Текст книги "Человек Иван Чижиков, или Повесть о девочке из легенды"

Автор книги: Галина Ширяева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Она пришла за сарай. Здесь было укромное место. Здесь готовились к экзаменам. Здесь дрались, если нужно было подраться так, чтобы никто не видел. Сюда приходили плакать. Глухая кирпичная стена дома, отгородившая этот уголок от мира и от соседнего двора, была холодной и молчаливой. Из земли, поблескивая тусклым светом, торчали осколки стекла, ползали между кленами-травинками муравьи.

Клены раньше никогда не росли здесь: в землю были накрепко вбиты осколки стекла и кирпича, да и солнце заглядывало сюда редко. А в этом году они почему-то настойчиво полезли из земли.

Дина давно не приходила сюда. Раньше она читала здесь книги – никто не мешал. Раза два она дралась здесь с Вовкой. Но никогда она не плакала здесь. Не приходилось. Накрапывал дождик, земля была сырой и холодной. Мелкие прозрачные капли воды покрыли Динины плечи и волосы...

Он жив! Ведь недаром же мать спрятала его портрет на этажерке между книгами в тот день, когда должна была приехать тетя Лера! Тетя Лера знала что-то об их отце, и мать не хотела, чтобы портрет напомнил ей о нем...

"Его похоронили в Лесном", – говорила мать.

Похоронили?.. Так почему же никогда-никогда не приходило ей в голову, что нужно кому-то из них съездить в Лесное и положить цветы на его могилу?.. Ведь деньги на поездку всегда можно было выкроить. Вот и сейчас на этажерке лежит пачка денег, отложенных для Дины на поездку в Брыковку.

Так почему же они никогда не были на могиле отца?

И почему Дину каждый год отправляют в Брыковку? Не в Лесное, где, наверно, знают и помнят отца, а в Брыковку?

И ведь должен же быть у них какой-то документ о его смерти! Должен! А в шкатулке, что стоит на столике за зеркалом и где хранятся все важные бумаги, такого документа нет!

Где-то рядом, за углом сарая, раздались ребячьи голоса. Дина встрепенулась. Сейчас сюда придут!

Там, где кончалась стена соседнего дома, начинался старый деревянный забор. Дина надавила коленкой на гнилую доску. Доска треснула, разломилась, открыв большую щель. Дина протиснулась в эту щель и через чужой двор, пустынный и неуютный, вышла на соседнюю улицу.

Это была Лелькина улица. Здесь жила Лелька. Но жила здесь и Верка Щеглова. Значит, хорошее может жить рядом с подлостью! Значит, оно может с ней уживаться! Может!..

Потом она пришла на Соколиную гору, и волшебное тридевятое царство показалось ей убогим и жалким. Нефтяные вышки словно черные скелеты чудовищ. Кусты по краям оврага кривые и чахлые. И казалось, что даже сама Соколиная гора стала меньше, словно прижалась к земле, съежилась.

* * *

А потом она вернулась домой. Солнце уже перешло на другую половину неба, люди возвращались с работы. У ворот дома Дину встретил Валерка Иванов.

– А тетя Саша Чижикова плачет за сараем, – сказал он, с любопытством заглядывая ей в лицо. – А вы почему не плачете?..

Андрей стоял на пороге комнаты. У него был усталый вид, вокруг глаз темные круги. Разогретый обед уже был на столе, в комнате прибрано.

– Ну? – сурово сказала ему Дина. – Что она там, как маленькая, за сараем!

– Сейчас приведу, – ответил он тихо и ушел.

Вернулись они тут же. Мать улыбалась сквозь слезы. Отвратительная привычка! Ужасная привычка – улыбаться тогда, когда ее улыбка никому не нужна.

– Не переживай! – сердито говорил, почти приказывал Андрей матери. Я же сказал: все верну. Только я туда больше не пойду. Я попрошусь на зуборезный.

– Ты сам-то не переживай! – воскликнула мать. – На тебе же лица нет!

– Они все разбились? – спросил он угрюмо.

Так вот в чем дело! Они переживали вовсе не из-за письма! А из-за того, что Андрей на упаковке расколотил готовые зеркала!

– А письмо?! – крикнула Дина.

Мать от неожиданности вздрогнула.

– Какое письмо?

Дина сама испугалась. Она не собиралась спрашивать о письме, она только подумала о нем.

– Какое письмо? От кого? От тети Леры? – быстро спросила мать. – Так где же оно?

– Я не знаю. Я оставила его на столе... Потом Андрей пришел... наверно.

Они обе посмотрели на Андрея.

Темные круги вокруг его глаз еще больше потемнели. Он спрятал руки в карманы (потому что они дрожали – это Дина заметила!) и ответил, не опуская глаз и не отворачиваясь:

– Не было тут никакого письма.

– Было!

– Не было! – Он сказал это спокойно и пожал плечами.

– Так ты хоть прочитала его или нет? – спросила мать Дину.

Дина молча покачала головой.

– Вообще-то, может, и было, – вдруг сказал Андрей. – А я его не заметил, может быть...

– Так надо поискать! – воскликнула мать.

– Не надо! – остановил ее Андрей и угрюмо покосился на Дину. – Я пришел, а тут почему-то кавардак. И вообще... даже хлеба не было. И мусору полно. Я все собрал, сунул в печку и сжег – тяга хорошая была, ветер...

– Ну вот, – тихо произнесла мать. – Ты на это способен. Это ты можешь, утенок ты мой нескладный!

Дина прошла в комнату и бухнулась на постель.

– Устала, – сквозь зубы сказала она матери, когда та прибежала к ней и села на край кровати.

Мать попыталась повернуть ее лицом к себе, но Дина не поддалась.

– Андрей! – крикнула мать. – Дай градусник.

– Нету градусника, – из кухни ответил Андрей, – разбили прошлый раз. А она опять, наверно, бегала под дождем. На той неделе тоже бегала. И вообще иди обедать.

Он прочитал письмо! Он прочитал его, а потом разорвал или сжег! Он не хотел думать так, как думала Дина!.. Трус! Предатель!..

К вечеру у нее поднялась температура. Мать позвала Алексея Николаевича. Он выслушал Дину и сказал, что ничего страшного нет, но нужно полежать.

Дина разделась и легла в постель, а мать села возле нее и все пыталась заглянуть ей в глаза. И взгляд ее был тревожен. Дина прикрыла глаза ресницами, но мать все равно смотрела...

А потом ушло солнце, и пришла долгая тяжелая ночь. За окном гудел ветер, и на стене раскачивался прямоугольник света, словно солнечный зайчик, пущенный чьей-то дрожащей рукой. И потолок комнаты, утонувший в темноте, казался черной пропастью.

Он жив! И может быть, он совсем не такой, каким описала его мать. Может быть, он такой, как Верка! Конечно, такой! Иначе он не бросил бы их! Так бывает. Дина слыхала. И читала. Отцы бросают детей, а матери лгут детям, говоря, что отцы их погибли на войне. Лгут, чтобы дети думали, что люди хорошие. Так же, как солгала сегодня Дина шоферу такси...

Светлый прямоугольник на стене продолжал раскачиваться, время от времени освещая этажерку и лежащие на ней книги. Они тоже предали Дину в тот день, когда укрыли портрет Ивана Чижикова.

Но, оказывается, не только страшные мысли приходят в голову ночью! Оказывается, ночью иногда приходят и другие мысли! Очень дельные, правильные мысли! Такие, как эта!

Дина поднялась с постели, нашарила на столе спички и осторожно, чтобы не разбудить спящего Андрея, стала на край дивана, потянулась к карте, висящей на стене. Чиркнула спичкой...

Вот она, красная линия железной дороги, убегающая на северо-запад, к дремучим партизанским лесам...

– Дом подожжешь, – вдруг негромко и совсем не сонно сказал Андрей.

Дина вздрогнула, уронила погасшую спичку.

– Ты не спишь?

– Сплю, – ответил он грубовато и резко повернулся лицом к стене.

Дина отошла от дивана, на цыпочках подошла к кровати матери.

– Мама, – позвала она тихо. – Мама!

Мать проснулась.

– Что? – тревожно спросила она. – Ты что, Дина?

– Я не поеду в Брыковку. Можно?

Она попросила об этом в последний раз. В последний! И не ее вина, что мать и на этот раз ответила:

– Поедешь. Спи.

"Ну, смотрите! – про себя сказала Дина, чувствуя, как что-то холодное входит в грудь, словно сердце начинает леденеть. – Ну, смотрите, если это – правда!"

* * *

Поезд остановился где-то на втором пути. Они с Лелькой опаздывали. Сначала они бежали вверх по лестнице, потом по длинному железному мосту над вагонами, потом снова по лестнице – вниз.

– Ведь надо же ей сказать! Надо! Ну что же я? – в отчаянии шептала Дина, еле поспевая за Лелькой, тащившей свой чемоданище. – Подожди, Леля! – глухо попросила Дина. – Подожди! Пожалуйста!

– Не дам! – отозвалась Лелька и прижала чемоданище к животу. – Еще надорвешься!

– Подожди! – крикнула Дина.

– Ничего, ничего, – не останавливаясь, на ходу подбодрила ее Лелька, – сейчас добежим!

– Подожди!

– Сейчас, сейчас!

– Я не еду, Лелька!

– Ну да! – не оборачиваясь, ответила Лелька.

– Я не еду! У меня билет на другой поезд!

Лелька остановилась и чуть не выронила чемодан.

– Вот, – Дина вынула билет, – видишь? Совсем на другой...

Лелька беспомощно затопталась возле Дины, глядя на нее широко раскрытыми от изумления глазами.

– Не понимаю!

Ее толкали, задевали бегущие к вагонам пассажиры, она только крепче прижимала к животу ручку чемоданища.

– Не понимаю!

В Лелькиных глазах было отчаяние.

– Я же сказала тебе: я еду в другое место! Мне нужно! Понимаешь? Очень нужно. Очень! Очень! Очень!

– Все равно ничего не понимаю! А как же билет?

– Пусть пропадает. Я тебе деньги потом отдам, когда приеду.

– А куда ты?

– Потом скажу.

– А зачем?

– Тоже потом! Не спрашивай сейчас, Лелька! Не могу! Потом!

– А что же я тете Шуре скажу?

– Ничего не скажешь – ты ее не увидишь. Ты же в Брыковку уезжаешь.

– А что я ей напишу?

– Ничего не пиши. Я через неделю вернусь.

– А куда ты?

– Я же сказала, Лелька! Потом! А если кому проболтаешься, буду всю жизнь ненавидеть! Это поняла?

Жестоко было говорить это Лельке. Самой дорогой, самой смешной, самой бестолковой...

– Лелечка, ты поняла?

– Поняла! Только я тогда тоже не поеду! Зачем она мне, эта Брыковка? Я с тобой!

– Со мной нельзя! Ты поедешь в Брыковку!

– Не поеду! И все равно твои вещи в моем чемодане! А в твоем только трусы и тапочки!

Лелька одной рукой прижимала к себе чемодан, другой накрепко ухватила Дину за рукав.

– Куда же я без тебя?

– Иди же! Иди! Поезд тронулся!

– Сама ты тронулась! – взвизгнула Лелька.

Дина с силой отцепила Лельку от своего рукава, потащила ее к поезду, на ходу стала впихивать в вагон вместе с ее чемоданищем.

– Дура! – крикнула Лелька, чуть не плача.

Проводница заругалась, закричала на Лельку, шлепнула ее ладонью по затылку и втащила с подножки в вагон, но Лелька еще успела погрозить на прощание Дине кулаком.

Когда поезд отошел и его уже не стало видно, Дина подхватила свой легонький чемоданчик с трусами и тапочками, перекинула через плечо плащ и пошла – сначала по лестнице, потом через мост, потом снова по лестнице – в здание вокзала, ждать.

Потому что поезд в партизанские края, откуда они когда-то приехали вместе с матерью и где был похоронен их отец, уходил поздно вечером.

* * *

Когда вчера утром она брала билет, у кассы толпилась очередь. Кому-то нужно было в Москву, кому-то в Горький, кому-то просто в маленький поселок.

– Куда? – спросила Дину кассирша, и Дина ответила ей не сразу. Потому что поезд, на который она хотела купить билет, должен был увезти ее и не в город, и не в поселок – так ей казалось.

Он должен был увезти ее в прошлое, куда-то к темной пропасти – той самой, без неба и звезд, которая открылась ей, когда прочитала она письмо тети Леры, где, может быть, ходил по земле, жил, дышал человек Иван Чижиков.

Поезд увозил ее в прошлое, и странное ощущение, что едет она не вперед, а куда-то назад, ни за что не хотело оставлять ее.

Она обманула только мать и брата, но ей казалось – она обманула весь мир. И поэтому она старалась не смотреть в лица своих соседей по купе и не разговаривала ни с кем. Можно было взять у проводницы постель и лечь спать, но Дина не решалась заговорить с ней, словно и ее обманула.

"Обманула-обманула!" – четко выстукивали колеса поезда.

"Ну и пусть!" – тряхнула Дина головой.

Колеса и с этим согласились: "Ну и пусть, ну и пусть, ну и пусть!.."

Она вышла в коридор, остановилась у окна.

Даже то, что на пути лежала Москва, не трогало ее.

Москва была близкой всю жизнь. Всегда казалось, что она где-то совсем рядом. Вот поднимешься на Соколиную гору, и там, за голубым горизонтом, откроется сказочная Красная площадь, непонятное Садовое кольцо и улица Горького.

Но теперь Дина не думала о Москве. Там, куда увозил ее поезд, сияющей Москвы не было...

За темным стеклом, на котором отразилась Динина тень, бежали торопливые светляки – огни какого-то городка. Огни мерцали, мигали...

И казалось, черная тень на стекле пытается заглянуть снаружи в глубь вагона. Пытается и все не может разглядеть, что делается внутри. И все бежит, бежит рядом с вагоном, не отставая.

Хлопнула дверь. Дина вздрогнула от неожиданности, обернулась.

По длинному коридору прямо к ней, держа в руках большой яркий апельсин, глядя на Дину очень большими и очень вытаращенными глазами, шла Верка Щеглова.

– Чижикова? Это ты?

Она подошла и потрогала Дину за руку, чтобы убедиться, что это действительно Дина, а не кто-нибудь другой.

– Ты куда едешь? В Брыковку? А почему в жестком? А разве в Брыковку на этом поезде? А мы в Пензу. Мама в ресторане еще апельсинов покупает, пока не закрыли. А я вот иду.

Апельсин в Веркиных руках был красивый, яркий. И вид у Верки был тоже яркий, сияющий, довольный.

– Если папе трехкомнатную дадут, то мы насовсем в Пензу переедем. А если двухкомнатную, то подождем. Мы тетю Саню на старой квартире пока оставим. Зачем же мы будем квартиру терять? Правда?

Странно: оттого, что рядом с ней вдруг появилась Верка и стала говорить свои обычные пакости, Дине вдруг стало спокойнее и легче. И врать Верке можно легко и спокойно. Не стыдно.

– Значит, ты в Брыковку?

– В Брыковку.

– И Лелька твоя с тобой?

– Со мной.

– А мы самолетом сначала хотели, а потом раздумали. Через Москву лучше. С пересадкой, зато купить что-нибудь можно. Хочешь, я тебе свой адрес пришлю? Может, тоже когда-нибудь в Пензу приедешь.

– Да, – сказала Дина, глядя на темное окно, – приеду.

"Приеду-приеду!" – сейчас же откликнулись колеса поезда.

"Приеду! Вот возьму и из Лесного прямо в Пензу! Возьму и не вернусь никогда! Ни-ког-да!"

– Что ты там видишь? – заинтересовалась Верка и, прижавшись лбом к стеклу, стала всматриваться в темноту. – Ничего не видно.

Она принялась есть апельсин и, покончив с ним, сказала:

– А я рада, что еду в Пензу. В Пензе, наверное, лучше. У нас люди плохие. Правда?

Дина смотрела не отрываясь на черную тень оконном стекле и молчала. Ей хотелось заплакать. Нареветься вдоволь.

– Ведь правда? Что же ты молчишь?

– Да, – ответила Дина, – правда.

3. Отец

Перрона не было, вокзала тоже. Было лишь маленькое белое здание, похожее на одноквартирный домик. Внутри оказался зал ожидания. Там было несколько человек.

Дина остановилась посреди зала и спросила громко, ни к кому не обращаясь:

– А как пройти в Лесное?

Ей сейчас же в несколько голосов объяснили, что в Лесное пройти нетрудно – прямо по дороге через лес, мимо водокачки. Только обязательно мимо водокачки и обязательно прямо, а то можно забрести в Старое Лесное. Это в стороне, там уже давно нет никакого Лесного, его сожгли немцы.

Дина поудобнее перехватила ручку чемоданчика, прошла через зал к выходу и, толкнув дверь, вышла на крыльцо.

В нескольких десятках метров от крыльца начинался лес. Этого Дина не ожидала. Почему-то она рассчитывала увидеть сразу какой-нибудь транспорт.

Лес огромный, высокий, темный – из сказки.

Осторожно, стараясь почему-то не топать ногами, Дина спустилась с крыльца и по неширокой дороге мимо кирпичной башни, крутой и высокой, пошла к темной громаде леса, от которого веяло покоем.

Лес на несколько метров с обеих сторон отступил от дороги, оставив место кустарнику. Там, за кустарником и за ближними стволами деревьев, была темная, таинственная и тревожная глубина. Лес шумел под ветром. Это был не тот, знакомый Дине шум, когда ветер шелестел кленовыми листьями во дворе их дома. Лес шумел, как море, огромное и неспокойное.

Изредка из черной глубины леса прибегали к дороге извилистые тропинки и вливались в нее, как притоки в реку. Тропинки, раздвинув густую темноту, открывали сумрачный зеленый просвет, заманивая туда, в глубь леса, посмотреть, что делается там, за седыми, замшелыми стволами. Пахло сосной, и пели птицы...

Лес еще не кончился, когда дорога-река круто взбежала на высокий бугор и, разделившись на два рукава, исчезла за ним. И между этими двумя рукавами, на самой вершине бугра, пестрого от цветов, увидела Дина маленький, скромный, с неяркой пятиконечной звездой на верхушке деревянный обелиск...

Дина бросила на дорогу чемодан, уронила плащ и, цепляясь руками за некрепкие головки ромашек, вскарабкалась по крутому склону на вершину бугра.

Могила не была огорожена. Лишь белые круглые камешки цепочкой окружили могильный холмик.

Надписи на обелиске не было.

Дина тронула ладонью белые камни, крепко вросшие в землю, и сразу все отошло от нее – и тревога, и горе, и черная пропасть без неба и звезд!

Потому что в этой могиле, на высоком красивом холме, среди цветов, на виду у всех, мог лежать только Иван Чижиков!..

Она опустилась на колени и прижалась лицом к сухому, потемневшему от времени дереву обелиска...

– Э-э! – раздался вдруг позади звонкий голос.

Дина обернулась. Внизу, на дороге, стояла девчонка лет десяти в голубом сарафанчике и в большой соломенной шляпе с обвисшими полями.

– Э-э! – кричала девчонка. – Это ты, что ли, свой чемодан на дороге оставила? Скажи спасибо – я увидела. А то утянул бы кто-нибудь.

Она подхватила Динин чемодан и плащ и, прихрамывая (ступня ноги у нее была забинтована), заковыляла наверх, к Дине.

– Нарывает, – сообщила она, взобравшись на бугор. – Мама у нас фельдшер, я говорю: "Влей пенициллину", а она говорит: "Давай резать буду". А я не дала! Уж пусть лучше сам.

Она бережно подержала больную ногу за колено.

– В позапрошлом году на коленке был. Вот видишь – рубец остался. Я на гвоздь напоролась. А сейчас занозу с крыльца всадила. А ты к нам из города, да? На уборку?

– Нет, – ответила Дина.

– В командировку? – Девчонка недоверчиво поджала губы.

– Нет.

– А зачем? Может, в гости к кому? В гости, да?

У девчонки были темные пушистые волосы и зеленоватые, русалочьи, огромные глаза.

– Кто там? – шепотом спросила Дина и кивнула на обелиск.

– Человек, – ответила девчонка, – герой. Он взорвал немецкий штаб и погиб. Только никто не знает его имени.

* * *

Улица, на которой стоял девчонкин дом, протянулась длинной прямой линией вдоль речки. Остальные дома стояли вразброд – один здесь, другой там, третий совсем в стороне. Но все, как один, смотрели в сторону речки. А за речкой, на другом берегу, зеленели сады. Слева был лес, позади тоже лес и дорога, по которой пришла сюда Дина. И бугор. Тот самый, с обелиском.

– Идем, – сказала девчонка, взяла Дину за руку и потащила ее через палисадник к высокому крыльцу дома, – идем в избу. Мамы у нас дома нет: она в район за лекарствами поехала. Я Сашке про тебя скажу. Она с девочками на яблоках, в саду, а у меня нарыв...

Внутри изба была похожа на городскую квартиру. В соседней с кухней комнате – красивые гардины на окнах, диван, шкаф с книгами. Только кухня не была похожа на городскую: в углу большая русская печь, возле нее длинная лавка, на которой в ряд выстроились ведра с водой, другая лавка покороче и поуже первой. На столе паслась курица, залетевшая в кухню через открытое окно.

– Кш-кш, – возмутилась девчонка и, прыгая на одной ноге, принялась ловить курицу. Курица закудахтала и вылетела в палисадник.

Девчонка провела Дину в комнату, подтолкнула ее к дивану и сказала:

– Садись.

Потом она, прихрамывая, ушла в кухню. Там принялась возиться у печки. Через несколько минут она принесла и поставила на чистую скатерть перед Диной тарелку с разогретыми блинами.

– Ешь. А я за Сашкой схожу. Я ее притащу. А она папу притащит. Он на работе, но она его притащит. Раз отец твой тут вместе с ним воевал, он всех на ноги поднимет. Все узнает. Уж ты не беспокойся!

– Как тебя зовут? – спросила Дина.

– Маринка! – уже из сеней звонко ответила девчонка.

Она ушла, и в доме сразу стало тихо. Только тикал будильник на столе в кухне. В окно был виден кусок палисадника.

В палисаднике у ограды – высокие кусты с розовыми, похожими на шиповник цветами. За палисадником – деревенская улица, та самая, по которой Дина и Маринка подошли к дому. Внезапно за окном, в палисаднике, раздался отчаянный вопль. Дина вздрогнула от неожиданности, вскочила и, чуть не опрокинув по дороге табуретку, ринулась к двери кому-то на помощь.

По палисаднику, отчаянно хромая и не переставая ни на секунду вопить, металась Маринка. А за ней бегала девчонка лет тринадцати с пушистыми растрепанными косами. В руке она держала ремень – толстый, с пряжкой – и изо всех сил хлестала им Маринку, если та не успевала увернуться.

Дина негодующе вскрикнула и бросилась наперерез девчонке.

Та остановилась.

– Ты кто? – спросила она, гневно приподняв брови, и стала накручивать на руку ремень.

У нее были красивые большие глаза под темными бровями, плотные тонкие губы и высокий выпуклый лоб, туго обтянутый смуглой кожей.

– Я ее к нам в гости привела! – захныкала за Дининой спиной Маринка. – У нее отец в отряде воевал! А ты дерешься!

– Да? – недоверчиво спросила девчонка и оглядела Дину с ног до головы, продолжая накручивать ремень на руку. – И как же звали твоего отца?

– Чижиков, – сухо ответила ей Дина, – его зовут Иван Чижиков.

– Чижиков? – переспросила девчонка. – Чижиков? Не было такого в отряде.

– Был!.. – крикнула Дина и шагнула к девчонке.

Та изумленно взмахнула ресницами, но не отступила.

– Был! – снова крикнула Дина.

– Не было, – упрямо повторила девчонка и снова не отступила.

– Много ты знаешь!

– Много.

– Тебя никто не спрашивает! Поняла? Тебя это не касается! Тебя ничего не касается! – выкрикнула Дина.

– Ладно, – сказала девчонка враждебно.

Она накрутила ремень до самой пряжки на руку, повернулась, чуть не хлестнув Дину по лицу концами растрепанных кос, и направилась к калитке.

– За папкой пошла, – шепотом сказала Маринка. – Он занят, он на работе, но она его приведет. Уж она такая.

– За что она тебя так? – все еще негодуя, спросила Дина.

Маринка потрогала больную ногу за колено и вздохнула:

– Сашка меня только за дело лупит.

Они вернулись в дом. В кухне на столе отчаянно заливался, трещал будильник.

– Ну хватит, хватит! – махнула на него рукой Маринка.

И когда будильник умолк, выдохся, она подошла и снова завела бой до отказа.

– Зачем?

– Чтоб напоминал.

– О чем?

– Ну вообще, чтобы напоминал. Ну, я пойду.

– Куда?

– А Сашку искать.

– Как же я тут опять одна?

– Ну и что? – пожала плечами Маринка и ушла.

Дина села в комнате на диван.

В доме было тихо. Только по-прежнему громко тикал будильник на столе в кухне.

"И-и-и!" – запела вдруг за окном какая-то птица. Может, соловей?

Где-то на окраине села пыхтел трактор, потом под самыми окнами заскрипели колеса телеги.

И Дина вдруг затосковала. Не по дому, не по матери, не по Андрею. Затосковала она вдруг по ненавистной Брыковке, где нет настоящего леса и никогда не поют почему-то соловьи. Только квакают грязно-зеленые лягушки, выпрыгивая на берег из маленького пруда-болотца, что за огородами. Дина бегала к нему по узкой тропинке, меж зарослей жгучей крапивы и высокой густой полыни, поджимая пальцы на босых ногах, чтобы не обжечь их о горячую землю. Там не было леса, была лишь маленькая роща, где из-под прошлогодних листьев высовывались большие зеленые ладони ландышей. Они уже успевали отцвести к приезду Дины.

"И-и-и!" – не унималась за окном птица.

И трактор не унимался. И телега почему-то все скрипела и скрипела, словно никак не могла сдвинуться с места.

Дина встала и подошла к окну.

Высоко на ветке дерева сидел скворец и, широко раскрыв клюв, издавал звуки, похожие на скрип, совсем как плохо смазанное колесо.

– Эх, ты! – отругала его Дина. – Спел бы лучше что-нибудь.

"И-и-и!" – спел скворец, посмотрел на Дину и вдруг совсем по-кошачьи мяукнул.

Дина рассмеялась, и на душе у нее снова стало спокойно. Она отошла от окна, села на диван, даже покачалась немного на тугих диванных пружинах. Сейчас придет Маринкин отец и расскажет ей про Ивана Чижикова. А потом придется ехать в Брыковку! Никуда от этой Брыковки не денешься!

И от Лельки никуда не денешься. Хороший человек Лелька! Жалко, забыла спросить, как это она умудрилась запихать огурец в бутылку...

Уже погасло небо, и умолк скворец, трактор перестал тарахтеть, и розовые цветы стали казаться белыми на фоне темной ограды палисадника, когда вернулись Маринка и Саша. Отца с ними не было.

Саша прошла прямо из сеней в чулан и завозилась там, загремела лоханками, ведрами. А Маринка, подойдя к Дине, виновато сказала:

– Он не придет сегодня. У него дела. Он взял сумасшедшего Барбансона и уехал.

– Какого Барбансона?

– Барбансона. Из конюшни. Запряг и поехал. У него сроду дела...

– Завтра приедет! – крикнула из чулана Саша.

– Я пойду к кому-нибудь другому! – с вызовом произнесла Дина.

– Нет! – ответила Саша.

– Почему нет?

– Потому что больше, чем у него, ты ни у кого о своем отце не узнаешь.

– Почему?

– Потому что потому! – крикнула из чулана Саша.

– Потому, что наш папка был командиром отряда! Вот почему! прошептала Маринка.

– Иди умываться! – крикнула Саша.

– Иду, – ответила Маринка.

– Я не тебе.

– Мне?.. – спросила Дина.

– А кому же!

– Пожалуйста... А куда?

– Сюда, сюда, – засуетилась Маринка, – во двор. Там у нас рукомойник. А потом мы спать будем, да?

Этот вопрос относился к Саше и означал он заискивающее: "Мы ее у нас ночевать оставим, хорошо? Куда же ей теперь деваться? Я ж пригласила!"

– Будем! – отрезала Саша и снова крикнула Дине: – Умываться иди!

Дина вышла на крыльцо и через палисадник прошла во двор, маленький и пустой. В углу курятник, еще какая-то постройка – сарай, что ли. К столбу, врытому в землю, был прибит рукомойник.

И снова Дине вспомнилась Брыковка. Там она умывалась точно из такого же рукомойника, прибитого к столбу. Утром вода в рукомойнике, только что принесенная из колодца, была ледяной, а вечером, нагревшись за день на солнце, становилась горячей, с привкусом кипяченого молока.

Когда Дина, умывшись, вернулась в дом, Саша зашвырнула на печку подушку и сказала:

– На печке будешь спать.

– А я? – сейчас же спросила Маринка.

По ее обиженному лицу можно было догадаться, что печка давно и по закону закреплена за ней.

– А ты на лавке!

– Не хочу на лавке!

– Ну и вовсе не ложись, – пожала плечами Саша и ушла в комнату, расплетая на ходу косы.

Тогда Маринка стала дразниться:

– Злюка-злюка-злюка!

– Лезь на печку, – сказала ей Дина, – я на лавке устроюсь.

– Не уместишься, – вздохнула Маринка и принялась укладываться на лавке. – Свалишься ночью.

– Свет! – крикнула из-за двери Саша. – Свет гасите!

Маринка сердито засопела:

– Злюка-злюка-злюка!.. Ты лесенку к печке подставь, а то не влезешь. За печкой стоит. Я сейчас достану.

– Не надо, я сама, – сказала Дина, – ты уж ложись.

Она отыскала за печкой лесенку, забралась на печку. Здесь было жестко и неудобно.

– Ну как? – спросила снизу Маринка. – Хорошо?

– Хорошо. Спи.

– Све-ет, – раздалось снова из-за двери.

Маринка что-то сердито зашептала и щелкнула выключателем.

– Да, – согласилась с ней Дина, – злюка. Противная.

– Почему – противная? – обиделась Маринка. – Она у нас красивая! Она на папу похожа! А в папу сроду все влюбляются!

– Кто влюбляется?

– Да все, – гордо произнесла Маринка.

– Спи, – угрюмо сказала ей Дина, – меня это не касается.

Маринка снова что-то проворчала и плюхнулась на лавку. Она долго возилась, переворачиваясь с боку на бок. Наконец улеглась.

– А потом, она у нас храбрая, – снова заговорила Маринка тихим шепотом. – Она через Сашино болото ходит. Никто в Лесном не ходит, а она ходит.

– По кочкам? – равнодушно спросила Дина.

– Сама ты кочка! – рассердилась Маринка.

Она привстала на лавке, взволнованно задышала.

– Я тоже ходить буду! Я эту дорогу почти разнюхала! Я уже примеривалась! Поняла?

– Да, – ответила Дина, – спи.

– Нет, ты поняла? – спросила Маринка с вызовом, словно ждала, что Дина сейчас будет возражать или даже ругаться.

– Поняла, – сказала Дина. – Это за болото она тебе сегодня всыпала.

Маринка размашисто перевернулась на другой бок, чуть не свалилась с лавки, ойкнула – ушибла, наверно, больную ногу.

– Потому и зовут его Сашиным? – негромко спросила Дина.

Ей было неинтересно, даже неприятно это спрашивать, потому что Саша сразу, с первого же взгляда, ей не понравилась, но по всему было видно, что Маринка изнывала от желания поболтать.

– Почему "потому"? – не поняла Маринка.

– Ты же сказала: она ходит через болото. Поэтому болото так и назвали – Сашиным?

– Не-е! – протянула Маринка, и в голосе ее прозвучало сожаление. Не-е. Нашу Сашку потом назвали. А болото назвали раньше.

Она соскочила с лавки и без лишних слов полезла на печку к Дине.

– Ты думаешь, это просто болото, да? – горячо зашептала она, забравшись на печку и упершись коленками в Динин бок. – Вовсе не просто! Это партизанское болото! Там остров есть! И там партизаны скрывались! И мой папка тоже!.. Они мост под водой, в трясине, построили, чтобы на остров можно было выбраться! Понимаешь? Он до сих пор есть, этот мост... Только сгнил наполовину... Но Сашка знает, она разнюхала. Ты слушай! Ты не спи!

– Я не сплю, – ответила Дина, с трудом отгоняя сон.

Она не спала сегодня всю ночь. За вагонным окном до самого утра тревожно метались темные тени то в остроконечных, то в круглых шапках, нечетко вырисовывающиеся на темно-синем ночном небе. Это был лес, лес, лес...

– А немцы никак не могли этот мост отыскать и злились. И тогда они взяли и пригнали к болоту людей, наших, заложников. И погнали всех в болото. Думали, кто-нибудь да обязательно натолкнется на мост, но никто не натолкнулся, потому что мост был с этой стороны, а их гнали с той, где Старое Лесное было. Тогда немцы полоснули напоследок из автоматов и ушли... А когда наши прибежали на помощь, ничего уж и не было... Только руки были мертвые... Сами мертвые, а ребятишек над водой держат... Вот тогда и бросилась в болото детей спасать девушка одна, была тут такая... Первой бросилась. Вот болото так потом ее именем и прозвали... Ты что, не веришь? – спросила она вдруг подозрительно.

– Верю.

– Правда? Веришь?

– Да верю же.

Маринка успокоилась.

– Я это потому спрашиваю, – сказала она серьезно, – что теперь уж и не все верят. Из-за нашей Сашки не верят. Она, когда рассказывает, всегда добавляет чего-нибудь. Говорит: "Все равно когда-нибудь это будет легенда. И все равно к ней будут что-нибудь красивое добавлять, так уж пусть я добавлю..." И брешет почем зря! И про ту могилу, на холме, тоже! А про того, кто там лежит, никто ничего толком-то и не знает. Одни говорят "взорвал", другие – "не взорвал", а мы с девчонками думаем: там вовсе никого нет. Некогда было тогда хоронить, вот и поставили им общий памятник, на всех! А Сашка легенды любит, вот и брешет. Она их пропасть сколько знает... Ты слушай, Чижикова! Ты не спи?