Текст книги "Соперница с обложки"

Автор книги: Галина Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Что у вас с рукой? – спросил Андрей, на время забыв о теме разговора.

– Поранился, – спокойно, ничуть не смутившись, ответил Ярослав, но руку все же от вездесущего милицейского ока убрал.

– Понятно… – пробормотал Дмитриев, сразу вспомнив и про гвоздь на той стороне окна, и про заляпанный кровью стол и сейф. – Понятно… А что вчера между вами произошло-то, Ярослав Всеволодович?

– Ничего. – Он небрежно подергал плечом и глянул на Дмитриева с застарелой усталостью. – Вот вчера-то как раз ничего между нами и не произошло и происходить не могло, потому что вчера как раз все закончилось.

– Кто был инициатором разрыва?

Он строчил в блокноте, еле успевая.

– Я, – признался Лозовский после неожиданной заминки. То все говорил, говорил как по написанному, а то вдруг пауза. – Я объявил Марианне о том, что ухожу.

– А она что? Ударила вас? Закатила истерику?

– Нет. – По лицу Лозовского пробежала тень. – Она удрала! Она не дала мне возможности расставить все точки над «i» и удрала.

– Как это?

– Понимаете, я даже не успел ей всего сказать!

– Так, я совсем запутался, – приостановил его речь Дмитриев, подняв ладонь кверху. – То вы говорите, что вчера порвали с ней, то утверждаете, что не успели ей всего сказать. А что успели?

– Да ничего не успел сказать, если честно! – в сердцах воскликнул Лозовский, забылся и снова выставил на обозрение пораненную руку. – То есть она догадалась, конечно, что я собираюсь с ней порвать. Начала эти свои вечные штучки… Я начал орать, а она взяла и удрала. Я к ней спиной стоял, слышу стук двери, поворачиваюсь, а ее уже нет. Она не дала мне возможности сделать это, понимаете! Вчера не дала возможности сказать ей все, хотя я и пытался, а сегодня не дала возможности договорить все до конца!

– Почему, как вы думаете?

– Решила, что я передумаю, почему же еще! – с неприязнью фыркнул Лозовский. – Это в ее духе!

– И вы вопреки мнению Чалых Тамары Федоровны считаете, что с Марианной Степановной все в порядке?

– Да, я так считаю. А что с ней может случиться?! Она же… Она же непотопляема. – Он глянул на Дмитриева с неприятным превосходством. – Вам наверняка никогда не попадались такие женщины, а то бы вы разделили со мной мою точку зрения.

– Итак, подведем итоги.

Андрей закрыл блокнотик, успев трижды подчеркнуть последнее предложение в столбце с названием «Лозовский».

– Вы уверены, что с Волиной все в порядке и оснований для беспокойства нет?

– Абсолютно уверен. Марианна очень сильная женщина. Во всем и всегда сильная! Она могла уехать куда-нибудь, никому не сказав. Может просто сидеть дома, напиваться и не открывать никому.

– И не отвечать на телефон… – эхом добавил Дмитриев.

– Именно. – Лозовский поднял кверху указательный палец. – И связано это стопроцентно со мной. Пусть мальчишка побесится, решила наверняка она. Пускай перегорит. Но останется моим.

– А вы не хотите оставаться ее? Почему? Разлюбили? Или не любили никогда?

– Не хочу. На остальные вопросы предпочел бы ответить ей лично. – Лозовский, безошибочно угадав, что разговор окончен, поднялся с места. – Как только она вернется, так и скажу.

– А если она никогда уже не вернется? – настиг его вопросом Дмитриев. – Что тогда?

И Лозовский ответил именно так, как и должен был ответить:

– Этого просто не может быть! С кем угодно, но только не с Волиной Марианной!..

… – Представляешь, Светка, я иду домой! – позвонил он после работы на свой же мобильный, который снова нечаянно схватила утром его жена. – Купил бутылочку неплохого вина, мармелад твой любимый, фруктов и иду домой! Посидим сегодня вечерком? Чего молчишь-то? Не слышишь, что ли?

– Да слышу, милый, слышу. – Светлана вздохнула. – Только посидеть нам с тобой сегодня не придется.

– С чего это? – Он так замотался, что не сразу понял.

– Тут звонили и на домашний, и на мобильный твой. Он ведь у меня, знаешь?

– Конечно, на него же звоню, – сразу сник Дмитриев, поняв, что вечер пятницы у них с женой снова украден каким-то выродком. – Кто звонил-то?

– Мексиканец этот твой, как его?..

– Санчес?

– Ага. Сказал, что кого-то нашли.

– А кого? Фамилию не сказал?

Тут же вспомнил он о Волиной и повеселел на мгновение. Потом опомнился: с чего тогда его вызывать, если она нашлась живой и невредимой? Что-то тут другое.

– Милый, ну ты чего?! – захныкала Светлана. – Мне до фамилий этих, да? Сказал, что труп чьей-то дочери найден, велел тебе снова в отделение возвращаться, если ты позвонишь. Домой не успеваешь?

Андрей как раз стоял на ступеньках магазина, из которого только что вышел. А напротив, через дорогу, высилось родное отделение милиции, которое он всего лишь минут двадцать как покинул.

И куда ему, спрашивается, ближе? Придется на работу идти, отложив на время возвращение домой. Вот тебе и пятница. Вот тебе и конец рабочей недели. Может, пятница и является днем шофера, тут же загрустил Дмитриев, но что не днем милиционера, это точно.

Так хотелось со Светкой посидеть вечерком за бокалом хорошего вина. Поболтать о чем-нибудь. Помечтать о несбыточном. О путешествии каком-нибудь, к примеру.

Света все мечтает в Лондон попасть, а он хоть и не видит особого прока в посещении этого города, всякий раз ей поддакивает. Да, мол, хорошо бы. А что хорошего-то? Толкаться в толпе таких же, как они, уставших туристов? Слушать монотонный речитатив гида, через пять минут все забывать и мечтать поскорее попасть в свой номер, чтобы принять ванну и вытянуться на кровати.

Не видел Дмитриев никакой радости в топтаниях по музеям. Все это можно и по телевизору посмотреть, и в каталогах, если потребность возникнет. Что уж говорить об Интернете! Там тебе кругосветное путешествие за неделю устроят. Он бы с большим удовольствием по Волге на теплоходе прокатился.

Но раз Света хочет, это святое. Станет и он за компанию мечтать и о Лондоне, и о Риме, и о Париже. И деньги станет откладывать на все эти ее мечты, хотя с большим бы удовольствием движок у машины перебрал бы, второй сезон ведь стоит в гараже. Но Светка уперлась, говорит, рухлядь. Нечего, говорит, средства в груду металлолома вкладывать. Уж лучше тогда новую купить.

Купишь тут, как же! Вот если бы у них была почасовая оплата, они бы были самыми обеспеченными служителями закона, а так…

Кого же нашли? Неужели дочку Волиной? А почему труп? Не поделили с мамой любовника, получается. Он вчера собрался с Марианной расстаться, та подумала, что ее дочка тому виной, помчалась к ней разбираться. Сложный разговор закончился трагедией. И вот вместо того, чтобы явиться в милицию с повинной, госпожа Волина устраивает побег, который ее близкими, друзьями и воздыхателями был истрактован совершенно иначе. Они подумали, что беда с ней случилась, и подняли на ноги всех, кого можно было поднять. Интересно, узнай Марианна Степановна, как рвет душу за нее Чалых Тамара Федоровна, похвалила бы подругу?..

Что же, совсем даже неплохая версия и вполне имеет право на существование, если, конечно же, Светлана ничего не перепутала.

– Ничего твоя жена не перепутала, – уныло вздохнул Санчес, встречая Давыдова возле дежурной части. – Дочку Волиной нашли мертвой.

– Где? – вздохнул Андрей и выразительно скосил взгляд на вздувшийся от покупок пакет. – Так хотел сегодня отдохнуть вечером! На тебе!..

– Я, можно подумать, не хотел! – фыркнул Давыдов и громыхнул о коленку пивными банками, плотным рядком уложенными в точно таком же, как и у Андрея, пакете. В одном месте, видимо, отоваривались.

– Ну, рассказывай, пока подниматься на этаж будем, кто нашел, где, отчего вдруг труп? Убийство?

– О-о, как ты много хочешь, насальника!!! – громко заржал Давыдов. – Чего не спросишь, кто нам этот труп устроил?! Знать-то бы… Короче, следов насильственной смерти нет. Эксперты копаются, может, что и найдут. Но домработница сказала, будто девочка не раз была ею застигнута со шприцем.

– Наркотики?

– Да, причем достаточно серьезные.

– А это-то откуда домработнице известно?! Сама, что ли, нарик со стажем?

– Сына схоронила, вот и знает. Во всяком случае, рассказала именно так.

– Кто ездил по вызову? Саш, да не сопи ты мне в шею, черт побери! Мне аж жарко стало, отодвинься на полметра.

То, что он не попал на место происшествия, Дмитриева разозлило. С утра на фирму, значит, сплетни собирать их с Сашкой отправили. А на труп…

– Михалев и Минин ездили, – с неприязненной гримасой ответил Саша, отпирая кабинет. – Представляешь, как порезвиться могли ребятки?! Мамка пропала, дочка умерла, ценных вещей полон дом, тащи – не хочу!

– Мало того, все затоптали небось эти два буйвола! – забубнил Андрей, швыряя пакет в угол, совсем позабыв, что в нем стеклянная бутылка. – Как услыхали, что потерпевшая могла от наркоты погибнуть, так и все, никакого внимания. У них ведь если не огнестрел, то непременно несчастный случай. И чего нам не сообщили?.. Что там еще? Какие подробности?

Подробностей оказалось – кот наплакал.

Домработница сегодня пришла, как обычно, убираться к двум часам дня. Открыла дверь, вошла в квартиру Аллы Волиной. Сразу пошла в кухню, она оттуда обычно уборку начинала. Провозилась там с полчаса. Потом вошла в гостиную и обомлела. Все было перевернуто вверх дном. Ящики комода и шкафов выброшены на пол, вещи свалены в огромную разноцветную кучу. Там же книги, альбомы, диски и кассеты. Кто и что искал, понять было сложно, потому что на первый и второй взгляд домработницы ничего как будто не пропало.

– А драгоценности, деньги?

Их мать приказывала Алле держать либо в банке, либо в сейфе у нее на работе. Слушалась та или нет, теперь неизвестно. Но в доме ни драгоценностей, ни крупных денежных сумм никогда не хранилось. Может, их у Аллы и не бывало никогда, кто знает? Но что меха, дорогие платья и норковая шуба оказались нетронутыми, так это домработница засвидетельствовала.

Короче, подивившись такому вандализму в гостиной, она перешла в другую комнату, которая служила Алле кабинетом. Там царил тот же погром. Вещи в куче, но все до единой целы. А в спальне, кроме погрома, домработница обнаружила к тому же и саму девушку, будто бы крепко спящую в полной уличной амуниции на кровати. В сапогах, куртке, джинсах Алла лежала на животе, зарывшись лицом в подушку. Домработница, поворчав, принялась стягивать с девушки сапоги. Получалось с трудом, но все же она справилась. Потом решила снять и джинсы с курткой. Поворочав осторожно якобы спящую Аллу, она перевернула ее на спину, ухватилась за застежку куртки, внезапно перевела взгляд на лицо девушки и, не выдержав, завизжала.

– Лицо было неестественно бледным, с синевой даже. Это она так рассказывала. Рот приоткрыт. Веки опущены до половины, а глаза не двигаются. Отвизжав положенное время, она все же нашла в себе силы поискать пульс.

– Пульса не было, – закончил за Сашку Андрей.

– Не было. И тогда она вызвала милицию. Все!

– Так уж и все? Это не все, дружок, это только начало.

– Начало чего?

– Начало большой истории семейства Волиных. Теперь, брат, держись. Три шкуры с нас спустят, если в кратчайшие сроки не разберемся, от чего умерла дочка и куда скрылась ее мамка.

– Плакал вечер пятницы! – скорбно прохныкал Давыдов, ткнув носком ботинка пакет с пивом. – А у меня такая встреча наклевывалась!

– И вечер пятницы, и субботы, и судя по всему, и воскресенья тоже, – подхватил заунывную песню Андрей. – Ладно, нам не привыкать. Разберемся, размотаем тугой клубок, а сейчас идем к начальству, заждалось небось…

Глава 9

– Славик, ты мне ничего не хочешь рассказать?..

Этим вопросом Наташа до полудня субботы терзала Лозовского. Великих сил ему стоило не сорваться на крик, чтобы не обидеть, не напугать. Она же не виновата была ни в чем. Зачем ее обижать?! Она же просто любила его, заботилась о нем, творила вокруг него уют, тепло, постепенно превращая их новый, не обжитый еще как следует домик в милое семейное гнездышко. Зачем же кричать на нее? Он лучше уйдет в сад и станет копаться в земле, хотя с детства терпеть не мог этого занятия и не знал до поры, с какой стороны нужно подступаться к лопате.

– Славик, прежде чем копать землю, сгреби, пожалуйста, листья, – нравоучительно проговорила ему в спину Наташа, когда он, в очередной раз не сказав ей ни слова, к чему она его без конца призывала, собрался идти копать землю под яблонями.

– Хорошо, – пробубнил Лозовский, старательно скрывая свое раздражение.

Нет, как бы ни была страшна по властной сути своей Марианна, у нее всегда хватало ума и такта замолчать в нужный момент. Она всегда безошибочно угадывала его настроение и зачастую подстраивалась под него. Капризам его – нет, не потакала. Но вот если его что-то угнетало, то деликатно воздерживалась от вопросов и потом мягко настаивала на помощи.

Это-то со временем и начало бесить Лозовского. Именно материнская опека Марианны свела на нет его пылкое серьезное чувство.

– Там под навесом возьми специальный скребок для листьев, – продолжала поучать его Наталья, провожая до порога. – Сгреби их в кучку, потом сожжем. А с листьями не копай, Славик.

Да понял он! Понял давно, что должен делать с листьями, скребками и лопатами. Не может понять до сих пор, что ему делать с этой нелепой ужасной ситуацией, в которую он попал.

Тот парень, который с ним беседовал в кабинете Марианны, улыбчивый Андрюша Дмитриев, был вовсе не простачком, каким хотел казаться. Это только глупая корова Тамара Федоровна Чалых могла так о нем подумать. Вывалившись из кабинета в приемную, она, некрасиво скривив рот, процедила с глупым высокомерием:

– Пацан! Что он может понимать-то!..

Нет, дорогуша, все не так. По его личному мнению – мнению Ярослава Лозовского, – Дмитриев был хоть и молод, но достаточно опытен и хитер, и он сразу понял, что девяносто процентов опрошенных ему врут.

А врали-то все! Потому что все потом живо обсуждали в курилке, кто и что сказал и как именно следователь их об этом спрашивал. Сурков один в разговорах почти не участвовал.

Тоже та еще темная лошадка. Помалкивал и все в сторону Лозовского хитро косился. Кажется, даже подмигнул один раз. Пускай себе подмигивает, ему-то что! Его совесть чиста… почти. А что тянет внутри и побаливает, так это только его личное и ничье больше. Он даже Наталью к этому допустить не может, хотя и считает ее очень близким человеком.

Лозовский прошел под навес, оставшийся еще от прежних хозяев, попинал трухлявые столбы, с трудом удерживающие крышу, отметил со вздохом, что и тут придется все переделывать, и полез за скребком в дальний угол.

Скребок и не скребком был вовсе, а скорее веером, состоящим из тонких металлических прутьев, бесполезным совершенно, на его взгляд, инвентарем в домашнем хозяйстве. Сколько он ни пытался собрать им листья, у него ничего не выходило. С сухими яблоневыми еще кое-как справился, а вот под березами, которые окаймляли весь участок по периметру, – хоть на колени становись и собирай руками золотистое монисто, сброшенное тонкоствольными красавицами. Отбросил скребок-веер, взял метелку и начал гонять листву по ветру. Пару раз наткнулся взглядом на Наталью, которая с изумлением наблюдала за ним из окна кухни. И даже видел, как она покачивает головой, то ли недоумевая, то ли осуждая тщетность его усилий. Но продолжал настырно махать метелкой в сторону подрастающейся лиственной кучки.

– Ничего! Пускай не сразу, но мы со всем справимся, так ведь? Подумаешь, беда какая, решил расстаться с любовницей! Не я первый, не я последний! – пытался утешить себя Лозовский. – Нечего было сразу на нее западать. Купился, как пацан, на крокодиловы слезы!..

О том, что с Марианной ему было хорошо достаточно долго, он не хотел сейчас вспоминать. И о том, как встреч с ней ждал, вздрагивая от каждого телефонного звонка, старался теперь тоже не думать. И о том, как жаждал ее холеного тела, до поры до времени считая его самым прекрасным на свете.

Ни о чем таком не хотел теперь вспоминать Лозовский, сворачивая толстым жгутом сразу десяток газет и засовывая их в самую сердцевину шуршащей пирамиды из опавшей листвы.

Ни о чем хорошем, что связывало прежде его и Марианну, нельзя было теперь думать. Это не привело бы его ни к чему. Это снова отбросило бы его на полтора года назад, в то время, когда он еще мог наивно полагать, что у них двоих есть будущее.

Какое будущее?! Какое??? Он идиот, глупец желторотый и к тому же зарвавшийся в своих мечтаниях. Так, кажется, сказала Алла, когда, узнав об их с ее матерью романе, ввалилась к нему на квартиру среди ночи.

– Ты и впрямь считаешь, что она выйдет за тебя замуж?! – надрывалась она в злобном хохоте, падая на его кровать прямо в зимних сапогах.

– А почему нет? – удивленно отозвался он тогда, потому что неоднократно думал об этом и не видел абсолютно никаких препятствий. – Кто нам может помешать, ты, что ли?

– Мне плевать! Я-то тут при чем?! – Кажется, в этом месте Алла принялась снимать сапоги, затем забросила их в дальний угол его спальни.

– А кто может нам помешать?

Он все еще не понимал, куда она клонит, как не понимал причины ее полуночного визита и того, почему она разувается и снимает с себя верхнюю одежду, развалившись поперек его кровати. Он все еще в тот момент думал о себе и о Марианне, с которой расстался буквально пару часов назад.

– Вам никто мешать не станет, – рассмеялась в который раз Алла, принявшись теребить пуговки на вязаной кофточке. – Да и посмел бы кто! Кто посмеет восстать против Марианны Волиной?! О чем ты?!

– Тогда о чем речь?

Вот тут он забеспокоился, увидев, как ее кофточка летит с кровати следом за сапогами, потом туда же последовали лифчик и штаны.

– Ты что делаешь, Алла?!

Лозовский тогда попятился из спальни, намереваясь удрать. Еще не хватало ему скандальных ситуаций подобного рода!

– Я? – Она спрыгнула с его койки в чем мать родила, успев к тому моменту покидать в угол всю одежду. – Я собираюсь соблазнить глупого любовника своей матери, который вдруг с чего-то возомнил себя очень важной фигурой на шахматной доске жизни Марианны Волиной.

– Я ничего не возомнил.

Он все еще пятился к двери, хотя оторвать взгляд от девушки было сложно, она казалась совершенством. Совершенно прекрасной была ее молодость.

– Тебе лучше одеться, Алла, – промямлил он тогда.

Конечно, промямлил, не был его протест твердым и уверенным. Он и протестом-то не был, а протестовать стоило. Стоило гнать прочь из дома поганой метлой эту юную искусительницу, плюющуюся ядом в адрес собственной матери. Она…

Она ведь все отравила, если, отбросив все детали, взять и разобраться сейчас по сути. Она вбила клин между ним и Марианной. Она трактовала каждое слово, каждое действо своей матери в извращенном изгаженном клюве. И она в конце концов добилась того, что и он стал присматриваться, стал подмечать, стал копить недовольство.

Случались и моменты просветления, конечно, когда он вдруг принимался жалеть бедную Марианну, за спиной которой творится дикое предательство, – он ведь не пренебрег юным телом ее дочери, не устоял. И тогда он каялся, тогда любил свою взрослую любовницу с утроенной силой и позволял ей делать с собой все что угодно. Позволял подавлять его волю, позволял себе подчинение, хотя и знал, как противно будет потом. И противно становилось. И не столько от самобичевания, сколько от гнусной трактовки, изрыгаемой пухлым красивым ртом Аллы.

А ведь и правда он все последнее время думать стал только ее умом и чувствовать только ее сердцем. Хотя там и сердца-то, кажется, не было. Ни у одной, ни у другой. Обе друг друга стоили. Стало быть, и жалеть теперь не о чем.

– У меня теперь есть Наташка, – подвел черту Лозовский, оглянувшись на окна кухни.

Подруга его металась между раковиной, плитой и холодильником, не забывая тревожиться о нем и то и дело поглядывать на него из окна. Хорошо, хоть вопросы прекратились. Он больше всего боялся, что она его и в саду не оставит в покое, и выйдет следом, и станет рвать душу, без конца спрашивая:

– Славик, а ты мне ничего не хочешь рассказать?

Будто он мог! Будто способен был растоптать их зарождающиеся отношения, обещавшие перерасти со временем в прочные семейные! Ведь если расскажет ей обо всем, она уйдет. Она не станет жить с таким подонком, которым он себе сейчас представлялся.

Нет, Наташу он во всей этой грязи выпачкать не может. Он сам как-нибудь выберется и очистится. Ее марать нельзя. Она тут ни при чем. Она не должна нести крест его прошлого.

Костер то разгорался, пожирая утрамбованную горкой листву, то вдруг начинал неуверенно тлеть, медленно обгладывая ветхий хворост, который Ярослав насобирал по участку.

Он успел уже и под яблонями вскопать, и мусор весь собрать, а время тянулось, как резиновое. Полтора часа всего-то и прошло. Пора было возвращаться в дом, пора было начинать игру под названием «в нашей жизни все прекрасно». Сам затеял, сам придумал условия, отступать теперь поздно. А играть-то сил не было, вот в чем беда! Да и Наташа была не тем человеком, с которым фальшь может остаться незамеченной.

– Тебе трижды звонили.

Она встретила его на пороге в переднике, в косынке, под которой с трудом поместились ее косы. Она всегда дома заплетала волосы в косы, чему он очень умилялся. Руки по локоть в муке, не иначе с пирогами возится. Как тут ее не ценить, не совсем уверенно подумал Лозовский, вешая легкую куртку на вешалку.

– Тебе трижды звонили! – уже в другой – с гневным нажимом – тональности повторила Наталья.

– Кто? – поинтересовался Лозовский, пропустив мимо неприятный укол.

Если ему звонили, почему не позвала? Тем более трижды звонили! Что за самодеятельность такая: решать за него, с кем ему говорить, а с кем нет?

Как-то все не так, все неправильно. Как-то не так она себя ведет. Не так, как бы ему хотелось. Может, он придирается к ней, а?

– Сначала поочередно позвонили две женщины. Не представились. – Гнев в голосе его подруги набирал обороты. – Потом позвонил какой-то Дмитриев…

– Наташа, – тут уж Лозовский позволил себе ее перебить. – Почему ты не позвала меня к телефону?

– Ты был в саду, – очень быстро нашлась она с ответом и принялась отряхивать муку с рук прямо на плетеный коврик в прихожей.

– Я был в нашем саду, а не в городском, милая, – все еще тактично и без рокота уточнил он и, обогнув ее, пошел в комнату, продолжая говорить на ходу: – Ты видела меня из окна, Наташа. Я был в пределах досягаемости… Почему ты не позвала меня к телефону, милая?

Она вошла за ним следом в комнату, оперлась спиной о притолоку и несколько мгновений рассматривала его, будто видела впервые. Он мог поклясться, что именно таким был ее взгляд, когда они столкнулись в дверях супермаркета. А это была их самая первая встреча.

– Славик, ты сейчас что пытаешься сделать? – с неожиданной вкрадчивостью спросила Наташа.

Он никогда прежде не слыхал такого тона, никогда не мог подозревать, что она вообще о нем имеет представление. Всегда мила и простодушна, заботлива и нежна, и тут вдруг непонятная, опасная вкрадчивость. Такое Волиной было бы простительно и позволительно, дочери ее, подруге и соратникам, марширующим под ее началом и в одном строю, но не его девушке. Она не должна быть такой, как они все! Она должна быть именно такой, как ему хотелось. А может…

Может, он снова все для себя придумал, а?! Может, и за нее, и за себя придумал утопический семейный мир, который по природе своей невозможен?

– Что я пытаюсь сделать? – растерялся Лозовский.

– Ты сейчас пытаешься скандалить со мной? – милые добрые глаза Наташи сделались очень темными и холодными, как небо в ноябре.

– Нет. Скандалить я не хочу. Я хочу понять, почему ты не позвала меня к телефону? Этот звонок мог быть очень важен для меня и…

– Важен?! Для тебя?! Звонок какой-то бабы для тебя важнее мира в этом доме?!

И снова ее тихий голос с возмущенным присвистом показался Лозовскому незнакомым и неприятным.

– Баб было две, если я не ошибаюсь?

– И что с того?

– Почему ты не позвала меня, Наташа?

Ему очень хотелось услышать от нее вразумительное объяснение ее необъяснимому поведению. Пускай придумала бы что-нибудь, что ли. Соврала, на худой конец, но уничтожила в нем то неприязненное чувство, которое вдруг дало о себе знать.

– Ты!.. – вдруг выпалила она очень громко и запнулась, а ресницы ее шустро заметались вверх-вниз. – Ты считаешь, что можешь говорить в моем присутствии со своими любовницами, да?! Ты считаешь, это нормально, когда они звонят тебе домой, да?

– Кто они? – Лозовский окаменел.

Вот это новости! Вот это удар под дых! Он же выбирал, он же думал, что не ошибся в ней. Он считал, что она умна, серьезна, рассудительна и никогда не опустится до примитивного ора уязвленной ревностью базарной тетки.

Ошибся?

Он считал, что Наташа всегда будет уважать в нем его мужскую неприкосновенность, не позволяющую лазать по его карманам, бумажникам и записным книжкам. Что она никогда не станет совать нос в сообщения в его мобильном. Что она даже в руки его взять не посмеет, когда ему станут звонить.

Ошибся?

– Кто они? – снова переспросил он, уставившись на свою подругу совершенно новым взглядом.

Да он, оказывается, просмотрел в ней многое! И не замечал никогда раньше колкости в ее глазах, перечеркивающей ее нежность и делающей ее милое лицо очень неприятным, будто высеченным из серого камня. И нервного подергивания пальцев никогда не замечал. А рот ее, прежде такой мягкий, такой податливый, оказывается, мог быть судорожно сведенным в тонкую узкую линию.

Ничего себе прозреньице…

– Что за женщины мне звонили, Наташа? Ты же брала мой телефон, отвечала, не могла не видеть, кто звонил?

– Посмотри сам, – отмахнулась она от него, взметнув облачко муки, ссыпавшееся с ее рук.

– Я хочу, чтобы ты мне сказала! – настырно потребовал Лозовский. – А посмотреть я всегда успею. Ну, Наташа!

– Не знаю я! – огрызнулась она. – Один номер не определился, второй – всего лишь набор цифр без имени и фамилии. Наверное, он не забит в памяти.

– Соображаешь, – зло ухмыльнулся Ярослав, подошел к ней вплотную и прошипел в лицо: – А с чего тогда ты взяла, что звонили мои бабы?! Кто дал тебе право подозревать меня в чем-то?!

– Да потому что… – Она испуганно вжала голову в плечи. – И одна и вторая называли тебя Яриком! Это так интимно прозвучало, что я подумала…

– И?

– И та, которая звонила первой, рассмеялась так и попросила позвать своего милого мальчика!

Марианна!

Ему чуть не сделалось дурно, еле сил хватило удержать свой испуг глубоко внутри, не выплеснув его наружу.

Только Марианна называла его милым мальчиком. Ей одной он позволял называть себя так. Ну и Алка еще иногда глумилась, называла, передразнивая интонацию матери.

Больше никто. Никто и никогда не называл его милым мальчиком, даже мать.

Кто же звонил?!

Алла не могла звонить, в этом он был уверен на все сто. Марианна…

Тоже не могла. После всего, что произошло позавчера, она ему звонить не станет. Она сначала вымотает ему всю душу, вытянет все жилы, закатает его волю в саркофаг, сломает ему остаток жизни, возможно, но первой ни за что звонить не станет.

Кто же звонил?!

– Вторая женщина не назвалась, но тоже попросила пригласить Ярика. Почему они тебя так называют, Славик? – Наташа всхлипнула, спрятав лицо в передник, тоже перепачканный мукой, и забубнила оттуда, запричитала: – Я так люблю тебя… Я не хочу делить тебя ни с кем! А они звонят, прямо домой звонят!.. И Дмитриев этот… Кто он такой, чтобы говорить со мной подобным тоном?

– Каким? – заинтересованно откликнулся Лозовский.

Все то время, что Наташа всхлипывала, он ее почти не слушал. Он все думал и думал про странный звонок какой-то женщины.

Марианна вполне могла позвонить, может, он и поторопился, причислив ее к разряду несгибаемых, волевых женщин. Она же из плоти и крови, как и все люди. Она же была привязана к нему. Любить вряд ли была способна, но привыкнуть-то должна была. Так что, неожиданно лишившись привычки в его лице, могла и унизиться до звонка. Тем более что номер ее телефона не определялся никогда ни в одном мобильном…

– А кто такой этот Дмитриев? – Наташа подняла на него зареванное, припудренное мукой лицо.

– Дмитриев-то? Следователь он, кажется. Я в их милицейской иерархии слабо разбираюсь, но в пятницу имел честь наряду с остальными сотрудниками «Октавы» быть опрошенным этим господином. – Лозовский провел указательным пальцем по ее щеке, смахивая муку. – У нас начальница пропала.

– Волина?! – ахнула Наташа. – Волина пропала?!

– Д-да, Волина, а ты откуда о ней знаешь?

Он никогда с Наташей не говорил ни о работе своей, ни о Марианне тем более. Откуда она могла знать о ней? И если знала об этом, то, может, знала и обо всем остальном? Надо же, как много нового он узнал сегодня о своей избраннице, с которой намеревался прожить всю оставшуюся жизнь.

– Славик, ты что, вообще, да? – Еще минута, и она точно покрутила бы пальчиком у виска, вовремя остановилась, решив, что это перебор. – Ты и правда считал, что я стану жить с человеком, ничего не зная о нем? Ты никогда не рассказывал мне, где и кем работаешь, я никогда не спрашивала тебя об этом. Но это не значит, что я ничего не знала.

– Вон как! – Лозовский немедленно прекратил нежное поглаживание по ее щеке, снова неприятно удивившись очередному открытию. – А что же еще ты знала обо мне и о чем молчала, моя дорогая Наташа?

– Много чего знала и молчала! Но теперь не стану!

– И что же? Ты говори, говори, не бойся! – Он еле удержался от зубовного скрежета.

– А не мне нужно бояться теперь, дорогой. – Она неприятно усмехнулась вытянувшимися в тонкую линию губами. – А тебе! Ты ведь был любовником Волиной. И если правы мои осведомители, то и любовником ее дочери. И теперь, когда вдруг Волина пропала… Дальше сам сообразишь?..

Выставить ее сейчас за дверь или погодить? Сейчас разорвать еще не составленный брачный контракт или дать ей еще один шанс?

«За» и «против» было не так уж много, к тому же их было почти поровну.

За ее присутствие в его доме выступало то, что он мог остаться совершенно один на один со своей бедой, и никто не протянет ему руку помощи, никто не обогреет и не приласкает, если она уйдет. Сухарей в тюрьму насушить будет некому, с тоской подумал Лозовский, глядя на Наташу без прежнего обожания. Да и постель одинокая его страшила.

Против ее пребывания рядом с ним было все остальное.

Она оказалась притворщицей. Она играла роль, изображая влюбленность, а сама собирала о нем справки. Гадость какая! Она знала, что у него роман с другой женщиной, и милостиво приняла от него предложение поселиться вместе с ним.

Как поступить?!

– Не гони меня, Славик, – прошептала она, безошибочно угадав ход его мыслей. – Не гони меня, пожалуйста.