Текст книги "Девчонки на войне"

Автор книги: Галина Маркова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

На следующий день с рассвета эскадрилья была уже в воздухе. Район бомбометания оставался прежним – тракторный завод, но цели переместились в центр, наши войска сжимали кольцо окружения врага. Как и накануне, вылет прошел спокойно, и Женя, разворачиваясь после бомбометания, подумала, что это в общем-то неплохо: экипажи научатся спокойно разбираться в целях в воздушной обстановке. Перед вылетом она дала задание всем стрелкам-радистам и штурманам подсчитывать и определять типы самолетов, замеченных в воздухе над целью.

– Чтобы не зевали в воздухе, а видели все, что вокруг делается, и были готовы к отражению атаки истребителей противника в любой момент полета, – говорила Женя на предполетной подготовке.

Самолет Вали Матюхиной, который вчера оттащили трактором к краю полосы, мелькнул рядом, когда Женя заходила на посадку. Холод донимал, и она торопилась побыстрее зарулить и хоть немного отогреть руки у костерка, предусмотрительно разложенного механиком поодаль от стоянки.

Едва она выбралась через нижний люк, как техник самолета, не дожидаясь обычного доклада летчика о работе моторов и приборов, сказал:

– Новый командир полка прилетел.

– Да? – Женя забыла о костре сразу. – Где же он?

– А вон там, по стоянкам ходит. И за посадкой наблюдал.

«Самолет-то поломанный не оттащили подальше, – подумала Женя. – Прилетел, а тут тебе подарок сразу. Показали себя… Идти докладывать или здесь подождать? Пойду, наверно…»

Женя медленно, собираясь с мыслями, двинулась в ту сторону, где она заметила командира. Он шел ей навстречу, похлопывая прутиком по голенищу сапога. Высокий, худой, в перешитой солдатской шинели и низко надвинутой шапке-ушанке, исподлобья он посматривал вокруг.

– Товарищ… – Женя взглянула на петлички шинели, – …майор, исполняющий должность командира полка и командир второй эскадрильи старший лейтенант Тимофеева. Полк возвратился с боевого задания.

– Майор Марков, – сухо представился командир. – Чья это машина? – кивнул он в сторону самолета Вали.

– Самолет второй эскадрильи. Летчик сажала машину вчера на одно колесо.

Командир полка ничего не сказал. Медленно, все так же похлопывая прутиком, пошел дальше вдоль стоянки. Женя пошла рядом с ним.

«Хоть бы спросил, как случилось… – с раздражением думала она. – Штык какой-то, а не командир».

У следующей стоянки новый командир полка обошел вокруг самолета, разглядывая его так, как будто бы видел «пешку» впервые. Заглянув в кабину стрелка-радиста, подвигал нижним пулеметом.

– Кто на самолете мастер по вооружению?

– Оружейника сюда! – крикнула Женя.

Подбежала девушка-сержант. Ее круглые щеки горели пунцовым морозным румянцем. Ватные брюки заправлены в огромные стоптанные валенки, она все топталась, никак не могла поставить ноги, как следует при отдаче рапорта: пятки вместе, носки врозь.

– Я!

– Не «я», а надо докладывать, как положено, – тихо заметила Женя. – Сколько раз говорить надо?!

– Пулемет давно чистили? – спросил командир полка, показываясь из-под самолета.

– Сегодня чистили.

– Он у вас откажет в воздухе, густо смазан для такого мороза.

Щеки у сержанта стали такими, что от прикосновения к ним загорелась бы спичка. На глаза навернулись слезы, и она прикрыла их промасленной байковой рукавицей.

«Ну, вот теперь совсем меня зарезали сегодня, – подумала Женя, – не хватало только слез, а так уж полный порядок. Майор решит, что попал не в боевой полк, а в детский сад». Но майор, искоса взглянув на сержанта, пошел дальше, изредка подергивая головой.

– Вечером собрать в штаб командиров звеньев и эскадрилий, – внезапно останавливаясь, сказал майор. – Поговорим обо всем. А пока можете быть свободны.

– Слушаюсь… – не очень бодро ответила Женя.

* * *

Вряд ли командир полка догадывался, кому и чему он обязан тем, что вдруг, так неожиданно он оставил свой боевой полк и попал сюда, в часть, которая только начинала боевые действия, да притом в часть необычную, где летный состав – девушки.

Несколько дней назад его вызвали в управление кадров Военно-Воздушных Сил. Шагая по длинному коридору управления, он недоумевал по поводу такого экстренного вызова.

Кажется, в полку у него все шло хорошо. После боев на Южном фронте сейчас полк получал новые самолеты и сразу же должен был отправляться в новый район боевых действий.

В кабинете у начальника он подождал минуту, пока генерал, занятый бумагами, освободится.

– Майор Марков прибыл по вашему вызову.

Генерал внимательно посмотрел на него.

– Как дела в полку?

– Полк получает новую материальную часть, товарищ генерал. Под Барвенковом мы много машин потеряли.

– Я слышал, вы тоже были сбиты?

– Да, товарищ генерал. Недавно возвратился из госпиталя.

Генерал немного помолчал.

– Вы, конечно, слышали о гибели Расковой?

– Да, товарищ генерал.

– Что вы думаете, если мы назначим вас командиром этого полка?

Майор Марков недоуменно развел руками.

– У меня же есть полк… И как я ими буду командовать? Женщины все-таки?

– Так же, как командовал раньше. Кстати, приказ уже подписан.

«О чем же тогда говорить, – подумал майор. – Приказ не перечеркнешь».

– Вы согласны? – спросил генерал.

– Мне ничего больше не остается, как согласиться.

– Ну, вот и хорошо. Здесь сейчас два экипажа из полка, с ними и вылетайте. Вы справитесь, – поднимаясь из-за стола, сказал генерал. – Летчики там хорошие. Желаю успеха.

– У меня к вам просьба, товарищ генерал.

– Да?

– Разрешите взять с собой мой экипаж. Мы летаем вместе с начала войны.

– Ну что ж, – подумал генерал, – возьмите.

Майор молча козырнул и вышел из кабинета.

«Вот это попал! – думал он, направляясь к выходу. – Ума не приложу, как это все вышло».

* * *

– Что, Марков, новое назначение получил? – спрашивали его знакомые летчики. – В какую часть?

– Не спрашивайте, в женский полк, вместо Расковой…

– На «пешках»?! Не завидуем!

Майор видел в одних глазах сожаление, в других ухмылки, и ему становилось все досаднее.

А дело обстояло просто. Все решил случай.

После похорон Расковой комиссар полка Елисеева вместе с летчиками Галей Лапуновой и Любой Губиной решили пойти в Управление кадров, чтобы узнать, кто будет назначен вместо Марины Михайловны.

– Летчики рвутся в бой, товарищ генерал, – убеждала Елисеева. – Нам нужен командир немедленно.

– Вот, – раскладывая на столе папки личных дел, сказал генерал, – здесь те командиры полков, которых я сам бы рекомендовал. Но у меня сейчас дел сверх меры. Посмотрите сами и выбирайте.

Они просматривали папки с личными делами, вглядываясь в чужие лица, пока Люба Губина не сказала:

– Давайте возьмем вот этого.

С фотографии, вложенной в личное дело, на них смотрели серые холодные глаза под насупленными бровями. На гимнастерке блестел орден Ленина.

– Воевал уже, – словно оправдываясь, говорила Люба, – на «пешках» – это ведь для нас главное. А Марину Михайловну кто может нам заменить…

– Будь по-вашему, – сказал генерал. – Завтра будет приказ.

Так и решилась судьба неизвестного им майора.

* * *

…Вечером в штабе собрались все командиры. Комэски доложили о составе эскадрилий, о выполнении боевых заданий. Новый командир слушал их доклады молча, набросив на плечи шинель.

– А говорили, у него орден, – прошептала Катя Федотова на ухо Маше Долиной. – Не видно что-то…

– Есть. Люба знает точно, – ответила Маша.

Услышав шепот, Женя оглянулась и посмотрела на них сердито.

– Начнем с дисциплины, – сухо заметил командир полка, когда командиры эскадрилий закончили свой доклад. – И с летных тренировок.

– Но, – попыталась сказать командир первой эскадрильи Надя Федутенко, – у нас уже есть боевой опыт…

– Верно. Я сегодня наблюдал за вашими посадками. Неплохо. Но летать строем вы не умеете.

Даже шушукавшиеся Катя и Маша примолкли и насторожились. Им казалось – что-что, а летать строем они могут.

– Ваш строй годится над аэродромом, а не в воздушном бою. Если вы хотите воевать и побеждать, остаться живыми, то все это зависит только от отличного строя в боевых порядках.

«Штык-то штык, а говорит дело, – думала Женя. – Без строя нельзя. Посбивают сразу».

– Сталинградская операция закончилась, и, я думаю, нам дадут некоторое время для тренировок. А теперь, на сегодня, все, – неожиданно закончил командир полка.

Расходились по землянкам молча, пораженные столь кратким совещанием.

– Вот уж и вправду штык, – повторила Кагя слово, которое сразу стало известно в полку. – Увидел сегодня моего стрелка-радиста и говорит: «А сапоги-то у вас поржавели».

– А с вами иначе нельзя, – строго сказала Женя. – Забывает кое-кто, что у нас боевой полк, а не аэроклуб.

– Мы же стараемся, комэск, – оправдывалась Катя. – Ну, бывает иногда…

– Плохо стараетесь.

А новый командир полка, подложив под голову летный планшет, укладываясь спать на классной доске, на которой еще виднелись старые записи мелом, спрашивал своего штурмана Никитина:

– Что скажешь, Николай Александрович?

– Да дело не так уж плохо, товарищ майор. Необычно только как-то… Я проверял штурманов перед совещанием. Район полетов знают хорошо, расчеты делают быстро. А бомбометание проверим.

– Да, нелегкая у нас с тобой задача… Мне хочется, чтобы они поверили: все, что я требую, – это для их же пользы. Что прилетели мы с тобой сюда не только воевать, но и учить. А на совещании смотрю на них и вижу такие злые взгляды…

– Обойдется, товарищ командир. Начнем летные тренировки, и все станет на место. Поверят вам.

– Да уж деваться нам с тобой некуда. Или грудь в крестах, или голова в кустах, как говорится.

За тонкой дощатой перегородкой, разделяющей дом пополам, слышался шорох разворачиваемых карт, тихий разговор. Командиры в штабе готовились к новому летному дню. От мороза потрескивали стены дома.

4

Внизу плыли облака. Холмистая пелена тянулась почти до горизонта. Налево, к востоку, она была тонкой, почти прозрачной. Кое-где облака расползались, и тогда, как в глубоком колодце, внизу проплывала земля: край зеленеющего поля, лесок, тоненькая завитушка речки.

Наверно, тысячу раз за многие годы работы до войны в Гражданском Воздушном Флоте видела Женя и облака, то ровные, как заснеженное поле, то громоздящиеся фантастическими башнями. И землю с разливами рек и ширью полей, прикрытых туманной дымкой. И небо, иногда блеклое, будто выцветшее от палящих лучей солнца, иногда синее, холодное. Но каждый раз она видела все эго будто впервые.

Женя взглянула наверх. Через прозрачный колпак кабины было видно облако, пухлое, с хвостиком, развеянным ветром. Оно казалось неподвижным, будто приклеенным над головой. «Какое смешное облако, – подумала Женя. – Все время летит с нами».

Странно, но в таких вот обычных, не боевых полетах Женя чувствовала себя гораздо спокойнее, чем на земле. Каждая минута на земле требовала ее вмешательства в чьи-то дела, проверки, занятия, разбора полетов. Даже вечерами она была во власти всех дневных дел, обдумывая их и составляя планы на завтра. Но вот в минуты, когда четкий «клин» девятки самолетов идет позади нее, а вверху теплое, синее небо со смешным, приставшим к строю облачком, на нее снисходило ощущение покоя, будто все заботы и волнения оставались внизу.

Управление самолетом сейчас не требовало от нее большого напряжения, она почти машинально чуть-чуть иногда «поправляла» полет машины, и ей казалось, что самолет летит сам. Изредка Женя взглядывала на указатель скорости, выдерживая режим полета.

Сегодня полк совершал дальний перелет на Северо-Кавказский фронт с базы, где после боев под Сталинградом проводилось несколько летнотактических учений. Настороженность и недоверие, с которыми она встретила появление нового командира полка, постепенно исчезали, и теперь Женя и сама, подражая командиру, выговаривала летчи-кам, плохо летавшим в строю.

– Вот я тебе! Что это ты болтаешься в стороне? А ты? Выруливала на старт, словно молоко в бидонах на рынок несла. Вылет по тревоге или на танцы собираемся?

Никто из нас не обижался. Отводили глаза в сторону, теребили ремешки планшетов, но все считали: справедливо, что тут возразишь…

…Впереди, чуть ниже, шла девятка самолетов первой эскадрильи, и фонари их кабин поблескивали под косыми лучами утреннего солнца. Облачность неожиданно оборвалась, точно обрезанная ножом, самолеты первой девятки исчезли из вида на пестром фоне земли, только тени от них бежали по зеленеющим полям.

– Как идем? – повернулась Женя к своему штурману Вале Кравченко. – Прилетим вовремя?

– Нормально, – ответила Валя, отмечая что-то на карте. – Кажется, уклоняемся немного от курса, за Доном исправим.

Справа по курсу вдруг взбухло серовато-белое облачко разрыва зенитного снаряда, потом второе, третье…

– Они белены, что ли, объелись! По своим бьют, растяпы, – чуть окая, скороговоркой сказала Женя, следя за плывущими рядом дымами разрывов.

Наверно, зенитчики опять нас за Ме-110 приняли. Дай сигнал «свой самолет».

Действительно, некоторые зенитчики, прикрывавшие тыловые объекты, еще мало знали самолет Пе-2 и принимали его за немецкий Ме-110. «Пешка» по своим очертаниям была похожа на него, да и гул моторов смахивал на гул чужих самолетов.

Женя качнула крылом вправо раз, другой. Разрывов больше не стало, видно, на земле поняли свою ошибку.

Внизу, перечеркивая блестящей лентой горизонт, показался Дон. Станицы, нанизанные на его берега, стояли в белом тумане цветущих садов. Все эти места, проплывавшие под самолетом и дальше на юг, до самых отрогов Кавказского хребта, были знакомы Жене. Несколько лет перед началом войны она работала инструктором в школе «слепых полетов» Гражданского Воздушного Флота в городе Минеральные Еоды. Облетала этот район сотни раз, могла вести самолет здесь без карты, в любую погоду. Родные места… Только летела она сегодня на фронт.

«Вот и хлеб посеяли… – подумалось Жене, когда за Доном показались полосы хлебных полей. – Только отгремели бои, а хлеб уже в колос пошел. Хорошо…» И она вдруг явственно почувствовала запах цветущего хлебного поля, чуть пыльный хлебный запах, знакомый с детства, с тех пор, как она себя помнила.

…Холщовая сумка, перекинутая через плечо, била по коленям, Женя шла следом за матерью, подбирая оставшиеся после покоса колоски. Колкое жнивье больно ранило ступни, и она старалась ставить ноги между рядками. Ногам горячо от нагретой земли, пахло хлебом и солнцем, где-то в вышине звенел жаворонок… Невдалеке, на берегу запутанной речки Колокши, виднелись почерневшие крыши домов небольшой деревушки Пьянцино. За деревней начинался лес, темный и таинственный.

Отец Жени, как почти все взрослые мужчины их деревни, с малых лет работал на ткацкой фабрике в Иваново. Он появлялся дома только по праздникам, и тогда за столом усаживалась вся большая семья. Во главе стола сидел дед Егор Иванович, и все шестнадцать человек внимательно следили за тем, чтобы чья-либо рука не потянулась к огромной миске со щами раньше, чем было положено по заведенному порядку.

– Таскать! – негромко говорил дед, и шестнадцать ложек одна за другой осторожно доставали со дна миски крошечные кусочки мяса. Иногда Жене удавалось из-под руки матери незаметно, как ей казалось, выхватить кусочек раньше других, но тут следовал грозный окрик деда:

– Положь на место, толстой пузырь! Постарше тебя есть!

И Женя покорно несла ложку обратно.

Отец вернулся с империалистической войны контуженным и раненным. Но в бурные месяцы революции ушел добровольцем в отряд милиции, воевал с белобандитами на Украине. А когда возвратился, опять стал работать на фабрике.

Однажды он шел домой по проселку, петлявшему между желтеющих полей, часто останавливаясь, чтобы унять донимавшую его одышку. Невдалеке, среди поля, он неожиданно увидел маленькую, коренастую фигурку. Круглое скуластое лицо раскраснелось от зноя, редкие кустики бровей хмурились от напряжения. Девочка неумело взмахивала косой и приговаривала про себя:

– Жми на «пятку»… жми на «пятку»…

Он узнал в девочке дочку, сел у края межи и заплакал. Вспомнил, как учил Женю косить, как вот так же приговаривал «жми на „пятку“», а дочка все никак не могла понять, что «пятка» – это у косы, и все притоптывала ногой.

– Батяня?! – оглянулась Женя. – Ты чего это? Что так рано приехал?

– Совсем занемог я, дочка. Доктор сказал: отдохнуть надо… А помощников у меня ты одна, старшая. Что без меня делать с матерью будете да с малыми ребятишками?

– Я крепкая, выдержу. – Женя сдула капли пота, щекотавшие губы. – Ты, батяня, не тревожься.

– Учиться тебе надо, вот что. Теперь без учения нельзя. А ты вот машешь косой вместо меня.

Отец настоял на своем. Осенью уехала Женя в Юрьев-Польский в няньки. Там и училась. По утрам бежала в школу, пока хозяйка была дома, а после занятий сидела с детьми. Ставила хозяйка чугунок с похлебкой в печь и уходила на фабрику. Женя приглядывала за малышами и урывками учила уроки.

По вечерам, переделав домашние дела, укачивая самого маленького, она читала остальным тоненькую книжку, которую получила вместе с башмаками к Новому году.

– «Купила мать Миньке новую рубаху, с малыми ребятами гулять пустила»…

Так прошло три года. Окончила Женя школу, получила от хозяев пальто за работу и уехала в Иваново. Ей хотелось попасть на ту же фабрику, где работал отец, но стояло трудное время, работы на фабриках не было. Несколько месяцев подряд приходила Женя на биржу труда, выстаивала длинную очередь с рассвета до темноты, да так и уходила ни с чем.

Однажды, когда очередь разошлась, Женя осталась у крыльца дома. «Не пойду отсюда, – решила она, – буду сидеть, пока не дадут какой-нибудь работы. Жить у дяди „на хлебах“ стыдно уже, хоть и не попрекают бездельем, и с ребятами вожусь, и по дому…»

Она постояла немного, потом решительно постучала в фанерное окошко.

– Тебе чего? – Фанерка отодвинулась, и она увидела заведующего биржей труда.

– Работу жду, – сердито ответила Женя.

– Нет сегодня работы.

– А я вот сяду здесь и буду сидеть. – Женя решительно уселась на ступеньки крылечка. – Мне работать надо, который месяц хожу сюда, – продолжала она, – а ты все завтра да завтра…

Заведующий посмотрел на нее с любопытством.

– Ишь ты какая! Упрямая, видать, девка. Ну, вот что, я правду говорю. Фабрику начинаем строить, новую. Что делать умеешь?

– Все умею, – еще не веря его словам, ответила Женя. Неужто она нашла работу? – Где хошь буду работать.

– Вот и приходи завтра. А как фабрику построим, учиться станешь, станок дадим.

Женя бежала домой, не чуя под собой ног. У нее есть теперь работа! «А с получки племянникам гостинцы буду приносить, – весело думала Женя, шлепая по лужам, – и а деревню поеду, вот батяня обрадуется!»

На стройке фабрики Женя действительно делала все: копала ямы под фундамент, месила глину, таскала доски. А через год стала Женя у прядильной машины. Среди работниц она была самой грамотной – как-никак окончила семь классов, – вступила в комсомол, и ее выбрали комсоргом цеха. Прошел еще год, и однажды, придя домой, Женя бережно положила на стол красную книжечку с надписью: ВКП(б).

– Хвалю… хвалю… – поглаживая усы, сказал дядя и, расстегнув грудной карман, вынул и положил рядом на стол свой партбилет.

– Теперь в доме у нас двое партийных. Слышь, мать, – повернулся он к жене. – Очередь за тобой.

– И-и, – ответила та, – у меня вон она, партия. – Кивнула в сторону печи, с которой виднелись головы ребятишек. – Только в рот и носи.

…Как-то Женя зашла в завком по цеховым делам.

– Поедешь учиться, Тимофеева, – сказал секретарь. Он смотрел на нее таинственно и многозначительно. – На бюро решили: послать тебя. Получили, – он помахал бумажкой, – восемь путевок на город, и нам досталась одна. Думали, думали, и вот…

– Куда учиться?

^{Командир эскадрильи Евгения Тимофеева.}

– На летчика. Будешь ты у нас первый летчик с фабрики – помнишь, как тот парень, что прилетал прошлым летом в город? И кожанку носить станешь.

– Подумаешь, тоже… Кожанку какую-то… – Женя растерялась от неожиданности, и у нее застыло сердце. Кто из девчонок втайне не мечтал в те дни о полетах как о чем-то необъяснимо необыкновенном?

– Так что ж, поедешь?

– А ты думал – откажусь?

Это было в 1931 году…

Мать всплеснула руками, когда Женя перед отъездом в Тамбовскую школу побывала в деревне.

– Куда еще? Работаешь ведь, что выдумала-то?!

А отец, задыхаясь и растирая грудь, говорил:

– Ай да Женька, ай да пузырь толстой! Молодец! Молчи, мать, подумай: летчиком Женька станет, а?

А старший племянник Жени решил все по-своему. К вечеру, когда Женя уже собралась уезжать, мать втащила его в избу за руки.

– Поглядите на него! Стоит у столба и копеечку просит! Стыдобушка на всю деревню, побирушка у Тимофеевых появился. Ты что удумал-то, горе мое великое?

– Копеечек соберу, Женька с нами останется, не поедет… – отворачиваясь от взглядов, шептал новоявленный побирушка. – Как без Женьки…

Сначала рассмеялась Женя. Потом, уразумев, в чем дело, закашлялся от смеха отец. Потом в избе смеялись уже все от мала до велика, а Женя, вытирая глаза, сказала:

– Ах ты, комарик… Я ведь учиться еду, не на заработки.

Иногда Жене казалось, будто бы и не она, замерзая в пальтишке на «рыбьем меху», заколов булавкой потертую юбчонку, залезала в кабину первого в своей жизни самолета.

«Что ты делаешь, телячьи твои глаза! – кричал ей инструктор Ян Кузин. – Это тебе не лопата!»

Будто и не она обморозила ноги в дырявых башмаках и голодала, ведь помощи из дому не было никакой, и тот же Ян принес ей однажды валенки. Вспоминала, как из семи девчонок осталась к концу выпуска только она одна, и инструктор, щелкнув ее пальцем по носу, сказал: «Я из тебя летчика сделаю, будешь летать, как бог в Одессе!»

Где Одесса и какие там боги летают, Женя не знала, но овладеть летным искусством старалась изо всех сил. Что скажут на фабрике, если она тоже не выдержит и вернется ни с чем? «Выдюжу, – упрямо убеждала она сама себя. – Уж я-то выдюжу…»

– Профессия летчика не терпит полулюбви, она требует всего человека, всех его знаний, мыслей. Не любя, нельзя стать летчиком настоящим, не отдаваясь этому делу полностью, без остатка, без искреннего желания. Такая уж это профессия… – так говорил ей Ян Кузин.

Потом Женя сама стала инструктором. Теперь она не смогла бы сказать, сколько прошло через ее школу курсантов первоначального обучения, пилотажа и «слепых» полетов. Вон и командир первой эскадрильи, что идет по курсу впереди, Надежда Федутенко – ее ученица, и многие летчики, которые летят рядом с ней, старательно выдерживая интервалы в строю, – тоже ее ученики.

…Эскадрильи подлетали все ближе к фронту. Вдалеке показалась синяя лента Кубани с подступающими к ней темными контурами не то облаков, не то клубящихся вершин гор. Ведомые прижались еще теснее, а самолеты Клавы Фомичевой и Вали Матюхиной, идущие слева и справа, казалось, вот-вот заденут консолями крыльев самолет Жени.

– Хорошо идут, а? – кивнула головой в сторону самолетов Валя.

Женя оглянулась и сделала «свирепое» лицо, помахала кулаком им обеим. Потом заулыбалась и тихо сказала:

– Со-обаки…

«Собаки» – любимое слово Жени. Она произносила его не зло, даже весело, как и другое, придуманное ею самой – «клюндя». Точного значения этого слова в ее устах никто не знал, но смысл для всех нас был ясен: эх ты, растяпа, размазня.

– Вот со-обаки… – повторила Женя, и в ее голосе звучали нежность и снисходительность любящей матери к рано повзрослевшим детям.

* * *

– Что за кордебалет был в воздухе после взлета? – выговаривала Женя сердито, прохаживаясь вдоль выстроенной эскадрильи. – Ты что болталась в стороне, будто тебе было боязно к строю подойти? – остановилась она рядом с Валей. – Уж не ожидала от тебя!

– Так ведь, комэск, собрались вовремя… – раздался чей-то голос из второго ряда строя.

– Разговорчики!

В строю замолчали. Валя смотрела в сторону, пряча глаза.

У Жени плохое настроение. За день эскадрилье удалось сделать только один вылет, да и тот для нее вышел неудачным: после взлета пришлось сесть с бомбами на аэродром. Командир ничего не сказал ей, только посмотрел осуждающе, когда узнал об этом после возвращения с боевого задания. За ней начнут садиться с бомбами и другие летчики, а это не каждому и не всегда может сойти благополучно. Но Жене так не хотелось бросать пару пятисоток в болото – место, специально предназначенное для сброса бомб при вынужденной посадке. Бомб и так не хватало.

– Жалко, – сказала тогда она Вале, когда стрелка указателя оборотов правого мотора медленно стала откатываться налево. – Вылет у нас с тобой пропал. Придется возвращаться на аэродром.

– Сделай побольше заход, я бомбы сброшу.

– Погоди… Я попробую сесть. С ними столько провозились, пока подвешивали, да и таких бомб мало.

– Давай попробуем, – неуверенно ответила Валя.

Легко сказать: «Попробуем…» Тонна бомб да полные баки горючего… При «жесткой» посадке, малейшем толчке бомба может сорваться с замка, и тогда от них останутся одни воспоминания. Но…

– Выпускай шасси, буду садиться.

Четвертый разворот перед заходом на прямую она сделала подальше, чтобы моторами при необходимости «подтянуть» самолет. Колеса коснулись земли почти неслышно, и машина, плавно покачиваясь, побежала вдоль полосы. Валя с тревожным ожиданием смотрела назад: вдруг мелькнет позади самолета блестящее тело сорвавшейся бомбы.

– Порядок… – сказала Женя и подрулила к опустевшим стоянкам. – Как бог в Одессе…

Но настроение было все же испорчено: эскадрилья ушла на боевой вылет без командира, да и при сборе над аэродромом получилось не все точно: на маршрут группа ушла не таким плотным строем, как бы хотелось Жене.

– Держаться надо от взлета до посадки, – заправляя выгоревшую на солнце прядь под пилотку, продолжала перед строем Женя. – Тебя, Валя, уже раз сбили, дождешься второго. Все, – словно подводя черту, заключила Женя. – Разойтись по самолетам и готовиться к завтрашнему вылету. Боевая задача уже получена.

Майское небо раскаленным куполом висело над аэродромом. Редкие дожди едва смачивали пожухшую траву. Экипажи расходились по машинам. Кое-кто, оглядываясь на комэска, сворачивал к дощатому сарайчику, где всегда продавали молоко. Молоко к вечеру скисало на жаре, но и любителей простокваши было достаточно. После зимних полуголодных дней это было единственным лакомством, в котором мы себе не могли отказать.

– Телята… – усмехаясь, сказала Женя. – Пойдем и мы с тобой заглянем туда?

– Пойдем, – ответила Валя. – Вылетали, не поев как следует. А вылет был жарким.

Жарким был не только этот вылет. Весь май полк бомбил укрепленные пункты «Голубой линии» – станицы Киевскую, Крымскую, Неберджаевскую. Летали сравнительно спокойно, надежно охраняемые истребителями сопровождения. За месяц боев у нас не было потерь, кроме подбитого самолета Вали, но редкий вылет проходил без воздушного боя с истребителями противника. «Мессеры» висели на разных высотах в районе целей и вдоль линии фронта с зари до темноты.