видно и не слышно. Однако мы помним, что он неумолимо наступает на нас и может появиться в любую минуту. Русские давно поняли, что постоянной линии фронта больше нет, и поэтому часто, не вступая с нами в бой, обходят с флангов. В подтверждение этому мы часто видим слева и справа от нас облака дыма и огонь. Таким образом части Красной Армии оставляют нас в тылу, и позднее их арьергард отрежет нас от основной массы наших войск.

Наш юный лейтенант устраивает в блиндаже командный пункт. В то время как я со своим пулеметом располагаюсь в окопе справа от блиндажа, Фриц Хаманн согласно приказу будет прикрывать наш КП. Пехотинцы занимают позиции слева. Противотанковое орудие устанавливают позади кучи земли, выбранной при строительстве блиндажа.

Вахмистр Фендер предлагает откатить орудие еще дальше в тыл, потому что если вражеские танки заметят его, то угроза нависнет и над командным пунктом, и над пулеметными гнездами. Однако его предложение командир оставляет без внимания.

Когда я вместе с Францем Крамером пытаюсь поудобнее установить пулемет, в нашу сторону начинают со свистом лететь артиллерийские снаряды противника. Обстрел ведется явно бесцельно, скорее всего, это разведка боем. Такое мнение высказывает Вольдемар, стоящий в соседнем окопе. Он рассматривает в полевой бинокль ближние округлые холмы.

Через минуту он вскрикивает:

– Черт побери! Они идут сюда! Их много!

Я смотрю через телескопический прицел и тоже замечаю врага. Русские, подобно армии термитов, неумолимо надвигаются на нас. Вольдемар высказывает предположение, что враг находится на расстоянии трех-четырех километров от нас. Русские идут медленно, едва ли не прогулочным шагом. Они приближаются к нам с постоянной скоростью, без каких-либо остановок. Через час они будут прямо перед нашими позициями. Посовещавшись, мы приходим к выводу, что основная масса противника обойдет нас справа.

Тем временем советская дальнобойная артиллерия продолжает обстреливать свободное пространство впереди своей медленно наступающей пехоты. Мне приходится согласиться с Вольдемаром, который считает, что враг обойдет нас с правого фланга. Нам следует оставаться на месте, но, когда противник окажется в опасной близости от нас, мы откроем по нему огонь. Вольдемар соглашается со мной. Но наш лейтенант имеет иную точку зрения. Он приказывает открыть огонь из обоих пулеметов прямо сейчас.

– Это безумие! На расстоянии в полтора километра это напрасная трата боеприпасов. Кроме того, мы выдадим врагу свое местонахождение, – раздраженно говорит мой товарищ.

Мы не торопимся выполнять приказ, но когда оживает второй пулемет, я тоже даю короткую очередь.

Бурая масса противника впереди нас не останавливается ни на мгновение и как ни в чем не бывало следует дальше. Затем мой пулемет заедает.

Я проклинаю стальные обоймы с эмалированным покрытием, которые нередко застревают в стволе. Обычно я использую такие обоймы лишь в тех случаях, когда цель находится довольно далеко от меня, но всегда имею под рукой нормальные боеприпасы, чтобы отбивать лобовое наступление противника. Кроме того, мне нужны один-два запасных ствола на тот случай, если бой затянется. У Йозефа Шпиттки, нашего подносчика патронов, в запасе есть по меньшей мере один запасной ствол. Но где же он?

– Они, наверное, все в блиндаже, – отвечает Биттнер из соседнего окопа, когда я спрашиваю его, где наш подносчик. Мне приходится идти к блиндажу и спрашивать Вольдемара.

– Конечно, я тебя прикрою, – обещает он. – Русские пока далеко.

Он экономит боеприпасы и стреляет короткими очередями. В блиндаже нахожу лишь Фендера и двух солдат – остальных лейтенант отправил в соседнюю траншею. Я закуриваю сигарету и выхожу из блиндажа. В следующее мгновение раздается чей-то крик:

– Танк!

Через несколько секунд снаряд в щепки разносит крышу блиндажа. Противотанковое орудие успевает сделать только один выстрел, прежде чем вражеский танк уничтожает его.

Бегу к своему пулемету. Вокруг рвутся снаряды, выпущенные из танкового орудия. Быстро ныряю в окоп. Затем вижу три советских танка «Т-34», приближающихся с левого фланга прямо к нашему КП. Солдаты быстро вылезают из траншеи и убегают прочь.

– Они бегут! – кричит Фриц Хаманн и выскакивает из окопа вместе с Биттнером. Оба устремляются вслед за лейтенантом и остальными. Два танка открывают пулеметный огонь по убегающим солдатам. Третий танк ездит кругами возле блиндажа. Одним выстрелом советские танкисты добивают наше противотанковое орудие. В башне «тридцатьчетверки» открывается люк, и из него вылетают несколько гранат, которые попадают в открытую дверь блиндажа.

Мои мускулы напрягаются – я тоже хочу выскочить из окопа и броситься вслед за моими отступающими товарищами. Слишком поздно! Танк, сделав круг, давит пулемет Фрица Хаманна. После этого он проезжает мимо меня, за ним следуют еще две бронемашины. Если я встану, то меня тут же настигнет смерть. Придется сидеть в окопе и ждать дальнейшего развития событий. Вольдемар и Крамер также остаются в траншее. Фендер должен сейчас находиться в блиндаже. Или же он все-таки погиб?

Моя жизнь висит на волоске. Мои товарищи не стреляют, замерев в тревожном ожидании. Они судорожно возятся со стволом своего пулемета, в котором явно застряла обойма. К этому времени советские солдаты уже оказываются в опасной близости от наших позиций. Затем до моего слуха доносится голос вахмистра Фендера:

– В чем дело? Почему не стреляете?!

Я вижу, что он стоит возле блиндажа, крепко прижимая к боку левую руку. Он, должно быть, ранен.

– Обойму в стволе заело! – кричит в ответ Вольдемар, отчаянно пытаясь вытащить обойму. Наконец это ему удается. Он вставляет ствол, закрывает казенник и туго натягивает патронную ленту. Пулемет оживает, посылая две длинные очереди. Красноармейцы, оказавшиеся прямо перед нашими окопами, бросаются на землю. Затем пулемет снова заедает. Мне отлично знакомо чувство отчаяния, которое испытывает в такие моменты пулеметчик. При сильном перегреве ствола даже малейшая неисправность приводит к заклиниванию патронной ленты. Единственное, что можно сделать в подобном случае, – это заменить ствол и дать возможность старому немного остыть или использовать боеприпасы хорошего качества.

Надеюсь, что эта мысль придет в голову Вольдемару, но проходит несколько минут, и он начинает вести огонь из автомата. Его пулемет замолкает. Дела наши плохи – если он не исправит свой пулемет, то нас можно считать покойниками. Русские выбьют нас из окопов, а затем либо пристрелят, либо возьмут в плен. Вольдемар и Крамер, нагнув головы, возятся с пулеметом. Рядом с ними в землю со свистом впиваются пули. Вольдемар яростно чертыхается. Поглядывая время от времени на наступающих советских солдат, которые с каждой минутой подходят все ближе и ближе к нашим окопам, я чувствую, что меня охватывает паника. Начинаю корить себя за то, что не остался на прежнем месте.

Я уверен, что Вольдемар и Крамер слишком долго пользовались плохими боеприпасами, и это притом, что у них в окопе имеется по меньшей мере шесть ящиков хороших патронов. Кроме того, я лучше других умею вытаскивать обоймы из ствола – у меня, в отличие от Крамера, больше опыта в этом деле. Если обоймы застряли в двух стволах и если они выбили у них донце, то вытащить их будет крайне сложно. Обычно на это уходит очень много времени.

Эти мысли сейчас молниеносно мелькают в моей голове. Прежде чем навсегда распроститься с жизнью, я должен сделать все, что только в моих силах, чтобы пулемет снова начал стрелять. До сих пор он еще никогда серьезно не подводил меня.

Я кричу моим товарищам:

– Иду к вам на помощь, но пусть один из вас вылезет из окопа!

Окоп слишком мал для троих, Вольдемар это хорошо знает. Мы выскакиваем одновременно. Мой товарищ с двух шагов запрыгивает в соседний окоп, мне же приходится бежать немного дальше. Мчусь под градом пуль. Чувствую, как одна из них обжигает мою левую руку. Боли нет, но рукав тут же намокает от крови.

Делаю последний рывок и оказываюсь в окопе. Осматриваю стволы. Все именно так, как я думал: в обоих застряли обоймы, в обоих нет донца. Черт побери! Мне понадобится время, чтобы вытащить обоймы. Вижу несколько наших солдат возле блиндажа.

– Мне нужны запасные стволы! – кричу я им и пытаюсь вытащить обоймы при помощи шомпола. Фигуры вражеских солдат уже совсем близко, я могу даже разглядеть их лица. Слышу, как Вольдемар открывает огонь из пулемета. Несколько наших солдат, засевших в блиндаже, стреляют из винтовок. Значит, наши пехотинцы все еще живы!

Однако несколько винтовочных выстрелов не смогут остановить вражескую орду. Неужели это конец? Похоже, что да. Никогда не думал, что все случится именно так. Почему со мной должно быть по-другому? Разве я исключение? Теперь меня ждет либо смерть, либо плен, а может быть, что и похуже. Мы слышали немало жутких рассказов о том, как красноармейцы обращаются с пленными немцами. Быстрая смерть предпочтительнее неволи – русского лагеря для военнопленных я не переживу. Пробую потихоньку молиться, однако не могу вразумительно произнести ни строчки. Автоматическим жестом расстегиваю кобуру и нащупываю пальцами холодную сталь пистолета…

Неожиданно слышу у себя за спиной чье-то покашливание.

– Держи, я принес два ствола от другого пулемета! Оборачиваюсь и узнаю нашего подносчика патронов, который под градом вражеских пуль выскакивает из окопа и бросает нам два пулеметных ствола в кожухах. Они падают примерно в метре позади нас. Он замечает, что мы с Францем пытаемся дотянуться до них, выскакивает из окопа и бежит обратно. Подносчик успевает сделать пару шагов, безмолвно падает и остается лежать. Пули продолжают впиваться в его тело, но Йозеф Шпиттка их уже не чувствует. Он отдал свою молодую жизнь ради спасения товарищей.

Я задыхаюсь от охватившего меня волнения, но понимаю, что у нас всех появился последний шанс на спасение. Дрожащими руками вытаскиваю из кожуха новый ствол, который торопливо вставляю в пулемет. Франц Крамер подает мне пулеметную ленту. Я туго натягиваю ее и закрываю казенник.

Меня трясет нервная дрожь – первые советские солдаты уже совсем близко. Но тут начинает стрелять мой пулемет! Неописуемое ощущение облегчения охватывает меня после того, как я вижу, что пулеметная лента движется гладко, как смазанная маслом. Атакующие нас красноармейцы летят на землю. Франц Крамер уже открыл ящики с боеприпасами и приготовил новую ленту, чтобы сразу же, как только кончится предыдущая, «скормить» ее моему пулемету и без остановок вести огонь дальше.

Как часто стоял я за пулеметом и чувствовал силу, присущую этому механическому поставщику ее величества смерти. Однако я никогда еще не пользовался им с таким облегчением, как в эти минуты. Я вижу, как падают и умирают враги. Вижу, как они истекают кровью, слышу их крики и стоны и не испытываю к ним ни капли сочувствия или жалости. Меня как будто охватило безумие. Это – воздаяние за тот ужас и отчаяние, которые я испытал только что… Это месть за смерть Йозефа Шпиттки, а также солдат из расчета противотанкового орудия и других моих товарищей, погибших в сегодняшнем бою.

Воздаяние и месть! О, этот пламенный громогласный призыв к мести! Именно мстительными и беспощадными всегда хотят видеть своих солдат полководцы. Только безжалостные воины с сердцами, полными ненависти, способны выигрывать битвы. В таких случаях простые солдаты могут прославиться своими беспримерными подвигами. Страх можно превратить в ненависть, праведный гнев и призывы к священной мести. Это мощный мотив для ведения войны, в которой герои получают награды за свои подвиги. Но герои не должны погибать, потому что обязаны быть образцами для подражания, и остальные люди должны видеть их награды. Главная задача героев – вдохновлять на подвиги слабых. Таким образом, герои вроде Йозефа Шпиттки – по крайней мере, для его боевых товарищей он герой – незаменимая утрата. Однако в масштабах войны такие парни, как он, – ничтожные единицы, которых слишком много и которые не достойны наград. Слишком скромен их боевой подвиг.

Однако когда я смотрю на убитых мною врагов, лежащих на заснеженной земле, моя агрессия потихоньку идет на убыль. Мой разум снова обретает способность ясно мыслить. Вдали, куда не долетают очереди моего пулемета, советские солдаты спокойно продолжают наступление. Они не допускают вреда своему правому флангу, отводя его дальше от губительного огня нашего пулемета. Впереди видна лишь небольшая группа красноармейцев, которые залегли в неглубокой низине. Мы можем скосить их очередями лишь в том случае, если они попытаются встать.

Я расстрелял уже полную коробку патронов. У меня болят обожженные ладони – в пылу боя я менял ствол голыми руками. К стволам прилипли лоскуты кожи.

– У нас осталась только половина коробки патронов, – напоминает мне Франц Крамер. На его залитом потом лице лихорадочно блестят глаза. Губы запеклись, на них корочки засохшей слюны. Наверное, я выгляжу не лучше.

Русские солдаты неподвижно лежат в низине. Нас отделяет от них расстояние метров в пятьдесят, не больше. Они в опасном положении – стоит им пошевелиться, как я тут же открою огонь.

Франц облекает мои мысли в слова:

– На таком расстоянии они вряд ли осмелятся броситься на нас…

Его слова прерываются неожиданными криками, доносящимися из низины:

– Пан! Пан! Не стреляй! Мы сдаемся!

Вверх поднимается каска, надетая на ствол винтовки.

Крики повторяются:

– Не стреляйте!

Я не верю им. Что же делать? Я не выпускаю гашетку пулемета. Было бы здорово, если бы мне не пришлось больше никого убивать. Но можно ли доверять врагу? Нас здесь очень малая, жалкая горсточка. Что будет, если я подпущу их ближе, а они откроют огонь?

– Бросайте оружие! – кричу я.

Тот русский, который только что кричал, поднимается и что-то говорит своим товарищам, лежащим на земле. Интересно, в какой степени они доверяют нам? Встают несколько красноармейцев. Они продолжают держать в руках винтовки.

– Бросайте винтовки на землю! – кричит им Вольдемар.

Русские снова кидаются на землю. Остается стоять лишь тот их товарищ, который переговаривался с нами. Теперь он держит руки над головой, продолжая кричать:

– Не стреляйте! Не стреляйте!

После этого он говорит что-то, обращаясь к остальным красноармейцам. Те один за другим начинают вставать, на этот раз без оружия.

Мне становится не по себе от такого большого числа врагов, и я не выпускаю из рук пулемет.

– Наши возвращаются! – раздается из блиндажа голос Фендера.

Я быстро оглядываюсь и убеждаюсь в правоте его слов: именно по этой причине противник и решил сдаться, решив, что мы собрались перейти в контратаку. Неминуемой гибели они предпочли плен. Я облегченно перевожу дыхание, чувствуя, что опасность миновала.

Пленные советские солдаты идут к нам, подняв руки вверх. Далее их конвоируют Фендер и еще три наших солдата. Всего пленных около шестидесяти человек. Все неплохо экипированы, все люди среднего и пожилого возраста, молодежи среди них нет. Среди них один офицер, а также пятидесятилетний солдат, который немного говорит по-немецки. Это бывший школьный учитель из Киева. Его тыловую часть перебросили на фронт всего три недели назад. Комиссары внушили им, что они не должны сдаваться в плен врагу, который подвергает пленных пыткам, а затем расстреливает. В ответ на вопрос, почему они все-таки сдались, бывший учитель отвечает, что за последние недели отступления немецких войск большому количеству русских военнопленных удалось бежать от нас. По словам беглецов, их заставляли работать на немцев в тыловых эшелонах. Но эти пленные ничего не рассказывали о случаях зверского обращения, понимая, что следует вести себя осторожно, если они наткнутся на части войск СС. От русских военнопленных мне часто доводилось слышать о том, как с ними обращались немецкие солдаты-фронтовики. Эти рассказы служили целям большевистской пропаганды, чтобы красноармейцы верили в то, что лучше сражаться до последней капли крови или пустить пулю себе в лоб, чем сдаться в плен. Нисколько не сомневаюсь в том, что именно этот страх часто заставлял русских солдат проявлять невероятное сопротивление в самых безнадежных ситуациях. Но то же самое касается и нас. Я своими глазами видел последствия зверских расправ с немецкими солдатами, и страх подобной судьбы часто оказывается сильнее страха погибнуть в обычном бою. Но нам также известны и случаи бесчеловечного обращения русских со своими соотечественниками и даже убийства, когда комиссары пытались переложить вину за них на немецких солдат, особенно в безумные дни нашего отступления. Дальше в этой главе я поделюсь своим личным опытом, касающимся этой темы.

Когда пленных отправляют в тыл, наступает затишье. Профессор и Отто Крупка, которых недавно произвели в унтер-офицеры, приходят в наш окоп повидаться с нами.

– Что там с танками? – спрашиваю я.

– Их подбило наше противотанковое орудие, – печально отвечает Отто.

Профессор настроен более оптимистично.

– Это было что-то! Ты замечательно встретил русских пулеметным огнем! – делает он мне комплимент.

– У меня не было другого выбора.

– Вы же, парни, бежали, даже не попрощавшись с нами! – язвительно замечает Вольдемар.

– Мы бежали вслед за лейтенантом, – оправдывается Отто. – Когда появились танки, весь левый фланг снялся с места. После того как они уничтожили наше противотанковое орудие, их уже ничем нельзя было остановить.

– Вас никто ни в чем не обвиняет, – говорю я. – Если бы мы раньше заметили их, то бежали бы вместе с вами. Но так уж случилось, что было уже слишком поздно.

– Если бы не наш подносчик Йозеф Шпиттка, то мы все лежали бы здесь мертвыми, – сообщает Франц Крамер, явно нервничая.

Что касается нашего лейтенанта, то для него в этом тяжелом оборонительном бою не было ничего необычного. Он, пожалуй, не станет разговаривать с нами, потому что понимает, что мы о нем думаем. Лейтенант ждет, когда вместе соберутся последние солдаты нашего подразделения. Он, видимо, все понимает по нашим лицам. К нам подходят остальные солдаты, которые хотят знать подробности случившегося. Лейтенант общается только с Вольдемаром, командиром нашего отделения. Позднее мы узнаем, что он получил Железный крест 1-го класса за свой гипотетический героизм. Мы быстро забываем его, потому что в конце февраля командиром нашего эскадрона назначают уважаемого нами обер-лейтенанта Морица Оттинген-Валлерштейна.

Наступает вечер. Небо затягивается тучами, сквозь которые тускло мерцают звезды. Вахмистр Фендер говорит, что мы должны в 21:00 оставить наши позиции.

Наша часть собирается в нескольких километрах к западу от этого места. Приступаем к созданию нового оборонительного периметра. Хотя нам и удалось остановить стремительно наступающего противника, мы тем не менее вынуждены занять новые позиции, потому что русские, не встретив никакого сопротивления, обошли нас с обоих флангов, намереваясь взять в клещи. К сожалению, не всем удалось вырваться из окружения. Подобная безнадежная ситуация повторяется практически каждый день. За последнее время мы потеряли Франца Крамера, который, очевидно, не смог скрыться, поскольку нес тяжелый станок пулемета и попал в руки врага.

Мы постоянно пытаемся отбросить противника назад, однако это почти безнадежное дело, потому что мы безостановочно отступаем. Как только солдат пускается в бегство, ничто уже не способно заставить его остановиться и ждать неминуемого приближения врага.

Нам удается собраться вместе лишь 28 февраля, когда мы прибываем в Николаевку. Нами командует всеми уважаемый командир эскадрона, который после отпуска по ранению возвращается в нашу часть. Мы какое-то время сдерживаем наступление советских войск и даже предпринимаем несколько удачных контратак, но после того, как русские снова обходят нас с флангов, нам в очередной раз приходится отступить.

За деревней Петропавловка после неожиданной атаки советских войск мы вынуждены рассредоточиться. Мы не спали уже несколько суток и сильно устали и поэтому, выступая в роли арьергарда нашей части, ищем жилье в домах на окраине деревни. Через некоторое время с криками «ура» в деревню врываются советские солдаты, сметая все на своем пути. Мы с Отто Крупкой еле успеваем выскочить через окно в задней стене дома. Мне приходится оставить пулемет, да и вряд он помог бы мне, потому что патроны давно кончились.