Текст книги "Девчонки на войне"

Автор книги: Галина Маркова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

2

Наш новый аэродром на левом берегу Волги был просто ровным полем, слегка укатанным катками. Сквозь тонкий слой снега кое-где виднелись песчаные проплешины с кустиками засохшей полыни и каких-то колючек. Грустные верблюды медленно вышагивали по краю взлетной полосы. Вокруг, до самого горизонта, лежала степь, приглаженная морозными ветрами.

Самолеты ровной цепочкой выстроились в дальнем конце аэродрома. Два деревянных дома, где разместились штаб полка и столовая, да несколько землянок, полузасыпанных снегом, виднелись невдалеке.

Женя рванула промерзшую дверь домика-штаба, и в небольшую комнату ворвалось белое морозное облако.

– С Новым годом! – отряхиваясь у двери от снега, весело сказала Женя. – Опять метет, еле добралась от землянки. С ног валит. Что нового? Командир не вылетела?

– Майора не выпускают из Москвы, погоды нет. Хорошо, что хоть обе эскадрильи «поймали» погоду и перелетели к фронту, – ответила начальник штаба полка капитан Казаринова, подтянутая, небольшого роста женщина, с короткими темными кудрями. – Приказ вот уже пришел, – протянула она листок бумаги, – заняться срочно высотными полетами. Видно, планируют вас в разведчики.

– Начальству виднее, – ответила Женя, – в разведку так в разведку, только побыстрее бы, а то засиделись мы. Летчики летать разучатся.

– Как только установится летная погода, сразу же и приступите. А пока прикажи штурманам эскадрильи заняться изучением района полетов. В первой эскадрилье уже приступили.

Первая эскадрилья и ее командир Надежда Федутенко – слабость капитана Казариновой. Еще бы! В эскадрилье собрались такие летчики! Ольга Шолохова, Галя Лапунова, Саша Кривоногова, Галя Ломанова, вся эскадрилья – опытные летчики из Гражданского Воздушного Флота. Не то что вторая – девчонки из Осоавиахима, хохотушки, не смыслящие ничего в дисциплине воинской и, как казалось начальнику штаба, весьма легкомысленные.

– Хорошо, – ответила Женя. В словах капитана ей послышался упрек. – Завтра с утра займемся районом полетов.

Настроение у Жени испортилось. Она вышла из штаба и по протоптанной в снегу тропинке пошла к землянке, где расположилась ее эскадрилья. Еще издали она заметила какой-то щит, прибитый над дверью землянки. Подойдя ближе, Женя увидела кусок фанеры, на котором алел нарисованный цветными карандашами букет и посредине вилась надпись славянской вязью: «Гостиница „Красный мак“».

– Ну… – только и смогла выговорить Женя, спускаясь по ступенькам, покрытым слоем льда.

При входе комэска девчата, занятые своими делами, встали.

– Чья работа? – сердито спросила Женя.

– Какая? – Катя Федотова, летчик второго звена, смотрела на Женю голубыми невинными глазами.

– Какая, какая! Вон та! Над дверью!

– Моя работа, – ответила Валя Кравченко, штурман эскадрильи. – Девчата попросили, я и нарисовала.

Когда Женя сердилась, она начинала говорить скороговоркой и слегка проглатывать слоги.

– Ты тоже у них на поводу? Попросили! Где это видано, чтобы в армии вывески вывешивали?

– Ну, что ж тут такого… – пыталась вставить слово Катя, но Женя махнула на нее рукой.

– Вот я вам покажу, что ж тут такого! Только и слышу в штабе про вторую эскадрилью. Что случится – где? Во второй эскадрилье. Чей экипаж бортпаек съел? Неприкосновенный запас? А если вдруг вынужденная посадка, или что?

Женя не кричала, только говорила быстро-быстро, немного окая и брови ее колюче шевелились.

– Вывеску придумали! Снять и садиться за карты! Район полетов выучить на память, сама проверю каждого. Ясно?

– Ясно… – нестройным хором ответили девушки.

Зашуршали географические карты. Изредка слышался негромкий спор штурманов, что-то доказывавших друг другу в дальнем углу землянки. Все еще сердито поглядывая на летчиков, Женя разбирала полетные документы. Потом решила идти на аэродром, чтобы узнать прогноз погоды и проверить караул.

– Проконтролируй, – сказала она Вале Кравченко. – Я скоро вернусь.

Валя кивнула и быстро опустила глаза, чтобы Женя не уловила ее взгляда, брошенного на стену у входа. Там висела стенгазета. Это была обычная эскадрильская газета, но только сейчас там, в разделе юмора, красовалась Женя со всем военным снаряжением – противогазом, летным планшетом, низко висящей кобурой пистолета и горящим электрическим фонариком.

Женя сама часто подсмеивалась над тем, что приходится нам носить на себе, но как она примет это сейчас?

У Вали дрожали губы от сдерживаемого смеха, тонкая шея с глубокой ямкой на затылке, в мелких завитках волос напряженно вытянута в широком вороте гимнастерки. Валя незаметно оглянулась и подмигнула нам. У выхода Женя остановилась и взглянула на стену. Заложила руки за спину и стала пристально, покусывая губы, рассматривать рисунок. Мы притихли, делая вид, что заняты своими делами.

– Со-обаки… – послышалось сквозь короткий смешок. – Придумают…

Порывистый ветер немного разнес облачность, небо посветлело, но временами ветер бросал в лицо остатки снежной крупы с налетевшей тучи. «Погода, кажется, разгуливается, – поглядывая вверх, думала Женя, шагая к аэродрому. – Надо планировать полеты на завтра. Конечно, девчонки молодые – поозоровать хочется, посмеяться, забыть, что война кругом. Да и к дисциплине воинской привыкнуть сразу трудно. Как это Валя назвала четверку с Федотовой во главе? „Галоиды“, что ли? Да, у меня в эскадрилье вся таблица Менделеева, не только „галоиды“, каждый на свой лад, свой характер. А летчики хорошие, старательные… Интересно, а кто же из них хлор, а кто фтор?»

На взлетной полосе, в той стороне, которая ближе подходила к командному пункту, она заметила заруливавший самолет. Видно, он приземлился только что. Окраска самолета была не полковой, да и рулил он неуверенно, точно сел сюда в первый раз.

Женя подошла ближе. Машина была выкрашена под «зимний» камуфляж белыми, замысловатыми пятнами. Она казалась странной и чужой в этой раскраске, словно неведомое существо. Моторы еще работали, и вращающиеся винты «пешки» были похожи на белые, огромные блюдца.

Моторы остановились, с грохотом упала нижняя дверца люка, и из кабины выпрыгнул летчик в шинели и хромовых сапогах. Он стоял к Жене спиной и снимал парашют.

– Не по сезону одежонка-то, – сказала Женя.

Парень оглянулся и застыл от изумления.

– Евгения Дмитриевна?! Это ты?

– Я, – ответила Женя, присматриваясь. Потом всплеснула руками и бросилась к парню. – Савельев! Как ты тут очутился?

Это был летчик-инструктор, с которым Женя летала до войны в Минеральных Водах.

– Да вот пришлось сесть к вам, подзарядиться горючим. Под Сталинград летим, Евгения Дмитриевна, задерживаться некогда. Я ведь тебя ищу сколько времени о ребятах твоих сообщить. Улетел я из Минеральных Вод последним самолетом и ребятишек увез в Чарджоу. А сообщить тебе все никак не мог, не знал, где ты…

– Алешка, дорогой мой, – растерянно всхлипывала Женя, – я ведь и надежду чуть не потеряла. Здоровы ли?

– Все было в порядке, Евгения Дмитриевна, когда я улетал от них. Устроил там прилично, бабушка молодцом держится. – Алексей притопывал застывшими ногами и растирал побелевшие на морозе щеки.

– Ой, – спохватилась Женя, – что ж ты так-то, налегке? Пойдем, унты тебе раздобуду, ноги отморозишь.

– Некогда, комэск. Это я тебя по старой памяти, а теперь ты кто?

– Тоже комэск, Алеша. В полку Расковой.

– Слыхал о полку. Трудновато приходится? – кивнул Алеша в сторону «пешки». – Машина-то – ого!

– Справляемся. – Женя погладила серый рукав шинели Алексея. – Может быть, встретимся в воздухе, так ты запомни: номер моего самолета – одиннадцать на шайбе хвоста.

– Запомнил, комэск. Ну, а теперь прощай. Главное я тебе сказал. Вот ведь удача – наверно, раз в жизни и бывает такое.

– Спасибо, Алеша. Ты мне сегодня такой подарок сделал, никогда не забуду…

Женя заморгала глазами. И было непонятно: то ли это слезы, то ли запорошило снегом глаза от снежного вихря, поднятого заработавшими моторами.

Самолет взлетел и скрылся в просвете между тучами. Женя долго стояла на безлюдной полосе. Потом глубоко и облегченно вздохнула и пошла к штабу.

«Чарджоу? Где это? Надо посмотреть в штабе, там есть карта Союза. Значит, живы! Вовка вырос, наверно… А Надюша? Уже больше года я не видела их… Не забыли ли меня?! – вдруг заволновалась Женя. – Пошлю им фотографию, завтра же! И деньги надо перевести. Голодно, наверно, там им…»

Вечером в землянке Женя сидела в углу за дощатым столом, подперев щеку рукой, и была такая домашняя, тихая, вся ушедшая в свои далекие мысли. Вспомнила, как приносила бабушка на аэродром маленькую Надюшку и Женя, выбрав несколько свободных минут в перерыве между полетами, уходила за стартовую будку и там кормила дочку, чтобы не видели курсанты-летчики. Гудели над головой самолеты, теплый ветер трепал траву, дочка, устав от еды, засыпала.

Вспомнила, как повисли ребятишки у нее на шее в тот последний день, когда она уезжала в полк, на фронт. Как сын все карабкался, отталкивая сестру, по коленям Жени, пока не забрался на ее спину.

И «похоронку» вспомнила. Она получила ее весной сорок второго… «Ваш муж…» – начиналась она словами. А дальше были темнота, отчаяние, непоправимость… Она ушла в тот день за аэродром, далеко в поле, чтобы никто не видел ее слез…

В углу, у кучи сваленного летного обмундирования, шептались девчата, перекладывая свои вещевые мешки. В другом углу, на нарах, неразлучная четверка – Катя Федотова, Тоня Скобликова, Саша Егорова и Маша Кириллова читали помятую фронтовую газету.

Я наблюдала, как Клара Дубкова укладывает свой рюкзак.

– Ну, чего тебе? – спросила она.

– Дай косу примерить.

Коса у Клары на редкость. Светло-русая, в руку толщиной. Когда она пришла к парикмахеру, чтобы постричься, тот в немом отчаянии опустил руки: «Не могу… такую косу…» «Да режьте поскорей, – чуть не плача, сказала Клара. – Приказ командира, как же я в строй стану?!»

С тех пор коса Клары лежала в вещевом мешке.

– Ты хохол свой сначала причеши, торчит на макушке, как у петушка.

Я пригладила, вихор и дважды обмотала голову косой Клары.

– Хорошо… – раздались голоса «галоидов», – Теперь бы платье.

Платьев ни у кого из нас не было. Мы давно уже забыли легкость и прохладу наших довоенных платьев.

– Ну-ка, примерь вот… – послышался голос Жени. Она раскрыла свой единственный на всю эскадрилью чемодан и достала что-то яркое, воздушное, цвета весеннего солнца.

– За таким платьем все модницы в Сочи бегали, – сказала Женя.

Путаясь в портянках, я побежала к Жене и бережно взяла платье. Оно ярко-желтое, солнечное, с черной шнуровкой от ворота до края подола. Внизу шнуровка заканчивалась двумя тяжелыми кистями.

– Я тоже хочу померить! И я! И я! И мы! – хором закричали «галоиды».

По очереди примеряли мы платье, расхаживая вокруг печки, и нам казалось, что в этот вечер нового, 1943 года в нашу темную, заваленную снегом землянку пришла весна. Потом мы бережно сложили и спрятали платье.

– Красиво-то как… – вздохнул кто-то.

* * *

Метель гуляла по Заволжью еще два дня. Расчищенные с утра стоянки самолетов к вечеру заносило снова. С сумерками мы возвращались с аэродрома в свои землянки взмокшие, усталые от бесконечной, казалось, борьбы с ветром и снегом.

Потом непогода ушла на восток. Выглянуло солнце – холодное, будто начищенное зимними ветрами. Аэродром ожил, зарокотал, Струи воздуха от работающих моторов сдули остатки снега, и только изморозь серебряным панцирем искрилась на крыльях самолетов.

Поглядывая на все свысока, верблюды развозили по стоянкам горячую воду в бочках, установленных на санках. Техники подтаскивали кислородные баллоны, заправляли бортовые системы, готовили самолеты к полетам на высоту. Под капотами моторов гудели печи для подогрева.

– Давай, давай, поживее! – покрикивала Женя, шагая от самолета к самолету, неуклюже косолапя ногами по рыхлому снегу. – День короткий, времени мало. Надо успеть всем сегодня слетать.

Задание на полет было несложным: подняться на пять – шесть с половиной тысяч метров, проверить кислородное снаряжение в работе, выполнить элементы пилотажа в зоне. В следующие дни планировались полеты на высотах шесть и семь с половиной тысяч.

Женя вылетела первой, чтобы потом, после посадки, рассказать летчикам о поведении машины на высоте, о приемах пилотирования, о тех неожиданностях, которые подстерегают летчика в таком полете.

На высоте около двух тысяч она сделала «площадку», термометр за бортом показывал около минус тридцати, потом снова перевела самолет в набор высоты.

Когда она вышла на пять тысяч метров, аэродром внизу почти скрылся в туманной морозной дымке. Крохотные коробочки домов едва просматривались. Заснеженное русло Волги, изгибаясь, тянулось к югу, и там, в той стороне, где должен быть Сталинград, ползла по земле черная пелена. По левому берегу реки блестело на солнце озеро Эльтон, и Женя, выйдя на него, развернулась обратно.

Кислородная маска, с бахромой инея по краям, мешала, холодила щеки. Временами Женя отпускала сектор газа и смахивала с лица налипший иней.

Валя Кравченко вертелась позади нее, за бронеспинкой, наклоняясь то влево, то вправо, примечая ориентиры. Кислородная маска тоже закрывала ее лицо с веселыми лучиками морщинок в уголках глаз.

– Видела? – кивнула Женя в сторону скрытого дымом Сталинграда.

Валя повернулась назад и отвела в сторону пулемет. Далеко внизу, за хвостом самолета, еле угадывались очертания разрушенного города.

– Люди воюют, а мы тут воздух «утюжим», – услышала она приглушенный маской голос Жени. – Кому нужна сейчас эта высота… Горючее только зря переводим.

– Ты не ворчи, Женя. Тренировки на высоте тоже могут пригодиться когда-нибудь.

– Вот то-то и дело, что когда-нибудь. – Женя похлопала замерзшей рукой по коленке. – Ну, что ж, полезем еще повыше.

Самолет медленно, будто нехотя, набирал высоту. Монотонное, успокаивающее гудение моторов, стертая, притуманенная линия горизонта, переходящая в заснеженную равнину, почти неподвижную, на которой не за что было уцепиться взглядом, словно самолет повис в одной точке огромного пространства неба, вызывали расслабленность и сонливость. Женя временами слегка встряхивала штурвалом, чтобы сбросить с себя и, ей казалось, с самолета тоже эту сонливость.

Стрелка высотомера перевалила за шесть тысяч метров. Самолет вошел в зону пилотажа, и Женя, сделав попеременно два левых и два правых виража, перевела машину на «боевой разворот». Она слегка убрала сектор газа и отдала штурвал от себя. Самолет легко понесся вниз, и в одно из мгновений, когда скорость подошла к четыремстам километрам, она ввела самолет в набор высоты, разворачиваясь на сто восемьдесят градусов.

Все шло, как обычно при пилотаже, только замедленная реакция самолета на движение рулей заставляла ее сдерживаться, ждать. Уже на самом выходе из боевого разворота, когда самолет снова выскочил на шесть тысяч метров, винт правого мотора вдруг «завыл», что среди летчиков называлось просто – «раскрутка». Она изменила шаг винта, прислушиваясь, как стихает «вой».

– Взбесился прямо мотор, – стаскивая маску с лица, сказала Женя. – Неприятная штука.

– А я подумала: чего это он так загудел? – складывая маски в мешок за бронеспинкой, ответила Валя. – Ужас… – тоненьким голосом повторила она. – Вроде теперь все в порядке.

– Порядок. Только летчиков надо предупредить. Тяга на моторе сразу падает, не растерялись бы.

Заходя на аэродром, Женя подумала, что три главные вещи должна внушить своей «таблице Менделеева»: следить за оборотами моторов, чтобы вовремя предупредить «раскрутку» винтов, не переохлаждать двигатели при спуске с высоты, не торопиться при пилотаже: «нервный», мгновенно реагирующий на любое движение рулей самолет, на высоте превращался в «лентяя».

Аэродром набегал внизу накатанной блестящей полосой. Мелькнул черный квадрат посадочного полотнища, шасси легко коснулись земли. «Кажется, села прилично – небось, там все смотрят, как комэск села. Вот вам… А снег рыхлый, укатали неважно, надо не забыть предупредить, чтобы при посадке не тормозили резко, на „нос“ можно стать…»

Полеты уже заканчивались, и Женя, проследив за посадкой последней машины, пошла в штаб, чтобы доложить об итогах летного дня. Она надеялась, что уж сегодня замечаний в адрес эскадрильи не будет: задание все летные экипажи выполнили, посадки у всех были приличные, хотя дымка к полудню увеличилась и заходить на аэродром стало труднее.

– Ну вот и день закончился! – весело сказала Женя, войдя в комнату штаба. – Отлетались сегодня все без происшествий!

Она сняла шлем и бросила его на скамейку у стены, расстегнула комбинезон и принялась стаскивать рукава. Но на ее возглас и такой не «воинский» доклад начальник штаба полка капитан Казаринова не обратила внимания. Она стояла у окна спиной к Жене и нервно мяла в руках какую-то бумагу. Ее заместитель Катя Мигунова при виде Жени уткнулась лицом в разостланную на столе карту.

Женя недоуменно застыла, забыв стащить второй рукав.

– Что случилось?

Капитан Казаринова медленно повернулась к ней, протянула листок. Насколько могла сразу сообразить Женя, это была телеграмма, принятая по телефону и записанная от руки. Взгляд бежал по строчкам, перескакивал через цифры… номер… входящий… число… приняла… пока не замер на строке, показавшейся ошибкой, абсурдом…

«4 января при перелете к месту базирования полка попав в сложные метеорологические условия в районе Саратова потерпел катастрофу самолет майора Расковой… Экипаж погиб…»

– Не может быть… – Женя опустилась на скамейку и сжала лицо руками. – Тут какая-то ошибка.

– Нет, к сожалению… – Лицо начальника штаба было суровым и бесстрастным. Только руки, крепко сжимавшие туго затянутый ремень так, что побелели суставы пальцев, выдавали ее волнение.

«Это тогда, – с болью думала Женя, – два дня назад, наверно, когда мела метель… Как же так, что же будет с нами?»

– Завтра комиссар улетает в Москву, на похороны командира. Личному составу приказано продолжать тренировки, готовиться к боевой работе. Командование полком приказано принять тебе.

– Мне? – растерянно переспросила Женя. – Я полк не приму.

– Это почему же?

– Не буду принимать полк, – упрямо повторила Женя.

Чтобы она, Женя Тимофеева, смогла заменить Раскову? Сейчас, когда начинается боевая работа? Командира, который был примером для всех летчиков не только в военном понимании? Правда, у Жени есть летный опыт, командовала эскадрильей еще до полка, сотни ее учеников воюют сейчас на фронте, но полк… руководить командирами, у которых за плечами военные академии? Да ведь она неграмотная по сравнению с ними.

– Не будем спорить сейчас, не время, Евгения Дмитриевна. Прикажи выстроить полк.

* * *

– …Клянемся пронести имя нашего командира через все бои… – высоким голосом говорила комиссар перед выстроившимся полком. – Клянемся в предстоящих сражениях заслужить звание «гвардейцев»… Клянемся быть храбрыми и мужественными…

– Клянемся… – шептала Женя, застыв в скорбном строю.

3

Уже несколько дней мы жили в глинобитной хатке на краю деревни. Мы перелетели сюда, на полевой аэродром, поближе к линии фронта, и завтра должны идти на первое боевое задание.

Молодая женщина с грудным ребенком да ее старушка-мать приютили нас в своем домике – в комнатушке, двери которой выходили прямо во двор, обнесенный редкими прутиками тальника. Клара Дубкова, ее радист Тоша Хохлова и я спали на узком деревянном сундуке у обледенелого окошка. Как нам это удавалось – трудно сказать, но Тоша жаловалась, что за ночь у нее к стене примерзал бок.

Связки полыни лежали у двери, и в комнате чувствовался горьковатый степной запах. Полынью мы топили печь. Сегодня моя очередь присматривать за огнем, его надо поддерживать всю ночь. Но топлива мало, и я понемножку подкладывала небольшие кучки хрустящих веток на горку тлеющего пепла. Полынь жарко вспыхивала, через несколько секунд поржавевшие бока печки накалились докрасна, и тепло растекалось вокруг. На лице у спящей Тоши появилось блаженное выражение. «Небось, плюшки снятся…» – усмехнулась я про себя.

…Сегодня вечером, едва закончилась предполетная подготовка и мы уже складывали карты, чтобы идти отдыхать, как в комнату эскадрильи вошла Женя.

– Ну, галоиды-галогены и вся таблица Менделеева, вот вам!

Мы застыли в немом изумлении, а Женя, улыбаясь во весь рот, торжественно поставила на стол большую плетеную корзину со сдобными булками.

– Вот это да-а… – Тоша даже присела на край дощатых нар.

Еды нам всегда не хватало, да и была она скудной. Перловая каша с конопляным маслом порядком надоела, а тут такая роскошь!

– Откуда, комэск? Может быть, посылка?

– Ну, какая посылка с булками?! Я сегодня была на собрании в соседней деревне, доклад там делала. Вот, пока я говорила, женщины подарок всем вам приготовили. – Женя присела у стола и вытерла ладонью мокрое от растаявшего снега лицо. – А чтоб никому не было обидно, разделим по-брат-ски: брату побольше, себе поменьше. – Женя снова рассмеялась и, оглядываясь вокруг, вдруг повернулась ко мне: – Вот ты давай и дели! Только честно, а то подружек у тебя много.

Я уселась на нары и поставила корзину к себе на колени. Булки разные: побольше, поменьше – и пахли они домом, праздником, покоем. Я даже задержала дыхание, чтобы продлить это наслаждение.

– Кому? – выбрав самую большую и румяную булку, спросила я. Все отвернулись в сторону, а Тоша крикнула:

– Жене! Комэску!

– Нет, нет! – запротестовала Женя. – Я уже свою съела по дороге.

– Женя, бери! – подскочила к ней ее штурман Валя. – Ты ведь неправду говоришь, не ела ты.

– Ела, тебе говорят, – притворно сердилась Женя. – Не булку, так другое. Вот ведь базар устроили.

– Не придумывай, Женя. Честно так честно! – не отставала Валя и спрятала булку в карман Жени.

Дальше раздача пошла быстро, корзина опустела, и, наконец, на дне ее осталась последняя булочка. Никто не кричал, кому она предназначена, – она моя. Я взяла ее в руки и разглядывала со всех сторон. Мне не хотелось ее есть – жалко. Такая красивая, мягкая плюшка!

– Ешь, заморыш! – Женя ласково потрепала меня по голове. – Ешь, а то уже на твою булку поглядывают, – шутливо добавила она.

Я вздохнула и откинулась спиной к стене. Закрыв глаза, тихонько жевала. Невероятно вкусная булка!

* * *

Женя проводила звено Маши Долиной и осталась на старте. Самолеты, поблескивая на солнце, разворачивались плавной дугой над дальним краем аэродрома. Летчики уходили в боевой вылет на Сталинград.

Вылет должен продлиться немногим больше часа, и она решила ждать здесь, на старте, возвращения экипажей. Вчера она уже летала сама, правда, в качестве рядового летчика в составе другого полка, чтобы узнать, где и как расположены цели, порядок захода и другие задачи, которые необходимо знать командиру полка, – ей приказали принять полк до назначения нового командира. Сегодня в первом вылете с ней летали командиры звеньев, теперь они сами пошли на бомбометание.

Она пока не ощутила большой разницы между обычным тренировочным полетом и вылетом на боевое задание: истребители противника не появлялись, редкие темные шары разорвавшихся зенитных снарядов плыли в вышине тихо и, казалось, безобидно, медленно расползаясь по блеклому небу. Только квадраты почерневших от пожаров пустых коробок сгоревших домов заставляли сжиматься сердце, а руки точно, сантиметр за сантиметром, повторяли движения ведущего самолета.

Под фюзеляжем висели не тренировочные цементные бомбы, а боевые «фугаски», на первый раз только четыре «сотки». После того, как самолет подбросило и бомбы сорвались с бомбодержателей, ей очень захотелось взглянуть, куда они упали, но она только спросила Валю:

– Ну, как там?

– Точно, – коротко ответила Валя, разворачивая прицел, через который она наблюдала за полетом бомб, и закрепляя его в «гнезде».

– И еще сапог летел с какого-то самолета, – добавила Валя.

– Вот я им покажу сегодня на разборе полетов, как машину готовить. Срам!

После посадки Женя не стала выяснять, чей сапог упал из бомболюков. Вылет прошел, и «проработку» она решила оставить на вечер, когда будет подводить итоги дня. Мы заметили, что она чем-то недовольна, хотя как будто бы нас упрекнуть было не в чем: шли в строю хорошо, отбомбились тоже. Сапог мы, конечно, тоже заметили, но помалкивали. Сейчас, ожидая возвращения экипажей, Женя нет-нет, да и вспоминала об этом злосчастном сапоге.

«Осмеют ведь на всю дивизию, если кто из другого полка заметил. А в штабе скажут: опять вторая эскадрилья. Кто бы это мог быть? Не сознаются ведь…»

Мороз все еще держался около тридцати, и Женя натянула меховые перчатки, висевшие на шнурке, пропущенном под воротник. Иногда она приоткрывала дверь в машину – радиостанцию и спрашивала радиста:

– Как там?

– Тихо, – каждый раз отвечал радист.

Тихо… Значит, все в порядке. И она снова принималась шагать вдоль взлетной полосы.

Гибель Расковой она все еще не могла осознать и пережить. Она никак не привыкала к мысли, что не увидит рядом с собой у пылающего огня задумчивое лицо командира, не услышит ее мягкий голос. Перед глазами стоял еще тот день, когда Раскова махнула рукой и взлетела. Кто бы мог подумать, что Женя видела ее улыбку в последний раз…

«…А летала она хорошо, – думала Женя, поглядывая в ту сторону, откуда должны были появиться самолеты с задания, – хоть была только штурманом и вылетела на „пешке“ вместе с остальными летчиками. Это ведь не так просто, по себе знаю… А как тогда она посадила машину, во время первого самостоятельного вылета, когда у нее на самолете сдал один мотор? Не растерялась, на одном работающем моторе приземлилась на таком „пятачке“… Не каждый смог бы. И вот из-за погоды…»

Женя вздохнула и круто повернула к радиостанции.

– Что там? – спросила она радиста. – Отбомбились?

– Да, товарищ командир. Возвращаются. Только Долина передает, что на машине номер тринадцать неисправно шасси, не убралось.

«Тринадцатая? Да ведь это номер Матюхиной», – вспомнила Женя.

– Передай тринадцатому, чтобы выпускали шасси аварийно и садились последними. Понятно? Если шасси не выйдут, садиться на фюзеляж.

– Понятно, товарищ командир. Связываюсь.

«Вот тебе, на тебе… этого еще не хватало…» Она с раздражением стащила запутавшийся за воротник шнурок, дернула и швырнула перчатки под колеса автомашины, Сутулясь в мешковатом меховом комбинезоне, быстро прошла к дежурному стартеру и схватила у него флажок.

– Проследи, чтобы никто не сунулся на полосу, быстро!

Машину с неубранными шасси она заметила сразу, как только тройка самолетов показалась над аэродромом. Одно колесо, как подбитая лапка у птицы, смешно и необычно торчало под мотором.

Она яростно замахала флажком первому приземлившемуся самолету, показывая, чтобы тот быстро уходил с полосы на рулежную дорожку. Когда сел второй самолет и покатился в сторону стоянок, Женя бросила флажок в сторону и, запрокинув голову, стала следить за «пешкой», которая круг за кругом ходила над аэродромом. Правое шасси вышло нормально, насколько могла заметить Женя, а левое все так же оставалось полусогнутым.

Она взглянула на часы. По расчету, горючего на самолете должно хватить еще минут на пятнадцать; надо сажать самолет, чтобы не пришлось Зале уходить на второй заход с пустыми баками, если вдруг не рассчитает правильно заход на посадку с первого раза. Сажать только на фюзеляж, риск будет меньшим, чем если бы летчик решил сажать машину на одно колесо. Хотя поломка, возможно, и будет большей…

– Передай приказание: убрать шасси, садиться на фюзеляж! – снова крикнула Женя радисту.

Когда самолет вновь прошел над посадочной полосой, шасси оставались выпущенными. Он развернулся и стал заходить на посадку.

– Ты передал мое приказание?

– Да, товарищ командир. Командир экипажа ответила, что будет сажать самолет на одно колесо, – ответил радист.

– Вот со-обака… – тихо, чтобы радист не услышал, сказала Женя и застыла на месте, не спуская взгляда с самолета.

– Круче, круче… – приговаривала она про себя. – Так… скорость держи, скорость! Закрылки выпустила. Хорошо… Крен побольше… Крен, тебе говорят!.. – крикнула Женя, как будто летчица могла услышать ее.

Самолет планировал уже на прямой перед приземлением, и было слышно, как гул моторов, повинуясь руке летчика, то стихал, то вдруг нарастал; летчица «подтягивала» машину, выдерживая посадочную скорость. «Пешка» шла с левым креном, словно прицеливаясь одним колесом к границе посадочных знаков.

– Не плюхнулась бы… Второе шасси не выдержит, сломается… Ниже подводи, ниже!

Самолет чиркнул колесом у самого черного полотнища и понесся мимо Жени, взметая колючий снежный вихрь. Будто канатоходец, расставив руки-крылья, бежал он, как по проволоке, на одном колесе в конец посадочной полосы. Следом за ним, задыхаясь и грозя кулаком, бежала Женя.

В конце аэродрома, потеряв скорость, самолет накренился вправо и, описав полукруг, замер.

Экипаж уже вылез из машины, когда к ней подбежала Женя.

– Почему не выполнили мое приказание? – еле переведя дыхание, проглатывая в скороговорке слоги, крикнула Женя. – Вам что было приказано?

– Так жалко же машину… – пыталась оправдаться Матюхина. – Я же хорошо посадила… – Улыбчивые ямочки на побледневших щеках стали еще глубже. Серые глаза с надеждой и ожиданием следили за Женей.

– Посадила… А чем рисковала? Самолет в дым, сам невредим? Или и своей головы не жалко? Аварийным выпуском работали?

^{Штурманы второй эскадрильи. Слева направо: Галя Маркова, Клара Дубнова, Аня Кейзина, Валя Кравченко, Паша Зуева.}

– Качала… – подала свой голос штурман Паша Зуева. – Четыре круга качала, вторая «нога» никак не выходила.

«Покачать» вручную аварийный гидровыпуск шасси не очень-то легко; видно было, что Паша устала, мокрые волосы выбились из-под шлемофона, но она словно бы чувствовала неловкость перед комэском, что не смогла «качать» еще, как будто бы в этом была необходимость.

– Понятно, – успокаиваясь, сказала Женя, – значит, неисправность. Но в таких случаях самое безопасное – посадка на «брюхо», это вы помните?

– Конечно. – Валя посмотрела на завалившийся набок самолет. – Но ведь поломка была бы большей?

Как летчик, Женя понимала Валю: всегда хочется сделать все, чтобы спасти машину, тем более сейчас, когда самолетов не хватает и даже запасных в полку нет. Но как командир…

– На гауптвахту за невыполнение приказа; за посадку – благодарность.

Глаза у Вали стали, как у ребенка, которого незаслуженно обидели.

– А как же боевые вылеты?

– Интересно, на чем вы собираетесь лететь? На палочке? Чтобы я отобрала машину у другого экипажа? Не получится… Самолет оттащить с полосы, чтобы не мешал другим на посадке. Все. – Женя повернулась и направилась на командный пункт полка, чтобы написать донесение о поломке.