Текст книги "Человек Иван Чижиков, или Повесть о девочке из легенды"

Автор книги: Галина Ширяева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

Но дремучий сонный лес уже обступил Дину со всех сторон, спокойный и тихий. Только чуть слышно журчал где-то над самым ухом ласковый лесной ручеек, рассказывая что-то взволнованным шепотом.

* * *

– Проснулась, да? Ну и дрыхнешь же ты!

Стоя на нижней ступеньке лесенки, Маринка заглядывала на печку. Ее большие зеленоватые, русалочьи глаза смотрели на Дину участливо.

– А мы тебя тут поджарили. Я Сашке говорю: "Давай хлеб в пекарне возьмем", а она: "Тесто куда денем? Сырым съешь?" Вот и поджарили. Зажарилась, да?

– Ничего, – ответила Дина, выбираясь из-под одеяла.

Печка дышала жаром, рубашка прилипла к взмокшей спине. В кухне было светло, вовсю светило солнце.

– Ой, мокрая вся! – Маринка шершавой ладошкой провела по Дининой щеке. – Купаться пойдешь? Я тебя до речки провожу и сама скупнусь. Ладно?

– Ладно.

Маринка соскочила с лесенки и на одной ноге, держа больную на весу, допрыгала до табуретки, села.

– Перевяжи, а? А то прошлый раз мне мама перевязывала, да она у нас в район за лекарствами уехала. А Сашке я не дамся.

– Сейчас.

Дина слезла с печки, натянула на себя платье и, опустившись на колени возле Маринки, принялась перебинтовывать ей ногу.

Маринка вздохнула, еще раз дотронулась ладошкой до Дининого лица и сказала:

– Ты не беспокойся. Папа все выяснит. Он все знает. Вот приедет и выяснит. А Сашку ты не слушай. Мы сейчас купаться пойдем, а потом обедать. А потом я тебя к нашим огуречным девчонкам поведу. А завтрак ты проспала, соня.

– Я не спала, – сказала Дина, – я просыпалась. Я даже слыхала, как вы за завтраком беспокоились о Барбансоне. И чего он вам дался, этот Барбансон!

– Еще как дался! – пожаловалась Маринка. – Он сумасшедший. Он может что-нибудь учудить по дороге. Барбансоном-то его из-за дедушки назвали, а у него от дедушки-то ничего и не осталось – ни породы, ни характера. Дедушка-то у него спокойный был. – Маринка вздохнула. – А уж с бугра-то он обязательно понесет.

– С какого бугра? – тихо спросила Дина.

– А с того самого, где я тебя встретила. Его давно надо было срыть, он же на самой дороге. Да раньше не догадались, наверно, да и села никакого тут не было. А теперь уж нельзя. Теперь там памятник.

– А я знаю, кто там, – вдруг вырвалось у Дины, и губы у нее пересохли.

– Кто?..

– Прорвался, – глухо сказала Дина.

Маринка сейчас же ухватилась за больную ногу и тоненько взвыла.

– Ой-ой-ой! Зачем же ты его прорвала? Я купаться хотела!

– С нарывом не купаются.

– А я хотела! А я буду! У нас в речке вода чистая! Как в колодце.

– А у нас в Брыковке нет речки, – задумчиво сказала Дина, – у нас пруд. Искупаешься в нем, а потом приходится со спины мазутные пятна отмывать.

Дина сейчас же пожалела, что сказала это, потому что Маринка до краев наполнилась презрением к Брыковке.

– А у нас тоже пруд есть! Только у нас чисто-чисто! Прозрачно-прозрачно! Идем, я тебе и пруд покажу!

– Постой. Дай ногу, покрепче перевяжу. Засоришь.

– А, заживет, – махнула рукой Маринка, – не первый!

Она схватила Дину за руку и потащила на улицу. За калиткой поджидала их целая орава девчонок – босых, загорелых, с разгоревшимися от любопытства глазами. Все разом уставились на Дину.

– Вот они, огуречники! – гордо представила их Дине Маринка. – Мы на малину просились, да нас не пустили. "Саранча", – говорят.

"Саранча" засмущалась.

– Идем! Идем! – воскликнула Маринка. – Там у нас купальное место есть у мостика.

– Я не пойду туда, – сказала Дина.

Она не смотрела ни на речку, ни на зеленеющие за ней сады, ни на лес, ни на огуречных девчонок. Она смотрела, и ей хотелось смотреть только туда – на дорогу, ведущую к холму с деревянным обелиском.

– Так у нас нету другого места! У нас тут кругом глубоко!

– Глубоко! – подтвердила "саранча".

– Вот я и искупаюсь, где глубоко.

– А там не купаются.

– А я искупаюсь.

– Ой, да там же не купаются!

Дина высвободила свою руку из цепких Маринкиных пальцев и пошла по дороге в сторону холма. Маринка от нее не отстала. Пошла рядом, подпрыгивая, как воробей, то и дело придерживая больную ногу за колено. Ее маленькие смуглые пальцы на босой ноге были похожи на крошечные картофелинки, которые попадаются иногда в земле, когда копаешь картошку на огороде в Брыковке. Огуречная команда двинулась за Маринкой.

– Прорвался, а болит! – заговорила Маринка сердито. – А я тебе сад хотела показать. Через мостик бы перешли – и в сад! У нас сады хорошие.

Внезапно Маринка ойкнула, резко повернулась и, припадая на больную ногу, побежала к речке.

– Барбансон! – крикнула она. – Вон! На бугре! Барбансон выполз!

И она на ходу стала стягивать с себя сарафан.

– Куда же ты?

– Купаться, – ответила Маринка, – а то если не скупнусь, он меня уже потом не пустит! Пока не заживет. Уж я знаю! Он такой, папка!

И она с разбегу бухнулась в речку. Подбежали огуречные девчонки и следом за ней с визгом и гамом стали плюхаться в воду.

Дина тоже увидела Барбансона. Гнедой сильный жеребец торопливой рысью спускался с бугра.

– Вылезай! – беспомощно крикнула Дина.

– Ага! Сейчас! – ответила ей "Маринка и нырнула под воду.

– Вылезай же! Слышишь? – снова крикнула Дина.

Ей вдруг стало страшно остаться один на один с человеком, который знал Ивана Чижикова. А человек этот был уже совсем рядом – Барбансон уже спустился с бугра.

– Вылезай же!

– Ага! – ответила Маринка. – Я сейчас нырну, а ты крикни что-нибудь. Я проверю, хорошо ли под водой слышно. – И она снова нырнула.

Тогда Дина стянула с себя платье и тоже бухнулась в речку. "Зря, ой как зря?" – подумала она, когда ледяные струи коснулись ее тела. Она нырнула в прозрачную глубину. Дно речки было ровным, песчаным. Большие темные раковины лежали в песке. Кажется, что-то учили про них в школе. Мелкие рыбешки, почти мальки, прозрачные и хрупкие, суетились перед глазами.

– ...а-ай! – донесся до нее приглушенный слоем воды крик.

– Выныривай! – кричала Маринка.

Дина вынырнула.

Опасность миновала – Барбансон уже выбрался на Маринкину улицу.

– Ты что же это! – стала ругаться Маринка. – Я уж думала, тонуть хочешь! Нырнула – и нет!

"Саранча" все еще бултыхалась в воде с визгом, плеском и шумом.

– Хорошо скупнулась, – довольным тоном произнесла Маринка, выбравшись на берег и натягивая на мокрое тело сарафан. – Теперь уже надолго скупнулась. Теперь уж он не даст.

Одевшись, она заторопила Дину, которая все никак не могла надеть платье, – так озябла, что руки тряслись.

– Ну идем же! Идем, Чижикова!

– Да, – прошептала Дина, – идем.

У нее тревожно и гулко билось сердце, и вдруг захотелось домой.

– Знаешь что, – сказала она Маринке умоляюще, – ты иди вперед... Ты ему расскажи про меня. А уж я одна дойду потихоньку. А то что же я сразу... Он приехал, а я сразу.

– Хорошо, – охотно согласилась Маринка и побежала к своему дому, попрыгивая по-воробьиному.

Уехать бы! Обратно! Домой! В Брыковку! Ведь увидела же обелиск на бугре! Ведь видела же!..

Но деньги на обратный билет лежали в кармане плаща, оставленного в кухне на вешалке, и чемодан с Лелькиными тапочками тоже остался там, на лавке.

Дина постояла немного на берегу, глядя на купающуюся "саранчу", стараясь заставить сердце биться спокойнее. Но оно не слушалось. Дина коротко вздохнула и пошла к дому...

Во дворе стоял уже распряженный Барбансон. Возле телеги возилась Саша.

Дина погладила Барбансона по шее, и он покосился на нее большим добрым глазом. И вовсе он не сумасшедший.

– Не давай ему воды! – крикнула Саша Маринке, гремевшей где-то в чулане ведрами. – Пусть остынет.

– А он уже остыл! – весело отозвалась из чулана Маринка. – Он спокойно шел. Он ничего не учудил. Правда, папа?

– Правда, – раздался мужской голос, и из дома на крыльцо вышел человек.

Он был высок и широкоплеч, с крупными, загоревшими до черноты руками. Он заслонил темной ладонью глаза от солнца и посмотрел зачем-то на небо. Может быть, его беспокоили облака над лесом. И Дина тоже посмотрела на небо, и снова ей вспомнилась Брыковка – там облакам почти всегда радовались.

– Папа! – Это на крыльцо выбежала Маринка. – Папа! Это она! Это та самая, у которой здесь отец погиб! Ты ему скажи, Чижикова, как твоего отца звали. Ты скажи.

Человек спустился с крыльца и подошел к Дине.

Удивительно знакомое лицо увидела Дина! Она не сразу сообразила, где же, когда она могла видеть это лицо...

И лишь когда он, удивленный ее долгим молчанием, вопросительно поднял брови и кончики их поползли вверх, к вискам, она вспомнила!..

Портрет на столике у них в комнате!

– Иван Чижиков! – вскрикнула Дина.

И еще одно слово пришло к ней и готово было сорваться с ее губ. То недосягаемое для нее, огромное, необъятное слово, которое она произнесла один раз в жизни, глядя на темную тень на стене кухни. Слово "отец"!

Но она не произнесла этого слова. Потому что он посмотрел на нее удивленным, долгим взглядом и покачал головой.

– Иван Чижиков? Нет. Такого в нашем отряде никогда не было.

* * *

Большой, сильный человек сидел за столом в кухне.

Уже давно наступила ночь, погасили свет на улице и в домах, черно-синее небо давно уже мерцало звездами. Человек зажег керосиновую лампу и читал за столом газету. И на стену кухни упала большая черная тень.

В доме было тихо. Только громко тикал будильник на столе, торопясь напомнить о чем-то. Но, обгоняя его, еще сильнее билось Динино сердце.

Она лежала на печке и не спала.

Она думала: это последняя ночь. Не только в ее жизни. А вообще последняя. Завтра жизнь кончится. Как это случится, она не знала. Может, начнется землетрясение или атомная война. Или просто не взойдет солнце. Черная пропасть без неба и звезд обступила ее со всех сторон.

Он был в двух шагах от нее, ее отец. Это был он! Она не сомневалась. Он предал их! Он не оставил им даже своей фамилии! Мать щедрее: она отдала ему свою. Он так и жил в их сердце под ее фамилией – Чижиков.

Если бы он только знал, как они с Андреем любили его! Как гордились тем, что он их отец! А он все отдал наглой девчонке с растрепанными косами!

Дина лежала неподвижно, глядя на черную большую тень на стене, и все отгоняла и отгоняла от себя одно и то же слово. А оно не уходило от нее...

– Папа!

Тень на стене всколыхнулась. Он заслонил ладонью глаза от света, удивленно посмотрел в ее сторону.

Нет, он был совсем не таким красивым, как на портрете! Может быть, потому, что молодость уже ушла от него.

Он встал, взял лампу со стола, подошел к печке. Свет ударил Дине в глаза. Она зажмурила их, но он продолжал смотреть на нее. Она прикрыла глаза ладонью, но он все равно смотрел.

– Уйдите! – попросила Дина, не отнимая руки от лица.

Он не ушел, тронул ее лоб прохладной ладонью.

– Папа! Ты чего? – громко и встревоженно спросил Сашин голос. – Ты чего, папа?

Саша вошла в кухню, на ходу натягивая на себя платье.

– У нее жар.

– Она вообще какая-то странная, папа! Она весь вечер смотрела на тебя. Я позвала ее ужинать, а она не пошла. Она сидела и смотрела на тебя.

– Уйдите! – снова попросила Дина.

Он отошел, но лампа продолжала светить прямо в глаза сквозь ладонь горячим ярким светом, обжигающим лоб и щеки.

Дина отняла ладонь от лица. Лампа стояла на столе, огонек ее был слаб и неярок, а лоб и щеки по-прежнему пылали.

Он стоял посреди кухни и тревожно всматривался в темноту – туда, где была Дина.

"Никогда-никогда больше не спрошу у тебя совета, – подумала Дина. Ты умер. Для нас ты умер!"

Она стиснула зубы, чтобы не застонать, но все-таки застонала.

– Все! – сказал он громко и шагнул к двери.

Саша бросилась за ним.

– Папа! Ты же сейчас не дозвонишься! Ты же не дозовешься ночью! Может быть, до утра! Утром мама вернется.

– Нужен доктор, а не мама, – ответил он. – Я попробую. А ты пока выведи Барбансона.

– Папа! А если я? Через болото! Мигом!

– Не смей! Ступай выведи Барбансона!

– Папа! Я через болото за час доберусь! Я же знаю дорогу!

– Нет!

Они ушли, а с лавки бесшумно поднялась Маринка. Она подошла к печке, взобралась по лесенке к Дине и тронула шершавой ладошкой ее щеку.

– Что же это ты? Чижикова!..

Взять бы ее отсюда! Увезти! Показать Андрею. Сестра!..

Глаза у нее отцовские! И не карие вовсе, а русалочьи... Может быть, мать уже и забыла его настоящую фамилию, но как она могла забыть цвет его глаз? Ведь глаза у него не карие...

Маринка спрыгнула с лесенки, на цыпочках отошла от печки и откуда-то из-под стола достала резиновые сапоги.

Прижимая к груди сапоги, Маринка прошла через кухню к окну, встала на табуретку и вылезла через окно в палисадник. Куда это она?..

"Она хочет вместо Саши! Через болото! – догадалась Дина. – Надо пойти сказать".

Придерживая одной рукой тяжелую, как булыжник, голову, Дина сползла с печки, отыскала на вешалке свой плащ и вышла в палисадник.

Рассвет уже разбавил густую темноту ночи. Были странными эти рассветные сумерки, похожие на вечерние и в то же время не похожие на них, – может быть, потому, что никто не зажигал огней. В той стороне, где должен был начаться восход, висел яркий месяц, острый как нож, – словно солнце в час неполного затмения. На фоне уже светлеющего неба неподвижно вырисовывались ветви деревьев, как на четкой, хорошо проявленной фотографии.

Набежал ветер, фотография ожила, цветы в палисаднике зашептались о чем-то весело и шумно.

"Зачем они так? – горько подумала Дина. – Ведь пила же молчала тогда!"

– Чижикова! – раздался возле нее удивленный возглас Саши. – Ты куда? Ты больна!

– Нет!

Что-то нужно было сделать Дине, что-то сказать. Зачем-то вышла она сюда, в палисадник. А что нужно сказать, забыла. Голова тяжелая, чугунная.

– Ты с ума сошла, Чижикова! Ступай в дом!

– Мне нужно ехать, – сквозь зубы произнесла Дина. – Я не могу здесь.

– Куда тебе ехать? Это нам нужно ехать! За доктором! Подожди, сейчас придет отец. Он в конторе, у телефона...

Кусты в палисаднике продолжали шелестеть и шептаться.

– Я сорву их, – сказала Дина, кивнув на цветы. – Жалко? Ну и не надо!

– Не жалко! – крикнула Саша. – На, бери хоть все!

Она стала срывать цветы. Она оборвала их почти все и сунула букет Дине в руки.

– Если хочешь, я провожу тебя. Мы запрягли Барбансона.

– Не надо, – покачала головой Дина. – Я сама. Без вас.

Она добралась до калитки и вышла на темную дорогу, ведущую к бугру с обелиском. Скрип-скрип-скрип... – раздалось позади. "Скворец? – удивилась Дина. – Нет, это не скворец, это телега!" Дина прибавила шагу, почти побежала. Скрип позади не умолкал.

Она поднялась. Не поднялась, а, выбившись из сил, почти вползла на бугор, цепляясь одной рукой – в другой были цветы – за головки ромашек, и опустилась на землю.

– Чижикова! – раздался внизу на дороге голос. – Чижикова! Подожди!

Саша! Дина швырнула цветы к подножию обелиска и бросилась прочь с бугра. Впереди был лес...

– Чижикова-а!

Телега позади уже не скрипела, а грохотала. Дина обернулась. Саша, стоя во весь рост на телеге, погоняла Барбансона. Сейчас догонит... Дина, торопясь, свернула с дороги на первую попавшуюся тропинку.

Телега прогрохотала по дороге, остановилась.

– Эй! – крикнула Саша. – Ты где?

Но Дина, уже не сдерживая больше слез, бежала прочь от дороги, по тропинке, уводящей в темную глубину леса.

Саша подождала немного, всматриваясь в черную ленту дороги, еще раз позвала Дину, еще раз... Никто не ответил. Тогда она повернула Барбансона назад.

...Месяц уже побледнел и, поднимаясь все выше над горизонтом, убегал от рассвета. Убегала от него и Дина, но рассвет догонял ее. Оно все-таки наступало, новое утро. Уже прояснились сумерки, уже посветлели темные силуэты деревьев, гасли звезды. И Дина уже смогла разглядеть, что тропинка под ее ногами стала узкой, чуть приметной, словно по ней ходили босиком или ходили всего несколько, а то и один человек.

Надо было бы остановиться и повернуть назад. Но она шла вперед. Она плакала и шла...

Тропинка вывела ее на просеку.

Дина не знала, что такое просека, но именно это слово пришло к ней, когда она увидела огромную, казавшуюся страшной среди темного леса поляну. На поляне на невысоких черных буграх росли кривые обтрепанные кусты.

Тропинка кончилась. Дина шагнула прямо вперед, наугад, чтобы перейти просеку-поляну напрямик... Земля под ее ногой вдруг мягко подалась, словно Дина наступила на воздушный шарик. Дина бросилась назад, еще не догадавшись, не успев сообразить, куда же это она забрела.

И тогда отчаянный крик, словно хлыст, с силой ударил ее и заставил остановиться.

Она остановилась, обернулась.

И поняла, что перед ней болото. Что крик – это Маринка. Что Маринка тонет!..

* * *

– Не ходи! Не ходи сюда! – отчаянно кричала Маринка и выплескивала из грязной болотной жижи руки – с них рваными ручьями стекала вода, и они были похожи на крылья раненой, изодранной птицы. – Не ходи! Я промахнулась! До меня можно добраться, но ты не ходи! – кричала Маринка, захлебываясь слезами. – Тут мост, тут твердое под водой! Тут настил!.. Надо только рассчитать! Но ты промахнешься... Не ходи! Я промахнулась! Только у меня нарыв... А у тебя нету нарыва... Ведь нету?

– Да, – беззвучно ответила Дина и шагнула вперед, в черную трясину. Нету...

И когда в первую секунду ей показалось, что она и в самом деле промахнулась, что нет у нее под ногой никакого настила, когда успела промелькнуть в ее голове мысль: "Вот как кончилась жизнь!" – вдруг выдвинулся откуда-то из сумрачной глубины леса маленький соседский мальчишка и, глядя на нее в упор, сказал: "А тетя Саша Чижикова плачет за сараем. А вы почему не плачете?.." Потом промелькнуло перед ней бледное лицо Андрея с темными кругами вокруг глаз, что-то узнавшего, о чем-то догадавшегося тогда там, на вокзале... Она тихо вскрикнула и рванулась к Маринке:

– Какая Саша?!

И поняла тут же, что под ногами у нее твердое: скользкие, разбухшие от воды бревна – подводный мост. Она сделала еще один шаг вперед. Еще один... До Маринки оставалось не больше метра. Черная трясина Сашиного болота, потревоженная Диной, беззвучно колыхалась вокруг, но старый партизанский мост был еще крепким.

– Какая Саша?! – протянув к Маринке руки, снова крикнула Дина, хотя уже догадалась, уже поняла, чьим именем названо болото!

* * *

Лесной ручей, в котором они отмывались потом, был неглубоким и прозрачным. Русло ручья было прямым, и дно – ровным. Казалось, кто-то нарочно прорыл его, усыпал дно чистым песком и камешками, а потом где-то в глубине леса открыл большой водопроводный кран.

Мелкие волны были ребристыми и холодными.

Дина с трудом выбралась на некрутой крепкий бережок, легла на траву. И сейчас же лес опутал ее мягкой паутиной, которая висела зачем-то на ветвях деревьев.

Маринка подбежала к ней, затеребила ее, закричала над самым ухом, отнимая Динины руки от лица:

– Чижикова! Чижикова! Чижикова!

Дина поднялась, но земля плавно качнулась под ее ногами и толкнула к соседнему дереву. Царапаясь щекой о жесткую кору, Дина снова опустилась на землю.

– А потом? – с трудом спросила она Маринку. – Что было потом?

– Что – потом? Где – потом?

– Там, на болоте... К ним бросилась она. Саша... А потом?

– Потом? А потом их вытащили! Всех троих!

– Троих?

– Троих! Сашу и тех двух сосунков, за которыми она полезла. Их только и удалось двух спасти... Ведь говорила же тебе тогда: слушай, не спи! Их наш папа вытаскивал. Сначала Сашу с мальчишкой, а потом уже девчонку из других рук взял. Так бы и потонула вместе с матерью, если б не папа! Да и Саша бы потонула, если б не он... А потом, когда наши пришли, она забрала обоих сосунков и уехала. Ей говорят: останься, в детдом их определим, а она заместо матери с ними поехала! И куда, не сказала. И фамилию даже ее не запомнили, она нездешняя была, ее войной в Лесное занесло. Знали только, что фамилия у нее хорошая была, веселая... И сама она была веселой...

– С солнечными зайчиками!

– С какими зайчиками? Чижикова, ты что?

Лес не отступал, и мягкая зеленая паутина была густой и тяжелой.

– Иди, – прошептала Дина, – иди. А я полежу здесь.

– Что ты! Что ты! Вставай!

Маринка обхватила Дину за плечи, попыталась приподнять. Дина оттолкнула ее от себя. Маринка снова стала поднимать ее. Дина снова оттолкнула.

– Э-эй! – крикнула Маринка, голос ее дрожал. – Эй! Помогите!

Лес не ответил.

Тогда Маринка, всхлипнув, сдернула с ветвей еще не просохший Динин плащ, набросила его на Дину и бросилась прямо через лес, через колючие кусты и острые ветки елок – к дороге, не переставая кричать:

– Э-эй! Помогите!

Ее крик заставил Дину очнуться. Она привстала, дрожащими руками накинула на плечи плащ. Он был мокрый, и платье мокрое.

Маринкин голос звенел где-то за деревьями, удаляясь все дальше и дальше. И наконец умолк совсем.

В лесу стало тихо. Деревья стояли неподвижными великанами и не шумели листвой... Может быть, им так полагалось – молчать на рассвете, а может быть, они молчали потому, что приглядывались к ней. К девочке, вернувшейся к ним из легенды...

Они молчали. Они были свидетелями того, что произошло здесь много лет назад, и наверно, им нечего было добавить к рассказу о Сашином болоте.

Это она, Дина, могла добавить к нему многое...

Но вот тишину леса нарушил сильный, протяжный, тревожный зов. Поезд! И Дина встала.

Она с трудом перебралась через ручей, выбралась на тропинку и пошла от дерева к дереву в ту сторону, куда звал ее гудок. Туда, где за вершинами деревьев вставало солнце.

* * *

Оно уже пылало ярким золотым светом там, на самом краю горизонта. Дина увидела его, когда деревья, плотной стеной обступившие ее, наконец расступились и открылась уже знакомая ей станция без вокзала и без перрона. На железнодорожном пути стоял поезд.

– Две минуты, – сказал кто-то, пробегая мимо нее к вагонам.

И Дина пошла тоже к вагонам.

"Две минуты, две минуты, две минуты. На Пензу? Почему на Пензу? Мне нужно на Москву!"

Она ухватилась за поручни, но подтянуться не было сил. Сзади ее подтолкнули, втащили на подножку.

Она вошла в вагон, хотела сесть на скамью, но ноги не удержали ее, и она, плавно взмахнув руками, опустилась на пол, уткнувшись лицом в чьи-то прохладные ладони.

Кто-то трогал Динины руки, лоб, встревоженно говорил что-то. Потом ее взяли под руки, повели, понесли назад, к двери... Дина попробовала вырваться, потому что забыла что-то там, в вагоне... Ей подсунули под руку плащ. Она оттолкнула его – нет, не то! Забыла девчонку с русалочьими глазами. Везла ее брату Андрею. Показать... Андрей! Чудо природы. Почему чудо?..

– Не плачь, не плачь! – успокаивали ее.

Какая-то девушка, тревожно заглядывая ей в лицо, говорила:

– Ничего, ничего! Пройдет! Еще приедешь к своему Андрею.

– Приеду, – сказала Дина.

Нет, она не то хотела сказать. Что-то другое. Спросить о чем-то. Но эта девушка, наверно, не ответит – не знает.

Почему чудо?

Вспомнила! Потому что они близнецы, а не похожи!

Сегодня ночью она думала, что Иван Чижиков умер для нее. А он живет! Иначе бы она не полезла в болото! Это он взял ее сзади за плечи крепкими отцовскими руками, хотя никто-никто не собирался спрашивать у него совета, и толкнул ее в черную трясину!.. Он живет и в ней, и в Андрее, этот человек, которого никогда не было на свете! Он живет, и уж ничего с этим не поделаешь, потому что у него лицо Маринкиного отца, спасшего их всех троих, и глаза Саши Чижиковой...

Зашумел, загудел уходящий поезд, и на маленькой станции сразу стало тихо.

Молчали люди, обступившие Дину. Молчал недальний лес. Не шевелился ветер. И от этой тишины у Дины вдруг тихонько зазвенело в ушах, словно знакомая звонкая пила запела ей свою старую песню. Дина хотела прослушать песню до конца, но ее оборвал яркий луч света, ударивший Дине прямо в глаза. Это светило солнце.

. . . . . . . . . .

А по извилистой дороге-реке, удивленно косясь глазом на девчонку с растрепанными косами, погонявшую его изо всех сил, летел на помощь к Дине сумасшедший Барбансон.

– Скорее! Скорее!

Впереди бугор, крутой и высокий. Кто-то положил – еще вечером, наверно, – букет цветов к подножию обелиска. Цветы большие, розовые – те, что растут в палисадниках, – сникли, но еще не успели увянуть!

– Сейчас понесет! – крикнула Саша. – Прыгай, Маринка! Прыгай на землю! Разобьет насмерть!

– А я знаю! – закричала над ее ухом Маринка. – Я знаю, кто там!

– Прыгай!

– Я догадалась! – снова крикнула Маринка. – Она мне сказала только: "Я знаю!" Вчера! Она мне больше ничего не сказала! А я догадалась! Я поняла, кто там!

– Кто?..

– Иван Чижиков! – крикнула Маринка, спрыгивая на дорогу.

Может быть, это было началом новой легенды! Самой интересной и самой таинственной из всех, которые знала Саша! Она натянула вожжи, пытаясь остановить Барбансона... Но тот крылатой птицей рвался вперед, и она не стала его удерживать.