Текст книги "Обжигающая страсть"

Автор книги: Галина Гилевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Взгляд Макара четко, как фотоаппарат, фиксировал все происходящее, останавливаясь на каждой мелочи:

«Кровать, тумбочки новые. Шкаф. Спальня хороша…

Лолита такая худенькая…

Такая стройная…

Такое удивительное белое тело…

Его руки темные, узловатые…

Как ей хорошо…

Но ведь это…».

Он подумал, что сходит с ума, – глаза Макара и Его встретились, и Он, вдруг остановившись, прошептал:

«Макар…»

Это был его отец.

– Макар…

Парень попятился назад, как бы боясь приближения любого из этих двоих.

Лолита оглянулась, увидела Кравцова-младшего и вскрикнула, тут же соскочив со Степана Николаевича.

– Макар! – звал тот, медленно вставая.

Макар пятился и пятился, не в силах отвести глаз от этих голых, смешных в своем испуге и растерянности, людей.

– Макар!!!

Парень даже не понял, что произошло, – он вдруг зацепился ногой за скатанное в трубочку покрытие для пола, лежавшее посреди прихожей, неловко взмахнул руками и, теряя равновесие, упал на спину, коротко охнув.

Раздался стук, такой неприятный и такой характерный мягко-твердый стук, который может быть только при ударе человеческого тела о что-нибудь твердое.

Бутылка шампанского вылетела из его рук и со звоном разбила зеркало в новенькой прихожей; вино растеклось сладкой кляксой по плитке под кирпич, которой была отделана прихожая.

Лита и Степан Николаевич выскочили из спальни и замерли, увидев Макара.

Он лежал навзничь, неловко раскинув руки. Голова его, странно повернутая, была возле самой ножки столика, на котором стоял телефон.

Глаза Макара были закрыты; струйка темнокрасной крови медленно показалась откуда-то из-под его затылка, расплываясь по паркету.

Лолита закричала, схватившись за волосы руками.

Крик ее был страшен…

То, что произошло в последующие несколько часов, никто из них после толком вспомнить не мог…

Лолита, упав на колени у ног лежавшего Макара, рвала на себе волосы, впервые за последние годы заговорив, запричитав по-латышски.

Кравцов подошел к сыну и, опустившись к нему, проверил зрачки, пульс, бегло осмотрел рану.

– Он жив, – сказал Степан Николаевич, вставая. – Вызови скорее скорую.

Голос Кравцова был совершенно спокоен, как будто это не его сын с разбитой головой лежал у ног, и не он, его отец, только что занимался любовью со своей невесткой на глазах у Макара.

Он повернулся и направился назад в спальню, на ходу поднимая свои вещи и одеваясь.

Лолита не двигалась, застыв над Макаром в каком-то странном оцепенении.

Когда через несколько минут, поправляя галстук, Степан Николаевич вышел из спальни и надел пиджак, девушка находилась все в той же позе.

– Ральф, вставай! Ральф, я же знаю, что ты пошутил! – шептала она. – Вставай, братик!

Она, не отрываясь, смотрела на кровь и видела ванну, полную красноватой воды.

Девушка плакала без слез, завывая и вздрагивая всем телом.

Кравцов резким движением поднял ее на ноги, повернул к себе, пытаясь глянуть ей в глаза. Но голова ее болталась, как у неживой, и Степан Николаевич никак не мог поймать ее взгляда.

Он дал ей несколько звонких пощечин, отчего Лолита как будто пришла в себя и медленно, не узнавая, подняла глаза на Степана Николаевича.

– Его надо привести в сознание. Найди нашатырный спирт и дай понюхать, – не терпящим возражений тоном произнес он, четко выговаривая слова. – Ты поняла? Найди спирт. Или хоть водой сбрызни. Приведи его в чувство.

Он выпустил ее из рук, и она пошатнулась, как будто ноги плохо ее слушались.

Кравцов пошел к выходу, но на пороге обернулся, еще раз посмотрел на сына, перевел взгляд на девушку, растерянно глядевшую ему вслед, и добавил:

– Давай, Лолита. И вызови скорую, не забудь. Ноль-три.

Он повернулся и ушел, прикрыв за собой тяжелую дверь.

Девушка бросилась на кухню, вернулась со стаканом воды и вылила на голову Макару.

Парень вздрогнул, глубоко вздохнул и открыл глаза, часто моргая. Он попробовал пошевелиться, и она бросилась на помощь, пытаясь приподнять его.

Кое-как он сел, потом медленно встал на колени и, опираясь на злополучный столик, с помощью девушки поднялся на ноги, шатаясь и чуть не падая.

Сквозь пелену, застилавшую глаза, Макар осмотрелся, соображая, что же случилось, где он и вообще как тут оказался.

Взгляд его упал на Лолиту, стоявшую перед ним. Он осмотрел ее снизу доверху: поднявшись по бедрам, голому животу и груди, взглянул ей в глаза, полные страха, настоящего животного страха. Вспомнил все. Коротко размахнувшись, он со всей силы врезал ей куда-то в ухо, и девушка, не успев вскрикнуть, отлетела в угол.

От резкого движения в глазах Макара снова все потемнело, и он потерял сознание, упав лицом прямо на голые ноги Лолиты.

И девушка не выдержала. Истерика ее была ужасной.

На ее крики выбежали соседи.

Она не понимала, что происходит. Она потом помнила только, как вокруг нее засуетились какие-то люди, пытаясь закутать ее в халат. Как кто-то переворачивал на спину Макара, прислушиваясь к его дыханию и пытаясь разобраться, бьется ли сердце. Как появились врачи, а вместе с ними зачем-то пришел и милиционер с фотографом в штатском. Как врачи занялись Макаром, а медсестра по их команде подошла к Лолите и, оголив ей руку, сделала в вену укол.

Лолита провалилась в тревожный и бесконечно долгий сон, освободиться от которого смогла в полной мере только на своей кровати в квартире отца…

Кравцов шел по Москве, не разбирая дороги.

Он толкал людей, невидящими глазами пытался рассматривать светофоры, переходя улицы, и только чудо спасло его в эти минуты от несчастного случая.

Очнулся он у Никитских Ворот, около памятника Тимирязеву, и, дойдя до скамейки, сел, с наслаждением закурив. Он даже и не думал ни о чем, не пытался анализировать. Ему это и не нужно было. Кравцов точно знал, что сделает сегодня и что предпримет в ближайшие дни. Будущее для него было уже решено. И решение это возникло само собой, как будто спустилось свыше, пока, ведомый провидением, бродил он по городу, не замечая ничего вокруг.

Он докурил, выбросил окурок в урну и направился в Думу, быстро и уверенно шагая.

Через какое-то время он вбежал на свой этаж, прошел по коридору, ни с кем не здороваясь, и ворвался в приемную своего кабинета. Не обращая внимания на вскочившую ему навстречу заплаканную Машу и взволнованно стоящего посреди приемной Сергея, он прошел к себе, захлопнул двери прямо перед их носом.

Кравцов сел за стол, достал лист бумаги и написал:

«Председателю Государственной Думы Российской Федерации господину Птичкину А.А.

председателя Комитета по делам стран СНГ и делам беженцев Кравцова С.Н.

заявление.

Прошу рассмотреть вопрос об освобождении меня от занимаемой должности в связи с уходом в отставку».

Затем он подумал несколько мгновений, закурил и извлек еще один лист бумаги:

«В Государственную Думу Российской Федерации

депутата Кравцова С.Н.

заявление.

Прошу Высокое Собрание освободить меня от полномочий депутата Государственной Думы по округу номер… по собственной просьбе в связи с состоянием здоровья».

Он подписал оба документа, поставил дату, затем сложил в кейс личные бумаги, документы и вещи и подошел к бару-холодильнику.

Степан Николаевич налил полный стакан виски и выпил.

«А вот одному пить вредно, – вдруг мелькнуло у него в голове, – так ведь и спиться можно!»

Он прошел через кабинет и открыл двери в приемную. Маша и Сергей вскочили со своих мест.

– Маша, где Володя?

– Внизу, в машине, – растерянно ответила девушка, только сейчас заметив странную перемену, которая произошла в ее шефе: за несколько часов Кравцов постарел невероятно. Куда девалась чуть ли не военная выправка и великолепная осанка! Куда подевался гордый взгляд и спокойные уверенные глаза! Против нее стоял высокий старик с безвольно опущенными плечами и бегающим взглядом, как будто согбенный грузом прожитых лет и жизненных проблем.

– Он еще сегодня поедет куда-нибудь?

– Не знаю… – девушка замялась, не понимая, что он от нее хочет услышать. – Если вы прикажете ехать куда-нибудь. Он ведь вас всегда ждет до конца дня.

– Так… Хорошо, пускай тогда подождет. Скоро поедем, – он повернулся к телохранителю. – Ты извини, Сергей. Так получилось. Видишь, ничего же и не случилось…

Вдруг он запнулся, как будто вспомнив что-то, и глаза его потемнели:

– Вернее, ничего, в чем ты смог бы мне помочь. От чего смог бы уберечь…

Он замолчал, и в комнате повисла неловкая тишина.

Никто не понял, о чем говорил Степан Николаевич, а сам Кравцов стоял, опустив голову, и ничего, судя по всему, не собирался им объяснять.

– Впрочем, – вдруг оживился он, – сегодня у нас праздник. Прошу в мой кабинет… Ой, Маша, чуть не забыл – закрой приемную.

Девушка недоуменно переглянулась с Сергеем и, щелкнув ключом в замке приемной, вошла вместе с телохранителем в кабинет шефа.

Кравцов указал им на два стула, стоявших у огромного стола, и прошел на свое место, закурив очередной «Честерфильд».

– Ну не смотрите на меня так удивленно! – натянуто рассмеялся Кравцов, пытаясь как-то разрядить атмосферу. – Вот, Маша, читай эти бумажки, и ты все поймешь.

Кравцов протянул ей свои заявления и со вкусом затянулся, пуская дым в потолок ровной голубой струйкой.

Девушка прочитала, передала бумаги Сергею и теперь удивленно смотрела на Кравцова, пытаясь понять, что же произошло. Ей вдруг пришло в голову, что он снова сильно пьян, и она даже почувствовала запах виски, но изменения, которые произошли в нем за эти несколько часов, рассказ Сергея о том, как они его потеряли, вдруг подсказали ей, что все куда более серьезнее и… непонятнее.

Кравцов заметил, что они прочитали его заявления и ждут объяснений, а потому спокойно окинул их взглядом и, как о чем-то совершенно будничном, сказал:

– Сегодня у меня были большие неприятности. Вся моя жизнь пошла коту под хвост… – он помолчал чуток, будто собираясь с силами, и продолжил: – Я действительно больше не смогу работать в Думе, с сегодняшнего дня я больше не ваш начальник и не ваш объект охраны. Вольно, Сергей! – пошутил он, видя, что парень совсем ничего не понимает.

Они удивленно смотрели на Кравцова, не в силах поверить, что тот говорит серьезно.

– Ребята, я не шучу. А потому предлагаю отпраздновать мою свободу! – повернувшись к бару, он извлек оттуда бутылку шампанского и откупоренную фляжку виски. – Маша, доставай стаканы. Сергей, наливай шампанское даме и подставляй свою посуду… Не возражай, больше меня охранять не надо. За вас, ребята, мне с вами легко работалось!..

Только около десяти вечера им удалось отвести Кравцова к машине и отправить его с Володей домой…

На этот раз, когда Кравцов открыл дверь квартиры своим ключом и вошел в переднюю, его никто не встретил.

Не включая света, он пошел в глубь квартиры, туда, откуда пробивался луч из-за неплотно прикрытых дверей.

На кухне, за столом, перед пустым стаканом и недопитой бутылкой водки сидела Светлана Васильевна. Голова жены неумело была обвязана бинтами; спереди на повязке темнело красно-бурое кровавое пятно.

Она не подняла головы и не взглянула на него.

Кравцов молча вошел, сел напротив и налил в другой стакан водки. Выпив, он даже не поморщился – алкоголь не действовал на него в этот проклятый день совершенно. Он не помогал, не давал забыться, расслабиться и отдохнуть.

Кравцов выпил уже много, очень много, но никак не мог достичь желаемого.

Он снова обратил взгляд на жену:

– Что с тобой случилось? Что ты сделала?

– Я билась головой о стенку, – она так и не подняла глаз. – Знаешь, боль была невыносимой. Я никогда не знала, что так может болеть душа…

Светлана Васильевна вылила в свой стакан остатки водки и выпила, не закусив.

Кравцов встал, подошел к холодильнику и достал колбасу, порезав ее крупными кусками. Поставив тарелку с колбасой на стол, извлек из шкафа баночку с маринованными помидорами и баночку соленых огурцов. Открыл и все поставил на стол. Затем нашел в баре литровую бутылку «Смирновки» и решительно отвернул пробку.

За все это время они не проронили ни звука, но когда Кравцов сел и, наполнив свой стакан, выпил, Светлана Васильевна заговорила снова:

– Макар сегодня раньше закончил дела на работе… Он искал Лолиту, и ему сказали, что она на новой квартире, устанавливает спальню. Он решил сделать сюрприз… А там – вы!

Кравцов откинул голову к стене и устало закрыл глаза:

– Это была жуткая случайность. Кошмар, самый страшный, какой я только видел…

– Почему ты не убил себя? – шепот жены был похож на змеиное шипение, столько в нем было ненависти, желания растерзать на кусочки и развеять по ветру останки мужа. Но она попыталась взять себя в руки и продолжила более спокойно: – Ты же отец! Ты же старый и опытный, и вроде не очень большой идиот… Дай сигарету!

Он протянул ей сигарету, и она неумело, видимо, впервые в жизни, затянулась и тут же закашлялась.

– Степан, ты не имел на это права… Ты должен был убить себя, когда все это только начиналось! – казалось, она уговаривает его сделать это, как будто его сиюминутное самоубийство могло повернуть время вспять и что-либо изменить. – Ты разве не понимаешь этого?! Ты разве не знал?..

Слезы душили ее, она не выдержала и разрыдалась во весь голос.

– Или ты думал, что так может продолжаться и дальше?

– Да, – вдруг неожиданно для самого себя ответил Кравцов, обреченно закуривая.

– Да?! – жена взвилась, но тут же села, как-то мгновенно угаснув. – «Да!..» Каждый день, каждый миг предавая нас обоих… Меня и сына…

Она налила себе и выпила, не дожидаясь, пока он наполнит свой стакан.

– Ты же никогда не был злым человеком, Степан… Так почему же ты не убил себя? – настоящее, неподдельное отчаяние звучало в ее голосе, и Кравцов передернул плечами, будто капля холодной воды вдруг попала ему за шиворот. – Ты должен был это сделать, и тогда я смогла бы носить траур. Мне было бы тяжело, но я бы похоронила тебя… И плакала бы по тебе…

Они долго молчали, а потом Кравцов спросил:

– А Наташка где?

– У подруги, отпросилась ночевать, чтобы не видеть тебя.

– Она что, тоже все знает?

– Да, нам позвонили из больницы, и именно Наташка подняла трубку. А потом приезжал милиционер… Им, видишь ли, надо во все влезть, до всего докопаться…

Они снова молча выпили, и тогда Кравцов решился, наконец, спросить то, что никак не решался:

– А как он? Что с ним?

– Сотрясение мозга. Сильный ушиб. Трещины вроде бы нет, сказали врачи.

– Ему нужны какие-нибудь лекарства?

Она впервые взглянула на него и недобро усмехнулась:

– Знаешь, муженек, без тебя справимся как-нибудь… И еще. Мы с Наташкой были сегодня в больнице… Так вот. Макар сказал, что если только увидит тебя когда-нибудь, он убьет тебя. Он убьет тебя, потому что ты убил всех нас, всю нашу семью…

Она снова заплакала, по-бабски, навзрыд, и Кравцов, чтобы не слышать воя жены, ушел в свой кабинет, забрав с собой остатки водки.

Он не спал всю ночь, и на следующее утро совершенно не удивился, обнаружив, что Светлана Васильевна тоже не ложилась, так и просидев до рассвета на кухне.

Они взглянули друг на друга, и Кравцова заговорила первой:

– Ты знаешь, наверное, для каждого человека в мире есть только один другой человек. Для меня это Макар, потом уже Наташка, мать, отец, и только в последнюю очередь, наверное, – ты. А для тебя – она, Лолита.

Он ничего не ответил, склонившись над кофеваркой, и Светлана Васильевна продолжала, как будто рассуждая вслух:

– Кто она, эта Лолита? Кто?

Вдруг она подошла к нему близко-близко и тихо спросила:

– Степан, а ты когда-нибудь любил меня?

От неожиданности он повернулся. Светлана Васильевна стояла перед ним, распустив пояс халата, раздвинув его полы и обнажив свое тело.

– Вот это… – она провела себя рукой по бедрам. – Это, – по треугольнику волос, – или это, – чуть приподняла она свои груди. – Этого всего тебе было мало?.. Ты когда-нибудь любил меня?..

Вдруг она отвернулась от него и отошла на несколько шагов, будто опасаясь чего-то. Но вдруг снова резко повернулась к Степану и окинула его взглядом с головы до ног.

– Господи, а я еще хотела когда-то с ним заниматься любовью!

Проснувшись, Лолита долго не могла понять, где она и что с ней. Но потом, осмотревшись и собравшись с мыслями, она враз вспомнила все, что произошло вчера, до самых мельчайших подробностей и застонала, не в силах удержаться от боли, пронзившей ее с головы до ног.

Она долго лежала в постели, прислушиваясь к звукам в квартире.

Когда двери отворились и в ее комнату кто-то вошел, Лолита прикрыла глаза, притворилась спящей.

По легкому и свежему дыханию, по тому, как ласково и заботливо было подоткнуто вокруг нее одеяло, девушка поняла, что заходила мама.

Лолита представила себе, что надо будет о чем-то с ней говорить, что-то объяснять отцу, и заплакала, не находя в себе ни грамма мужества и силы.

А потому, чуть только услышав, что мать куда-то вышла, вскочила с кровати, быстро умылась и, наскоро побросав в сумку кое-какие вещи и убедившись, что в сумочке есть ее кошелек с приличной еще суммой в рублях и долларах, выбежала из квартиры, предварительно черкнув на листочке бумаги несколько слов:

«Мама, прости меня!

Я не знаю, как это получилось.

Я не виновата, что мы полюбили друг друга. Ты должна меня понять…

Я уезжаю. Мне надо пожить немного одной, собраться с силами и мыслями. Постараюсь скоро вернуться, или, по крайней мере, позвонить.

Проследи за агентством, скажи, что я скоро приеду.

Мама, прости! Постарайся все объяснить отцу, ладно?

Твоя Лолита!»

А через несколько минут она уже ловила такси.

– К трем вокзалам, – попросила она водителя.

XII

События сменяли друг друга с невероятной быстротой, время летело для семьи Кравцовых так стремительно, что казалось, будто все они попали в гигантский ускоритель.

Макар, еще лежа в больнице, через агентов из «Московской недвижимости» продал роскошные апартаменты на Сивцевом Вражке вместе со всей мебелью и оборудованием и тут же купил маленькую однокомнатную квартиру где-то в районе Сретенки.

Точного его адреса не знала даже Светлана Васильевна. Вернув соответствующие части денег Парксам и матери, Макар больше не считал нужным поддерживать какие бы то ни было отношения с семьей, и Кравцова общалась теперь с сыном только по телефону, раза два в неделю.

Кравцов-младший, как замечали его сослуживцы, вообще сильно изменился после выздоровления. Он совсем перестал пить, посещать ночные клубы и рестораны. Он с головой ушел в работу, просиживал в своем кабинете с восьми утра до десяти вечера, а иногда даже ночевал в редакции, составляя вместе стулья и извлекая из шкафа подушку и плед.

Он самозабвенно копался в архивах, поднимал и разыскивал документы, какие по различным причинам не могли стать достоянием общественности. С каким-то даже нездоровым азартом он брался за самые сложные, самые запутанные дела, и не было для него большего счастья, чем положить на лопатки какого-нибудь крупного чиновника, использовав самые убийственные факты и документы в своей очередной статье. В такие дни он ходил по редакции гордый и удовлетворенный, и если кто-нибудь заговаривал о его материале, с запалом восклицал: «Все они там такие! Всех их надо вывести на чистую воду!»

Иногда ему в кабинет звонили незнакомые люди, и трубка, преимущественно мужскими голосами различных тембров, то предлагала Кравцову крупные суммы денег, то угрожала скорой и безжалостной расправой. Макар тогда очень распалялся, кричал, что всех посадит, что все – продажные сволочи, и громко ругался, посылая неизвестных собеседников далеко и витиевато.

А по ночам, когда город, утомленный дневной сутолокой, затихал, парень заводил свой «Чероки», погромче врубал квадрозвук стереосистемы и под скрежет и вой крутых металлических и дэт-металлических команд носился по притихшей Москве, не разбирая дороги, иногда выплачивая огромные штрафы ГАИ и возвращаясь домой, на Сретенку, только под утро.

Люди, которые знали его раньше, очень удивлялись происшедшим в нем переменам, а так как он никому ничего не рассказывал, то пытались найти самые различные, порой нелепые объяснения тому, что творилось с Макаром. И, глядя в его воспаленные глаза, на его теперь часто небритое осунувшееся лицо, на его помятые джинсы и совершенно изорвавшиеся кроссовки, краем уха слыша рассказы про уникальные суммы, которые он платит своим осведомителям, люди кивали и соглашались друг с другом: «Плохи его дела – видимо, у Макара потихоньку поехала крыша. Он ведь уже почти сумасшедший!»

…Но про все это совсем не знала Светлана Васильевна. Сына она не видела, а разговоры по телефону, ограничивающиеся дежурными расспросами про дела и про здоровье, ничего конкретного ей не говорили. Макар становился для нее все более чужим.

Впрочем она и сама ощущала себя в эти дни будто в каком-то искривленном пространстве, в котором даже самые знакомые и приятные вещи казались уродливо измененными.

Ее муж, ее гордость, опора и любовь, перестал для нее существовать не только как мужчина, но и вообще как человек.

Она так и не решилась ему сказать тогда «Уходи!», но он ушел сам, и сам подал заявление на развод, указав как причину следующее: «Измена мужа, полная невозможность дальнейшей совместной жизни». Светлане Васильевне ничего не оставалось, как только подписать это заявление, и через некоторое время они перестали быть мужем и женой.

Кравцов сдал свою дачу, которая принадлежала ему на правах депутата, и родители Светланы Васильевны перебрались к ним, в ту квартиру, выданную в свое время в Думе, которую Кравцов через ХОЗУ успел приватизировать.

Сам Степан Николаевич, освобожденный от должности председателя Комитета и от полномочий депутата Государственной Думы, несколькими днями позже съездил в город, из которого он когда-то был избран в высший орган страны, и попросил вывести его из членов правления в тех коммерческих банках, куда были вложены его средства. Он решил полностью отойти от дел, оставив за собой только право получать немалые дивиденды от своей крупной доли, наравне с остальными вкладчиками.

Затем он вернулся в Москву, собрал несколько чемоданов, самым ценным из которых оказался кейс со спиртными напитками из его домашнего бара, и перебрался в однокомнатную квартирку, которую снял где-то в Чертаново за бесценок, пока какое-то квартирное агентство подыскивало для него подходящий вариант покупки жилья.

Квартирка на Чистых прудах его совершенно устроила, и взяв в «Столичном банке сбережений» и у «Универсальной финансовой компании» кредит на десять лет, он купил ее.

Он нигде не работал, целыми днями читая книги, которые покупал в неимоверных количествах, и периодику, которой выписывал столько, что почтальоны просили его забирать газеты и журналы прямо в отделении связи.

Светлана Васильевна его больше никогда не видела. Только изредка они перезванивались и, как добрые друзья, которые знают друг друга много лет, разговаривали о детях, о здоровье, о работе и о деньгах. Кроме этой старой дружбы, которую правильнее было бы назвать привязанностью людей, проживших рядом много лет, их теперь ничего не связывало.

Правда, Светлана Васильевна не могла бы признаться даже самой себе, что Степана она забыла навсегда, что не тоскует и не скучает по нему. Она ведь действительно его любила, и при разводе, в знак протеста, что ли, даже не посчитала нужным возвращать свою девичью фамилию; осталась Кравцовой.

Она думала о нем, просыпаясь среди ночи, и, повлажневшими глазами глядя в потолок, вспоминала их счастливые годы: рождение детей, первые успехи Степана на службе, их первую квартиру, которая полнилась любовью, нежностью, страстью…

Иногда она даже плакала, чувствуя, как неудержимо хочется ей прижаться к его родной широкой груди, но воображение тут же рисовало ей жуткую картину: к Степану нежно и страстно льнет эта девчонка, Лолита, тогда гнев и ненависть захлестывали измученное сердце Светланы Васильевны.

Она пыталась завести романы, кадрила напропалую последних неженатых мужчин из ее окружения, не гнушалась даже блеклых потасканных разведенцев, но ей они быстро надоедали, и ни разу даже не дошло у Светланы Васильевны дело до секса – она бросала их раньше, чем те успевали клюнуть на флюиды.

В общем, жизнь ее была нелегка – женщина металась и страдала, и только забота о Наташке да о старых родителях слегка скрашивали ее бытие, не позволяя надолго сосредоточиваться на душевных переживаниях.

Все, кто был связан раньше с этой большой дружной семьей, – друзья, знакомые, родственники, – все, кто знал истинную причину обрушившихся на них бед, проклинали Лолиту.

Это она, по мнению всех их, виновата была в «странностях» Макара и в разводе Кравцовых, в погубленной карьере Степана Николаевича и в ранней седине Светланы Васильевны. Особенно усердствовала в язвительности Наташка, всячески стараясь осудить Лолиту, не стесняясь при этом матери в выражениях.

«Лолита», «Паркс» – эти имена стали в окружении жалких остатков кравцовской семьи чуть ли не нарицательными.

И только один из Кравцовых знал, что Лолита во всех этих бедах не виновата. Только один человек был твердо уверен, что не девушка стала причиной разрушения благополучия кравцовской семьи.

Этим человеком был Степан Николаевич.

Он твердо знал, что не Лита, а их безумная любовь, их самая горячая в мире страсть сотворила весь этот ужас, неразбериху и развал.

Виновата была только любовь…

И жаль, что Степан Николаевич более не общался со своим сыном. Иначе бы он знал, что есть еще один человек, который не обвинял Лолиту во всем происшедшем, который понимал, что не безнравственность и ветреность были причиной катастрофы.

Причиной была любовь.

Это понимал и Макар.

Прошло несколько месяцев, и когда Степан Николаевич почувствовал, что больше не может жить без Лолиты, что готов пойти на любые унижения и лишения, лишь бы услышать ее голос, лишь бы увидеть ее прекрасные волосы и волшебные ямочки на щеках, он набрал номер, который помнил все это время – номер телефона в квартире Парксов.

В первую секунду, услышав такой щемяще-знакомый женский голос, Степан Николаевич чуть не повесил от неожиданности трубку. Но, различив в этом голосе слегка надтреснутые нотки, он понял, кто это.

– Хельга, это вы?

– Да. А с кем имею честь? – старая женщина его явно не узнавала, и Кравцов даже на секунду задумался, стоит ли раскрывать свое инкогнито.

– Алло! Кто это?

– Это Кравцов… Степан Николаевич…

– А-а-а… – только и нашлась что ответить Паркс.

В незримом телефонном «пространстве» слышались треск и шорох, а абоненты молчали, задумавшись каждый о своем. Когда тишина стала уже совсем, до неприличия, тяжелой и напряженной, заговорила мать девушки; голос ее был спокойный:

– Эх, Степан Николаевич… Я пыталась предупредить вас. Пыталась ведь!

– Я знаю…

Они снова надолго замолчали, и на этот раз тишину нарушил Кравцов:

– Хельга, скажите, она дома?

– Нет. Лита уехала.

– Давно?

– На следующий же день.

– Куда? Вы знаете, куда она уехала? – Степан Николаевич вдруг почувствовал, что ему крайне важно узнать, где девушка. Он задал вопрос и с нетерпением ожидал ответа, а Хельга Паркс, как на зло, не торопилась говорить.

– Да.

– Так куда же?

– После того случая… В общем, она пришла домой. Вернее, ее привезла скорая. Она была в шоке. Целый день спала, а когда я вышла в магазин, она исчезла. Лита так быстро собралась и ушла, что я ничего не смогла поделать. Для нас с отцом это был тяжелый удар. Мы не ожидали, что она так испугается объяснений с нами. Ведь мы ее родители, и она наша единственная дочь. Мы бы вообще могли сойти с ума, если бы не…

– Если бы не что?

– Если бы не записка, которую оставила Лолита. Извините, мол, я уезжаю, мне надо побыть одной и все в таком духе. Она обещала позвонить…

– Простите, а мне она ничего не оставила? – Степан Николаевич почувствовал, как предательски дрогнул и задрожал его голос, но сейчас он даже не собирался стесняться этой женщины, матери девушки, ради которой он готов был пойти на все.

– Нет…

– Хельга, вы же понимаете, я должен знать, куда она поехала!..

Она молчала долго, слишком долго, будто размышляя о чем-то, и Кравцов не выдержал, позвал ее:

– Хельга, вы слышите?

– Да.

И после секундной паузы женщина продолжила:

– Она действительно позвонила нам через несколько дней. Сказала, что уехала в Санкт-Петербург. Что поживет там немного, отдохнет и наберется новых впечатлений…

– А где она остановилась?

– Но вы ведь должны знать. Вы же помните, конечно, про ее ту любовь, первую… Она ведь вам рассказывала. В общем, она звонила от Петра. Она попробовала вернуться к Амельянюку…

– К нему?! – отчаяние в голосе Кравцова было таким искренним и глубоким, что Паркс даже слегка улыбнулась про себя, не подав тем не менее вида.

– Да, но не думайте ничего такого… Там все получилось иначе, гораздо интереснее, на мой взгляд.

– Но они живут вместе?

– А разве вам самому она этого не сообщала?

– Так да или нет?

– Послушайте, Степан Николаевич, вы же взрослый человек! Почему я должна быть посредницей в ваших отношениях? Не лучше ли вам самому спросить у Лолиты все? Как вам кажется?

Раздражение, появившееся в ее голосе, испугало Кравцова. Он вдруг подумал, что если она повесит трубку, то в следующий раз может вообще не пожелать с ним разговаривать, и тогда порвется последняя ниточка, которая слабо, почти незримо, но связывала его с Лолитой.

И Кравцов заторопился, спеша высказать все, что бы он хотел сам сказать Лолите, в надежде, что, может быть, когда-нибудь мать сможет передать девушке его слова:

– Хельга, послушайте меня внимательно… У меня в жизни многое изменилось, очень многое… Лолита, даже если бы и хотела, вряд ли смогла бы меня найти. Все телефоны, адреса, – все, что она знала про меня, – все изменилось… А я люблю ее! Понимаете?.. Я жду ее и никто больше не нужен мне на этой земле… Простите, что я вам, ее матери, все это говорю…

Он замолчал, будто споткнувшись на какой-то мысли, но сразу же заговорил снова:

– Вы должны меня понять, мне не с кем больше поговорить о Лолите, мне не у кого больше спросить, как она, где она, с кем она… Вы понимаете?

– Да… Ничего, не волнуйтесь, говорите, – Хельга почувствовала, насколько серьезен и решителен голос этого мужчины, мысленно представила себе его образ, и, вспомнив его гордую осанку, седые волосы, мягкие и одновременно строгие глаза, поняла, как важен для него их теперешний разговор. И она постаралась вложить в свою реплику максимум мягкости и такта, чтобы хоть так, морально, немного поддержать Степана Николаевича.

– Пожалуйста, Хельга, запишите на всякий случай мой новый адрес. Я живу теперь один, у меня квартира на Чистых прудах… Записали? И телефон, пожалуйста… Да-да, все правильно! Хельга, если вдруг она когда-нибудь спросит про меня, вспомнит обо мне, пожалуйста, передайте, что я жду ее. Передайте ей мои координаты, пусть позвонит, пусть приедет в любое время, когда ей только этого захочется. Она для меня – все. Я живу для нее, и не могу жить без нее. Вы понимаете?