Текст книги "Путь к счастью"

Автор книги: Галина Дербина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Боже мой! Какое несчастье! – Оглядев рану, Рудницкая бросилась к своему столу и, раскрывая подряд все ящики, начала рьяно что-то искать. Временами она оборачивалась и требовала: – Марь Иванна, сидите спокойно! Вам нельзя двигаться, у вас наверняка прелом шейки бедра!

– Нету, ни шеи, ни бедра, – спокойно сказала она и попросила: – Я бы выпила водички.

Кабинетный графин был пуст. Мы с Вочкаскиным подвигали туда-сюда пустые стаканы и, схватив по одному, кинулись за водой. Одновременно вернувшись, подали уборщице два стакана, только я принесла из буфета «Боржоми», а Петюха – обычную воду из мужского туалета. Она выпила один, подумала немного, вздохнула и опорожнила другой стакан. Хотела было уже покинуть кабинет, но Аврора наконец-то нашла что искала – пакет с ватой и бинтами. Она объявила, что сейчас лично перевяжет уборщицу, сделав ей шапочку Гиппократа. В помощники выбрала Львовича, поручив ему держать один конец бинта.

– Ножницы! – вскричала Рудницкая, глядя на Львовича.

– Ножницы! – поддержал её Львович, не глядя, протягивая ко мне руку.

– Ножницы! – повторила я и выразительно посмотрела на Петюху.

– Ножницы! – прокричал Вочкаскин, огляделся и выбежал из комнаты на поиски ножниц.

Мы напряжённо ожидали его возвращения. Рудницкая, прижимая голову уборщицы к своей груди и устремляя глаза в пространство, трагическим голосом спрашивала:

– Как же это, Господи? Как же это стряслось, Господи?

– Не знаю, хотя если рассмотреть с точки зрения техники безопасности, то полагаю, что Мария Ивановна оступилась, – ответил за Всевышнего Львович.

Вскоре вернулся Вочкаскин и принёс огромные ножницы, похожие на те, что режут жесть, видимо, он взял их у дяди Саши. Протянув Рудницкой, тихо сказал:

– Нашёл только эти.

– Ах ты боже мой! – посетовала Аврора и локтем указала на кучу бумаг на столе.

Я запустила руку в ворох бумаг и, слегка поворошив, выудила оттуда сразу двое ножниц – канцелярские и маникюрные. Канцелярские я протянула Рудницкой, а маникюрные у меня забрал Львович. Он отрезал заусенец на пальце, с утра раздражавший его, и вернул ножницы мне.

Рудницкая приступила к разрезанию бинта, но это ей удалось не сразу. Потом они со Львовичем решали, как перевязывать – слева направо или справа налево.

За этим занятием их застал доктор скорой. Он сразу сделал Марии Ивановне укол от столбняка. Потом вырезал на её затылке часть волос, продезинфицировал рану и перевязал голову. Перевязка действительно называлась шапочкой Гиппократа и была похожа на детский белый чепчик, завязанный бантиком под подбородком. Затем, услышав, что у уборщицы кружится голова, увез её в Институт Склифосовского, предположив возможное сотрясение мозга.

– Боюсь, что всё-таки он был невнимателен и пропустил перелом шейки бедра, – обеспокоенно сказала Рудницкая, когда скорая уехала.

– Она своими ногами в кабинет вошла, своими ногами до машины добрела и своими ногами в машину влезла, значит, у неё не может быть перелома, – спокойно возразил Наум Львович.

– Как это не может, я же сама слышала, как что-то хрустнуло.

– Как же ты могла слышать хруст, если была в кабинете, а она в коридоре?

– Могла.

– Это невозможно.

– А я слышала!

– Каким образом ты слышала то, чего не было? – не унимался Наум Львович.

– Я слышала внутренним слухом. У каждого человека в запасе есть среднее ухо, и в стрессовых ситуациях оно включается!

– Среднее, тогда я пас. Что ж, я, пожалуй, пойду.

– Иди, Наумчик, иди, дорогой.

– Пошел. Да, чуть не забыл. У комсомольцев шнур протерся, не стоит их вешать, а то ещё шмякнутся в самый неподходящий момент и пришибут кого-нибудь из президиума.

– Если комсомольцев нельзя, придётся повесить Ленина. Вешай, Наум, Ленина.

– Есть повесить Ленина! – бойко сказал Наум Львович и отправился за сцену.

Там он вытащил из глубины кулис декоративный орден Ленина размером в собственный рост, отёр с него пыль и, проверив верёвки, прикрепил к штанкету. Подняв орден почти к самой падуге, полюбовался и отправился на балкончик с фонарями.

Вечер, посвящённый юбилею кулинарного училища, прошёл на высшем уровне. В начале мероприятия на сцену торжественно вынесли знамя училища. На его фоне старейший педагог поведал, как начинал работу в трудные годы, как всем коллективом преодолевали всевозможные трудности, затем чтецы прекрасно читали стихи, певцы пели, а киномеханик время от времени демонстрировал нужные кинокадры.

В конце торжественной части всех педагогов одарили букетами красных гвоздик и грамотами. (Ценные подарки, чтобы не смущать учащихся, были вручены им заранее.) После руководство училища проследовало в кабинет директора дома культуры, где был накрыт стол к чаю. Его пили с чувством, толком и расстановкой, не торопились.

Педагоги понимали, для учащихся наступила самая главная часть вечера – танцы. Им ученики отдавались самозабвенно, тем более что на завтра было воскресенье и всем было понятно, что торопиться некуда. Дом ходил ходуном до позднего вечера.

Глава 5. Любовь не тюрьма, а сводит с ума

Все-то звёздочки сияют,

А одна погасла.

Все-то девушки счастливы,

Я одна несчастна.

Русская частушка

Всю ночь я проплакала, наутро проснулась с одутловатым лицом. День был пасмурный, по оконному стеклу, в соответствии с моим настроением, текли дождевые капли. Внутри меня всё застыло, силы куда-то утекли, как вода из прохудившейся кастрюли. Как ни старалась, не могла двинуть мысли ни в одну сторону. Они, как заведённые, всё время крутились на одном месте: меня бросили, как что-то ненужное, отработанное. Лежала, бесцельно рассматривала трещину на потолке. С кухни доносилась бодрая песенка, оповещавшая о начале еженедельной радиопередачи «С добрым утром».

Хранить свою горькую тайну я больше не могла, позвонила подруге Асе Периловой и пригласила в гости. Вначале она отказывалась. Но когда услышала, что без неё может случиться трагедия, тут же согласилась.

– Я немедленно выезжаю, – выкрикнула Ася и бросила трубку.

«Интересно, она так торопится, чтобы успеть поглазеть на предстоящую драму или чтобы предотвратить её», – подумала я и тут же осудила себя за подобное размышление. Хотя подруга имела слишком раскрепощённую натуру, но когда дело доходило до моральной поддержки или даже материальной помощи, всегда была в первых рядах.

Внешне Ася была девушкой с невыразительным лицом, таких называют невзрачными. Она относилась к этому спокойно и даже с некоторым юмором.

– Моя красота вся здесь, – откровенно сообщала она и демонстрировала огромную косметичку, наполненную всевозможными женскими прибамбасами. – Когда утром встаю, на меня без слёз невозможно смотреть, но после некоторых умелых манипуляций с хорошей, как у меня, косметикой становлюсь очень пикантной, и уж тогда держитесь, красавицы, я вам спуску не дам, – озорно говаривала Ася.

Рукотворную прелесть Аси дополнял смелый гардероб. Она носила яркие, облегающие кофточки с довольно открытым декольте и короткие юбки. В дополнение Ася была самоуверенной девицей, а временами дерзкой. В студенческие годы могла подойти к незнакомому парню и попросить закурить. Став постарше, сама решала, нужен ей в постели тот или иной молодой человек или нет. Совершенно не стесняясь, предпринимала для этого некие ходы и делала их со спокойным простодушием.

Иногда мне казалось, так и надо поступать. Однако я не смела столь откровенно обходиться с парнями, даже если они были хорошо знакомы. Бывало, терялась, не всегда зная, о чём говорить.

Во второй половине дня дождь прошёл, выглянуло солнышко и на улице стало как-то повеселее. После обеда приехала Ася и с порога спросила:

– Что у тебя стряслось?

– Об этом после. Слушай, подруга, не махнуть ли нам на улицу?

– Давай. Куда хочешь пойти?

– К Гольяновскому пруду.

– Чё мы там делать будем?

– Я буду топиться, а ты констатировать это горькое событие, – импульсивно пошутила я.

– Говори уже, что с тобой!

– Свадьбы не будет, Владислав полюбил другую, – шёпотом сообщила я.

– Ты шутишь?

– Нет, Асенька, это не шутка, это моя реальная ситуация. Он меня бросил.

– Ну и козел же он, редкий козлище. Нет, сволочь он и больше ничего, – громко выругалась она, когда мы были уже в лифте.

Я требовательно остановила её искренние эскапады. Мы вышли со двора, побрели в сторону пруда и вскоре оказались у Гольяновского кладбища. Молча посмотрев на старые покосившиеся кресты, мы обогнули ветхий погост и двинулись по узкой асфальтовой тропе к Окружной дороге.

– Что ты теперь собираешься делать?

– Ничего.

– Совсем ничего?

– Я же сказала, ничего!

– Что, и на работу не пойдёшь?

– Господи, при чём же здесь работа?

– Спокойнее… Значит, завтра пойдёшь на работу и будешь работать. Это очень хорошо, работать даже очень нужно.

– Слушай, я не поняла, к чему ты о работе?

– К тому, что на этой сволочи свет клином не сошёлся, у тебя есть ещё и другие интересы, и сейчас надо на них сосредоточиться.

– Я тебя прошу, сделай одолжение, не называй его так, мне это неприятно.

– Пожалуйста, дело какое, теперь я буду его звать перебежчик или дезертир.

– Ну, дезертир не дезертир, а я не хочу…

Было видно, что от злости Асю слегка потрясывает. Молча мы миновали перелесок и углубились в Щелковский лесопарк.

– Знаешь, что я придумала? Надо нанять пару мужиков, пусть они его отмудохают так, чтобы в следующий раз неповадно было, и он подумал, прежде чем…

– Ась, остановись, какое мне дело до следующего раза. И потом бить человека за то, что он разлюбил, разве это справедливо?

– Вы подумайте! Она ещё о справедливости толкует! Как же я его ненавижу! Сама бы в морду дала, нос бы ему так и расплющила!

– Можешь представить, у меня к нему нет никакой ненависти. Совершенно. Наоборот, мне кажется, я люблю ещё сильнее. Я вот что думаю… Я, конечно, обижена на него…Очень обижена… Ася, если бы ты только могла представить, как я страдаю. Боже, как страдаю! Сил моих нет вынести всё это, – разрыдалась я.

– Гад такой! – почти сквозь слёзы сказала подруга и обняла меня.

Она усадила меня на резную деревянную лавку и приготовилась слушать, но я молчала, тихо всхлипывая. Неожиданно с дуба к нам прискакала серая белка с рыжей спинкой. Она наклонила головку и вопросительно посмотрела, видимо, ожидая угощения. Белка была так беззащитна, так трогательно почесала лапку о лапку, что мы обе невольно остановили свои грустные мысли.

Я покопалась в кармане плаща и выудила оттуда половинку сушки с маком. Она была очень старая, разломить её я не смогла. Ася бросила сушку на асфальт и сильно стукнула по ней каблуком. Резкие движения напугали белку, и она ускакала. Зато сушка раскрошилась на мелкие кусочки и лежала на асфальте такая же раздавленная, как моя душа. Вскоре сушку заметили воробьи. Немного попрыгав в отдалении, они осмелели и слетелись к нашим ногам. Через минуту-другую от сушки не осталось и следа.

– Ася, что мне делать, я жить без него не могу! Я не знаю, как буду. Всё время хочу видеть Влада или хотя бы слышать по телефону.

– Варя, дорогая, милая моя, забудь ты этого коз…Он же тебе изменил!

– Мне абсолютно наплевать на это. Я просто хочу, чтобы он был рядом, и всё.

– Надо его забыть навсегда!

– Ты что, меня не слышишь? Я без него не могу, всё время о нём думаю, а ты – забыть! Как я его забуду? Я не могу без него!

– Послушай, ты сама себя зомбируешь: люблю, не могу. Это не дело. Заканчивай давай! Ты должна постараться понять: его нет. Раньше был, а сейчас его нет. Для тебя он как бы умер. Представь, что его сбила машина. Расплющила ему всю башку, он моментально окочурился и лежит в гробу, а гроб закрыт. Да, гроб закрыли, а всё потому, что вместо лица у него кровавая каша…

– Типун тебе на язык, что ты говоришь! – вскричала я, вскочив.

– Хорошо-хорошо, успокойся. Он жив-здоров. У него всё в порядке, просто он уехал в Америку. Нет, в Австралию. Да, именно в Австралию. Уехал надолго, навсегда. Ты поняла? Ты его никогда не увидишь, вы с ним больше не сможете общаться.

– Что же мне теперь делать?

– Что делать, что делать? Для начала тебе надо выпить, и выпить крепенько.

– Где ж мы будем выпивать? Домой идти я не хочу.

– Зачем домой? Мы пойдём в «Саяны», развеемся и всё такое, кадров себе найдём. Таких снимем, лучше твоего предателя во сто раз. Кстати, я там у вас ни разу не была. Вот мы и посмотрим, какие там орлы собрались. Небось, сидят и в ус не дуют, что такие прекрасные барышни надумали их закадрить.

– Ась, давай без этого.

– Приедем посмотрим, а уж там как пойдёт. Если что, держи меня за обе ноги.

Как только мы вошли внутрь бара, сразу поняли, что именно нас тут и не хватало. «Саяны» гудели, как разбуженный улей. Задорно постукивали сдвигаемые кружки, по залу разносился хмельной запах, смешанный с табаком, из динамиков слышался искренний мужской голос: «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались». За столами в основном сидели мужчины всех возрастов. Встретили нас как родных. По дороге к столу нас окликали мужские компании, приглашая присоединиться к ним. Ася маняще улыбалась, намекая, что всё возможно, но чуть позже. Усевшись, я стала озираться, рассматривая заведение. У подошедшего официанта мы заказали пиво.

– Сколько графинов? – спросил он.

– Я не знаю, – робко промямлила я.

Подруга уточнила:

– Сколько граммов в графине?

– Полтора литра, – ответил он и со скучающим видом отвернулся.

– Пока нам одного хватит. Мы будем пить светлое. Копчёный лещ у вас есть?

– Имеется, – ответил он и, пододвинув к нам меню, удалился.

Столы в «Саянах» ломились от яств. Перед каждым посетителем стоял персональный графин и большая кружка. Буквально через пару минут официант принёс наш заказ. Мы пригубили пиво. Остановив взгляд на ближайшем столике, Ася небрежно кивнула тем, кто за ним сидел, и сказала:

– Мы очень заинтересовали вон тот столик. По-моему, они выбирают, кто кому достанется.

– Я не хочу никому доставаться!

– Тебя никто и не просит, сиди себе и смотри, как надо управляться с кадрами, – ответила она и шаловливо подмигнула одному из выбранных ею соседей.

Он тут же поднялся, подошел к нам, поздоровался. Ася произнесла пару дежурных фраз. Когда он отошёл, я почти возмущённо спросила её:

– Неужели мужчины не видят, что ты не искренна и откровенно водишь их за нос?

– Как же они увидят, у них в такие моменты вместо глаз сама знаешь что. И потом, дорогая, я всегда искренна, просто моя искренность недолговечна и иногда быстро, ну прямо моментально проходит, и уж тут я за себя ручаться не стану.

– Нет, я так не могу.

– Ещё раз повторяю: тебя никто не просит. Быть такой, как я, невозможно. Я единственная и неповторимая.

Неожиданно появился официант и с подобострастной улыбкой поставил на наш стол огромное блюдо с креветками, поверх которого красовался большой ярко-оранжевый омар. Мы не успели ахнуть, как к нам подошли трое молодых мужчин, один из которых только что разговаривал с Асей. Подражая голосу Карлсона, он спросил:

– Простите, у вас тут можно приземлиться?

– Приземляйтесь, – озорно сказала она, похлопав ресницами, как бабочка крыльями.

– Продолжаем разговор, меня зовут Толя.

– Меня Владимир, а это наш Сёма.

– Меня Ася, а это наша Варя.

– Очень приятно. Давайте выпьем за встречу, – сказал Толя и поднял свою кружку.

– Может, лучше по водочке вдарим? – предложил Сёма.

– Нет, мальчики, вы пейте, что хотите, мы допьём пиво, а там посмотрим.

– Пиво так пиво, – ответил Толя и боком своей кружки легонько стукнул о кружку Аси. Большими глотками отпил полкружки, глубоко вздохнул и, не сводя с неё глаз, прибавил: – Там посмотрим, да, Асенька?

Она не ответила, кокетливо пожав плечами. Я с интересом разглядывала омара. Опустошив кружку, Сёма крякнул и вновь выступил с предложением:

– Слышь, Толян, зачем смотреть-то? Давайте лучше попробуем этого мореплавателя, не зря же он к нам приплыл.

Все оживились, как будто только и ждали команды к началу трапезы. Семён попытался разломить омара пополам, но тот не поддался.

– Ишь, чертяка, какой крепкий, – не смущаясь своей оплошности, удивился он.

– Не так, начинать надо с хвоста, – предложил Владимир и, уверенно взяв омара, оторвал у него хвост. – Этот хитрец самое вкусное прячет в хвостовой части, так называемой шейке, – сказал он и выложил мясо на отдельное блюдо. Потом выбрал самый мясистый кусок и протянул мне: – Попробуйте.

Чувствуя, как зарделись мои щёки, я растерялась. Было и приятно, и неловко, что на моей тарелке оказался лучший кусок. Я взглянула на Асю. Совершенно потеряв интерес к общему застолью, она внимательно слушала Толю. Низко наклонившись, он что-то тихо говорил. Было понятно, что его рассказ предназначается только её ушам. Я перевела взгляд на Сёму. Быстро справившись со своей порцией омара, он приступил к креветкам. Толя с Асей почти синхронно съели по кусочку омара и вновь углубились в беседу.

– Что ж вы не едите? – спросила я Владимира.

Он хотел было отведать омара, но его остановил проникновенный мужской голос, полившийся из динамика. Певец пел, распространяя вокруг тёплую нежность и сладость. Его голос сопровождали тихие звуки гитары. Объединённые одним порывом, присутствующие некоторое время умиротворенно слушали, а потом чуть подвыпившими голосами стали подтягивать. Певец пел на английском:

 
Is there anybody going to listen to my story
All about the girl who came to stay?
 

При первых же звуках на меня нахлынули воспоминания о школьном выпускном вечере. Кажется, мы включали эту пластинку сто раз, но наслушаться не могли. Как же мы были счастливы тогда и от этой песни, и от того, что столько было впереди, а теперь… Теперь всё позади, во всяком случае у меня. Я прислушалась и про себя стала невольно подпевать, особенно когда текст доходил до слов: «Ah, girl, girl, girl». Владимир поймал моё сентиментальное настроение и предложил:

– Варя, пойдёмте потанцуем?

– Разве здесь танцуют?

– Танцуют, и ещё как, здесь такие танцы бывают, особенно к вечеру.

– Неудобно как-то, сейчас не вечер.

– Ну и что, а мы откроем танцевальный полдник, – и, не дождавшись ответа, он поднялся и, взяв меня за руку, легонько потянул за собой.

Уверенно обняв за талию, Владимир повел меня в медленном танце. Я прильнула к его плечу и почувствовала себя ужасно несчастной, что танцую не с тем, с кем бы хотелось. Музыка закончилась, но мы не вернулись к столу. Зазвучала другая песня «Битлов», и Владимир предложил продолжить. Помедлив, я согласилась.

Он уводил всё дальше от стола, я, подчиняясь его воле, послушно следовала за ним. Вскоре в нашей паре появился непонятно откуда взявшийся кураж. Медленная мелодия сменялась быстрой, быстрая медленной, а мы без устали самозабвенно отдавались танцам. Со стороны можно было подумать, что мы давно знакомы, уж больно слаженно мы двигались. Временами я чувствовала, что мы становимся одним целым, настолько согласованы были наши телодвижения, жесты, и даже дышали мы в унисон. Я почувствовала усталость, но ловила себя на мысли, что не хочу останавливаться, полагая, если танец кончится, с ним уйдёт удовольствие, кое целиком овладело чувствами. Видимо, Владимир ощущал что-то подобное и так же, как я, не хотел останавливать наше взаимное наслаждение танцем.

К столу я возвращалась твердой походкой, чувствуя себя уже не брошенной, а, как мне казалось в ту минуту, найденной. Ощущая за спиной двигавшегося нога в ногу Владимира, я была полностью удовлетворена нашим танцевальным дуэтом, и от этого переживания двух последних дней слегка притухли.

За столом мы застали Семёна. Он, ополовинив блюдо с креветками и опустошив свой графин, скучающе разглядывал стол, как бы размышляя, чем бы ещё закусить. Подругу я заметила у барной стойки, она всё так же прислушивалась к Толе, а тот оживлённо рассказывал. Было в ней что-то новое, что-то такое, чего не замечала раньше. Куда-то ушли фамильярность и беззастенчивость по отношению к противоположному полу. На смену появилась открытость и простота. Время от времени попивая пиво, они посмеивались и смотрели друг на друга по-особому.

В этот вечер Ася не позвала к себе Толю, вместо этого они долго прогуливались вокруг её дома. Рассказывали смешные случаи из жизни и смеялись. Смеялись столько, будто выполняли план по смеху за целый год. По домам разошлись к полуночи. Я в это время уже спала.

Глава 6. Наше дело правое – не мешать левому

Эх, яблочко,

Да ты хрустальное,

Революция

Социальная.

Русская частушка

В понедельник я проснулась рано и на всех парах помчалась на работу. Отдышавшись, плюхнулась за стол, открыла папку с полупустыми листами и, еле успевая за своими мыслями, начала строчить. Выискивать цитаты в библиотеке не пришлось. Они сами собой выплескивались на страницы моего черновика. Перечитала текст и удивилась, как складно и точно по мысли выстроились одна за другой эти разрозненные строчки, как солдаты на параде. Что откуда взялось? Оказывается, горе очень помогает в творчестве.

В культмассовом отделе меня уже ждали. Я раскрыла папку, набрала в лёгкие побольше воздуху и только хотела произнести слово, как в комнату вошла Екатерина Никаноровна Евдокимова. Была она женщиной строгой, сдержанной и даже несколько аскетичной, работала в политико-просветительном отделе и была парторгом нашего ДК.

– Что тебе, Екатерина Никаноровна?

– У меня просьба к тебе, Аврорушка.

– Мы сейчас несколько заняты, зайди через часок. Думаю, что к тому времени мы закончим. У нас читка сценария, мы его к 7 Ноября готовим.

– Можно мне послушать?

– Конечно.

С некоторой неохотой я приступила к чтению текста, но всё пошло как обычно: Рудницкая бурно реагировала, Петюха делал незначительные замечания, которые я тут же исправляла. Екатерина Никаноровна сидела, опершись на руку, и со вниманием и даже заметным интересом слушала моё произведение, написанное по давно заученному празднично-патетическому шаблону. Боковым зрением я видела, что сценарий ей нравится, и это немного успокоило. Когда я дошла до финала, выразительно прочитала цитату из Маяковского.

– Ну вот и весь сценарий, – сказала я и взглянула на Катерину Никаноровну. Она молча смотрела в окно, о чём-то размышляла.

– Как всегда, написано неплохо, в общем, мы принимаем текст за основу, но сценарий следует немного подработать. Я бы добавила кинокадров, у тебя их маловато. Почему ты не использовала те выразительные кадры, где революционные матросы и солдаты лезут по резным воротам Зимнего дворца, а потом бегут по широкой лестнице и свергают временное правительство? – спросила Рудницкая.

– Потому что матросы ни по каким воротам не лазили и по лестницам толпой не бегали. Сейчас уже семьдесят девятый год, и давно настало время писать ближе к реальности. А реальность такова, что революционеры спокойно поднялись по скромной лестнице левого подъезда. Думаю, что художественные вымыслы надо оставить в прошлом.

– Какие вымыслы? Что ты говоришь, девочка моя, есть документальные кинокадры! – удивилась Аврора Марковна.

– Возможно, но я их не знаю.

– Как не знаешь? Мы же столько раз демонстрировали их в наших мероприятиях.

– Мы использовали кинокадры художественного фильма «Октябрь» режиссёра Сергея Эйзенштейна, к документалистике они не имеют отношения. Сколько можно их показывать, ребятам это надоело.

– Аврора, Варя права. Революционные события выглядели несколько скромнее, чем нам раньше представлялось. Кстати сказать, кинокадры фильма «Октябрь», снятого в 1927 году, не только вами использовались как кинохроника. И в этом я не вижу ничего криминального. Так сложились обстоятельства, что художественный фильм, фильм выразительнейший и прекрасный, стал для нас почти документом. Такова сила искусства, – спокойно подытожила Катерина Никаноровна.

– Я тоже считаю, что кинокадры с воротами и лестницей очень украсят мероприятие и прибавят ему достоверности. Я бы ещё добавил кинокадры, где «Аврора» стреляет по Зимнему дворцу, – глядя прямо на меня, сказал Вочкаскин. Он говорил строго, а глаза его смеялись.

– И прибавим. Варвара Васильевна, отметьте это себе и сегодня же внесите в текст. Вечером придут чтецы, и Пётр Сергеевич распределит текст. Вы успеете это к вечеру дописать?

– Конечно. Мне и дописывать ничего не надо. Я возьму прошлогодний сценарий и к новому приклею старый финал, – равнодушно ответила я.

– Прекрасная идея, в том сценарии был более пафосный финал, используй его, – сказала Аврора Марковна, порылась в шкафу, среди вороха бумаг нашла нужные страницы и, протянув мне, облегчённо вздохнула. – Что, может, чайку попьём? – обратилась она к Евдокимовой.

Они сели за шкаф, налили в большие кружки чай и стали о чём-то шептаться.

Я быстро отрезала нужную часть от прошлогоднего сценария, приклеила её в необходимое место и подала Рудницкой. Она, не глядя, написала на первом листе «5 экземпляров», размашисто расписалась и отдала Вочкаскину. Тот чуть не бегом помчался к секретарю директора. Когда я вышла из комнаты, Аллочка уже отстукивала на своей «Оптиме» наш сценарий.

Так вполне благополучно закончилась работа над сценарием, посвящённым Великой Октябрьской социалистической революции. К вечеру меня вызвала к себе Евдокимова и от членов парткома поблагодарила за то, что очень точно могу выражать мечты и чаяния советской трудовой молодёжи.

– Вы большая молодец, – похвалила она.

– Спасибо.

– Скажите, Варвара Васильевна, а вы не думали над тем, как будете работать дальше?

Я не знала, что и ответить. Вопрос показался странным. Мои перспективы всем были хорошо известны, как говорил Юрий Олеша – «ни дня без строчки». Наш ДК имел ротапринт, который был завален работой. Напечатанные методички и сценарии склеивались в небольшие книжицы и почтой рассылались в подведомственные дома. Там местные методисты внедряли их в жизнь.

– Я сейчас пишу брошюру об организации методического кабинета в домах культуры системы ПТО. Озаглавила её «Как организовать методический кабинет».

– Название несколько простовато, вам так не кажется?

– Нет. Название я придумала, подражая В. И. Ленину, который, как вы, конечно, помните, одну из статей назвал: «Как организовать социалистическое соревнование».

– Ах, да-да. Я слышу, что-то знакомое. Что ж, название одобряю. Для эпиграфа я бы посоветовала поискать фразу из последних докладов партии.

– Спасибо. Вы знаете, какое совпадение… Чтобы моя брошюра выглядела весомее, я уже подобрала эпиграф: «Дело Ленина живёт и побеждает». Эти слова я тоже не сама придумала, а воспользовалась идеей товарища Брежнева, который именно так назвал один из своих докладов.

– Не один из, а доклад, посвященный столетию со дня рождения Владимира Ильича Ленина! Этому докладу через год будет десять лет.

– Вы считаете, что его уже не стоит упоминать?

– Конечно, упоминать, обязательно! Кстати, мне говорили старшие товарищи из госкомитета о вашей брошюре. Многие её одобряют. Есть мнение, что она тянет на диссертацию.

– Я сомневаюсь, мне кажется, что я ещё не совсем…

– Не сомневайтесь. Мы вас поддержим. Что ж, вы верным путём идёте, наш молодой товарищ! Ступайте, работайте, – приятным голосом сказала Екатерина Никаноровна и лукаво улыбнулась.

Когда я уже почти вышла из комнаты, она окликнула меня:

– Где вы достали свою водолазку?

– В Первомайском универмаге, – ответила я, но на самом деле я купила её у торговки в туалете Павелецкого вокзала.

Я знала, что брошюра моя получилась довольно скромного достоинства, над ней ещё работать и работать, но многие сотрудники советовали, сдав кандидатский минимум, защититься. Эта идея мне нравилась и даже вдохновляла, но иной раз, услышав о ней, я лицемерно делала безразличный вид. Мол, что вы, что вы, мне это ни к чему, а сама рьяно трудилась над текстом, углубляя и расширяя тему.

После разлада со свадьбой моё методическое творчество застопорилось. Сказать откровенно, я немного разочаровалась в деятельности, которая ещё совсем недавно звалась мною творчеством. Пытаясь как-то нивелировать ситуацию, заставляла себя писать, но мысли о Владиславе самопроизвольно приходили в голову и мучили.

Я страдала ещё и от того, что на работе поделиться своим горем ни с кем не могла. В доме культуры все воспринимали меня как очень серьёзную девушку и прочили скорое продвижение по службе. Мне ничего не оставалось, как держать своё строгое реноме. Начальственно одетая в тройку из бордового бостона, я приходила на работу, садилась за стол и писала, писала, а последнее время делала вид, что пишу.

Наконец, не стерпела и прямо с работы позвонила Владу. Услышав знакомый и когда-то такой родной голос, небрежно спросила:

– Привет, как живёшь?

– Нормально.

– Сказать мне ничего не хочешь?

– Извини, ничего нового у меня для тебя нет.

– Неужто совсем ничего? – делая вид, что мне стало очень весело от услышанного, спросила я.

– Прости, я виноват перед тобой, но пойми, теперь у меня другая, – спокойно и, как мне показалось, с некоторым пиететом на слове «другая», ответил он.

– Что ж, эта другая намного красивее меня?

– Пожалуй, что и нет. Ты не подумай, она ничего себе, симпатичная.

– Какой она человек?

– Обыкновенный.

– Характер какой?

– Обычный.

– Какие у неё глаза?

– Нормальные.

– Что ты всё «нормальный» да «обычный», ведь чем-то особенным она тебя привлекла?

– Варь, разве в этом дело? Ты пойми, я полюбил её.

– Меня не любил? – сдерживая дрожь в голосе, уточнила я.

– С тобой у нас было другое.

– Другое? Если другое, зачем же жениться собирался? Ведь тебя никто не вынуждал, ты сам сделал предложение…

– Ошибся, прости.

– Да уж давно простила, – сказала я и смахнула слезу. Холодно попрощавшись, положила трубку.

Вспомнилось, что когда-то он говорил, что у меня самые прекрасные глаза, и характер самый веселый, и что я самый надежный человек, и ещё много самого-пресамого. Оказывается, можно любить обычную женщину без всяких самых лучших глаз и самого лучшего характера.

Мои горестные мысли прервал телефонный звонок. Звонила Ася.

– Давно ли ты разговаривала с Володей? – спросила она.

– Дня три назад.

– И что он сказал?

– Так, ничего особенного.

– Мне Толик говорил, что он запал на тебя.

– Ничего твой Толик не знает, просто Володе очень понравилось, как мы танцевали, и он пригласил меня поступить в коллектив бальных танцев в дом культуры Лихачёва.

– Ну, конечно! Ты понимаешь, что говоришь-то? Где это видано, чтобы такой мужикастый мужик в бальный коллектив просился! Это ж он для тебя старается. Ты ж с ним в кино идти не захотела, в театр тоже не пошла. Кстати, непонятно почему?

– Я была занята.

– Ладно тебе, занята. Всё по своему дезертиру тоскуешь. Варька, пора кончать эту байду. Не понимаю, почему бы тебе не поступить в этот, как его… на танцы. Ты ж любишь танцевать, ну и танцуй в своё удовольствие. Вы с Володькой такая пара. Почему ты не хочешь танцевать вместе?