Текст книги "Встреча навсегда"

Автор книги: Галина Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

ГАЛИНА МОСИЯШ
Встреча навсегда

Светлой памяти моего мужа Сергея Павловича Мосияша

Все началось с телефонного разговора: редактор одной газеты предложил нам с Сергеем написать воспоминания о нашей жизни и совместной литературной деятельности. Это было связано с выходом в Москве уже пятым изданием нашего первого романа – «Александр Невский», с посвящением мне как соавтору, с благодарностью «за 40 лет совместной творческой работы» и в связи с нашим 55-летним юбилеем совместной жизни.

Сережа в это время был в Минске. Когда он приехал, я рассказала ему об этом предложении. Он принял его без особого энтузиазма. Тем более, что собирался ехать в Москву по издательским делам. Но дня через три–четыре вдруг подает мне отпечатанный с двух сторон лист.

– Что это?

– Начало. Если ты будешь продолжать, пусть это будет моим предисловием.

С удивлением читаю заголовок – «Знакомство мое с Г алей. Встреча навсегда».

(Не знали мы тогда, что эти странички будут последними, написанными им.)

Пока Сережа был в Москве, я написала первую главу, как продолжение

«Встречи навсегда». К тому же, нас давно уже просили дети и старшие внуки, чтобы мы оставили им воспоминания о своей жизни. Особенно настаивал сын: «Хочется понять, как вы справились со всеми трудностями и так много сделали и достигли. Ведь папа во время войны не закончил даже школу…»

И я решила писать дальше, вспоминая все по порядку, не думая о жанре, – просто нашу семейную хронику. Как бы рассказывая своим взрослым детям.

Хотелось по возможности передать ту эпоху – атмосферу, дух времени, показать взаимоотношения молодых людей, которые были далеко не те, что сейчас. Я не имею в виду – лучше или хуже. Но теперь все совершенно другое. Свои воспоминания я и начинаю с предисловия мужа.

Знакомство мое с Галей. Встреча навсегда

Нашу часть, где я служил, перебазировали из Перми на Дальний Восток. В части было много сибиряков, и, доехав до Новосибирска, ребята разбежались (в самоволку) по родным местам. Заранее договорились, чтобы через три–четыре дня начать догонять свою часть на проходящих поездах.

Мы выскочили вдвоем с другом: его и мои родители жили поблизости. И в первый же вечер, дожидаясь пригородный поезд до станции, я познакомился с девушкой Валей, которая оказалась – вот случай! – знакома с моим товарищем. Она и пригласила нас в гости. Не откладывая визит в долгий ящик, мы явились к ним на другой же день. Вошли в калитку небольшого особнячка, какая–то девочка мыла крыльцо. Не задерживаясь, мы прошли в дом. Сидим за столом в дальней комнате, балагурим.

Вдруг входит девушка – в светло–голубом платье, необыкновенно изящная, тоненькая, с пышными белокурыми волосами и с такой милой лучезарной улыбкой, что казалось, вся светится.

Я вскочил со стула и остолбенел.

– Ну вот, теперь давайте знакомиться, я – Галя, – сказала она своим особенным мелодичным голосом и протянула маленькую (я сразу заметил, без маникюра) ручку. И все в ней было на редкость естественно: никакого пресловутого макияжа, никакой подкраски – вся как есть.

– Вы откуда взялись?!.. – проговорил я наконец, долго тряся ее руку.

Все почему–то расхохотались, и звонче всех она:

– Да вы только что сейчас прошли мимо меня – я мыла крыльцо.

«Вот это да! Вот это девушка! – стучало у меня в голове. – А ведь будет же она чьей–то женой… Но почему – чьей–то?! – запротестовало все во мне. – Ни за что! – Именно моей, только моей». Так я решил в тот же миг. Может, в порядке бреда. Но, точно, – решил.

И, забегая вперед, скажу – видно, сама судьба мне благоволила.

К сожалению, задержаться я мог тогда не больше трех–четырех дней. Притом, метался между станцией, где жила Галя, и совхозом, где жили мои родители, с расстоянием не таким уж маленьким – семь километров. Думал, что с Галей я сразу же объяснюсь, сразу предложу ей руку и сердце. Но не тут–то было. Дальше разговоров о книгах, театре, кино и очень тактичных вопросов о моей службе,

о моих увлечениях эстрадой никуда не шло. При всей своей лучезарной улыб– чивости и даже какой–то нежности в обращении она оказалась такой строгой и не по годам серьезной – не знал, как и с какой стороны к ней лучше подойти. За три вечера я не осмелился ни разу ее поцеловать. Потом уже, когда я уезжал, она вышла провожать меня за калитку и протянула мне руку, я обиженно сказал: «Даже незнакомые люди целуются при прощании… – И «пустил слезу»: – Ведь всякое может случиться – увидимся ли мы снова…» Она милостиво подставила мне щечку. Тут уж я не растерялся…

А насчет того, чтобы как положено – сделать предложение, взять с нее какое–то обещание (как я хотел), об этом нечего было и думать. Так ни с чем и уехал. Только своим родным описал девушку самым подробнейшим образом и просил обязательно, во что бы то ни стало, познакомиться с ней и не терять из виду. А сам стал писать ей чуть не каждый день. Она мне отвечала, но куда реже. Зато письма ее были очень интересные. Я читал их как рассказы. А когда накопилось порядочно, подшил их, сделал переплет. И без конца перечитывал. Особенно по вечерам, в казарме, когда все угомонятся, улягутся спать.

В письмах я был, конечно, смелее, чем при встрече. Признаваясь в своих чувствах, рассказывал о нелегкой солдатской жизни, о тоске в казарме. «Ты одно мое светлое солнышко…» – так заканчивал я почти все мои послания. Но девушка на это пока ничего не отвечала.

Так пролетел год, я снова побывал в отпуске, теперь уже честно заработанном участием в армейской самодеятельности. Но снова – одни разговоры, правда, более теплые и душевные.

Вот пошел уже второй год… И тут на выручку кинулась вся моя родня – тетки, дед, и главное – родители.

Сватовство

Станция, где мы жили, – пригород Новосибирска, минутах в 35-ти езды на электричке.

И все студенты, которые учились в городе, ездили каждый день на пригородном поезде в одном облюбованном вагоне.

Однажды подсела ко мне незнакомая девушка и смущенно проговорила:

– Извините, вы не Галя?

– Да, – удивилась я. – Откуда вы меня знаете?

– Вы с Сергеем Мосияшем знакомы?

Мне стало как–то не по себе от таких расспросов.

– Знакома. Но почему вас это интересует? И кто вы?

– Дело в том, что я… его родная тетка, – улыбнулась она. – И Сергей так хорошо вас обрисовал, что я сразу же узнала – это Галочка. Он так вас называл.

Тут мне стало уже весело: вспомнила, как он смешно и интересно рассказывал о своей семье и так же «обрисовывал» всех своих тетушек!..

– Да, – смеюсь я, – он мне говорил, что у него есть одна тетя, Елена, которая на год его моложе. И учится в пединституте. Правильно? Это вы?

– Ага. Летом я переехала от родителей к своим сестрам – ближе к Новосибирску. Живу теперь у средней сестры, Лизы. Сережка был у нас и приказал мне найти вас и познакомиться, даже подружиться.

Мы смеялись уже вдвоем. (В девятнадцать лет по всякому поводу хотелось смеяться.)

С Леной мы и впрямь подружились. Она стала приходить к нам в выходные дни, познакомилась с моими родителями. В городе она снимала квартиру, и мы часто, оставаясь там, делали вылазки в театры: ТЮЗ, «Красный факел», но больше всего – в Оперный, знаменитый в то время Новосибирский театр оперы и балета с сильнейшим коллективом певцов, танцоров балета.

Все настойчивее Лена приглашала меня зайти к Лизе, тоже познакомиться. И вот как–то прибегает она ко мне:

– Галочка, скорее пойдем к Лизе, там Анна приехала (мать Сергея), очень хочет тебя увидеть.

Зря она такое сказала. Я сразу уперлась.

– Что это за смотрины? Для чего? Не пойду.

– Ну она очень просила прийти! Очень.

Я заколебалась: пожилая женщина, мать, просит… Еще подумают, что я кураж какой–то на себя напускаю. Вздохнула и стала одеваться.

Приходим к Лизе. Еще за дверью слышны смех, веселый говор. Встретили нас приветливо, дружными возгласами и восклицаниями:

– Вот она какая, Галя! Я такой ее и представляла!..

– Сережка прямо нарисовал портрет – ну точно!

Я стояла совершенно растерянная.

– Давайте раздевайтесь, садитесь с нами к чаю.

Смотрю я на них – какие они все три подвижные, шумные, артистичные. Все по очереди о чем–то рассказывают, вспоминают какие–то пьесы, роли, которые играли когда–то в клубной самодеятельности.

А мать Сережи, Анна, вовсе не пожилая женщина. Ей всего 37 лет. Молодая, симпатичная и немного рисуется. А когда говорит, кажется, что играет роль. Они с Лизой учительницы. Но Лиза гораздо проще и на редкость общительная.

То Лиза приходила ко мне, то Лена. То тянули меня к себе. Так выходило, что я все время находилась в их обществе, буквально никуда не могла шагу ступить одна. Даже все мои старые друзья каким–то образом, незаметно, были оттеснены. Я чувствовала себя как в замкнутом круге, как в осаде. Пусть мягкой и ласковой, но в осаде.

А весной 1949 года, в погожий майский день, неожиданно подъехал к нашим воротам легкий экипаж – такие небольшие оплетенные дрожки, запряженные белым красавцем–рысаком. Мама взглянула в окно и ахнула: приехали Сережины родители. (Мама уже была знакома с Анной Савельевной, так как она до этого приезжала к нам одна.) Встречать гостей они вышли вдвоем с папой на крыльцо.

Анна Савельевна, подойдя к ним, низко поклонилась и, сделав округлое движение рукой – от лица к ногам, пропела речитативом: «А вот кланяемся вам от бела лица до сырой земли…»

Я быстренько, пока они меня не увидели, ушла в самую дальнюю (нашу с сестрой) комнату. Прошло какое–то время, заходит мама, укоризненно качает головой:

– Галина, ты что это вводишь нас в стыд, не выходишь к гостям?

– Они к вам приехали.

– Как это к нам? Приехали тебя сватать.

– Не нужно никакого сватовства, это не век 17‑й. Мы сами разберемся.

Тут появилась в дверях Анна Савельевна, слышавшая, видимо, наш разговор.

– Галя, ты же знаешь, Сережа на службе, не волен он… Если б мог – прилетел. Я ведь тебе говорила – он в каждом письме пишет: «Если Галя мне откажет, я ни на ком никогда не женюсь…» Мы–то знаем, он не преувеличивает. Сергей – однолюб, весь в Пашу (отца, значит).

Обняла меня, целует, тащит в кухню, где сидят наши отцы.

– Пойдем, пойдем. Павел Ефимович ждет, он же тебя не видел.

Вошли, Павел Ефимович сразу встал. Смотрел, смотрел на меня молча, потом как–то трогательно прикоснулся губами к одной щеке, к другой. Проговорил, сильно волнуясь: «Ладно, ладно…» И, пододвинув к себе стул, взял меня за руку – садись.

А на другой день я написала Сергею письмо: что были родители, о чем они говорили. «…И главное, что я поняла, – семья у вас артистичная, особенно мама твоя, ее сестры. И ты, помнишь, говорил, что мечтаешь о ВГИКе. И отпуск тебе дают благодаря твоим эстрадным выступлениям. А у меня на уме – литература. Я много думала об этом и пришла к выводу, что симбиоз артиста и литератора невозможен…»

Отвечая мне, Сергей горячился, доказывая, что «до чертей» надоели ему эти выступления, что о ВГИКе он «брякнул так, ради форсу…»

А родственники продолжали «осаду». Этим же летом приехал из района дед Сережи по матери, Савелий Григорьевич. Следом за дедом прибыл к Лизе старший брат, бывший летчик, инвалид войны, Леонид Савельевич: тоже взглянуть и посватать, как он потом признался.

Одним словом, развернули всем своим большим и дружным семейством такую кампанию по сватовству, что хотелось куда–нибудь спрятаться.

Соседи тоже – смотрят, удивляются: приезжают к нам «экипажи», запряженные то белым выездным конем, то вороным. (Раза три за лето были.) Всем интересно знать, откуда такие кони, чьи они? Приходилось объяснять, что в совхозе, где трудились родители Сергея, держали вот таких племенных коней. На них не работали, они служили только для выезда директора и руководящих работников совхоза. Отец Сергея был специалистом по сельскому строительству.

И все в один голос: «Галя, да что ты думаешь, хорошие люди к тебе ездят! По–старинному – сейчас уж ни у кого такого нет. А ты все раздумываешь!..»

А Сережа в это время старался заработать отпуск. И вот в сентябре вырвался из части, приехал. И чуть ли не с порога: «Галя, я ведь командиру сказал, что еду жениться… Говори – согласна?» Я впервые обняла его: «Да». И только успела произнести, как он крикнул: «Мама, иди скорее сюда!..» Это он уже мою маму так назвал. Мама тут же прибежала… с маленькой иконкой в руках. От столь необычного ритуала она растерянно улыбнулась и чуть слышно проговорила: «Ну, дети, вставайте на колени.»

Сергей сразу – бац, и меня за руку. Мама крестит нас этой иконкой: «Благословляю, благословляю.»

Вот такой неожиданно–скоропалительный был конец у нашего долгого сватовства.

Наедине с золотой осенью

Отпуск был очень короткий, поэтому на другой же день пошли мы регистрироваться в ЗАГС соседнего сельсовета, который находился в семи–восьми километрах. (Наш по какой–то причине не работал.) Решили идти пешком. Погода стояла прекрасная, день выдался как по заказу – теплый, сухой, солнечный. (Сентябрь в Сибири почти всегда такой.)

Проселочная дорога шла сперва светлым золотисто–оранжевым леском – клены, березки, осины. Потом стали появляться молодые сосенки, елочки. И вскоре высокой стеной встал чистый сосновый бор с могучими и стройными деревьями. Такие звонкие сухие боры (без малейшей сырости и плесени) растут по высоченному восточному берегу великой Оби.

Идем, через каждые 300–400 метров, у самой дороги, – небольшие скамеечки с навесом. Присаживаемся почти на каждую. Жених в полном восторге от этого лесного великолепия (он вырос в степи), от этого погожего дня – от всего на свете, – запел вдруг романс!.. Как сейчас помню: «О, если б мог выразить в звуке!..» За ним, не передохнув, – веселую озорную песенку. И так одно за другим, словно торопясь выплеснуть весь свой, похоже, неисчерпаемый «репертуар», развлекал то песнями, то стихами, то смешил юмористическими рассказами Зощенко и Чехова. Исполнял он все превосходно, можно сказать, профессионально.

Немного приумолк, затем снова стал читать особенно нравившиеся ему лирические стихи популярного тогда поэта Степана Щипачева.

 
Русый ветер, какой ты счастливый!
Эх ты, ветрена голова!
У тебя для березки, для ивы Одинаково нежны слова.
Русый ветер, какой ты счастливый!
А вот я, словно кто приковал,
Об одной, о далекой, красивой,
Столько лет тосковал!
 

Обняв меня, тихо проговорил:

– А вот мне, пока я ждал твоего решения, эти два с половиной года показались за 25 лет. Вчера и сегодня – самые счастливые дни в моей жизни: ты теперь навсегда моя…

Вижу, жених мой совсем забыл, куда мы пошли, скорее заторопила его.

– Взгляни, Сережа, на часы. Сколько?! Бежим, а то опоздаем!..

И хотя шли мы довольно быстро, он всю дорогу не переставая читал стихи или что–то рассказывал. Рассказчик он был по призванию, как говорят, от Бога. Я понимала – это талант. И даже в те неповторимые минуты у меня нет–нет да и мелькала мысль: «Что же мы дальше–то будем делать с этим талантом?..» А у него на лице было одно безмятежное счастье.

Возвращались мы в самом прекрасном настроении. Сначала долго вертели и рассматривали такое желанное для нас «Свидетельство». Наверное, в честь этого события теперь уже мой законный супруг решил преподнести мне второй праздничный концерт.

– Г аля, а я ведь часто еще с пляской выступал, просто тебе не говорил. И «чечетку», и «цыганочку», и «морскую прогулку» – всегда на бис принимали.

Действительно, так плясал – на экране не всегда увидишь. А напоследок посетовал:

– Эх, жаль, аккордеона с собой нет. Твое бы любимое танго сыграл!..

Потом взглянул вопросительно:

– Ну как, понравились тебе мои «номера»?

– Да ты же настоящий эстрадный артист! И как ты собираешься все это бросать?..

– Я уже говорил, что эти выступления мне надоели до чертиков. А куда денешься? Начальство приказывает. Идет смотр армейской самодеятельности. (В армии это здорово поощряется.) Тут главное – чья эскадрилья или часть на первое место выйдет. Кто при этом особенно отличится – получает от командования благодарность. И самую большую награду – внеочередной отпуск домой.

Но эти объяснения ничего не объясняли. И я не могла их принять. Хорошо ли он обдумал то, о чем так убедительно говорил и доказывал? Думаю, что нет. Надоело – потому что заставляли.

И вот теперь, после этих, идущих от всей души, выступлений, я поняла, что эстрада – его родная стихия.

На следующий день была свадьба. А еще через два дня провожали нас родители и друзья в далекий российский город. Началась наша многолетняя, многотрудная и очень интересная совместная жизнь.

Полет в неизвестность

И вот уже позади волнения встреч и прощаний, романтика свиданий и расставаний. Мы вместе мчимся на скором поезде, мне кажется – куда–то в неизвестность. Пролетают селения, проносятся леса, степи, голубые блюдца озер… Мы сидим у окна, тесно прижавшись друг к другу. Внизу заблестела ленточкой какая–то река.

– Галя, смотри, это же Волга!

Колеса загромыхали по высокому железнодорожному мосту. Не успела я разглядеть – поезд уже на той стороне.

– И это та самая Волга–матушка?.. О которой так много песен?!. Широка и глубока… Я представляла ее вроде нашей Оби.

– Да, когда–то была великой рекой, Матушкой, – с каким–то сочувствием сказал Сергей. – Сколько тысяч всяких судов – стругов, барж, пароходов – тянула, носила она на себе, сколько грузов перетаскала, – никто никогда не сможет подсчитать. И сколько песен о ней сложили – тоже не перечесть!.. Износили, состарили ее люди, – словно о женщине говорил Сергей. – Водохранилищ на ней наделали, мазутом угощают – тоннами проливают… А по берегам сотни заводов и заводиков понастроили, и все они сбрасывают в нее свои грязные отходы – просто, дешево и без проблем. Правда, мизерные штрафы за это платят государству – и все в порядке. Как еще живет–течет Волга–матушка?.. И продолжает работать, работать… Только все меньше да уже становится. – И добавил: – А с сибирскими реками нечего даже сравнивать: разве те реки были так загружены и отравлены, как Волга? Текут веками – тысячи верст по безлюдной тайге…

Я гляжу на Сергея с удивлением: такой поэтической сентиментальности в нем еще не замечала. Очень хорошо, что она есть. Мы все больше узнаем и понимаем друг друга.

Скоро уже Москва – как–то встретит нас Первопрестольная? В европейской части России я еще не была. Если будет долгая стоянка, – решили мы, – то обязательно побываем на Красной площади, у Кремля (вход был закрыт), взглянем хотя бы на Спасскую башню, мавзолей…

Но стояли всего 40 минут. Сережа только успел сбегать закомпостировать билеты да взять кое–что в буфете (везде очереди). А я так и просидела на Казанском вокзале.

Здесь тоже было совсем не то, что я ожидала. Казанский показался мне небольшим и грязноватым. (Опять же в сравнении с Новосибирским – громадным и ухоженным.) Но ведь здесь всего три–четыре года назад (шел 1949‑й) пережили страшную войну, старалась я оправдать нашу златоглавую столицу. Страна еще без устали отстраивала, поднимала из пепла тысячи разрушенных сел и городов. Так что не до красоты пока было…

А поезд нам подали совсем другой – старый–престарый, плацкартный. Наш скорый остался в Москве.

До Брянска, куда мы ехали, оставалась одна последняя ночь. Проводница сказала, что на следующий день еще до обеда будем на месте. Сережа этот путь уже знает – спит, похрапывает. Я от волнения встала очень рано, еще затемно. Жду не дождусь рассвета. Оделась, прибралась, не отхожу от окна.

Поезд задержали на каком–то полустанке или разъезде, чтобы пропустить встречный. Стоянка приличная – 15 минут. Прямо напротив путей – базарчик. Пассажиры горохом посыпались из вагонов – подкупить свежих деревенских продуктов. У нас еще не закончились сибирские запасы (которыми нагрузили нас родители), но мы тоже выскочили. Больше из любопытства и желая размяться.

Базар оказался на удивление изобильным. И даже с прилавками. Видно, сами женщины постарались: неотесанные доски были прибиты к таким же столбикам. Зато на них чего только не было! Яблоки моченые, огурцы соленые, сало подкопченное… Мы купили свежих яблок и огурцов.

Прошли дальше, к возам. Сережа остановился где продавали щенят, поросят. А я немножко отошла. Смотрю – что это такое? На одном из возов торчал порядочный шест, а на нем сверху донизу висели привязанные парами… лапти! Самые настоящие, сплетенные из свежего лыка, с веревочками на запятни– ках. Мы видели их только на картинках, когда читали в детстве сказки. И еще в кино. Считали, что это очень далекое прошлое. Я даже подумала: «Возможно, их и привезли по заказу какой–нибудь киностудии, для съемок фильма. (Тем более, что никто не подходил и не покупал.) Мне все же хотелось узнать, и я вежливо спросила у бородатого мужичка:

– Вы их кому–то привезли?

– Кому привезли?.. Людям!.. – сердито, с возмущением ответил продавец. – Можешь и ты купить. Или надела каблуки, дак думаешь, что никому не нужны?..

Сережа услыхал, быстро подошел. А мужичок не мог успокоиться:

– Видать, мадам не из этих краев. Не нюхали войны, а с военными ходите!..

– А ну замолчи!.. – взорвался Сергей, добавив еще несколько «веских» слов.

Мужик мгновенно затих, проговорил примирительно:

– Вот я и мыслю – не из этих краев…

Мы пошли к поезду. Я все поняла. Не было еще здесь (особенно в сельской местности) ни магазинов, ни каких–то мастерских, где можно было бы купить обувь или промтовары. Мне даже стало неловко. Но Сережа понимающе рассмеялся:

– Не переживай, ты еще тут много такого увидишь и услышишь… Все это отголоски войны. Я в армии поездил, насмотрелся. В прошлом году, еще в Вязьме служил (ты же знаешь), так там летчики, командиры с семьями (!) в землянках жили. Сам с ребятами помогал копать эти землянки…

По вагону раздалось громкое сообщение:

– Поезд прибывает на станцию Брянск‑1 Товарную.

Не знаю, где мы выходили – здесь или проехали до вокзала. Помню только холодный, пасмурный день, какую–то неприглядность и неуютность и нашу озабоченность. Сережа увидел стоявшую поодаль грузовую машину, посланную за нами из воинской части. (Он заранее договорился с командиром и перед отъездом дал телеграмму.)

Познакомил меня со своим другом Ильей и шофером Виктором. И они втроем пошли получать багаж. Багаж был изрядный: два вместительных тюка и немаленьких размеров чемодан.

Быстро доехали до квартиры, которую Сережа снял перед отъездом. Смотрим – дом–то не достроен! Вместо крыльца – камни. В прихожей оконный проем без рамы и стекол – ветер гуляет. В квартире нет вторых рам. И одна небольшая печка с плитой, только в кухне. А предполагаемый «зал», где были отгорожены фанерой две конуры для квартирантов, совсем не отапливался. Даже нераздетые, мы чувствуем, как холодно.

Сережины друзья напустились на него за такую «квартиру»: если бы, мол, как следует поискать–походить, то можно было найти нормальную. В этой части города шло большое строительство частного сектора. Сережа оправдывался, что очень спешил, что тогда было еще совсем тепло и он просто не подумал о печке и вторых рамах. Притом, хозяйка заверила, что через неделю–другую все доделают.

– И ты поверил! – возмущались друзья. И в свою очередь обещали через три–четыре дня найти приличную комнату в достроенном жилом доме.

Но я не слишком расстраивалась, да и не показывала этого (при таких помощниках!). С интересом слушала бесцеремонный «мужской разговор», улыбалась и молчала. А про себя думала: «Вот она, Сережина непрактичность, сразу же сказалась.»

– Да я вот сейчас поеду в часть и выпрошу у командира еще несколько суток отпуска на обустройство, – сказал Сережа.

И они втроем уехали. Хозяйка, пожилая одинокая женщина, чувствуя себя виноватой, всячески ухаживала за мной. Посадила за стол, налила свежего горячего чаю, поставила варенье, разогрела какие–то блинчики. Спросила, нравится ли мне жареная картошка. И услышав ответ «конечно», стала быстренько чистить картошку.

Сережа вернулся буквально через час (воинская часть была близко). Опять на машине с друзьями и радостной вестью:

– Галка, все в порядке! Командир дал еще пять суток отпуска, сказал: для молодоженов. – Хитровато улыбнулся: – Я на это и рассчитывал. Они же в части все заочно тебя знают – я рассказывал, какая у меня невеста. Особенно командиру, когда отпрашивался в отпуск. И письма твои читали…

– Да ты что?! – вспыхнула я. – Кто тебе позволил давать мои письма?!.

– Галя, я же тебе говорил, что подшивал их в книжечку, чтоб не растерялись. А ребята просят почитать. Ну как я не дам? Да они все равно без меня возьмут. Не буду же я прятать их под замок. Знаешь, какая черная скука по вечерам в казарме. Почитаешь – светлее становится…

Из кухни крикнул Илья:

– Сергей, идите с Галей к столу, хозяйка зовет!

Муж взял меня под руку, и мы нарочито торжественно вышли к столу. (Ребята по пути заезжали в магазин, Сережа купил бутылку водки, булку хлеба и сыр – больше там ничего не было.) А тетя Рипа поставила на стол сковороду с жареной картошкой, нарезала в тарелку хорошего соленого сала. Сперва поздравили нас с законным браком, потом – с благополучным приездом.

Илья с Виктором скоро поднялись из–за стола:

– Нельзя нам засиживаться: машина стоит. А то от командира влетит.

Они о чем–то пошептались с хозяйкой. Та достала из–за занавески новенькую,

похоже, только что сплетенную корзинку, и ребята высыпали в нее из стоявшего у дверей рюкзака свежие, вперемешку с листиками, фрукты – яркие малиновые яблоки и крупные желтоватые груши.

– Г аля, это вам от нас, – радушно сказал Илья. – Прямо с кустов – в знакомый сад заезжали, – улыбнулся он. – Ну, до скорой встречи!..

А мы с Сережей пошли разбирать тюк с постелью. Долго возились, пока распороли. (Мама так тщательно зашила.) Когда развернули – какой был для нас сюрприз!.. Оказывается, после того, как мы все уложили и ушли по делам, мама к подушкам и одеялу добавила еще небольшую легкую перинку, хотя мы от нее категорически отказывались.

Теперь мы с благодарностью положили ее на старую железную кровать. Сережа обнял меня:

– Ну, с приездом, моя хорошая…

Какое–то время мы так и стояли обнявшись. Словно ждали откуда–то еще одно благословение – на новом месте.

А со второй квартирой у нас получилось неожиданно удачно.

Чуть ли не на другой день командир подсказал Сереже, что на этой неделе будет сдаваться дом, построенный для семей офицеров. И мы не мешкая выбрали для себя подходящую комнату в приличном доме, и главное, почти рядом с воинской частью.