Текст книги "Соперница с обложки"
Автор книги: Галина Романова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Глава 4
– Тамарка, он решил меня бросить, понимаешь!
Даже во хмелю ее глаза были злыми и безжалостными, отметила тут же про себя Тамара, снова заглянув на дно опорожненного подругой стакана. Быстро ухватилась за отпотевший ствол водочной бутылки и щедро плеснула из нее в стакан Марианны.
– Подумаешь, – подергала она полными могучими плечами. – Нас всех бросают, и что теперь!
– Меня! – Марианна неуверенным движением потыкала указательным пальцем себя в грудь. – Не кого-нибудь, а меня!!! Меня – Марианну Степановну Волину, Тамарка, он решил бросить! Пацан! Грязный ублюдок! Я его… Я его ведь на помойке подобрала!..
Тамара опустила голову, чтобы не выдать откровенного злорадства, но Марианна даже пьяная оставалась Марианной.
– Радуешься, стерва? – догадалась она и ухмыльнулась глумливо: – А чему радуешься-то? Меня хоть два года, да любили! Молодое, горячее тело принадлежало мне, понятно! А тебе?.. Тебе что принадлежит? Эта грязная квартирка? Этот захлюстанный халат? Почему так грязно, Тамарка? Почему у тебя всегда так все грязно?! Все вокруг тебя покрыто грязью, все! Каждое твое слово, каждое твое действие, каждая вещь, к которой ты прикасаешься, тут же превращается в грязь! Гадкая ты, Тамарка!
– А ты? – сквозь стиснутые зубы осмелилась спросить Тамара, стараясь не смотреть на Марианну, завалившуюся к ней на ночь глядя вдрызг пьяной. – Ты не гадкая, Маринка? Ты хорошая, чистая, благородная, да?
– Да! – Ее голова мотнулась, ударяясь подбородком о грудь. – Я хорошая. Я тебе с жильем помогла? Помогла. Должность тебе устроила? Устроила, хотя ты ни черта не варишь башкой и работать совершенно не хочешь. Все перешептываются, все откровенно смеются за твоей спиной над твоими ляпами, а ты…
– Пошла вон!
Господи, как же это она осмелилась-то, а? Как осмелилась за столько лет впервые указать на дверь этой гадине?! И что теперь? Что теперь она с ней сделает?
Можно погадать, конечно, было бы желание, а времени предостаточно. Убираться, судя по всему, гостья не собирается. Слышать никого кроме себя не слышит. Так что можно погадать, пока та выпивает и гоняет вилкой по тарелке скользкие грибки. Ах, не знала, что зайдет, а то бы поганок впрок наготовила…
Ладно, что там выходит?
Из квартиры выгнать Марианна ее не сможет, это однозначно. Договор купли-продажи давно оформлен на нее – Тамару. Год назад оформили, хотя до этого пришлось пару лет пожить в этом скворечнике на птичьих правах. Это ее так Волина к проявлению собственного благородства подготавливала. Сравнивай, мол, как было раньше, а как теперь.
Уволит или понизит в должности? Тоже вряд ли, потому что Тамарка, может, и тупая в бухучете этом гребаном, но верная и честная. Ни копейки никогда не украдет и никому другому не позволит.
А чем еще может отомстить ей Марианна за то, что на дверь ей указала?
Да ничем, потому что у нее больше ничего и ценного-то нет.
– А я не пойду никуда, Тамар, – вдруг совершенно трезвым голосом отозвалась на ее выпад Волина. – Потому что мне некуда идти.
– Да ладно! У тебя квартир выкупленных по городу с дюжину! – Тамара, не выдержав, отобрала у нее вилку, нацепила не нее опенок и сунула Марианне в рот, добавив крохотный кусочек хлеба. – Закусывай, что ли, Марин! Срубишься сейчас, что мне с тобой делать потом?
– А я спать у тебя останусь, – выпятив нижнюю губу, обрадовала ее гостья. – Мне идти некуда и не к кому. Меня же никто не ждет, Тамарка! Никто, понимаешь!!! Нет, ты не понимаешь…
– Почему же? – Тамара со вздохом подперла полную щеку здоровенным кулаком. – Меня вон тоже никто не ждет. Я к этому привыкла.
– Да не путай ты божий дар с яичницей! – прикрикнула с досадой Марианна и отработанным до автоматизма начальственным жестом хлопнула ладонью по столу. – Это все разные вещи, пойми! Ты всю свою жизнь одна была! Тебя никто никогда не ждал, а меня… Меня-то ждали в свое время, понимаешь! Пашка долго ждал, пока я выучусь, пока на ноги встану.
– Ага! – перебила ее со злостью Тамара. – А потом ты эти самые ноги, на которые твердо встала, и вытерла об него.
– Неправда! – с жалобной грустью отозвалась Волина и всхлипнула: – Я его любила!
– Да ладно врать-то, Марин. Сейчас-то хоть не ври, когда его уже давно в живых нет. Любила она его! А умеешь ты любить-то?! Кого-нибудь когда-нибудь любила безрассудно?
– А как это? – Марианна замотала головой, пытаясь разогнать хмельное облако, застилающее ей глаза. – А как это – безрассудно? Все вот твердят об этом день и ночь, а никто ни разу не объяснил мне… Как это любить безрассудно, Тамара? Как?! Забыть обо всем? Забить на все? Все бросить к чертям собачьим и сунуть голову в петлю, так, что ли?
– Почему же в петлю? Обычно говорят, в омут.
– Это не одно и то же? Что там, что там погибель, Тамара. Разницы нет! Что в петле, что в омуте – от безрассудной любви погибель. Вот и… – Она вдруг встрепенулась, отряхнула шелковую белоснежную блузку от хлебных крошек и окинула взглядом стол: – А почему ты мне одни грибы с колбасой на закуску выставила? Что, покушать больше нечего?
– Почему нечего? И щи есть из квашеной капусты, и котлеты с макаронами. – Тамара ухмыльнулась, наблюдая за подругой. – Только ведь ты благородная теперь у нас стала, разве станешь щи хлебать со школьной подругой.
– А ты знаешь, стану. – Марианна встала и, покачиваясь, добрела до большого хромированного холодильника, распахнула его, заглянула внутрь. – О, котлетки, здорово! Давай, Тамар, пожрем, что ли… Так достала меня правильная здоровая пища, так угнетает подсчет калорий. А чего ради? Наливай щи, Тамарка…
Марианна съела огромную тарелку щей из квашеной капусты, которую Тамаре поставляла из деревни матушка, она засаливала ее в огромной дубовой кадке по старинному рецепту, доставшемуся от прабабки. Потом еще две котлеты, ломоть хлеба с горчицей, а потом запросила кофе.
– Что-то меня колотит, – пожаловалась она спустя полчаса, когда выпила залпом две чашки крепчайшего кофе. – Может, заболеваю?
– Твоя болезнь называется отходняк, подруга, – хмыкнула Тамара, сгребая со стола пустые тарелки и загружая их в раковину. – Небось забыла, когда в последний раз водку-то пила?
– Да… Забыла…
– Вот теперь и вспомнила. А что касается Лозовского, вот что я тебе скажу… – Тамара обернулась к Марианне от раковины, подперла округлые бока. – Отпусти ты его, Марин.
– Ни за что! – отшатнулась к стене Волина, будто Тамара ее ударила. – Чтобы я его отдала какой-нибудь молоденькой сучке!!! Я его создала… Я его вылепила! Я сделала из него мужчину…
– Не ты, а родители, между прочим, – напомнила Тамара.
– Родители! – презрительно фыркнула Марианна. – Они только и смогли, что дать ему образование. А дальше что? Ни работы, ни жилья, ни денег, ничего же у него не было, у красавчика нашего. А я…
– Но это же не могло и не может продолжаться вечно, Марина. – Тамара, собравшаяся вымыть посуду, с раздражением шлепнула по крану, перекрывая воду. – Ты что же, всерьез полагала, что вы поженитесь, станете детей рожать?
– Какие дети, о чем ты? И при чем тут вообще дети? У меня есть Алка вообще-то.
– Но у Ярослава-то нет. Ему-то жить как? Аллочкой твоей наслаждаться, так он и так… – брякнула Тамара и тут же прикусила язык.
Господи! Она проговорилась! Она только что самым бесстыдным образом выдала чужую тайну, хотя сотни раз давала себе зарок не совать нос в чужие секреты. И так всем на свете сплетням, гуляющим по длинным коридорам «Октавы», приписывают ее авторство. А она ведь молчит! Всегда молчит! Слушать – да, слушает. Слушает, на ус мотает. Но чтобы языком молоть в курилке или туалете…
Нет, этого она себе никогда не позволяла. Возложила судьба на нее повинность играть роль верной дворняжки Маринкиной, она ее и играла. И никогда не провоцировала опасных разговоров в своем присутствии. А тут вот взяла и проговорилась насчет Лозовского и Маринкиной дочери.
Что же делать-то теперь?! Как выпутаться? Может, Маринка мимо ушей пропустила спьяну-то? Может, после щей ее и котлет с дремотой борется и не поняла, что она только что…
Но нет! Марианна Волина уловила все молниеносно. И даже повторять не заставила. И вопросов лишних наводящих задавать не стала. Она просто привстала с табуретки, нависла над столом, упершись в него кулаками. Ну, прямо точь-в-точь как на совещаниях, когда разнос кому-то устраивала. И прошипела гремучей ядовитой змеей:
– Ты и об этом знала?! Кто еще?!
– Не знаю. Я за всех отвечать не собираюсь, – забормотала Тамара.
Схватила тут же кухонное полотенце и начала мусолить им по чистой столешнице, окаймляющей раковину. Смотреть в остекленевшие глаза Марианны было выше ее сил.
Вот навязалась еще ей на голову на сон грядущий! Приперлась, ждали ее!
Она бы сейчас искупалась, покидала грязные шмотки в машинку, загрузила бы стирку и пошла бы спать. Перед этим можно было бы в телевизор потаращиться, какой-нибудь сериал посмотреть можно было бы. И помечтать под него и о собственном неожиданном счастье, которое все никак ее не отыщет.
Надо же, как ловко уязвила ее, змеища! Сказала, что никто и никогда не ждал Тамару. А ведь и в самом деле никто и никогда не ждал. Был один командированный. Так его она все больше ждала, а не наоборот. Водки покупала, икры, семги пожирнее. И ждала, ждала, когда он подкатит под ее окна на своем длинномере. Когда войдет в ее квартиру, насквозь провонявший солярой, ждала. Когда потом отмоется, фыркая и брызгаясь в ее ванной почти с час. Потом ждала, когда он насытится ее щедрым угощением. Потом…
Потом, кстати, не всегда получалось. Все зависело от дозы выпитого. Если командированный, которого звали Виктор, перебирал, то мог вырубиться еще до того момента, как голова его касалась подушки. А если все же контролировал дозировку, то милостиво позволял потом себя любить.
Что, собственно, Тамара и делала, становясь в такие ночи очень жгучей и ненасытной.
Потом она его провожала и потом снова ждала.
Она ждала, ее – никто и никогда. Здесь Марианна была права, тут с ней не поспоришь.
Она, собственно, всегда оказывалась права. Всегда! Знала о людях, с которыми ей приходилось общаться, практически все. Все знала об их привычках, об их слабостях, пороках. Потому и бить ей удавалось всегда без промаха, точно в цель, по самым уязвимым местам.
Тамара десятки раз представляла себе, как ее школьная подруга в собственном виртуальном тире жирным черным маркером наносит на макет очередной жертвы ее самые уязвимые точки, а потом долбит по ним без промаха. Долбит и долбит, долбит и долбит, пока не сломит волю, не сломает хребет, не подчинит себе полностью.
Мерзкая жестокая сука! Как только ее земля до сих пор носит!..
– Понятно, – процедила сквозь стиснутые зубы Марианна, оттолкнула ногой табуретку и заходила по кухне, похрустывая пальцами.
Тамара инстинктивно втянула голову в плечи.
Когда Марианна Степановна Волина так вот хрустит суставами пальцев, жди скорой расправы. Значит, уже пошел процесс в ее незримом тире. Значит, уже наносятся жирные точки на тело и душу очередной жертвы.
Кто только вот ею станет на этот раз?! Алла, посмевшая выкрасть из материнской постели любовника? Лозовский, который уже одним тем смертельно виноват, что не отказал ни одной, ни другой. Он-то, Тамара была уверена, не был инициатором ни в тех, ни в других отношениях. Не посмел бы он никогда посягнуть.
Они! Все они! Эти две злобные коварные суки: мать и дочь. Которые мстят друг другу всю свою жизнь, сами не зная за что.
А может, она теперь Тамару решит наказать?! За то, что вовремя не сигнализировала. За то, что промолчала и наверняка тайно злорадствовала.
– Где они встречались? – Суставный хруст прекратился, Марианна встала перед своей школьной подругой и впилась ей в душу пронзительно-ледяным взглядом. – Не смей мне врать, что не знаешь!
– Я не… – Тамара замотала головой.
– Не смей, слышишь!!! – не выговорила, а просвистела ей в лицо Марианна, и тут же ее жесткие пальцы легли Тамаре на горло. – Медленно говори, обдуманно: где они встречались и как часто? Ну!!! Говори, или я уничтожу тебя, гадина!!!
А она могла ее уничтожить. Запросто могла. Пошутила же однажды, исправив в десяти местах ее годовой отчет так, что с Тамаркиной непрофессиональной небрежностью ее под статью могли подвести. Что, как только Тамара ей надоест, она так и сделает.
В тюрьму Тамара не хотела – это точно. Но и Алку выдать с Лозовским тоже не могла. И не выдать не могла…
– Как часто, не знаю. Но встречались всегда в твоей квартире на Соловьевой улице.
Это не ее голос только что выдал чужой секрет. Это и не голос был даже. Это было дребезжание старой чайной ложки в пустом граненом стакане, забытом зазевавшимся пассажиром на столике в поезде. Она не узнавала звуков, исторгаемых ее горлом. И не узнавала Марианну.
Такой страшной…
Нет, такой угрожающей, распираемой какой-то демонической жуткой силой, клокочущей под ее ребрами, Тамара ее никогда не видела. Никогда!
Даже когда Пашка впервые ушел от нее в ночь, а наутро вернулся, а потом она узнала, что он был у какой-то бабы, гнев ее не был так силен. Даже когда он умер, не успев дойти до той самой бабы, и до Маринки тоже не дошел, потому что не хотел, наверное, она была в меньшем бешенстве. Бесилась, конечно, рвала и метала, но не так, как сейчас.
Сейчас Тамаре стало по-настоящему жутко, у нее даже между лопатками взмокло от того, как она теперь боялась Волину.
– На Соловьевой, значит, – повторила Марианна за подругой название улицы, присовокупив номер дома и квартиры, которую купила еще лет десять назад и не так давно подарила дочери. – Значит, вот почему он решил меня бросить… Понятно, Ярик, понятно. Красивая и смелая, стало быть, дорогу перешла. Ну, ну… Это мы еще посмотрим, кто кого, доченька…
Она оторвала наконец свои пальцы от Тамариного горла, ощутимо шлепнула ее по щеке и брезгливо сморщилась:
– Худеть пора, дорогуша. Щеки жирные, как у… Потому и не любит тебя никто и не ждет. Щи жрешь на ночь, котлеты. Йогурты надо! Ладно, пошла я. А ты…
Это все на ходу, на Тамару почти не глядя, будто не у нее в доме полами плаща стены обметала. Будто совершенно пустым местом была Тамара в этой жизни. Пустым и никчемным.
Ну, погоди, гадина, думала Тамара, я тебе еще устрою. Да так устрою, что век не ототрешься.
– Да, кстати.
Марианна вдруг застряла на пороге, хотя и дверь уже отворила, взяла Тамару за пуговицу на халате, подтянула к себе поближе и улыбнулась гадко, пахнув ей в лицо отвратительной смесью водки, сигарет и котлет с чесноком.
– Завтра будь готова отчитаться передо мной за средства, которые мы выделили на бонусы. Они ведь у тебя в сейфе хранятся, не так ли?
– Так.
– Вот и отлично. Завтра совместно с тобой мы их и пересчитаем.
– А чего завтра-то? К Новому году собирались раздавать. Завтра, что ли, раздадим?
Это был не крик утопающего, так горло драть Тамаре теперь было не под силу. Это был едва слышный комариный писк ее пропадающей души. Старалась сохранять самообладание, но Марианна все моментально поняла. Снова шлепнула ее по щеке и рассмеялась.
– А когда хочу, тогда и раздаю. К Новому году так к Новому году. А завтра просто желаю провести в твоем сейфе ревизию. Ты не против, подруга?
– Нет.
У нее, кажется, даже в позвоночнике что-то щелкнуло, с такой силой она замотала головой, хотя очень хотелось биться ею о стенку. Биться и орать во все горло.
Не было в ее сейфе тех денег! Не было ровно половины! Они должны были быть восполнены, но не сегодня ночью и не завтра утром. У нее ведь до тридцатого декабря, на которое планировалась выплата бонусов, еще больше трех месяцев! Почему завтра-то?! Почему?!
– Вот и хорошо. – Марианна ступила за порог, а потом вдруг снова приостановилась, подумала о чем-то, опустив голову, тут же вскинулась и, опять не обращаясь конкретно к Тамаре, обронила напоследок: – Да, Тамарочка, если денег там по какой-то причине не окажется, я сдам тебя с рук на руки милиции и объявлю воровкой…
Никогда еще дверь Тамаркиной квартиры не захлопывалась с таким жутким тюремным лязгом.
Сдаст с рук на руки милиции…
А и сдаст! И ничего и никто ее не остановит, потому что за Тамару заступиться некому. Одна у нее защитница – Волина Марианна Степановна. Но та с теперешнего вечера возглавила клан ее личных врагов.
Что же делать-то теперь, а?! Как завтрашнее утро встретить, которое последним в ее жизни может оказаться? В том смысле, что на свободе последним, а потом…
Крупные Тамарины пальцы подрагивали и никак не попадали по крохотным кнопкам телефонного аппарата, висевшего на стене между кухней и коридором. Набрала номер лишь с четвертой попытки. Набрала наконец и затихла с замирающим сердцем, приплюснув трубку к уху.
– Алло, – раздалось в трубке через несколько томительных минут.
– Алло, привет, это я.
– И чего так рано? Еще ведь нет и полуночи. До нее еще почти пара часов, – попытались остроумно пошутить на том конце провода.
– У нас проблемы, – тут же ошарашила Тамара, быстро их перечислила и подвела итог: – Надо что-то делать!
– Тут сделать можно только одно, дорогуша… – в трубку притворно зевнули. – Ладно, давай сюда подъезжай, посидим, подумаем…
Глава 5
– Славик, это ты?
Лозовский окаменевшими пальцами повернул ключ в замке, накинул цепочку и с облегчением привалился к захлопнувшейся двери. Наконец-то он дома.
Господи, какое же счастье иметь свой угол! Свой собственный! Не оттяпанный у одуревших от старости родителей, не заработанный постельными трудоднями у обеспеченных любовниц, а свой собственный угол, о котором никто пока не знает!
Часть денег на него он успел скопить, часть пришлось одалживать у банка. Ничего, расплатится. Он молод, энергичен, работоспособен, талантлив даже как руководитель. Это все в «Октаве» признали. Перейдет работать в другую фирму, его уже приглашали. Пускай зарплата несколько ниже, зато он там свободу обретет. А это куда как дорого стоит.
– Славик! – голос Наташи зазвучал тревогой. – Чего молчишь? Это ты?
– Кому еще быть в нашем доме, малышка? Конечно, я…
Лозовский снял ботинки и переобулся в домашние клетчатые тапочки.
В доме Марианны не принято было этого делать. Там переобувались лишь перед тем, как идти в ванную. Лозовскому это не нравилось. Не нравилась пыль, которая тащилась на обуви в квартиру. Не нравилось сидеть в уличной обуви перед телевизором или за обеденным столом. Будто все еще с работы не вернулся, будто продолжаешь трудиться.
Хотя так оно все и было на самом деле. Он отрабатывал, он трудился, он никогда с Марианной не чувствовал себя дома. А вот с Наташкой…
Милая, славная, хорошая, надежная, любимая. Он так счастлив был с ней! Так хотел продолжения и упрочения этого счастья, так смаковал каждый прожитый с нею день, а жили вместе они всего лишь вторую неделю, что решился все же на то, что сделал сегодня вечером.
Он сделал, он освободился, а там будь что будет. Главное, он с Наташкой. Главное, у них теперь свой собственный дом, одна на двоих семья.
Когда же он понял, что готов провести с ней остаток своей жизни? Когда почувствовал, что эта женщина никогда ему не надоест и не наскучит? Он готов был видеть ее заспанной, в бигудях, с сопливым от простуды носом, недовольной. Он готов был! Он хотел с ней и только с ней тех самых будней, которых все боятся и называют серыми. Вместе по утрам трясти покрывалом над кроватью и ворчать незлобиво, когда край выскальзывает из рук. Бежать наперегонки в ванную и толкаться у раковины в измятых ночных пижамах. Готов был изнывать от голода, когда она затянет с обедом, потому что проторчала в парикмахерской. И грызть морковку, сидя на табуретке в кухне, как на жердочке, он тоже готов был.
Он готов был ко всему этому, только с ней чтобы, с Наташкой!
Так когда он понял это? Две недели назад, когда предложил ей переехать к нему? Или в тот самый первый день их встречи, когда едва не сшиб ее с ног в дверях супермаркета?
Он тогда летел как сумасшедший. Зол был. Сильно зол на Марианну, на себя. И слабость Марианнину проклинал, заставившую его пойти у нее на поводу. И свою собственную, не сумевшую противостоять. Все проклинал, и даже родителям досталось, которые ему порекомендовали обратиться через десятую голову к одним из знакомых Марианны по вопросу трудоустройства.
Не пошел бы тогда на собеседование, и не было бы ничего. Ни объятий ее навязчивых и липких, ни подарков, закабаливших его, ни сегодняшнего отвратительного вечера. Ох, как тяжел он был для него! Ох, как непереносимо длинен! И тут вдруг это нечаянное столкновение…
– Славик, милый, кушать будешь?
Только Наташка называла его так. Когда-то так звала его бабушка, теперь вот она.
– А что у нас есть покушать, Натуль?
– Блинчики испекла тоненькие, нафаршировала их мясом, – пробормотала Наташа сквозь зевоту. – Картошка в фольге с перцем, как ты любишь. Есть еще селедочка под маринадом.
– Сама делала? – умилился Лозовский, вспомнив, что с двенадцати дня ничего не ел.
– А кто же? – удивилась она вопросу.
Наташа все готовила сама. И пельмени, и блинчики, и пиццу, игнорируя в магазине нарядные фабричные упаковки. За мясом ездила на другой конец города на рынок. Долго бродила вдоль рядов, ворошила мясные развалы длинной острой вилкой, принюхивалась, приценивалась, снова бродила. Потом наконец выбирала. А дома из ее рук выходил очередной кулинарный шедевр, рецептами которых были полны три вздувшиеся общие тетрадки с разлохмаченными страницами. Тетрадки ей отдала мама, когда Наташа решилась переехать к Ярославу.
– Я все это и без записей помню, дочка. – Мама втиснула их в сумку поверх яркого пледа. – А тебе нужно мужа кормить. Вон он какой у тебя худенький.
Ярослав улыбался простоте этой милой женщины, ставшей теперь его тещей. Улыбался и вопреки устоявшейся в миру традиции совершенно не желал ее ненавидеть. Он их обеих как-то сразу полюбил – и дочку, и мать ее.
– Тебе подать, милый?
– Нет, нет, отдыхай! – забеспокоился Лозовский.
Он не хотел, чтобы Наташа поднималась из постели. Не потому, что она могла не выспаться, утром спешить ей было некуда, по его настоянию работу она оставила, а потому, что он не хотел никаких объяснений на сон грядущий. Ими и так был полон целый вечер. Хватит уже.
А с Наташей, если она войдет в кухню, объясняться придется. Она ведь сразу все уловит, все поймет, да и руку пораненную заметит. Станет задавать вопросы, а что он ответит? Что?! Он не мог сказать ей правды, как не мог и соврать. Так что лучше будет, если он сегодня переболеет в одиночку собственное освобождение, которое может обойтись ему очень дорого, случись что…
Утром он проснулся через пять минут после будильника. Надо же, как разоспался, а думал, что и уснуть не сможет после всего, что с ним произошло. А ничего, уснул и даже будильник не слышал. Наташка начала толкаться и бубнить сквозь сон, что он проспит на работу. Пришлось вставать и красться в темноте спальни к выходу, цепляя по пути вещи с вешалок.
На бегу позавтракал, кое-как побрился, все спешил и спешил. Вроде бы не велика потеря в пяти минутах, а из привычного утреннего расписания тут же выбился. Суетился и все ронял без конца, то крышку от геля для бритья, то нож. И суета какая-то эта была маетная, тревожная, не та, когда торопишься и раздражаешься оттого, что не успеваешь. Нет, тут какая-то иная подоплека в этой судорожной утренней спешке имелась. Как предчувствие будто бы чего-то нехорошего…
– Все будет хорошо, – сказал он самому себе в зеркало перед тем, как выйти из дома.
И за пять минут до этого то же самое шепнул Наташке на ухо, когда полез к ней в кровать поцеловать перед уходом.
А она тоже тревоги добавила, обхватила неожиданно его за шею, прижалась щекой к щеке и прошептала:
– Славочка мой… Любимый… Ты ведь не оставишь меня никогда?
– Что ты, родная моя! Что ты!
Ну, чуть ведь слезы не просочились из сердца самого, до такой степени вдруг жалко ее сделалось. А казалось бы, с какой стати?! Все же идет так, как должно идти. А заныло все, застонало внутри.
– Все будет хорошо, Наташенька. Все будет хорошо…
Вышел из дома с тяжелым сердцем. Снова задался вопросом – почему? Радоваться бы, освобождение наконец наступило. Теперь он сможет жить так, как хочет, с кем хочет и сколько хочет. А теребит и теребит, теребит и теребит. Тут еще бабка какая-то масла в огонь подлила, прокаркав ему вслед что-то об Антихристе и скором ответе перед Создателем. В другое бы время и внимания на нее не обратил, а тут обострилось все, каждый нерв стонал натянутой струной.
Лозовский шел по набережной к стоянке машин и морщился, будто от зубной боли.
Что же так противно на душе-то? Что же там так болезненно ворочается и тянет, тянет? Погода еще дурацкая, середина сентября только, а уже ноябрьской промозглостью смердит. Ветер мечется, того гляди с крыши их домика незакрепленный лист шифера сорвет. Так и не успел закрепить его в выходные, стемнело быстро. Оставил все до следующих выходных, понадеявшись на бабье лето, а оно вон как подвело. Быстренько скомкало, собрало в клубок по полям паутину и припрятало до следующего года под каким-нибудь кряжистым дубом. Пробило застарелой ржавчиной золото листвы, пошвыряло все безалаберно под ноги. Река за парапетом горбатилась гигантской стиральной доской, облизывая сизыми волнами бока катера спасателей.
Лозовский отвернулся, поежился и полез в карман за ключами от машины. Но не успел достать, пожарной сиреной взвыл телефон.
Началось!
Звонила секретарша Марианны. На ее номере им был забит этот рингтон. Сейчас начнет сипеть и захлебываться в трубку, что Марианна Степановна гневается, что давно его ждет, что он должен был…
– Да, – недовольно отозвался Лозовский. – Ксения, ты?
– Я! – выдохнула та и вдруг непривычно обратилась к нему на ты: – Ярослав, ты где?
– На набережной, машину забираю, а что?
– Скоро будешь, так?
– Ну, да. А в чем, собственно, дело?
– На твоем месте я бы не торопилась, Ярик.
Ее и без того невыразительный голос как-то моментально потух, лишившись всех звуковых оттенков. И Лозовский тут же представил себе простушку Ксюшу, съежившуюся в секретарском кресле до размеров божьей коровки. Она частенько так сжималась, когда Марианна ее за что-нибудь разносила.
Что сейчас могло случиться?
– Почему? – вздохнул он, тут же поняв, что Марианна, видимо, рвет и мечет.
– Потому что! Ты что, дурак совсем, да?! – и она неожиданно расплакалась в трубку. – Если говорю не торопиться, значит, не торопись!
– Да что случилось-то, Ксюша? Она что там, всех без разбору увольняет?
А она могла! Еще как могла после вчерашнего-то.
– Она не может никого уволить сегодня, Ярик, – чуть успокоившись, пояснила Ксюша.
– Почему?
Он не понял или не захотел понять, черт его знает, сразу вспомнив о гадкой суетливости своей утрешней, сразу не понравившейся ему, показавшейся предвестником чего-то дурного.
– Потому что Марианна Степановна пропала! – уже совершенно твердым секретарским поставленным голосом ответила Ксюша.
– На работу, что ли, не вышла?
– Не валяй дурака, Ярик! Тебе ли не знать, что она никогда не прогуливала, – приструнила его Ксюша. – Марианна Степановна пропала, понимаешь! Отовсюду пропала! Ее нигде нет! А в ее кабинете там… там все в крови, Ярик! И дверца сейфа в крови, и ящик, выдвинутый из стола, тоже. Господи, что теперь будет?!
