Текст книги "Человек Иван Чижиков, или Повесть о девочке из легенды"

Автор книги: Галина Ширяева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– Давай сюда, – сказала Лелька. – Я его укутаю.

Она спрятала щенка на груди, прикрыла его полами своего жакетика. Щенок сейчас же высунул мокрую лохматую голову и лизнул Лельку в нос.

– Куда ж я тебя дену? – сердито спросила его Лелька. – Меня же мама вместе с тобой выгонит!

– Давай его мне. Пристрою куда-нибудь.

– Ну да! – сказала Лелька. – Мой.

Щенок снова лизнул ее в нос. Тогда Лелька совсем расстроилась и пообещала ему:

– Ладно! Я его фамилию узнаю. Живодер!

Она пошла по тропинке, прижимая к груди щенка.

– Он блудит! – крикнула ей вдогонку Дина. – Наверно, он по кастрюлям шарит!

Лелька остановилась, внимательно посмотрела на белую щенячью морду, высовывавшуюся из-под жакетика, и обругала щенка:

– Урод!

– Лелечка! – крикнула Дина. – Подожди!

– Кого? – не оборачиваясь, осведомилась Лелька.

– Меня. У меня в босоножках глины полно!

– Вытряхни, – сказала Лелька и прибавила шагу.

– Лелечка! Ты меня прости! Я поеду!

Лелька остановилась и, не оборачиваясь, снова осведомилась серьезно:

– Куда?

– В Брыковку!

Лелька расплылась в улыбке и прижалась щекой к щенячьему носу.

* * *

Выстиранное белье на чердаке просохло только к вечеру – как раз к тому времени, когда надо было уже отправляться на вокзал встречать тетю Леру.

– Иди! Встречай! А я гладить буду. Нельзя же приводить ее сюда! Все содрано: и гардины, и скатерти. Только вы не привозите ее на такси, а то я не успею, – чуть не плача, сказала Дина Андрею. Матери дома не было, она должна была приехать на вокзал прямо с работы.

– А мы покатаем ее по городу, – пообещал Андрей, уходя.

Пока нагревался утюг, Дина привела в порядок стопку книг на этажерке – разворошила их сегодня утром, когда искала портрет.

Здесь, на этажерке между книг, Андрей прятал толстую голубую тетрадь. На первые страницы Андрей выписал доказательства теорем, но Дина давно разгадала тайну этих теорем – это была маскировка: на следующих страницах были Андрейкины стихи. Дина тайком выписывала эти стихи для себя, в другую тетрадь, и заучивала их наизусть. Эх, если бы из Андрея получился поэт! Но из него с таким же успехом мог выйти и математик: он был лучшим математиком в классе, и теоремы он любил, пожалуй, ничуть не меньше стихов. И столяр из него тоже мог выйти превосходный: письменный стол, который он смастерил в прошлом году, стоял в учительской на самом видном месте...

Потом Дине на глаза попалась лежащая тут же, на этажерке, старенькая, зачитанная до дыр детская книжка – они с Андреем читали ее давным-давно. На обложке был нарисован зеленый крокодил, держащий в зубастой пасти яркое солнце. Дина улыбнулась, перелистала книжку, даже прочитала несколько страниц, а потом засунула подальше, чтобы она никому больше не попадалась на глаза. С этой книжкой была связана самая неприятная и нехорошая история в их жизни.

Это случилось вскоре после войны. Время было трудное, еще не отменили хлебные карточки. Мать работала на зеркальной фабрике, которая размещалась в обыкновенном одноэтажном доме: огромного красивого завода стекла тогда еще не было. В булочной напротив фабрики иногда можно было достать белый хлеб, и Дина каждое утро отправлялась к матери за хлебом. Мать выходила к ней в сером халатике, в некрасивых резиновых перчатках, туго обтягивающих кисти рук. Она снимала их по дороге с трудом, они не поддавались. Дине при этом каждый раз вспоминалась сказка про Царевну-Лягушку.

Мать отдавала Дине хлеб, приносила из столовой мисочку гороховой каши, и Дина шла домой, бережно прижимая к груди миску с кашей, отщипывая по дороге от ломтя хлеба крошки и тщательно подсчитывая их, чтобы не обделить потом брата, чтобы дать ему столько же лишних крошек, сколько их сама съела.

Зима в тот год была холодной, а у Дины и Андрея было одно пальто на двоих. Приходилось гулять по очереди. Андрей всегда уступал сестре: потоптавшись немного по двору с салазками на привязи, он возвращался домой и, стряхивая с пальто снег, говорил бодро:

– Я – все.

Но когда Дина уходила, он, приплюснувшись носом к оконному стеклу, смотрел во двор так печально, что Дина не выдерживала, забирала салазки и возвращалась домой. Дома они с Андреем отдирали от оконного стекла намерзшие льдинки, прикладывали их к горячей печке-голландке, и льдинки, с громким шипением скользили вниз по черной блестящей поверхности печки, оставляя за собой струйки пара. Все-таки это было не такое уж скучное занятие.

Зато когда грянули весенние дни и одному из них можно было надеть вместо пальто старую мамину кофту, они пропадали во дворе весь день, до прихода матери. Нарушив запрет, они шлепали по лужам, пускали в ручьях кораблики, грызли похудевшие от солнца сосульки.

Весна была бурная. Сугробы во дворе уменьшались на глазах, превращаясь в прозрачные холодные ручьи, которые торопливо расползались в разные стороны, стали подбираться к старой хибаре в глубине двора. Жила в этой хибаре старуха, которую почему-то никто никогда не называл ни по имени, ни по фамилии, все звали ее Бабкой.

Во дворе никого, кроме Дины и Андрея, не было, когда Бабка, выйдя из своей хибары, принялась бидончиком вычерпывать воду из лужи, разлившейся возле крыльца.

– Не так! – подбегая к Бабке, крикнула Дина. – Надо канавку проделать. Вон туда, на тот двор. А у них там тоже канавка, за ворота. Мы знаем.

– Проделайте, – сказала Бабка и швырнула им лопату.

С трудом орудуя тяжелой лопатой, они прорыли неглубокое ущелье во льду, и вода из Бабкиной лужи потихоньку поползла к чужому забору.

– Лопату в дом отнесите, – приказала им Бабка.

Наверно, лопату полагалось оставить в сенях, но Бабка сказала "в дом", и они протопали прямо в комнату. В комнате на столе, покрытом белоснежной скатертью, стояла ваза с бумажными цветами, рядом лежала сторублевая бумажка. Наверно, это были очень большие деньги. Наверно, на них можно было купить пальто вместо старой маминой кофты. А может, и ботики для мамы... Или кирпич хлеба.

– Может, даже кило колбасы, – шепотом сказала Дина.

– Ага.

И Дина протянула руку и взяла сторублевку.

Потом пришла Бабка и выпроводила их на улицу. Они шли через двор к дому, старательно обходя лужи, перешагивая через ручейки, хотя все равно еще утром промочили ноги и в ботинках хлюпала вода. Деньги лежали у Дины в мокрой варежке.

Дома они спрятали их в самое надежное место – в одну из своих книжек. Они уже сами читали книги, и мать их книжек не трогала. На обложке книги был нарисован зеленый крокодил, держащий в зубастой пасти яркое солнце. Крокодил был вором: он украл солнце.

Но то – солнце! А это – замусоленная бумажка, которая, может, и самой Бабке-то не нужна!

Конечно, не нужна! Шуба у нее есть, валенки есть, теплый платок есть, на салазках она не катается. А если нужна, так они отдадут. Скажут: нечаянно утянули.

– Ага...

Оказалось, что деньги Бабке даже очень нужны. Она прибежала к матери, назвала Дину и Андрея бандитами, а мать еще как-то. Мать распахнула двери и сказала Бабке:

– Идите вон!

И они ничего не успели сказать.

Бабка ушла, а мать долго сердито гремела в кухне посудой. Дина с Андреем сидели в темном углу за буфетом и молчали.

Потом Дина сказала:

– Мы воры, да?

– Воры, – согласился Андрей и полез к этажерке за крокодилом.

Лицо матери стало мраморным, так она побледнела... Потом она сняла с вешалки платок, накинула его на себя и шагнула к двери. Дина и Андрей, оба разом, с отчаянным криком: "Мама, не уходи!" – бросились за ней и вцепились руками в подол ее платья.

Мать машинально отцепила их руки от своего подола, постояла немного на пороге, так и не отворив дверь, а потом опустилась на пол и заплакала.

И в тот день, вернее, в ночь, что наступила после того дня, Дина и Андрей впервые услышали от нее об Иване Чижикове.

А потом она вспоминала о нем уже не так часто. "Неужели стала забывать?" – иногда с тревогой думали они. Но все равно он уже успел прочно поселиться в их сердце. Отважный партизан. Герой. Их отец.

Он оставил их вместо себя на земле, и они не имели права быть непохожими на него.

* * *

Когда все гардины были выглажены и развешаны, Дина села перед зеркалом, уставшая, довольная, растрепанная, посмотрела на свое отражение и подумала с гордостью: «Какая я все-таки хорошая!»

И красивая! Вот это глаза – огромные и блестящие! Вот это ресницы черные и длиннющие! Вот это волосы – каштановые и пышные!.. Ей захотелось что-нибудь спеть. Только не в одиночку, а с кем-нибудь.

Она вышла на лестничную площадку и спустилась по лестнице, подпрыгивая по два раза на каждой ступеньке. Пила затрезвонила, запела что-то совсем несуразное, но веселое. Дина поднялась снова вверх, потом снова вприпрыжку спустилась вниз.

Пила пела и пела, пока не вышел на лестницу сосед Алексей Николаевич и не отругал их обеих – и пилу и Дину. Тогда Дина вышла во двор.

Солнце, склонившись к горизонту, вышло из-за облаков и пригрело напоследок землю. От земли поднималось тепло. Можно было даже разглядеть его: оно было прозрачным и чистым, как стекло с маминого завода после полировки.

Во дворе возился со своим мотоциклом Вадим, сын Алексея Николаевича. Возле него толпились любопытные со всего двора – всех возрастов.

– У вас сегодня гости? – спросил ее Вадим.

Дина молча кивнула головой, и все посмотрели на нее с интересом и даже почтительно, словно она была именинницей.

Дина вышла за калитку, прислонилась спиной к забору, стала ждать. Пора бы им уже приехать. Солнце уже садилось.

Проехала по улице "медицинская помощь на дому", потом еще какой-то автомобиль. Потом мотоцикл, два велосипеда. А такси все не было.

Прошла мимо Дины маленькая девчонка с отцом.

– Папа! – сказала она ему. – Не шагай так быстро! Я устала.

Как просто она произнесла это недосягаемое, необъятное слово "папа"!

Вчера вечером, когда Дина и Андрей уже улеглись спать, мать зажгла в кухне настольную лампу и села дочитывать книгу, которую утром надо было сдать в библиотеку. На стену кухни упала тень. Настольная лампа увеличила ее, тень была большой. Казалось, в кухне за столом сидит большой и очень сильный человек.

Дина окликнула брата. Он заворочался на своем диване, дал знать, что не спит.

– Знаешь, – серьезно сказала ему Дина, глядя на тень. – Иногда мне кажется, что он не умер, что он всегда здесь, рядом. Вот позову его, и он придет...

– Нет, – тоже серьезно ответил ей Андрей. – Он умер. Просто его душа переселилась в маму.

Через минуту он уснул. В кухне было тихо, тень на стене не исчезала.

– Папа, – негромко позвала Дина.

Тень на стене всколыхнулась. Мать появилась на пороге комнаты. Вглядываясь, удивленным шепотом спросила:

– Ты меня?

– Конечно, тебя. А кого же? – сказала Дина и улыбнулась в темноте...

Еще один автомобиль вынырнул из-за угла, опять мимо! Еще один! Такси! Ну, теперь-то уж они! Но такси не остановилось... Тогда Дина побежала следом, растерянно вытянув вперед руки, словно хотела поймать такси.

– Дина! Ты куда? – послышалось за ее спиной.

Дина обернулась. У ворот дома стояли мать и Андрей. Одни. Больше никого с ними не было.

– Что же? Где же? – испуганно воскликнула Дина, подбегая. – Что случилось?

– Ничего, ничего! – ответила мать и отвела взгляд куда-то в сторону, куда-то за спину Дины, словно увидела там, за ее спиной, что-то интересное. – Просто она уже уехала. Она была проездом. С поезда на поезд. Всего двадцать минут. Не расстраивайся, Динок!

– Вот тебе раз!

Дине захотелось зареветь – вот тебе и гости! Ждали-ждали! Стирали-стирали! Гладили-гладили!

– Ничего, ничего! – снова сказала мать и снова посмотрела куда-то мимо Дины.

Дина оглянулась и ничего интересного за своей спиной не увидела.

– А что она вам говорила?

– Жалела, что тебя не смогла увидеть.

– И все?

– Все.

– А тебе что она сказала? – повернулась Дина к Андрею.

– Мне? – переспросил он угрюмо. – Мне она сказала: "На, подержи чемодан".

Ин-те-рес-но! Почему это они оба такие насупленные и угрюмые? И почему это мать то и дело тревожно поглядывает на Андрея? А Андрей не поднимает головы, словно боится взглянуть на мать. Что у них там произошло на вокзале?..

Дина шла следом за ними через двор к крыльцу дома и недоумевала.

Но у самого крыльца мать вдруг обернулась и улыбнулась Дине. Улыбнулась она устало и даже, как Дине показалось, грустно. Но этого было достаточно. Недоумение ушло.

2. Письмо

В доме одна за другой захлопали двери. Пришло утро.

Дина потянулась и разом сбросила с себя одеяло. Осторожно прошлепав босыми ногами по полу, она подошла к дивану и тронула спящего Андрея за плечо.

– Вставай!

Он сейчас же недовольно завозился, заворочался под одеялом.

– Ну хорошо, – шепотом сказала Дина. – Поспи еще немножко. Минут пять еще можно.

Тогда он вылез из-под одеяла, лохматый, заспанный, и сердито заворчал:

– Сколько раз договаривались: без поблажек!

– Тише! – замахала на него руками Дина. – Разбудишь!

Так начиналось каждое утро. Каждое утро они сами готовили завтрак на троих, убирали комнату, то и дело шикая друг на друга, и разговаривали шепотом, чтобы не разбудить мать. И все-таки каждое утро ее будили. Разбудили и сегодня. Она оделась и вышла в кухню, где Дина и Андрей жарили картошку.

– Ну вот! – воскликнула Дина. – Разбудили! Могла бы еще спать и спать.

– Вот еще! Чтобы опоздать на работу, да? – шутливо спросила мать. Не хочу. Работа у меня хорошая, веселая. С солнечными зайчиками.

Сказала она это не очень весело, но потом взяла и улыбнулась. Чудесная это была у нее привычка – улыбаться даже тогда, когда ей этого не очень хотелось.

– Сама ты у нас с солнечными зайчиками, – сказала ей Дина. – Иди завтракать. Готово.

За завтраком они, как всегда, болтали о разном. О Брыковке, например. Хорошо, что Лелька опять в этом году берет туда с собой Дину. Хороший человек Лелька. И бабушка ее тоже хороший человек. А Брыковка – это просто рай. И уж там-то, в конце концов, Дина справится со своими легкими.

Дина поддакивала, хотя на сегодня у нее было намечено дать последний бой всем троим – матери, Андрею и Лельке.

– Хорошо у нас летом, – издалека начала она. – И вообще у нас хорошо. И зелень есть, и воздух свежий. А в Брыковке не такой.

– Кончатся дожди, опять пылища будет, – пригрозил ей Андрей.

Мать промолчала, только посмотрела на Дину, и Дина тут же рассердилась на Андрея. Тоже мне художник! Глаза-то на портрете – это глаза матери, а не Ивана Чижикова! Темно-карие и ясные. Не умеешь рисовать, так нечего было соваться!

– Но у него тоже были карие, – возразил Андрей.

– Карие, – подтвердила мать.

– А у Лельки мать добрая, – озорным шепотом произнесла Дина. – А у Верки Щегловой и вовсе.

– Я злая! – твердо сказала мать. – К тому же ты сама понимаешь, что тебе нужно ехать.

– Да, – с тоской ответила Дина, – понимаю. Но мне надоело! Даже в походы меня сроду не брали!

– Но ведь я с тобой сидел, – утешил ее Андрей. – И, если нужно, еще сидеть буду...

Из дому они вышли все втроем. Андрей сегодня первый раз выходил на упаковку, а Дина отправилась проводить их, заодно ей нужно было зайти в гастроном.

По дороге к гастроному Дина нарочно завернула на Лелькину улицу. Надо же разведать, собирается Лелька в Брыковку или нет.

Улица в этот утренний час была пустынной и тихой. Только с Волги то и дело набегал ветерок, и тогда листья на деревьях начинали о чем-то шумно беспокоиться. Солнце, уже давно поднявшееся над горизонтом, было скрыто облаками, оно не грело и не светило, но облака притиснулись к самому краю неба. Значит, небо будет голубым.

Окна в Лелькиной квартире были, как обычно, распахнуты настежь. Огурца в окне чудес уже не было: Лелька, наверное, его съела. Но зато там было большее чудо – сама Лелька. Она сидела на подоконнике спиной к улице и что-то шила.

– Вот дуреха! – доносилось из глубины комнаты. – Ну и дуреха!

Не иначе, как Лелька переделывала в сарафан еще одно платье!

Дина подобрала яркий лоскутик, упавший с подоконника на тротуар, и улыбнулась Лелькиному затылку.

– А, явилась! – не оборачиваясь, сказала Лелька. – Вещи принесла?

– Какие вещи? – невинно спросила Дина.

– Не мои же. Мои на месте, в чемодане.

– Так рано же, Лелька! Еще два дня.

– Все равно неси. Я уже уложилась. За тобой дело.

– А огурец ты съела?

– Съела.

– Без меня?

Лелька обернулась и расплылась в улыбке:

– Оставила. Сейчас принесу.

Она спрыгнула с подоконника в комнату и ушла. Через минутку вернулась, держа в одной руке половину огурца, а в другой книгу.

– Это съешь, а это отнесешь Верке.

– Верке? Так мне же некогда, Лелечка! Мне за хлебом, а потом за маслом. – Дина вынула из кармашка доказательство – деньги.

– Все равно отнеси, – сказала Лелька хмуро. – Я с ней из-за фикуса поругалась и не пойду к ней ни за что! А она скоро уезжает.

– Куда?

– Не знаю. Совсем уезжает.

– Как совсем?

– Очень просто – совсем. Туда ей и дорога!

– Куда туда?

– А я почем знаю!

– Жалко Верку.

– Верку?.. Жалко?.. С ума сошла!

– Все равно жалко!

Дина присела к Лельке на подоконник и стала есть огуречную половинку, сокрушаясь о том, что Верка уезжает и что где-нибудь кому-нибудь она наделает пакостей. Прозевали Верку, проморгали! Прошляпили!

– Иди! Иди! – принялась Лелька спихивать Дину с подоконника. – А то уедет, скажет: "Из-за фикуса ругалась, а мою книгу зажулила". Иди! По дороге съешь.

– Ладно. Только я из-за фикуса с ней ругаться не буду.

– Врешь! – злорадно сказала Лелька. – Будешь!

– Не буду.

– Будешь!

– Честное слово, не буду!

Облака уже убежали за горизонт, вовсю светило солнце, в Лелькином дворике чирикали воробьи, и ругаться сегодня и в самом деле ни с кем (пусть даже с Веркой, с которой приходилось ругаться пять раз в неделю) не хотелось.

Лелька смилостивилась:

– Ладно, не ругайся. Только ты ей все-таки скажи еще раз от меня, что она дрянь!

Лелька снова уселась на подоконник кромсать платье, а Дина, покончив с огурцом, двинулась к Верке. Верка жила недалеко, они с Лелькой были почти соседями.

"Чудом природы" Андрея и Дину дразнили несправедливо, настоящим чудом природы была Верка Щеглова. В бывшем восьмом "А" – теперь девятом – не было ни одного человека, который бы с ней не ругался.

Возле дома Щегловых Дина увидела такси. Шофер такси, парень лет двадцати, стоял на крыльце и стучал кулаком в дверь. Наверно, он стучал давно и никак не мог достучаться; лицо у него было сердитое. Из соседней двери выглядывала женщина и говорила шоферу:

– Стучите, стучите! Дома они, сама видела. Не слышат, наверно.

– Уже минут пять стучу, – сердился шофер. – Что же это они? Вызвали такси, а сами уснули?

– Подождите! – крикнула Дина шоферу. – Я сейчас!

Она открыла калитку, которую мог открыть только человек, знающий все ее секреты, и вошла во двор.

Она пробежала по узкой тропке меж зарослей высокой густой травы, которую все называли почему-то вениками, к окну Веркиной кухни. Подоконник был низкий, окно большое – в него можно было входить, как в дверь.

Окно было закрыто. Дина постучала, но никто не ответил. Дина постучала еще раз, подождала – снова никто не ответил. Дина постучала сильнее.

– Эй! – крикнула она. – Вера! К вам такси приехало! Вы спите, что ли?

Окно внезапно распахнулось, чьи-то руки втянули Дину в кухню, и окно снова закрылось.

– Ой! – испугалась Дина, оказавшись в полутемной кухне.

– Тш-ш! – зашипели на нее. – Тише!

Когда глаза немного отвыкли от солнечного света и привыкли к полутьме кухни, Дина увидела возле себя Веркину мать, тетю Тосю. Она была в плаще, в шляпке, у ее ног стоял чемодан.

– Что случилось? – удивилась Дина. – Вас такси у ворот дожидается! Давно уже! Слышите: стучит.

– Тш-ш! – снова зашипела тетя Тося и зажала Дине рот ладонью в нитяной перчатке. – Тш-ш! Ну что ты кричишь?

– Там такси у ворот.

– Знаем, что такси! – сердито заговорила тетя Тося. – Знаем! И уж если не открываем дверь, значит, так надо. Поняла?

– Ага, – сказала Дина, хотя на самом деле ничего не поняла. – А где Вера?

– Да здесь я! Здесь! – жутким шепотом откуда-то из темного угла ответила Верка. – Здесь я, не кричи. Не уезжает такси, да?

В Веркиных глазах, очень больших и очень вытаращенных, был таинственный ужас. И вообще все было таинственно: и полумрак в кухне, и тишина в квартире, и Веркины вытаращенные глаза.

– Пойду посмотрю в щелку, – сказала тетя Тося шепотом, тоже очень таинственным, и ушла в комнату.

– Понимаешь, – зашептала Верка, когда мать ушла. – Мы на вокзал вещи перевозим. Вызвали такси, а потом папа с дядей Петей договорился – дядя Петя на своей машине бесплатно все перевезет. А этот взял и по вызову приехал! А папа с дядей Петей нас и с вещами, и с машиной за углом дожидаются... А он взял и приехал. Теперь мы в осаде!

– Так скажите ему, чтобы не ждал! Он ждет!

– А за вызов платить, да? – спросила Верка. – А с какой стати, раз мы не едем? Ведь правда?

– Нашла свой фикус? – сквозь зубы спросила Дина.

– Нашла. Вон он, на подоконнике.

– Это Лелькин.

Она не знала, чей это фикус – Лелькин ли, Веркин ли, просто ее стало мучить непреодолимое желание сцепиться с Веркой.

– Что ты, Чижикова! Лелька не фикус приносила, а пальму. Финиковую.

– Все равно Лелькин!

– Тш-ш-ш! – замахала Верка руками. – Не говори так громко.

– Значит, ты уедешь? Совсем?

– Не знаю еще. Обстановка покажет. Мама говорит, месяца через два она покажет. Пока папа поедет. Его в Пензу переводят.

В кухню вернулась мать на цыпочках и сказала:

– Все. Больше ждать не можем. Будем прорываться.

– Прорываться? – испугалась Верка. – А как?

– Просто выйдем и просто пойдем. Бери чемодан. Идемте, девочки!

– Постойте! – крикнула Дина. – А как же он?

– Шут с ним. Постоит-постоит и уедет.

Первой в окно полезла Верка с чемоданом. Чемодан был тяжелый, и она застряла на подоконнике. Тете Тосе пришлось выпихивать во двор сначала чемодан, потом дочь. Тишине и таинственности сразу пришел конец.

Пока тетя Тося, просунув снаружи руку в форточку, закрывала окно, Верка говорила Дине:

– Думаешь, он пострадает? Ни капельки! Он с кого-нибудь сдерет лишнее и все убытки вернет. Правда?

– Почему ты все время спрашиваешь: "правда, правда"? – рассердилась Дина. – Сама все время говоришь неправду и хочешь, чтобы с тобой соглашались!

– Идем! – Мать дернула Верку за руку, и они двинулись к калитке.

– Подождите! – крикнула Дина. – А он?

Тетя Тося обернулась и сердито махнула на Дину рукой.

– А он?!

Они подошли к калитке и, втянув голову в плечи, вышли на улицу. Шофер за калиткой что-то спросил их. Они ответили, уходя, и все стихло.

Сейчас он войдет во двор, и Дине придется сказать ему правду. А правду говорить не хотелось. Не хотелось, чтобы он знал, что тетя Тося и Верка его так бессовестно обманули. Не хотелось! Было стыдно. Не только за Верку, которую прошляпили, а вообще стыдно.

Калитка распахнулась настежь.

– Ну? – спросил шофер, в упор глядя на Дину. – Так кто же вызывал такси?

– Извините, – сказала Дина и вспотевшей ладонью сжала деньги, лежащие в кармашке платья, – извините... Я сейчас.

– Ты? – удивился шофер. – Ты вызывала?

– Я! – с тоской сказала Дина и шагнула к калитке.

Автомобиль по-прежнему стоял у ворот. Новенький, блестящий, красивый. Такой не сломается и не застрянет. Наверно, и мотор не подведет.

– Куда везти?

– К-куда? – растерялась Дина. – Все равно... Куда-нибудь... Покататься...

– Вот как? – удивился он.

– Ага, – упавшим голосом сказала Дина.

– Гм. Богатый народ нынче пошел, – произнес он насмешливо, оглядывая ее с ног до головы.

– Да, – совсем по-глупому поддакнула Дина, – богатый.

Он сел за руль, а Дина стала дергать ручку дверцы. Дверца никак не открывалась.

– Никак, – радостно сказала Дина, надеясь, что дверца совсем не откроется.

Тогда шофер вылез из машины и распахнул перед ней дверцу.

Дина уселась на мягкое сиденье, и он так рванул машину с места, что Дина чуть не выбила затылком заднее стекло.

Он вывел машину на Динину улицу и поправил зеркальце над головой, чтобы видеть лицо Дины. Дина отодвинулась, но он снова поправил зеркало, и снова Дина поймала в зеркале его насмешливый взгляд. Тогда она прикрыла глаза ресницами. Но чувствовала: он все равно смотрит на нее. Она прикрыла глаза ладонью, но он все равно смотрел. И не просто смотрел, а с усмешкой. Презрительно.

– А может, не поедем дальше? – спросила она робко.

– Да нет уж, поедем, – ответил он и круто свернул в переулок.

"Он хочет на шоссе! Куда же он меня завезет?"

– Стойте, – попросила она, – у меня денег не хватит.

– Да нет уж, – ответил он, – довезу, куда просила.

– А куда? – испугалась Дина.

Но он уже вывел машину на шоссе. Впереди был поселок нефтяников. Там, левее, мамин завод и тоже поселок с веселыми названиями улиц – Стеклянная, Зеркальная, Керамическая...

"Нефтяники – это ничего, – подумала Дина, – от нефтяников я могу через Соколиную гору домой добраться. И мамин завод – полбеды, позвоню маме из проходной, если он мне ни копейки не оставит, попрошу денег на автобус. В крайнем случае совру что-нибудь..." Впрочем, матери можно было рассказать правду.

Но они миновали поселок нефтяников. И стекольный завод остался далеко позади. Теперь кругом было безлюдное, бескрайнее поле. Только столбы, провода и шоссе, убегающее за горизонт.

– Приехали! – сказал шофер и остановил машину. – Вылезай. Покаталась.

Дина вылезла из машины.

– Хватит? – спросила она робко и положила рядом с ним на сиденье скомканные и измятые вспотевшей ладонью деньги. – А обратно вы меня не повезете?

– Нет, – отрезал он, захлопнул дверцу и, круто развернув машину, поехал назад, к поселку.

– Верку бы вот так покатал, а не меня! – чуть не плача, крикнула ему вдогонку Дина.

Она зашагала по шоссе, стараясь от обиды думать обо всех шоферах плохо, по-Веркиному. "Завез! А у меня легкие, а может быть, пойдет дождик..."

А потом, когда добралась до Соколиной горы, и поднялась на ее вершину, и открылся перед ней город, большой и зеленый, она уже не думала о шоферах плохо и за Веркины мысли себя отругала. И даже на Верку злилась меньше. В конце концов, восьмой "А" тоже виноват. Прозевал Верку! Проморгал! Прошляпил! Выпустил в Пензу! Она там обязательно каких-нибудь пакостей кому-нибудь наделает. Это ведь восьмой "А" Верку хорошо знает, а ведь Пенза-то ее не знает!

А кроме всего прочего, разве Верка виновата, что у нее нет Ивана Чижикова и ей не с кем посоветоваться?

* * *

Домой она добралась лишь к полудню, а дел дома было полно: масла и хлеба так и не купила, в квартире не прибрано, обед надо было достать из погреба и разогреть к приходу Андрея, который должен прийти с работы раньше матери.

Во дворе томился без дела Вовка. Дина, проходя мимо него, покраснела – с тех пор, после истории с запиской, они не виделись.

– Читала? – угрюмо спросил Вовка.

– Что? – Дина еще больше покраснела. – Опять записка?

– Нет. Письмо.

– От тебя?

– От меня ты никогда больше ничего не дождешься, – произнес Вовка с пафосом.

Это было что-то новое, на Вовку непохожее, и Дине вдруг его стало жалко почти так же, как Лельку.

– Я не виновата! Честное слово! – воскликнула она.

– Ладно, – сказал Вовка по-прежнему угрюмо и потрогал левый глаз, под которым еще оставались следы от синяка. – Там у вас в письменном ящике письмо. Почтальон принес. Наверное, важное. Вам же никогда не присылали писем!

Письмо!.. Дина рванулась к крыльцу, больно ударилась плечом о тяжелую дверь... Пила под лестницей, как военный барабан, забила тревогу: бом! бом! бом!

Вот оно! В голубом конверте. В углу – букетик нарисованных цветов.

Она не сразу смогла прочитать обратный адрес – буквы прыгали и плясали перед глазами... Открыла дверь квартиры, вбежала в комнату, опустилась на диван и лишь только тогда поняла наконец-то, что письмо от тети Леры.

Дина сразу разочаровалась. О приезде тети Леры ни мать, ни Андрей не вспоминали. Не вспоминала и Дина – старалась не вспоминать, как о горькой, незаслуженной обиде. (Ждали-ждали! Встречали-встречали! Гладили-гладили!)

На конверте было написано: "Чижиковой Александре Григорьевне", но у матери никаких секретов от них не было. Это Дина знала точно. И она вскрыла конверт.

Странное это было письмо. Странное и загадочное. Словно продолжение какого-то большого, серьезного, даже сердитого разговора.

"Прости, Шурочка, что не сдержалась, – было написано в письме. Стало страшно обидно, когда увидела тебя, такую постаревшую, с сединками... Прости. Я думала, так будет лучше. Но мне кажется, все равно он ничего не понял, у него было такое тупое лицо. Но должны же они понять! Ведь в твои годы некоторые еще только собираются устраивать свою жизнь. Скажи им сама об этом! Намекни! Пусть в конце концов развяжут тебя..."

Показалось Дине: что-то холодное, скользкое, что-то вроде ужа или ящерицы сползло с маленького листка бумаги и поползло по ее рукам – они сразу похолодели.

А потом она прочитала еще одну строчку письма, и голубой потолок комнаты (они с матерью переложили в мел синьки, когда белили его) вдруг поплыл куда-то вверх, открыв черную пропасть без звезд и неба...

Письмо с усмешкой спрашивало у матери:

"А каким же образом ты выкручиваешься, когда они спрашивают тебя об отце?"

...Дина не любила просыпаться ночью. Ночью к ней всегда приходили страшные мысли. Однажды ей, проснувшейся среди ночи, почудилось вдруг ни с того ни с сего, что мать ушла от них. Дина вскочила с постели, бросилась к кровати матери, дрожащими руками нащупала теплое материнское лицо... Поджав босые ноги, она пристроилась на краешке кровати, уткнулась в плечо матери, чтобы чувствовать тепло ее тела, и так просидела до рассвета.

В другой раз, проснувшись ночью, она вдруг подумала, что никогда не вылечит своих легких и непременно умрет. Эта мысль так и не дала ей заснуть до самого утра. Пришло утро, рассвет разогнал темноту в комнате, и Дина пошла в школу, посмеиваясь, удивляясь тому, как ей могла прийти в голову такая чушь...

Теперь был день. Но Дине показалось, что она проснулась вдруг самой темной и самой страшной ночью, когда за стеной гудит ветер и прямоугольник света на стене, упавший в комнату от уличного фонаря, раскачивается из стороны в сторону, словно тусклый солнечный зайчик, пущенный на стену чьей-то дрожащей рукой...

Она проснулась и поняла: Иван Чижиков жив!

Он жив! Просто он их бросил!

Она вышла из комнаты, спустилась по лестнице, и пила на этот раз почему-то молчала. Ее мог взять кто-нибудь из соседей, чтобы напилить дров, ее могли снова унести в сарай, как уносили не раз, но так или иначе – она молчала.

"Так и должно быть", – подумала Дина.

Она вышла во двор. Темные облака мчались по небу, и солнце просвечивало сквозь них неярким желтым диском. И казалось: бегут не облака, а само солнце убегает к горизонту. Словно хочет спрятаться.