Текст книги "Ночь с роскошной изменницей"

Автор книги: Галина Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 8

Сидя напротив Анны Васильевны, Соня давилась слезами, рассказывая снова и снова историю своего заключения и последующего освобождения из-под стражи.

Про Таню они не говорили почти, так захотела Анна Васильевна.

– У меня еще будет время подумать об этом и настрадаться, милая. – Она тяжело вздохнула, отворачивая от Сони бледное до синевы лицо. – Сейчас давай о тебе… Тебя там обижали?

– Да нет, Анна Васильевна. Все в порядке, – невнятно пробормотала Соня в ответ, тоже отворачиваясь.

Добавлять страданий бедной женщине рассказами о бессонной ночи в карцере, об осклизлых стенах, сплошь усеянных мокрицами, она сочла лишним. Хотя соблазн выплакаться на ее плече присутствовал и был настолько острым, что, не будь Анна Васильевна столь холодна и заторможена сейчас, она непременно воспользовалась бы случаем и порыдала и пожаловалась бы на все и на всех. А главное, на этого отвратительного кареглазого Снимщикова, который…

Который не отпускал ее мысли ни на минуту, и присутствовал там, и шкодничал, и расставлял все не по своим местам. Это было очень тяжело. К утру это стало просто невыносимым, когда она проснулась с горящими после сна щеками. Сон был до неприличия ужасен, поскольку в этом сне она с этим ужасным Снимщиковым целовалась.

Мама толковала ей прежде, что такие сны обычно к свиданию.

Это смотря что считать свиданием! Такого, что у них уже случилось с Олегом Сергеевичем, она не жаждала. А такого, как приснилось… Ей не видать вовек. Он же ее подозревает в убийстве Тани, разве способен будет изменить свое мнение, тем более что у него из-за нее, кажется, случились неприятности. Так, во всяком случае, доверительно шептал ей Липатов Вадик, зачастивший к ней в гости.

Анна Васильевна между тем поднялась с мягкого белого дивана, повернулась к ней спиной и медленно побрела по комнате к окну. Ей было невыносимо больно. И эта боль вырывалась наружу, делая неестественно прямой сутуловатую прежде спину и сжимая в тонкую линию и без того узкие губы и избороздив морщинами ее гладкий лоб.

Ей было очень больно, но она держалась. Не плакала при Соне. Кажется, не плакала и до ее прихода. Лицо не несло на себе печати слез. Нечеловеческой муки, сквозившей из глаз, на десятерых хватило бы, а вот слез не было.

– Не могу плакать, Сонечка, – вдруг пожаловалась Анна Васильевна, уткнув лоб в тяжелую портьеру, почти полностью занавесившую окно. – Все словно спеклось внутри… И смотреть на нее не могу. Пригласили на опознание. Я пришла. Стою столбом, смотрю на мертвую девочку… И не могу поверить, что это моя дочь. А это ведь она!!!

Тонкий всхлип, очень похожий на визг, прорезал тишину, заползшую в каждую нишу в просторной гостиной. Плечи чуть дернулись, ноги надломились, будто Анна Васильевна собралась вдруг упасть на колени. Но нет, удержалась. Снова вскинулась и заговорила прежним суховатым, лишенным выражения голосом:

– Она ведь звонила мне.

– Кто?! – Спине вдруг сделалось холодно, а пушистый диванный ворс, будто по волшебству, вздыбился и зашевелился. – Кто звонил, Анна Васильевна?! Таня?!

– Да. Думаю, это была она, – проговорила та все так же безжизненно, продолжая стоять к ней спиной. – Кто-то звонил в течение последних двух недель и молчал. Поначалу это вызывало недоумение. Потом любопытство. Думаю, может, какой тайный воздыхатель на старости лет появился и не решается признаться, раз звонит и молчит. Звонки-то все были в мой номер в санатории. А там этих мужиков пруд пруди. Потом начало раздражать. А однажды даже напугало.

– Когда?! – Ледяные капли запрыгали по позвоночнику, скатываясь под ремень тонкой льняной юбки. – Когда это было?!

– Три дня назад. Я легла пораньше. Устала после процедур и на всю их массовую затейность махнула рукой, ушла к себе. – Анна Васильевна вдруг подняла к портьере обе руки, вцепилась пальцами в плотную гладкую ткань и рванула ее в сторону, словно та мешала ей дышать. – Под утро, ближе к пяти, звонок. Это было уже слишком! Я разозлилась и наорала на молчаливого звонаря. А в ответ…

– Что?!

Почему она так разволновалась? Нет, неправильно. Испугалась, вернее. Испугалась до сбившегося в тугой комок дыхания, до ледяного пота, покрывшего тело, до судорожно сведенных в кулаки пальцев. Уж не потому ли, что с ней происходило нечто подобное все предыдущие дни, а она не придала этому никакого значения?

Ей и раньше звонили и молчали, а потом долго ржали в трубку, спрашивая, не напугали ли ее.

Макс Дворников – придурок – мог забавляться и не так. По его же милости загремела однажды в обезьянник.

Вот и не обращала внимания ни на звонки, ни на сдавленное дыхание в трубке, сильно напоминающее сдерживаемый плач, ни на то, как три ночи назад кто-то кинул в окно дачного домика камнем. С такой силой, что стекло еле выдержало, хряснув так, что Соня взвизгнула от неожиданности. Подлетела, помнится, к окну, распахнула его и крикнула в темноту садового участка:

– Вы, идиоты! Соображайте, что делаете!!!

Долго бушевала потом, ругаясь наперегонки с Муськой. Вернее, Соня ругалась, а Муська солидарно вторила ей звонким лаем. Она не испугалась вовсе тогда, и уж точно никак не связала эту хулиганскую выходку с тем, что Таня может быть где-то рядом. А теперь…

– А в ответ едва различимое – прости! Так тихо, так безлико, что понять, кто говорит: мужчина или женщина, было практически невозможно, – закончила Анна Васильевна, все же расплакавшись. – Это она звонила, Сонечка! Она!!! Она хотела вернуться, вот и просила прощения за всю боль, которую причинила мне, сбежав! А я… Я снова наорала, послала к черту и добавила еще, что бог нам всем воздаст. Вот так, милая!..

Соня промолчала. А что было говорить? Протестовать? Глупо. Никакой уверенности в том, что это была не Татьяна, не было. Как не было и уверенности в том, что это была она.

А Максу все же стоит позвонить и справиться, не устраивал ли он ей в последние дни психологические тренинги, готовясь к защите своей идиотской диссертации, которую пишет вторую пятилетку.

Господи! Как вспомнит о нем, так кулаки тут же чесаться начинают, едва справляясь с желанием дать Дворникову в морду. Такие эксперименты над ней ставил, что препарированные лягушки содрогнулись бы, узнав.

Интересно ему, видите ли, было узнать, как поведет себя без пяти минут светская красотка, оказавшись на одних нарах с конченой проституткой, или воровкой, или убийцей! Не упадет ли в обморок, обнаружив в своем рабочем столе дохлую крысу размерами с кошку?! И переступит ли через полумертвого пьяницу, уткнувшегося сизым носом в ее порог?!

Что еще было? Сразу и не вспомнить, и не перечислить его нацистских выходок. Потому и не обратила практически внимания ни на звонки, ни на камень, запущенный в окно, ни на…

– Однажды мы вышли с Муськой гулять, – вдруг вспомнила она и поежилась, покосившись на диван.

Диванный ворс вроде бы улегся, но паркетные доски под ногами вполне ощутимо похрустывали.

Все чертовы нервы! Они не дают покоя и заставляют теперь без конца оглядываться на улице и раз по тридцать проверять дверные запоры в квартире.

– Гуляли вдоль дачных заборов, и вдруг в одном окне… Даже не скажу сразу, чей это дом, но… Мне вдруг показалось, что женщина, стоящая возле окна с сигаретой, до одури похожа на Татьяну, – быстро проговорила Соня и даже зажмурилась, вспоминая. – Она стояла возле окна, курила и смотрела в нашу сторону.

– И что ты? – Спина Анны Васильевны снова неестественно выпрямилась.

– Я остановилась и тоже начала смотреть. Она не отвернулась. Далеко, конечно, было, отчетливо было не рассмотреть, но сходство было поразительным. Я даже через левое плечо поплевала, думаю, привиделось. Тем более что волосы были не рыжими, а… каштановыми.

– Но у нее же теперь каштановые волосы, Соня! – вдруг закричала Анна Васильевна и, обернувшись через плечо, глянула на нее с откровенной враждебностью. – Неужели не понятно?! У нее же теперь каштановые волосы, как ты могла не узнать ее?!

Она зарыдала. Глухо, со странным тяжелым присвистом рыдания вырывались из ее груди, обвиняя, обвиняя, обвиняя…

А Анна Васильевна ведь тоже, наверное, может ее подозревать!

Соня растерянно заморгала, оглядывая комнату, стены которой тоже начали так странно и причудливо выгибаться внутрь, норовя придавить ее, придушить навязчивым чувством вины.

Что может заставить ее не думать так, как другие?! Что?! Четырехлетняя привязанность?! Так ее запросто может поглотить то дикое горе, которое внезапно вернулось из небытия, материализовавшись наконец в труп ее пропавшей дочери.

– Простите меня, Анна Васильевна. – Соня встала, покачнувшись и тут же ухватившись за край стеклянного стола, возле которого сидела на низком изящном стульчике. – Простите, но я не знала тогда, что Таня перекрасила волосы. Не знала! Простите!

И Соня пошла к выходу из квартиры. Она шла очень медленно длинным извилистым коридором, очень удачно выполненным из стекла и хрома. Натыкалась на знакомые тапочки для гостей. Взгляд выхватывал крохотные тумбочки с сухими букетами в стеклянных вазонах. Смешные статуэтки, свесившиеся с потолка на крученых шнурках. Она шла, осторожно касаясь привычных предметов, и все надеялась, что Анна Васильевна вдруг опомнится и догонит ее, и кинется ей на шею, и они вместе наревутся вдосталь, вспоминая, горюя и негодуя на злую судьбу-насмешницу, отыскавшую им Таню в таком вот безнадежном, бездыханном виде. А потом начнут, перебивая, просить друг у друга прощения. Одна за то, что не узнала в женщине, курившей у чужого окна, Таню. Вторая за то, что зла на нее – Соню – и что подозревает, может быть, и что как отвернулась от нее к окну, так и не повернулась больше к ней ни разу.

Не догнала! Не окликнула! И даже не сказала ей «до свидания», когда Соня попрощалась с ней громко возле двери.

И она тоже!..

И Анна Васильевна тоже видит в ней убийцу своей дочери!

Но она же не убивала, черт бы всех побрал!!!

Она не поехала в лифте, испугавшись, что задохнется в тесной, сверкающей зеркалами кабине. Или, не дай бог, отразят чужие зеркала чужого дома выжженные на ней клеймом несправедливо выдвинутые обвинения.

Убийца! Она убийца?! С ума сойти можно и без Макса Дворникова. Соня внезапно споткнулась на гладких ступеньках, остолбенев от неожиданного подозрения.

А что, если это все проделки Макса?! Что, если он зашел так далеко, что решился поставить над ней самый страшный свой эксперимент, убив Таню?! Ему же наверняка небезынтересно узнать, как поведет себя Соня в такой безысходной, чудовищной ситуации, оказавшись в роли убийцы. А это ведь…

Это ведь неплохая версия и совсем не кажется неправдоподобной, ей так уж точно! С кем поделиться?!

С Анной Васильевной? Нет, нельзя. Не поверит, сочтет сумасшедшей прежде всего Соню, а не Макса. И, чего доброго, станет подозревать еще больше.

Со Снимщиковым? Хотелось бы, ой, как хотелось бы! Но не тот был случай, чтобы можно было довериться ему. Соня просто видела, как заполыхают тайным торжеством его карие, вечно смеющиеся глаза.

Отмазаться решила, красавица? Не выйдет!

С Липатовым? Тоже не вариант. Кто он такой вообще, этот Липатов? Участливый следователь, взявшийся ее опекать?! Такого же не бывает в принципе!

К кому обратиться за помощью, господи?! К кому?..

– До свидания. – Консьержка за стеклянной перегородкой благостно улыбнулась в ее сторону, не подняв глаз от вязания. – Как там Анна Васильевна?

– Спасибо, – пробормотала Соня, торопливо пробираясь мимо кадок с фикусами – тоже моду взяли, в парадном цветы ставить – к тяжелой металлической двери. – Держится…

– Ох, беда, беда, – пробормотала пожилая женщина, наверняка мало понимая, что лопочет, и скорее всего подсчитывая петли на спицах. – Ну, да ничего. Она сильная.

На улицу Соня выскочила пробкой. Не поднимая глаз от пережженного солнцем асфальта, помчалась в сторону кафе «Дарена». Оно было за углом. Располагалось в бывшем книжном магазине. В детстве они с Таней частенько скупали там по дешевке Стивенсона, Марка Твена, Байрона. И все удивлялись, глядя на согбенные спины, обтянутые старенькими поношенными пальто или куртками, как это можно было расставаться с такими сокровищами, как книги? Разве можно было сдавать их за сущие гроши, намереваясь напиться?

Магазина давно уже нет. В нем разместилась крохотная закусочная, где подавали удивительно пышные омлеты, блины, окрошку и невозможно ароматный чай на травах. Столики стояли почти вплотную, и посетители, если их бывало особенно много, зачастую касались спинами друг друга. Но это, к всеобщему удивлению, не стесняло. Соня не помнила случая, чтобы кто-то начал толкаться или возмущаться, а она считала себя здесь завсегдатаем. Ее почти весь обслуживающий персонал знал по имени. Ее и Таню, которой теперь не стало уже по-настоящему…

– Привет, Софи! – весело подмигнул ей молодой парень за стойкой – балагур Антоша, подрабатывающий обычно в студенческие каникулы и когда прогуливал лекции. – Как дела?

– Бывало лучше, – вздохнула Соня, буквально падая на низкий деревянный стульчик возле самого окна. – Как твои дела?

– У меня все просто отлично! – порадовался Антоша, подбросил за спиной бутылку с колой и самым непостижимым образом поймал ее почти у самого пола. – Все хвосты по сессии закрыл. Девушка ко мне вернулась. Мать перестала дуться. Зарплату Вера Ивановна обещала прибавить со следующего месяца. Все просто суперски!

– Да, – Соня печально улыбнулась. – Это здорово, когда все хорошо.

– Омлет, чай, блинчики? – Антоша продолжал улыбаться, вытворяя черт знает что с бутылкой колы. – Что будем?

Соня вздохнула, пытаясь припомнить, когда ела в последний раз. Не вспомнила. С вечера без конца звонил бестолковый Липатов, нудно и долго рассказывал о последнем голливудском блокбастере. И ненавязчиво так дал понять, что будет просто счастлив посетить вместе с ней кинотеатр в ближайшие выходные. Она так и уснула с телефонной трубкой под подушкой, забыв поужинать.

С утра, не успев подняться, снова напоролась на его звонок с пожеланиями доброго утра и хорошего настроения. Потом позвонила Анна Васильевна. Какой уж тут завтрак!

– А с чем блинчики, Антоша? – спросила Соня и тут же загадала: если с клубничным вареньем, значит, все у нее сложится хорошо, если с абрикосовым, то не очень, ну, а если просто с маслом или сметаной, то дела пойдут еще хуже, чем теперь.

Хотя куда уж хуже! Хуже, кажется, не бывает.

– Со сгущенкой, – удивил ее Антоша. – С обыкновенной и с варенкой, тебе с какой?

Соня наморщила лоб. Насчет сгущенки она не загадывала. Интересно, это к худу или к добру?

– Давай с обыкновенной, – махнула она рукой, тут же поставила локоть на стол, удобно пристроила на кулачок подбородок и бездумно уставилась в огромное окно, выходившее на тихую улочку, засаженную липами.

Липы были очень старыми и очень высокими. Когда они зацветали, к их стволам приставлялись длинные лестницы, и те, кто был посмелее, лез в самую гущу густой кроны и обдирал нежные соцветия, набивая ими холщовые мешочки. Соня иногда подозревала, что тот удивительный чай, которым она с таким наслаждением упивалась в «Дарене», произрастал как раз на этой благоуханной улице, носящей весьма неблагозвучное название Заводской.

Антоша освободил официантку Настю, вызвался самолично обслужить Соню. Принес тарелку с блинчиками, свернутыми аккуратными кулечками. В отдельной глубокой мисочке сгущенное молоко. Не дождавшись ее заказа, следом притащил сразу две чашки с ароматным чаем. Все расставил на столе. И замер чуть поодаль, сложив руки на плоском животе.

– Пробуй! – потребовал он, поймав ее вопросительный взгляд. – Блинчики сегодня Ивановна делала по новому рецепту, на ряженке. Не может не понравиться, пробуй!

Соня подцепила один вилкой, макнула в сгущенку, откусила, пожевала, зажмурилась от наслаждения и тут же согласно закивала, пробубнив с набитым ртом:

– Уу-мм, вкусно.

– А я что говорил! – снова разулыбался Антоша.

Наверное, когда у человека все складывается, тот способен радоваться чему угодно. Соне бы разделить с ним его радость, да не в ее силах это было. А тут еще так не к месту бросила взгляд за окно и просто остолбенела, не успев дожевать. Поначалу даже подумала, что сходит с ума, но потом…

Потом и хотела бы, да не могла не узнать в молодом мужчине, помогающем в данный момент выходить из низкой спортивной машины своей девушке, кого бы вы думали?! Никиту!!!

Это, черт побери, и в самом деле был Никита! Ее Никита! Тот, на которого у нее были самые смелые надежды. Тот, которого она любила, кажется. И тот, который сделал ей очень больно, оставив в России и не взяв с собой в Германию.

– Знакомый? – поинтересовался Антоша с негаснущей улыбкой.

– Что? – очнулась Соня, как от толчка, дожевала и проговорила со странной сварливостью: – Да, знакомый.

– Он часто тут бывает, – поделился Антоша информацией. – И все время с этой девушкой. Красивая!..

– Да? Может быть.

Ароматные, кружевные кулечки из блинчиков больше не казались аппетитными. От сгущенного молока неприятно саднило в горле. А взгляд, как привязанный, следил за счастливой красивой парой, медленно идущей по тротуару как раз по направлению к «Дарене».

Они идут сюда?! Да, да, да, они идут сюда, точно идут! Они же бывали тут много раз прежде, почему сегодня им не сделать то же самое! Они войдут – Никита и его теперешняя девушка, которая и в самом деле просто божественно красива, и увидят ее. А она… А на ней…

А на ней так некстати та самая льняная юбка, которая чудовищно мнется, сколько ее ни гладь и ни расправляй, когда усаживаешься. И мышиного цвета безликая кофточка, совершенно не оттеняющая ее внешности. И босоножки с оторвавшимся хлястиком, который она подминает под пятку для удобства. Черт, как все некстати!

А девушка и впрямь красавица! Длинноволосая, высокая, нарядная, просто новогодняя игрушка, а не девушка. Ну, просто конфетка в яркой обертке. Не то что она – мышь мышью, да еще без пяти минут осужденная.

И Никита по-прежнему хорош собой. Даже, наверное, много лучше, чем прежде. Повзрослел, возмужал. По одной машине было видно, что парню удалось крепко встать на ноги. Правильно он все же сделал, не взяв ее с собой. От нее-то что? От нее и у нее самой одни неприятности. С ней только и возможно что о фильмах толковать в интересах дела да бесчеловечные эксперименты над ней ставить…

Никита и его девушка подошли совсем близко к стеклянной двери в закусочную. Та чуть отстранилась, позволив ему открыть дверь для себя. Никита – одной рукой за дверь, второй за стройный бок своей совершенной красавицы. Вошли, негромко переговариваясь. Сразу, не обращая на присутствующих никакого внимания, хотя и присутствующих-то было – Соня и Антоша, – заняли столик недалеко от буфетной стойки. Устроились. Улыбнулись друг другу. Кинули поочередно по вопросительному взгляду в сторону двери, откуда обычно появлялась официантка, и только тогда Никита ее заметил.

Загадочность внезапно пересекающихся взглядов двух людей, встретившихся после долгой разлуки, заключается в их удивительной искренности. Да-да, это не подлежит сомнению! Только в это первое мимолетное мгновение и возможно прочесть, что родила душа, подталкиваемая всколыхнувшимся сердцем.

Узнавание… Радость… Облегчение… Сомнение… Боль… Ненависть…

Может присутствовать что-то одно, а может быть и всего понемногу.

Как у Никиты, например.

Соня едва не потонула в потоке, хлынувшем на нее со стороны столика, занимаемого кажущейся счастливой парой. Но все очень быстро вытеснило вежливое узнавание, последовало едва уловимое движение подбородком, это он так, видимо, поприветствовал Соню, и снова все внимание на спутницу.

А Соне вдруг стало обидно. Мог бы как-то по-другому обозначить их давнее знакомство. И ничего бы с его девушкой не случилось, если бы Никита встал, и подошел к ней, и поздоровался по-человечески.

Она снова склонилась над тарелкой с блинчиками, старательно отводя глаза от пары, занявшей столик неподалеку от входа. Антоша, безошибочно угадав ее настроение, ретировался за буфетную стойку и принялся хлопотливо звякать стаканами для коктейля и чайными чашками.

Соня осталась одна. Снова одна. Ей бы встать и уйти, да дурацкий хлястик от босоножки не давал покоя. А ну как выскочит из-под пятки и поволочится следом. А то еще чего доброго она возьмет и наступит на него. Наступит и споткнется. Это ли не конфуз для такого момента!

Так и продолжала сидеть, вяло пережевывая остывшее тесто, совершенно не чувствуя вкуса. Тут еще так некстати услужливый Антоша включил негромкую музыку, безошибочно угадав Сонину подавленность. Развеселить пытался? Возможно, но сделал только хуже, поскольку милой парочке вдруг вздумалось непонятно с чего потанцевать. Тут же никогда никто не танцевал. Не позволяла теснота, но этим двоим так не казалось. Они тесно прижались друг к другу. Красотка уложила свою головку Никите на плечо, а он…

А он развернул девушку спиной к Соне и уставился на нее с необъяснимым жадным любопытством. Да, пару раз Соня поймала именно такой его взгляд и именно так поняла. А потом и вовсе сложил губы трубочкой и послал ей беззвучный поцелуй. Тут она и не выдержала и, позабыв про вечно мнущуюся юбку, про нелепый хлястик и про собственное смятение, поднялась и едва ли не бегом бросилась из закусочной.

Так, теперь ей здесь тоже не было места. Раз эти двое теперь здесь завсегдатаи, то она сюда ни ногой.

Домой! Пускай ее донимает звонками навязчивый Липатов, это все же лучше, чем неожиданная встреча с Никитой.

В квартире было невыносимо душно. Все окна выходили на солнечную сторону. Именно так захотелось Анне Васильевне, именно этим она руководствовалась, выбирая ей квартиру.

– В доме должно всегда быть много солнца, – объяснила она, когда они просмотрели с Соней с дюжину квартир и остановили свой выбор именно на этой. – Мрака нам и без того жизнь преподносит в достатке…

Соня не роптала, соглашаясь с ней почти во всем. Но теперь вдруг с раздражением подумала, что неплохо было бы для начала согласовать этот вопрос с ней, ей все же здесь жить. Задыхайся теперь от духоты. Да и пыль, ухитряющаяся проникать даже сквозь пластиковые окна, ежедневно – вытирай ее не вытирай – махрово клубилась в солнечном свете.

Скинув с ног старые удобные босоножки, Соня по привычке обошла квартиру. Остановилась возле книжных полок и долго рассматривала корешки альбомов с фотографиями. Как раз тот, что был снизу, хранил ее воспоминания о Никите. Она помнила наизусть все, что запечатлела старенькая мыльница, с которой они никогда не расставались, отправляясь гулять. Она не раскрывала этого фотоальбома с тех самых пор, как он уехал. И поклялась себе, что никогда не сделает этого больше, но вот выбросить фотографии рука так и не поднялась. Посмотреть или нет?

Альбом раскрылся на том самом месте, где они были втроем: она, Никита и Татьяна. Это было… Когда же это было?!

Солнечный день, очень похожий на сегодняшний. Парк неподалеку от того места, где жила Анна Васильевна. Скамейка с облезшей краской на старых деревяшках под рябиной. И они все трое. Никита в центре. Она и Таня по бокам. Его руки обнимают обеих за плечи. Ее чуть крепче. И голова его неумолимо клонится к ее плечу. И кажется он ей на этом снимке очень любящим и счастливым, почти таким же, как сегодня с карамельной красавицей, из-за чьего плеча он посылал ей беззвучный поцелуй.

Ну вот зачем он это сделал, зачем?! Чтобы разбередить, растормошить все то, чего давно нет, что умерло и подернулось пеплом? А ей ведь больно! Да так больно, что и не ожидала. И полетело к черту все ее самообладание, о котором столько насочиняла.

Соня перевернула глянцевую страницу.

Никита уже один. В светлых джинсах, темной рубашке. Серый свитер болтался за спиной, с перекинутыми через плечи рукавами. Никита был потрясающе хорош в тот момент. И Соня помнила, как кинулся он целовать ее, после того как щелкнул фотоаппарат. Обнял и целовал, и говорил так много и так красиво, что подумать тогда, что все это может внезапно закончиться, было просто невозможно. А закончилось…

И теперь он не с ней, а с той гламурной красавицей, смотреть на которую, не ослепнув, просто невозможно.

Противно! И не из-за того противно, что Никита когда-то оставил ее. А из-за собственной недальновидной гордости, заставившей ее не простить его, когда он вернулся уже за ней. И просил простить его, и повторял без конца, что любит.

Соня всхлипнула, захлопывая альбом на той странице, с которой ей беззаботно улыбался Никита в темной рубашке, удивительно оттеняющей его симпатичное лицо. Снова засунула альбом между других таких же, повернулась к книжной полке спиной и какое-то время стояла, тупо рассматривая серебрившуюся в солнечном свете полоску пыли на стеклянном столе. Вот проклятие! С какой отвратительной обнаженностью действует солнечный свет на все, что ее окружает. Мимо чего-то можно было бы и пройти, не заметив. Ан нет, не выйдет. Будьте любезны заострить внимание, будьте любезны присмотреться.

А она ведь присматривалась к той женщине, что курила тогда и рассматривала ее из окна. Солнце только-только выпорхнуло из-за верхушек высоченных сосен и с прилежной беспощадностью облизывало все, что вставало на его пути. Брызнуло оно и в то самое окно, из которого Соню кто-то внимательно разглядывал. Угадать бы еще, чей это был дом. Не угадать, а вспомнить.

Вспомнить… Попробуй тут вспомни после всего, что навалилось. Мало ей убийства Тани, так теперь еще и Никита объявился. Будто сговорились все валить на ее бедную голову беду за бедой.

Соня тяжело вздохнула и поплелась но кухню. Здесь все нравилось ей. И дорогая шершавая плитка под ногами. И обои под средневековый камень, и модерновая мебель, вся сплошь из матового стекла и дерева, оформленного под хром. Обеденный стол, выложенный микроскопическим кафелем, особенно ей полюбился. Никаких тебе проблем, можно и горячую сковородку взгромоздить при случае, не заботясь, что столешница пострадает.

Липатову стол тоже понравился. Он так хозяйски растопыривал на нем свои острые локти, что казалось, вот-вот еще немного, и он залезет на стол с ногами. И ведь постоянно жрать просит. Будто она нанималась кормить этого шпика.

Вот ерундовина какая! Стоило о нем подумать, как тут же затрезвонил телефон.

Если это он, метались мысли в ее голове, непременно наберется смелости и пошлет его к черту! Нет в ее планах на сегодня пункта из Липатова Вадика. В гостиную она летела с твердым намерением нахамить. Схватила трубку с телефонной подставки и почти крикнула:

– Да!

– Доброе утро. – Голос с легкой хрипотцой поначалу показался ей совершенно незнакомым. – Чем занимаемся?

– Привет, – растерялась Соня, с раздражением углядев еще одну полоску пыли на телевизоре, и откуда что берется. – А кто это?

– Не узнаешь, Софья Андреевна? Ничего, что я на «ты»? – Легкая хрипотца подернулась откровенной насмешкой.

Снимщиков! Конечно, это был он! Как это она о нем позабыть успела?

– Ничего, – настороженно позволила Соня, возвращаясь но кухню.

На огне стояла турка, и коричневая кофейная пенка уже начинала набухать и слегка подрагивать. Не прозевать бы, когда та стремительно поползет вверх, и присыпать щепоткой ванили, а потом можно снова на огонь и дожидаться второго пришествия. Такой вот кофе она любила, таким потчевала гостей. Может, потому и Липатов к ней прикипел, а не из каких-то своих корыстных служебных соображений.

– Ну и ладно, раз ничего. – Снимщиков помолчал минуту, потом спросил: – Как там наш общий знакомый поживает?

– Это вы про Липатова? – в отличие от Олега Сергеевича, «тыкать» ему она поостереглась, с минуты на минуту ожидая подвоха.

– Про него, про него, сердешного.

Ей казалось, что она даже видит, как кивает сейчас Снимщиков головой и каким ехидством при этом сияют его глаза.

– Наверное, нормально поживает. – Соня успела подхватить турку, всыпать туда ванили, дождалась, пока пенка чуть схлынет, и снова поставила кофе на огонь.

– У тебя? – хмыкнул Снимщиков с прежней насмешкой. – У тебя поживает, или как?

Посылать к черту, видимо, придется не Липатова, а Снимщикова, с тоской подумала Соня. Хотя и не особо хотела.

– Вы чего звоните, Олег Сергеевич?

Кофе она все же упустила, сердито шипя, пышная пенка проползла по горячей плите и застыла Онежским озером в самом центре. Соня недовольно покосилась на грязное географическое пятно и переспросила:

– Вы по какому поводу звоните мне, Олег Сергеевич?

– Повод у меня только один – доказать всем, что ты убила свою подругу, – желчно отозвался тот.

– А зачем мне было ее убивать? – воскликнула Соня и тут же заглянула в турку: кофе оставался на самом донышке. – Мы с Анной Васильевной так долго искали ее! Зачем же мне было ее убивать? Из каких таких побуждений, Олег Сергеевич?

– Из корыстных, Софья Андреевна! Конечно же, из корыстных!

– Из корыстных?! И в чем же заключается моя корысть?! – еще раз с сожалением заглянув в турку, Соня с грохотом отправила ее в раковину.

– В том, что наследницей всего состояния Сочельниковой ты как бы перестаешь быть, и права наследования плавно переходят к ее воскресшей дочери. Вот так-то! – провозгласил Снимщиков почти радостно. – Что скажешь?

– А скажу то, что Анна Васильевна будто бы жива и здорова! И, на мой взгляд, проживет еще очень долго, при ее-то здоровье! – зло фыркнула Соня. – И разговор о наследстве вести как будто преждевременно. Или вы считаете по-другому?

– Как знать, как знать, Софья Андреевна, – продолжал веселиться Снимщиков. – Одному богу и тебе известно о твоих планах.

– Идите к черту! – вдруг не выдержала она и отключилась.

Кто сказал, что она обязана выслушивать подобные мерзости? Да от кого?! От опального мента, который уже буквально дышит на увольнение! Липатов что-то такое рассказывал ей и доверительно шептал о том, что из-за этого скандала Снимщиков вроде бы своей девушки лишился. Вот он и беснуется и не дает покоя нормальным людям.

Она же нормальная? Нормальная! А не какая-нибудь там убийца и охотница за наследством!

Интересно, кто еще думает так же?..