Текст книги "Цветок душевного стриптиза"
Автор книги: Галия Мавлютова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
– Ир, ну говори, а то я отключусь, – сказала я, надеясь, что легкий шантаж не помешает мне в достижении заветной цели.
Все было попусту. Шантаж не помог. Акимова тщательным образом готовилась к процедуре. Ирину можно было понять: она давно не болтала с подругами по телефону, не встречалась с друзьями и коллегами. Никто из компании не удосужился навестить Ирину после рождения второго ребенка. Из отдела кадров «Хауса» прислали в роддом цветочки, пакеты и забыли о сотруднице, будто она не ребенка родила, а в ящик сыграла. Умерла. Закончилась. Нет больше Акимовой. А она есть. Никуда не делась. Живет и здравствует. Хочет дружить, общаться, разговаривать, получать удовольствие от беседы, хотя бы по телефону. И мне стало стыдно. Могла бы уже навестить подругу, а не изводиться, сидя с прижатой к уху трубкой и онемевшей от неустанного качания ногой. Нервы ни к черту. Я попыталась успокоиться. Представила кухню со старинной горкой, стол с цветистой скатертью, чашку с горячим чаем, сахарницу, розетку с прозрачным вареньем, серебряную ложечку с витой ручкой. У Колиной мамы повсюду в доме старинное серебро. Муж Коля когда-то слыл богатым женихом, это сейчас он – временно неработающий, то есть БОЗ. Без определенных занятий. БОМЖ – это лицо без определенного места жительства. А Коля – типичный БОЗ, его недавно поперли из «Максихауса», кстати, уволили Николая по настоятельной рекомендации Дениса Черникова. Но Акимова не знает, по чьей инициативе муж остался без работы. Исходя из незнания и бабьего простодушия, Ирина проникновенно прижимается к холодному плечу Дениса Михайловича в момент получения детского пособия. Марк Горов олицетворяет собой образ врага всего коллектива компании. Горов все забирает. Отбирает. Выгоняет на улицу. А Денис Михайлович Черников вызывает у сотрудников доверие и нежность. Вдруг в будущем пригодится, когда-нибудь, ведь рано или поздно мужу Коле придется искать работу. Одна Ирина всю ораву не прокормит. Нет. Не прокормит. И я настроилась на нужную волну, приготовилась слушать женскую исповедь. Приподняла уши. Враги и друзья иногда меняются местами. Так устроена жизнь.
– Настя, Черников сказал мне по секрету, что он давно тебя любит и даже не прочь жениться на тебе. Ты слушаешь? – сказала Акимова, а я онемела. Эфир вновь заполнился звуками, что-то загремело, забренчало, застучало. – Закройте дверь, мама, я сказала!
Еще раз что-то стукнуло, громыхнуло, и посторонние звуки исчезли, – видимо, оскорбленная в лучших чувствах акимовская свекровь смиренно удалилась, нещадно грохнув на прощанье дверью. Назло невестке. А приходила мама на контрольную проверку. Это же не свекровь, а целый генерал семейных войск.
– Настя, ты куда пропала, слышишь меня? – сказала Ирина, и я молча кивнула.
А что я еще могла делать? Слушала подругу, разумеется, говорить уже не могла, не было слов, они закончились, иссякли. Все силы нервы съели. Началось интенсивное истощение.
– Так вот, мне кажется, что Черников специально мне это сказал, чтобы я передала тебе эту новость, а ты как думаешь? – бешено протараторила Ирина, а я вся съежилась.
Давно витали надо мной мухи подозрения, но, как могла, я отбивалась от них. Предчувствия могут обмануть. Не обманули. Денис Михайлович Черников решился открыть мне свое жестокое сердце посредством других людей. Использует любые возможности. Ловкач. Выжига. Деляга.
– Думаю, что, – глухо проворчала я, – быть женой Цезаря может только работник бухгалтерии. Им это к лицу. Всему коллективу. Разом.
– Опять прикалываешься, Настя, а я считаю, ты радоваться должна, обеими руками держаться за свое счастье. У тебя сейчас плохие дела. Совсем плохие. А ты не хочешь соломку под себя подстелить. Тебя никто не возьмет на работу в Питере. Никто. Черников намекнул мне, Настя, что тебе надо выйти за него замуж, иначе он тебя слопает. И что ты вообще теряешь, у вас же раньше были с ним какие-то отношения, – почти захлебывалась от нахлынувшего общения Ирина.
Акимова спешила выговорить секрет. Она хотела завершить удачную комбинацию. Торопилась, будто избавлялась от ценного груза. Сваха как-никак. А я внутренне взбесилась. Злой вестник нам не брат. И не сестра. Я уже ненавидела Акимову. И одновременно была благодарна ей, ведь дурные вести ниспосланы мне сверху. Они пришли от кормящей матери. Ни обиды, ни злобы, ни гнева во мне не было. Где-то внутри проснулось волнение. Сначала я не поняла, что со мной происходит: стресс, ярость? Нет. Я дура. Настоящая дура. Баба. Глупая женщина.
– Глупая женщина, – сказала я, пытаясь обрести равновесие в своей душе, с трудом переваривая услышанное, – дура-баба, идиотка.
– Настя-я-я, – в трубке опять что-то зазвенело, на сей раз бестолково задребезжал голос Акимовой, – ты говори, да не заговаривайся. Зачем ругаешься плохими словами, ведь ты филолог по образованию?
– Ой, Ир, прости, пожалуйста, родная моя, это я себя ругаю, а от моего образования и следа не осталось, в голове никаких мыслей, одни ругательства, прости меня, – сказала я, прибавив нам с подругой немного родственных отношений.
Немного прибавила. Всего каплю. Для достоверности. Сработало. Как часы. Ирина обмякла. Набат заткнулся.
– Не ругай себя, Анастасия, по фэн-шую запрещено себя бичевать, надо постоянно хвалить собственную персону, лицо, фигуру, дом, мебель, тогда счастье валом повалит. Как манна небесная с неба посыплется. Мне тут книгу с фэн-шуями подсунули в книжном магазине. Я наизусть выучила все заповеди. Теперь живу и дышу сообразно восточной пропаганде, – сказала Акимова и куда-то исчезла.
Наверное, Ирина зажала трубку ладонью и дает указания младенцу, в какую сторону повернуть головку, чтобы получить бутылочку с молоком. Муж Коля и его мамаша плевали на акимовские указания, они неуправляемые, оба без руля и без ветрил. Ирина может раздавать инструкции только собственным детям. Одному чуть больше года, второй только что из роддома. Зато оба – послушные солдаты. Верные оруженосцы. Акимовой явно требовались мои комментарии. Иначе она не сможет передать донесение Черникову. Но шпионские страсти уже утихли.
– Ир, а как дети, не болеют, здоровы? – крикнула я в онемевшую трубку, но там уже было глухо и пусто.
Ирина Акимова давно пребывала в лоне семьи, она выговорилась, освободила свой организм от чужого секрета. А я отключила сотовый, выдернула телефонный шнур из розетки. Избавилась от всякой связи с внешним миром, мне больше не нужны посредники при передаче дурных новостей. Итак. Все сначала. По порядку. Всеми фибрами души я хотела избавиться от назойливой связи, забыть Черникова, навсегда вычеркнуть его из своей жизни. Вырезать. Хирургическим методом. Лишь бы отсечь все лишнее. И выбросить на помойку. Мы не можем быть вдвоем. Мы не любим друг друга. Нам было весело поначалу, затем наступило охлаждение. Настоящее оледенение. Денис почему-то обожал заниматься любовью в нетривиальных местах. На ковре, в ванной комнате, на кухне. Однажды он прижал меня к работающей стиральной машине. Я испугалась. Но он нежно привлек меня к себе. Осторожно перенес мое тело, а сам прислонился к подрагивающему аппарату. Я даже не успела сообразить, в чем дело. Все произошло мгновенно. И Черников вошел в меня. Легко и плавно, в такт работающей машине. Будто включилось что-то космическое, нереальное, движения выталкивали меня изнутри и подталкивали снаружи, создавая вокруг неземное блаженство. Я больше не сопротивлялась, ослабела, полностью отдалась его воле. Страх прошел. И вдруг наступил восторг. Все вокруг стало призрачным, отстраненным, зыбким. Я находилась между сознанием и беспамятством, стала невесомой, легкой, прозрачной, меня можно было просмотреть насквозь. Неожиданно я почувствовала внутри себя холод. Будто кто-то втолкнул в меня морозную струю и она создала внутри огромный холодильник. Денис Черников занимался любовью механически. Как стиральная машина. Как сексуальный вибратор. Из него выходил жгучий мороз, застывая во мне ледяными глыбами. Казалось, он жаждал передать холод мне, чтобы самому избавиться от внутренней стужи. Я закричала, оттолкнула Дениса. Мне стало страшно. Ледяной рыцарь. Робот. Станок.
Больше я его не видела. Я старалась не встречаться с ним. Избегала, пряталась. Прикрывала глаза, увидев его неподалеку, будто страус, зарывала голову в песок. И ведь всегда знала – рано или поздно Черников отомстит мне. И он отомстил. Уволил меня. Вторым номером. За номером первым в «черном» списке оказалась Наташка Вавилова, из женщин, имеется в виду. Женщины всегда первыми попадают под социальную гребенку. А теперь Денис Михайлович сделает все, чтобы меня нигде не приняли. Отрекомендует новому работодателю свою бывшую сотрудницу как полагается – по всем канонам мужского самолюбия. Обидно. До слез обидно. И я вновь заплакала. Не помню, как уснула, даже никаких снов не видела. И ничего не ощущала, кроме обиды. Во мне жила обида. На всех мужчин в этом городе. В этой стране. На этой планете. И все равно я хотела замуж. Мне не нужна карьера. Я хочу детей. Много. Очень много. Хочу сидеть на кухне и звонить занятым подругам. И чтобы свекровь громко хлопала дверью: дескать, хватит болтовней заниматься. Просто мечтаю стать замужней женщиной. Но пока у меня ничего нет – ни работы, ни мужа, ни семьи. Нет детей. И не предвидится. Даже в проекте. Одна мама. На всем белом свете. И я решительно вскочила на ноги. Хватит валяться в постели. Уже утро. Пора приниматься за поиски фарватера.
Глава 3
Мне давно никто не звонит. Стационарный телефон упорно молчит. Сотовый загадочно притих. Тишина. Полное забвение, друзья забыли обо мне, будто я умерла, меня уже нет на белом свете. Пора обзаводиться новыми связями. Список знакомых можно пополнить, новых друзей можно найти на тусовке. Легко. Пойду в «Европейскую». Там многолюдно. Угарно. Лживо. Невидимой ложью окутано все в этом старинном зале, начиная от люстры и стен, заканчивая оборками модных юбок записных красавиц славного города Питера. Жеманные лица укрыты вуалью зависти. Но великолепный зал и не такое видывал на своем веку. Его когда-то построили для большой и непрекращающейся игры в непреодолимый обман. Я стояла у входа в зал, ослепительный и сверкающий, одинокая и грустная, вся в белом, словно юная грузинская принцесса. Я приложила прохладные пальцы к ключицам и почувствовала тепло. Изнутри шло излучение. Жизненная энергия просилась наружу. Она клокотала, бурлила, пенилась. Это моя молодость радовалась, плясала и пела, она не хотела страдать и плакать, тосковать и мучиться, молодость требовала, жаждала, молила о счастье. Буду работать над собой. Стану повторять волшебные слова, как молитву. Я богатая, умная, красивая, молодая и успешная. У меня все хорошо. Жеманная публика видит лишь внешний облик. Внутренний мир спрячу за пазуху. Он станет моим оружием. Как пистолет. В «Европейской» сезонный бал в разгаре. Дамы повернули головы, встали в профиль, одна к одной, не головы – шляпы, это же не бал – шляпное пати, неожиданно, но не смертельно. Мужчин в зале мало. В дальнем углу владелец конкурирующей фирмы с супругой. А мне уже по барабану чужие конкуренты. Пусть теперь голова болит у «Максихауса». А вот какой-то хлыщ в льняном костюме. Серый цвет. Мятая ткань. И изрядно помятое лицо в тон костюму. Тоже сойдет для шляпного вечера. Хлыщам здесь самое место. В углу крутится вечный тусовщик, наголо бритый, в сережках, перстнях и заколках. Весь блестит. Целиком блестит, с ног до головы, будто жиром намазанный, и лысина сияет, будто ее начистили наждаком, и заколки сверкают фальшивым блеском. Рядом с тусовщиком высится его юная жена. Полная девушка, заметно в теле, даже на глаз, не то чтобы на ощупь. По соседству грустят двое одинаковых мачо. И эти блестящие, оба вспотели от напряжения, ведь кругом столько дамского запаха. Воздух плотно пропитан духами. Не перенюхать за один раз. А вот несколько престарелых плейбоев. В «Европейской» всегда так. Мужчины выглядят колоритно, но не импозантно. Дамы старались выглядеть сногсшибательно и перестарались. Выглядят, как всегда выглядят. Тоже блестят, а блеск у всех неестественный, ненастоящий. За версту заметна фальшь, лишь у некоторых тускло мерцают настоящие бриллианты. В разных местах. Но все мимо кассы. Истинных знатоков, кто смог бы оценить настоящую стоимость камней, в зале не видно. Прячутся по домам, отсиживаются, брезгуют. В моду вошло новое поветрие – не посещать публичные мероприятия, дескать, неинтеллигентно. Некруто. Негламурно. Не высший свет. Отстой. Пена. Ценители высокого и прекрасного ходят только в закрытые клубы. Я тряхнула головой. Здорово во мне желчь разыгралась. Не по возрасту. Пора включаться в компанию. Бодрым шагом направилась к дамской стайке в шляпках-таблетках. Поодаль расположились женщины в шляпах с широкими полями. Развесистые перья. Перчатки. Вуали. Боа. Туда не пойду. Опасно для жизни. Слишком шикарно. Разведут.
– Добрый вечер, – сказала я довольно приветливо.
Московские тусовки разительно отличаются от питерских, в столице друг друга в лицо не знают, вместе проводят вечернее и ночное время и тут же забывают, с кем выпивали, когда и сколько, утром физиономию собутыльника и не вспомнят, при встрече не узнают и не поздороваются. Москва большая, там народу много, а в Питере каждая собака за углом и та виляет хвостом: мол, привет, как дела? В северном городе все сложно. Все друг друга знают, все знакомы, когда-то квасили вместе, дрались, любили. Кто-то по школе знаком, кто-то по даче, то учились в одном классе, то в паре работали, сестра одного вышла замуж за приятеля другого, а подруга подруги оказывается женой корыстного начальника. И так далее. Все известные фамилии в городе на слуху, висят на ушах населения развесистыми сережками. Да и фамилий-то всего штук триста от силы в воздухе витает. Остальным место в табели о рангах строго заказано. Город разделен на кланы. А верховный клан сидит наверху и наблюдает. Зорко следит, чтобы чужие и нахальные за границу хлебных мест не заходили. Демаркационная линия. Шаг влево – огонь! Шаг вправо – шквальный огонь. Шаг прямо – бомбовый удар. И чужак терпит-терпит, а потом смиренно перебирается в столицу. Там проще. Жизнь дороже – понятное дело. Столица все сжирает, что дает. Иногда даже больше забирает, чем награждает. На то она и столица. Права у нее такие, полномочия большие, царские. Зато простору больше. Никто никого не знает. Свой или чужой – какая разница, придет время, и конкурент проглотит рядом сидящего, не подавится. Еще вчера вечером вместе выпивали, братались, сестрились, роднились, а утром легко спустили собутыльника в унитаз. Так ему и надо. Потому как – не суйся с суконным рылом в калашный ряд.
На мое приветствие никто не ответил, лишь мельком взглянули. Немудрено. Сразу видно, мой белый костюмчик по достоинству оценили. Чужая индивидуальность в женском наряде пришлась не по вкусу. Все дамское внимание обращено на хлыща в сером мятом костюме. Сухой, как жердь, желчный, с впалыми щеками, с редкими волосами, но сколько же в этом мужчине апломба, господи ты боже мой! Я встала рядом, прислушиваясь к беседе, в глубине души надеясь, вдруг что-нибудь умное услышу. Чужой ум пропустить не хочется. Это такая редкость в наш скудный век хип-хопа и хот-дога.
– Не читаю Донцову, не переношу Маринину, Акунина, обожаю Набокова, – изливался хлыщ, – телевизор не смотрю. А что там смотреть? Очередной «Дом» с какой-нибудь Ксюшей? Противно.
– Противно-противно, негламурно, – шумно загалдели дамы, поправляя шляпки со вспотевших лбов, на затылки. Бесполезное занятие. Шляпки плотным кольцом охватили дамские головы. И не сдвинуть тесные оковы даже танком. Прилипли намертво. Женщины взмахивали буклетами, будто держали в руках японские веера. Жарко. Душно. В зале не работал кондиционер, видимо, сломался, не выдержал дамского удушья.
– Когда я слышу современную песню в исполнении какой-нибудь Наташки из «Фабрики звезд», меня тошнит, – честно признался помятый господин.
Я неприкрыто злилась. Откровения светского льва не радовали. Все так, согласна. Мне самой не нравятся разные там «Дома» и «Няни», и я совсем не читаю модных писательниц и авторов. Признаю только писателей. И меня тошнит от пошлости в любом виде. Но ее много. Она навалилась отовсюду. Давит со всех сторон. Всех тошнит. Всю страну. Но слушать и смотреть что-то надо. Не зря же изобретатели придумали телевизор и радио. И без песни жить нельзя на свете, скучно без нее. К тому же, услышали бы Ксюша и Наташка излияния эстета в сером, вот они оттянулись бы на желчном господине. Вволю. Досыта.
– В бизнесе суровые законы, – продолжал серый эстет, – там нет сантиментов.
Пока злилась, упустила нить разговора. Пусть хлыщ разглагольствует о чем угодно, лишь бы не переключался на другую волну. А я направила стопы в другой угол. Может быть, там отыщу смысл сегодняшнего дня. С кем-нибудь познакомлюсь. И нечаянно найду работу. Неожиданно мне поступит предложение. За бокалом вина. Смех, да и только. Ну кто мне предложит работу в этом зале? Здесь одни тусовщики. Можно подумать, работа валяется на полу, не ленись – подбирай. Время лишь убиваю понапрасну. И мама не звонит, куда-то запропастилась. Где мой телефон? В сумочке. На дне. Но со дна сумочки ничего не доносилось. Ни звука. Даже мама меня забросила. Не беспокоится. Вообще-то напрасно злюсь, мама знает, в каких краях болтается единственная дочь. Я же предупредила ее: дескать, вечером иду на тусовку.
– Иди, развлекайся, Настя, отдыхай, – сухим и бесстрастным тоном сказала мама.
Она явно сердилась, маму раздражало мое легкомысленное отношение к быстротекущей жизни.
– Мама, вдруг я там увижу кого-нибудь из знакомых, заодно отдохну, расслаблюсь, я давно нигде не была, – сказала я, изнывая от желания нагрубить родительнице.
– Да, я забыла, ты же у нас очень устала, тебе отдохнуть пора, – съязвила мама.
Все-таки не удержалась. Пошла на скандал. До зубов вооружилась агрессией.
– Мама, ты чем-то недовольна? – задала я риторический вопрос.
А в ответ тишина. Разумеется, ответ я уже знала. Единственная дочь и та неудачница. Ни мужа, ни работы. Иногда мне кажется, мама страстно желает выдать меня замуж, чтобы сбыть с рук. За кого угодно, даже за слепоглухонемого капитана дальнего плавания. Мне очень хочется выйти замуж, лишь бы мама успокоилась. Я послушала короткие гудки и отправилась на тусовку. В общем, живу светской жизнью, смотрю на людей. Между прочим, все присутствующие дамы в этом великолепном зале – бизнесвумены. Легкомысленные шляпки делают их слегка придурковатыми, но все эти женщины являются владелицами магазинов и салонов красоты, спортивных клубов и бензоколонок, лавок и ларьков. Не все женщины, разумеется, имеют отношение к среднему бизнесу. Есть побочные женщины, нагло прибившиеся к женскому предпринимательскому движению, именно к ним я и принадлежу. И не бизнесвумен, и не жена олигарха. И я ничего не умею, даже в бизнес не играю. Профессия у меня сложная, скучная. И совсем непрестижная, видимо, на большее я не способна. Зал переполнен, будто корзина с грибами. Душно. Много народу с улицы. Кого здесь только нет: фотографини и корреспондентки, журналистки и репортерши, есть еще разные редакторши и портнихи, парикмахерши и визажистки. Свой круг. Узкий. Сами стрижем, красим, мажем и тренируем. Сами фотографируем, пишем, и сами печатаем. Сами смотрим и читаем. Все сами делаем. Своими руками. Женский клуб. Родные лица. Престарелые звезды, увядшие примадонны, юные материалистки. И все в одном флаконе. Но я не могу работать стилистом. Я не умею фотографировать. И я не являюсь супругой олигарха. Мне не нашлось удобного места среди успешных женщин. Надо сгонять в туалет. Там есть большое зеркало, хочу внимательно рассмотреть лицо, вдруг глубокие переживания о разъединенности окружающего мира оставили на нем страшные следы в виде продольных морщин. О поперечных следах мне не хотелось задумываться. В туалете было тихо. Пусто. Я подергала дверь. Закрыто. Что там делают? Ни звука. Я поторчала у зеркала, построила рожицы, погримасничала. Тишина уплотнилась. Может, мне показалось? Дверь заклинило, я вновь подергала – глухо. Внутри кто-то есть. Мне не показалось. Послышался шум, смех, в туалет вошли еще две девушки. Никого не видят вокруг. Глаза закрыты попоной, незримой, но надменной. Ринулись к дверям. Налегли плечом. Бесполезно. Тогда обе распахнули глаза и раздвинули губы, натягивая на лицо приветливые улыбки. Разглядели постороннего человека, разули глаза, скинули попону.
– Вы тоже? – спросили они в один голос, будто уже где-то репетировали речь.
– Тоже, – сказала я.
И ответно оскалила зубы. Агрессивно получилось. Мощно. В новом веке хищные женщины вошли в моду. А вечная красота устарела. Она никому не интересна. Я тоже решила стать хищницей, как все, вышло здорово. Девицы обалдели, а собственную жабу слегка придушили. И мигом протрезвели.
– Давно ждете? – спросили они.
Сказали опять в один голос. Какие-то неразлучные девушки. Неразлейвода. Даже физиономии у них одинаковые.
– Давно, – я сердито отвернулась к зеркалу.
Ненавижу женские туалеты. До тошноты. Вообще не переношу. Вечно возле женского туалета торчит толпа странных теток. Что они делают возле уписанного горшка – непонятно, чай из него пьют, что ли? В филармонии, в театре, в кинотеатре, где угодно, если есть женский туалет, там всегда торчит огромный хвост из женских причесок. Смешно, но мне лично бывает не до смеха. И я посещаю исключительно мужские туалеты. Прошу какого-нибудь дядьку покараулить и мчусь справить нужду, стремительно справляю и так же стремительно испаряюсь из зоны мужского внимания. Оглушительно звякнула щеколда. Двери кабинок открылись одновременно. Появились две девушки. Несчастные. Заплаканные. Красные носы. Зато наряды – зашибись, шелковые платья от Versace, шикарные туфли от Christian Louboutin, на каждой забабахано по пять тысяч у.е. Всего десять. На двоих. Было бы от чего рыдать в присутствии унитаза. Это публика должна плакать от восторга. На нее же весь эффект рассчитан. Не поднимая зареванных глаз, бедные девушки удалились. Две оставшиеся девицы переглянулись с явным пониманием. А я почувствовала себя идиоткой. Мне расхотелось в туалет. Я расщедрилась и милостиво кивнула девушкам: дескать, пропускаю вперед. Уступаю дорогу. Они сунулись в сумочки и вытащили по аптечному пакетику. Вновь звякнули щеколдами. И в туалете наступила тишина, а во мне проснулось озарение. Господи, да они же кокаин вбивают. В обе ноздри. По килограмму в каждую. По штуке у.е. однозначно. Противно и противозаконно. Я пулей вылетела из дамской комнаты. Уныло побродила по залу. Нашла еду. Равнодушно поковырялась. Неохотно пожевала. Вечные тарталетки, жаркое из говядины, рыба под соусом. Шашлык на спичках. Что-то новенькое. Повара сменили в «Европейской», что ли? Светскую тусовку кормит сухими шашлыками, жесткими, как подошва. Ко мне подошел серый хлыщ. Видимо, надоел богатым теткам в шляпках, ищет новых и благодарных слушателей. Сейчас затянет нудную песню, как его тошнит от социума, от современной культуры. Меня тоже тошнит. Между прочим, я случайно попала в житейский переплет. С некоторых пор нахожусь в бедственном положении. Но я же ем жесткий шашлык. И не жалуюсь на социум.
– Хотите вина? – спросил хлыщ.
Злобствующему господину в сером костюме даже выпить не с кем. У меня тоже нет компании. Все одна да одна. Даже выпивку не с кем разделить. И вдруг нашелся товарищ по несчастью. Весь в сером, а я в белом. Два сапога. Два одиночества. Надо поддержать тостующего.
– Хош-шуу, – прошамкала я набитым ртом.
Настоящая светская львица. Скоро стану знаковой фигурой.
– Я принесу. – Хлыщ огляделся по сторонам и тихо свистнул официанту.
Точно так, я не ошиблась. Он свистнул, тонко, едва слышно. Но официант мгновенно уловил, услышал птичий зов, подлетел к нам с подносом. Поднес выпивку сначала мне, затем хлыщу. Я выбрала красное вино. Понюхала. В нос ударил пряный аромат солнца… Из бокала пахло счастьем и летом. Божоле. Я отставила тарелку с шашлыком и тарталетками и принялась за вино. Вкусно, радостно. Хлыщ с интересом наблюдал за моим изысканным гурманством.
– Любите красное вино? – сказал он, покручивая ножку бокала.
Позер несчастный. Если хочешь выпить – пей. А не крути ножками, заодно глазками. Я окончательно рассердилась на хлыща. Невозможно вытерпеть. Меня изводила злость. Зачем я разговариваю с этим мужчиной, зачем мне встретились эти нарядные девушки в туалете, зачем я притащила свое тело на этот женский праздник? Мне стало жаль себя, безумно жаль. Зачем, для чего все это? Бессмыслица. Абсурд. Пальцы дрогнули. Бокал накренился. Вино вылилось. Тонкая алая струйка безошибочно выбрала объект попадания. Мишенью послужил серый костюм господина эстета. Хлыщ смертельно побледнел. Я попала в точку. Он ненавидит пятна. С детства. Я тоже ненавижу пятна. Разного вида и разного рода, а винные в особенности. Сегодня я нажила себе врага, нечаянно нажила. И такое случается на этом свете.
– Ради бога, ничего не нужно, не парьтесь, – отмахнулся хлыщ от моей салфетки.
Господин раздраженно дернул головой и спешно направился к выходу. Развлеклась Анастасия Николаевна Розанова, от всей души повеселилась. Новых друзей завела, знакомства, полезными связями обложилась со всех сторон. Так мне и надо. Мужчина в сером костюме с разбегу налетел на стайку женщин в шляпах с широкими полями, видимо, его на мелкие куски разбирала дьявольская злоба, он никого не видел и острым серым клином врезался в гущу потных тел. Дамы окружили его, схватили и куда-то поволокли. Так ему и надо, как и мне, поделом нам. Я перенесла горечь на другого человека и неожиданно успокоилась. Покой пришел сам по себе. Появился откуда-то сверху. Вдруг наступила ясность. Во всем. Не бывает ничего случайного, все, что происходит с нами, все предопределено. Высшие силы распоряжаются нашими мыслями и душами. Мне нужно было появиться здесь. А зачем и для чего, для горя или радости, я узнаю позже, гораздо позже. Я поставила пустой бокал на поднос официанту и удалилась. На прощание окинула взглядом зал. Высокопоставленные гости сбились в кучку, напоминая табун породистых лошадей. Они не имели права переступать табу. Их держало в жесткой узде кольцо запретов. Изредка к ним подводили нужных людей, и тогда породистые вступали в переговоры, решали сложные задачи, устраивали сделки, будто совершали бег по кругу. Они назначали и опускали, возвышали и унижали, прославляли и ошельмовывали. У них были права и полномочия. Так они думали. Это было написано на их лицах. Остальные благоговейно наблюдали за избранными. Между правообладающими и не обладающими им пролегала глубокая пропасть. Бездонная. Непреодолимая. Изредка над пропастью пролетала какая-то круглая дама. Она была между правом и бесправием. Между. Около. Рядом. Ближе ее не допустят. Одновременно круглая дама являлась олицетворением вселенского пространства. Она устраивала мировой порядок в этом зале. Заодно пристраивала нужных людей. Но меня не было в этом списке. Я оказалась лишней на празднике жизни. А развлечение все-таки получилось, я впихала в себя массу впечатлений, почти насильно, вместе с тарталетками. А с господином в сером мне негде столкнуться. У нас разные рельсы. Он из другого теста. Из другого круга. В моем окружении такие мужчины не водятся. Наши дороги расходятся. Диаметрально. Параллельно. Я лишь нечаянно вылила на незнакомого мужчину бокал вина. Всякое может случиться. С каждым.
