Текст книги "Рисунок на снегу"

Автор книги: Галина Василевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

ТЁТКА ОЛЬГА

За бугром показалась труба, потом стреха крайней хаты. Это хата Курачинских, дядьки Ивана, с которым Тихон живёт в одной землянке. Хата Тихона тоже крайняя, только на другом конце села.

Хата дяди Ивана была не освещена. Нигде, ни через одну щёлочку не пробивался свет.

«Может, нет никого?»-подумал Тихон и потянул за дверь.

Дверь замкнута изнутри. Это хорошо. Значит, в хате кто-нибудь да есть, есть кому замыкаться.

Тихон постучал. Никто не отозвался. Он постучал ещё, прислушался. В хате затопали. Звякнула скобка, кто-то вышел в сенцы, и женский голос, голос тёти Ольги, спросил:

– Кто тут?

– Это я, Тихон.

За дверью зазвенели защёлки: одна, другая. Тётя заволновалась, и потому у неё всё валилось из рук. А ей хотелось побыстрей отпереть, впустить в хату этого ребёнка – ведь он пришёл оттуда, из леса.

Наконец защёлки подались, тётя отперла дверь, впустила Тихона и проворно заперла вновь.

Тихон стоял в тёмных сенцах, ждал, пока тётушка снова замкнёт дверь.

– Идём.

Вслед за тёткой Ольгой Тихон вошёл в хату. От нагретой печки шло такое тепло, что у него закружилась голова, и он присел на лавку рядом с дверью, чтобы не упасть.

– Что с тобой? – испугалась тётка Ольга.

– Ничего… Это я так…

– Дай я тебя раздену, а то у нас жарко. Марийка захворала.

– А что с ней?

– Боюсь, не воспаление ли лёгких. Докторов ведь теперь нет…

Она развязала Тихону шапку, сняла и положила на лавку, принялась расстёгивать пуговицы ватника. Ватник был мокрый, в снегу. Тётушка повесила одежду к печке, чтобы просохла.

– Ты по дороге шёл?

– По дороге.

– Значит, видел?.. Два дня уже они там. И снимать не дают.

Тётя поплотнее затянула занавеску на печке («Наверно, Лёнька там», – подумал Тихон), тяжело вздохнула.

– А ты всё ходишь. Мы вот стараемся из хаты не вылезать, как бы с бедой не встретиться… Что ж это я? – спохватилась тётка Ольга.

Она отодвинула заслонку, достала из печи чугунок, налила щей, подала пресную лепёшку:

– Ешь, ешь, детка! Больше ничего нету. Всё немцы позабирали.

– Я Женю с Ниной ищу.

– Сперва подкрепись. Согрейся. Они в тепле.

– У кого они, не знаете?

– В деревне. А значит, дома. Ты ешь.

Тихон взял ложку, зачерпнул кислой душистой капусты и отставил миску в сторону.

– Не могу я.

С печки соскочил кот. Подошёл к Тихону, потёрся об ноги.

«Вот кому всё равно, есть война или нет её. Мурлычет себе на печи…» – подумал Тихон.

Тётя Ольга стояла у загнётки и с жалостью посматривала на мальчонку. В мороз, в холод, в непогодь он не сидит дома с книжкой, не учит уроки, как должен был бы, если бы не эта проклятая война. Ребёнок, а и то в лес пошёл, уже и он помогает партизанам. И её Иван в лесу. Но он взрослый, уже видел жизнь, знает, за что воюет.

– Ну, как там? – спросила тётушка несмело, сделав ударение на слове «там». Она не хотела называть слово «лес», хоть говорила в своей хате.

Тихон был рад, что тётя заговорила о другом, не про то, что он видел на дороге. И ответил поспешно:

– Дядя Иван кланяется, просил передать– скоро вместе будете. Наши жмут фрица! Да вот… – : Тихон нагнулся, стянул с ноги бурку, поднял стельку и достал сложенный вчетверо листок бумаги. Подал его тёте Ольге.

Она прибавила в лампе огоньку, стало светлее. И Тихон увидел, что, кроме ставен, которые плотно запирались с вечера, окна завешены самоткаными половиками. Потому и не заметил он света, когда подошёл к дому.

Тётушка взяла в руки сероватый, словно вырванный из книги листок бумаги. Поглядела на него и снова протянула Тихону:

– Прочитай ты.

Тихон начал читать, как когда-то стихи в школе, торжественно, только тихо:

– «Смерть немецким оккупантам! Последние известия. 21 января 1944 года. Пятница».

– Так это ж, выходит, нынче, Тишка?

– Нынче, тётя Ольга!

– Ты гляди: нынче – и уже напечатано.

– «Оперативная сводка, – продолжал читать Тихон. – Войска Ленинградского фронта, продолжая развивать успешное наступление, овладели городом и железнодорожным узлом Уринк (Лигава), а также заняли несколько населённых пунктов…» – Тихон приостановился, чтобы перевести дух, а тётка подумала, что он уже всё прочитал, и проговорила задумчиво:

– Бьют немцев, Тишка…

– А вот дальше написано, сколько оружия у них позабирали наши.

– Что оружие, люди свободными стали!.. Это куда важней.

Тихон сложил листовку, положил на прежнее место. Надел на ногу бурку.

На печке приподнялась занавеска и показалась голова, сверкнули любопытные глаза. Ну известно, это Лёнька проснулся.

– Тишка, а у тебя автомат есть? – зашептал Лёнька.

– Вот я тебе дам автомат! – прикрикнула на сына тётка Ольга.

Занавеска мгновенно опустилась, Лёнька кулём скатился с печи» подбежал к Тихону. И таким счастьем светилось его лицо, что Тихон не выдержал – также улыбнулся ему.

– Ах, какая радость – правду знать! – снова заговорила тётушка. – А то те ироды звонят и звонят про свои победы.

– Брешут, – отрезал Тихон. – Мы каждый день слушаем радио. Наши уже под Гомелем.

– Под Гомелем? Это же Белоруссия!..

– Четырнадцатого декабря Мозырь наши взяли, Калйнковичи. Павел сказал, скоро сюда придут.

– Придут…

Лёнька стоял сбоку и от нетерпения переступал с ноги на ногу. Ему столько надо спросить у Тишки, они так давно не виделись. Раньше, до войны, он бы и минуты не ждал, мигом потащил бы друга в уголок, и они наговорились бы вдосталь.

А теперь Тихон сидит в хате и беседует с Лёнькиной матерью, как взрослый.

– Немцы в селе есть?

– Нету. Только ходила я нынче в Ружаны, так там их тьма тьмущая собралась…

– Блокаду готовят. Завтра скажу нашим.

– Скажи, Тишенька, скажи, мой мальчик: пусть они там лучше прячутся.

– Они не прятаться будут, а к бою готовиться.

– На что им тот бой! Этак-то поубивать в бою могут…

– На войне воюют, а не прячутся, – сказал Лёнька.

– Ей-богу, договоришься у меня!

Из-за перегородки послышался слабый голос:

– Мама…

Тётка Ольга кинулась туда. Тихон с Лёнькой остались одни.

ДРУЗЬЯ

Лучшего друга, чем Лёнька, у Тихона не было никогда. И не только потому, что они одногодки, учились в одном классе, сидели на одной парте. Самое главное, что их всегда удивляло и радовало, было то, что в одно время, ну, прямо в одну минуту у них появлялись одни и те же мысли и желания.

То Тихон прибежит к Лёньке, чтобы предложить другу пойти вместе на рыбалку, а Лёнька в это время ладит удочку и собирается бежать к Тихону. То Лёнька бежит к Тихону с лукошком – в пущу идти по ягоды, а Тихон встречает его на пороге хаты уже с лукошком в руках.

Их вместе принимали в пионеры, а они, стоя плечо к плечу, клялись быть всегда готовыми защищать дело отцов.

И теперь Тихону часто не хватало друга, и он знал, что Лёньке тоже не хватает его.

– Тишка, ты в боевом отряде? – спросил Лёнька.

– В боевом.

– И стрелял уже?

Тихон немножко смутился.

– Не-е… Я – разведчик. Хожу гляжу, где фашисты обосновались, какое у них оружие, и передаю в отряд. А партизаны тогда идут и бьют их. – Тихон вспомнил слова Павла и добавил, будто и сам так думал: – Мне с оружием ходить нельзя…

– А кто у вас самый главный, дядька Максим?

Ещё в самом начале войны Лёнька первый сказал Тихону про дядьку Максима. И теперь вспомнил о нём, потому что не раз читал листовки и обращения к населению, подписанные дядькой Максимом, секретарём Брестского антифашистского комитета.

И Тихон подумал, что сейчас, пожалуй, можно рассказать Лёньке о том, с чём он не мог, не имел права рассказать раньше: про землянку в их саду, про подпольную типографию и про то, что дядька Максим – это совсем не дядька Максим, а Иосиф Павлович Урбанович.

Урбановича Лёнька знал: Иосиф Павлович до войны был председателем Ружанского поселкового Совета. Уже тогда они, ребятишки, с восхищением глядели на Урбановича, потому что ещё в 1926 году, когда их, малышей, и на свете не было, а на Ружанщине хозяйничали паны, девятнадцатилетний Урбанович выступил с речью на первой политической массовке в Ружанах. Его, былого подпольщика, которого паны за революционную деятельность сослали на каторгу, знали все в округе.

После рассказа Тихона Лёнька некоторое время молчал, потом обиженно прошептал:

– И не мог ты мне раньше про это сказать? Я же никому бы больше…

– Не обижайся, ты же понимаешь, это была не моя тайна. – И чтобы перевести разговор на другое, Тихон спросил: – А помнишь, ты мне рассказывал про поезд, что партизаны отбили у фашистов?

– И роздали людям всё, что фашисты хотели вывезти в Германию?

– Ага, так это сделал командир нашего отряда Александр Иванович Самуйлик!

Рассказ о подвиге командира Тихон слышал в отряде, в партизанской школе, открытой по инициативе Урбановича в семейном лагере. Выкопали для этого большую землянку, сколотили столы из досок, лавки. Вместо тетрадей молодой берёзовой коры надрали. На ней и писали карандашом. И наставница у них была, как в настоящей школе, только одна на три класса. И учились не каждый день. Тихон ходил в третий класс. Правда, пешком он не ходил. Всегда кто-нибудь из партизан подвозил верхом на коне эти два километра. Отряд-то конный, как у Будённого.

Однажды в школьную землянку пришёл командир отряда. Он рассказывал ученикам о войне 1812 года, о том, как мужественно сражались русские солдаты, обороняя от захватчиков Отчизну.

Тихон не сводил глаз с ордена Ленина, поблёскивавшего на гимнастёрке командира.

– За что вы получили орден? – не утерпев, спросил Тихон.

– Расскажите!

– Расскажите! – послышалась детская разноголосица.

И Александр Иванович рассказал. Тихон слушал и боялся дышать, чтобы не пропустить ни одного слова.

Теперь так слушал его Лёнька.

…Они остановили поезд красным флажком, как останавливают железнодорожники, когда впереди какая-нибудь опасность. Потом дали залп по вагонам. Фашисты подумали, что на них напал целый партизанский отряд, повыскакивали из вагонов, бросились за насыпь. А наши – их было одиннадцать человек – на паровоз и сорок километров ехали с советскими лозунгами, с флагами, пока всё добро, награбленное фашистами, – рожь, пшеницу, кур и гусей – не роздали людям. Потом облили бензином, подожгли и на полной скорости пустили пылающий поезд на разобранный ещё в первые дни войны мост, в речку Пину…

Заворожённый рассказом друга, Лёнька с минуту молчал.

А когда заговорил, то слова его не были неожиданными для Тихона.

– Тиша, возьми меня с собой в отряд! Ты же знаешь, я не трусливый, я тоже разведчиком буду. Вместе будем ходить. Я за тебя жизни не пожалею. Возьмёшь, Тиша?

Тихон молчал. Он понимал друга: и сам ведь когда-то вот так же рвался в отряд.

А Лёнька упавшим голосом тянул:

– Я один пошёл бы. Да боюсь не найду партизан…

– Может, подождёшь до весны? Тогда все в лес пойдут.

Лёнька смотрел Тихону прямо в глаза.

– Если ты друг – возьмёшь.

И Тихон согласился, не мог не согласиться.

– Только предупреди мать, – сказал он. – Записку ей напиши, чтобы знала, где ты. Утром я за тобой зайду.

Тихон надел ватник, шапку, повесил через плечо торбу, заговорщицки посмотрел на Лёньку и, попрощавшись с тётей Ольгой, вышел из хаты. Лёнька проводил его до улицы.

– До утра, – сказал многозначительно. Он стоял возле ворот, пока фигура друга не растаяла во мраке.

ДЕРЕВНЯ

В деревне царила тишина. Не лаяли собаки. И людей не было видно. Стемнело, и каждый сидел в своей хате.

Жизнь словно замерла. И было не по себе идти одному по пустынной безлюдной улице. Под ногами скрипел снег. Мороз пощипывал щёки. Высоко в небе высыпали звёзды и оттуда, с чёрной вышины, холодно и равнодушно смотрели вниз. Что им, звёздам, до того, что делается на земле! У них свои дела. Они мигают, гаснут, вспыхивают. Они усыпали серебряными крапинками небо и словно приглашают– полюбуйтесь нами. Да Тихон не любуется. Не до звёзд ему.

В какую хату зайти? Может, в эту? Жёлтые стены, высокое крыльцо и петушок на шиферной крыше. Дом построили перед самой войной. На взгляд дом ладный. А что делается там, за окнами? Тихон знает: горе там. Хозяин этой хаты, Алексей Мальчик, отважный партизан, погиб смертью героя. И дома уже знают об этом.

Тихон замедлил шаг у дома Мальчика, а зайти– не зашёл: смелости не хватило. А вот и хата Марии Баран. Хата выходит окнами на улицу, а крыльцо и двери сбоку, как и в их хате. Вошёл во двор. Та же тишина, что и повсюду в селе. Хлев стоит на отшибе, и ворота настежь раскрыты. Значит, пуст.

От крыльца до хлева протянута проволока. С неё свисает и позванивает на ветру цепь. Значит, и Шарика нету. Нету и будки. Может быть, разобрали на дрова?

Тётка Мария отворила дверь сразу же, словно ждала его.

– Думала, Геня вернулась. В Березницы пошла к деду.

– У вас никого нету?

– Валька спит уже. А так одна – кому же ещё быть?

– А вдруг чужие!..

– Кто теперь, Тишенька, к кому ходит… Разве бедой поделиться? Так у каждого своя есть.

На стене в рамке висит портрет дяди Фёдора. Через уголок рамки натянута чёрная ленточка. Ленточка полиняла, но тётя Мария не снимает её.

– Командир просил передать вам, что идти в лес – вы знаете зачем – не нужно.

– Знаю, Тишенька. А что случилось?

– Наверно, блокада будет. Если вас немцы увидят в лесу, непременно убьют.

– То-то, я смотрю, вечером едут и едут, и всё в гарнизон.

– В Маньчицы?

– Ну…

– И танки есть?

– Не-е, танков не видала, а орудия есть. А что нового там?

– От Ленинграда погнали фашистов.

– О, это радость! Наконец-то…

– Вы не знаете, у кого Женя и Нина?

– У меня были недели две назад.

– Тогда я пойду их искать. А то мне завтра надо вернуться в отряд.

– Ты останешься у меня.

– Зачем?

– Таков приказ командира. Блокаду переждёшь здесь, в деревне. А потом вернёшься.

Тихон растерянно смотрел на тётю. Так вот почему командир сказал ему: «Тётя Мария знает, что делать потом». И Павел это говорил. Значит, и Павел знал, что его отправляют из отряда. И потому дал подержать автомат. А раньше никогда не давал. Значит, его нарочно отослали из отряда, чтобы он отсиделся в селе, пока они будут воевать. Тихон чуть не заплакал. А тётя Мария тем временем поставила на стол чай.

– Хоть бы блокаду они выдержали, – проговорила она задумчиво.

– Выдержим.

– Не так всё просто, мальчик. Не так просто.

– Тётя Мария, а что случилось с Максимом Козловым? Я видел… около деревни…

– Что могло случиться? Поймали их фашисты в пуще, возле самой околицы. За дровами они ходили.

– Немцы написали, что они стреляли в них.

– Написать всё можно.

– Такие люди!.. У них Павел скрывался, когда из Бреста пришёл. Ещё в самом начале. Дядя Левон у нас, а Павел у них. Никто в селе не знал…

– Они умели молчать. До последней минуты…

Тихону вновь вспомнился партизанский лагерь.

– Я сегодня Колю ихнего видел. Такой весёлый… Ещё ничего не знает.

Тётя ничего не ответила. Только вздохнула.

– Я пойду, а то поздно уже. – Тихон поднялся.

– Ночевать будешь у меня?

– Не знаю, может, там, где Женя с Ниной.

– Смотри. Если вернёшься ко мне, постучи в ставню. Я услышу.

К ночи мороз покрепчал. А может, Тихону так казалось после тёплой хаты… Он шёл по улице и не мог отвести глаз от дома Козловых. Ещё издали увидел чёрные глазницы выбитых окон. Кто-то уже забил их крест-накрест досками.

На другой стороне улицы стояла хата колхозного садовника Игната Гайдука. Летом за невысоким штакетником перед её окнами буйно цвели георгины, розы, нежно-розовые гладиолусы и белые нарциссы. Весь дом был увит виноградом. Виноградные грозди висели чёрные, как смородина, только более буйные. Однажды Тихон с Лёнькой сорвали по грозди, попробовали ягод, и физиономии у них перекосились.

– А говорят, что виноград сладкий, – сказал Тихон разочарованно.

– А ты поверил! – ухмыльнулся Лёнька.

– И правильно сделал, что поверил! – К ним подошёл хозяин дома Игнат Гайдук.

Ребятам стало неловко, что их застали в чужом саду, и они понурив головы принялись разглядывать свои босые ноги.

– Ничего, ребятки, приходите через два года. Такой будет виноград – пальчики оближете!

Дядька Игнат повёл их в сад. Угостил такими вкусными яблоками, каких они никогда в жизни не ели. А может, это им так показалось, потому что хозяин не кричал на них, а добродушно посмеивался?

С того времени прошло три года.

Виноградные лозы, затвердевшие на морозе, скрежетали, словно жаловались, что им холодно, что о них забыли.

На стук Тихона дверь отпер сам Игнат Михайлович. Он постарел, сгорбился, отпустил бороду. Рубашка на худых плечах висела, как на вешалке.

– А, Тихон, проходи, проходи, расскажи, что творится на белом свете! – Голос у Игната Михайловича сиплый, простуженный.

– Я на минутку, дядя Игнат. Сестрёнок моих у вас нету?

– Были, а теперь нету.

– Не знаете, у кого они?

– От меня взял Василий Пухнаревич. Да зайди ты, дай хоть поглядеть на тебя!

Тихон прошёл в хату.

Стены на кухне завешаны сухой мятой, пучками полыни и чебреца. На чисто выскобленном столе стоял кувшин.

– Я тебя хоть квасом попотчую.

Дядька Игнат взял кувшин и вышел в сени. Тотчас вернулся, достал с полочки чистый стакан и налил из кувшина мутноватого квасу. Во рту защипало, и будто бы стало легче дышать.

Ни у Василия Пухнаревича, ни у Ивана Пашко, ни ещё в двух хатах, куда заходил Тихон, девчонок не было. Он нашёл их недалеко от своего дома, у бабки Мальвины, пройдя чуть ли не всё село.

СЕСТРЁНКИ

Бабка Мальвина, маленькая, старая, долго допытывалась у Тихона, кто он, покуда отперла дверь.

Нина и Женя сидели на печке, забившись, словно мышата, в уголок, за какие-то лохмотья. Увидев Тихона, они стали поспешно слезать с печи, цепляясь босыми пальцами ног за давно не белёные кирпичи. И когда они в одних рубашонках кинулись обнимать Тихона, он не мог сразу узнать, которая из них Нина, которая Женя. Обе беленькие, с чуть приметными веснушками на курносых носиках. У обеих раскиданы по плечам льняные волосы, которые они ещё не научились заплетать в косички. И обе одинаково плакали, его маленькие сестрёнки-двойняшки. Он понимал, как им тяжело жить у чужих людей, чуть не каждый день у других, потому что знал, какие они застенчивые. И даже теперь, увидев его, они ни о чём не спрашивают, только обнимают и шепчут:

– Тиша, Тишечка…

Тихону хотелось сказать им что-нибудь ласковое, чтобы успокоить. Ему, как и им, очень хотелось быть вместе.

– Скоро мы будем вместе. Вот только немного потеплеет. Вот только сойдёт снег. И вы будете с нами, и больше никогда-никогда мы не будем разлучаться! – успокаивал он сестричек.

– А где мама, где папа? Почему они не приходят?

– Не могут. Они в лесу.

– И мама в лесу?

– И мама.

Разве мог им Тихон сказать, что он ничего не знает про маму? Знает только, что она осталась в концлагере. А то, что говорил Павел, провожая его из леса, может, правда, а может, и нет. Павел сам так сказал. А девчонки, они маленькие, пусть думают, что мать уже в лесу, уже со своими.

Тихон снял с плеча торбу, положил на широкую лавку, стоявшую между столом и окном. Достал сухой сыр, хлеб и два серых кусочка сахару. Всё, что осталось после встречи с немцами. Протянул девчонкам:

– Нате сахар, сладкий.

Девочки откусили по крохотке, потом позвали:

– Бабушка Мальвина, посмотрите, что нам Тихон принёс!

Бабка Мальвина вышла на кухню, шаркая ногами по полу. Девочки протянули ей сахар:

– Попробуйте, правда сахар!

– Спасибо, детки. Ешьте сами. Я уже напробовалась за свою жизнь и сладкого и горького. Всего хлебнула. Это у вас ещё всё впереди.

– Куски большие, всем хватит.

– Ладно, спасибо, я своё съела. Только вот бог про меня забыл. Хлопот много у него или что…

Она взяла веник и стала подметать возле печи весь исковырянный земляной пол.

А Тихон протянул девчонкам Павлов подарок– кукол. Как они обрадовались! Забыли про всё. В их глазах было столько счастья, столько восторга.

– Куклы! Какие красивые! – щебетали девочки.

– Завтра мы им платьица сошьём, а то им холодно, – сказал Тихон.

– Сошьём, завтра, – как эхо, повторяли девочки.

– А теперь ложитесь спать, а я сейчас приду.

– Так скоро?! – Нина и Женя готовы были снова заплакать.

– Я только погляжу на нашу хату и сразу вернусь. И мы будем вместе.

– И мы с тобой, и мы с тобой! – в один голос закричали девочки, боясь отпустить Тихона хоть на одну минутку.

– Поздно уже.

– Нет-нет, мы с тобой!

Они понадевали всё, что у них было тёплого. Тихон завязал им крест-накрест на спине чужие платки, и сестрёнки стали похожи на двух маленьких бабушек с худыми бледными личиками.

Известно, день за днём, сколько уже времени прятались, не выходили на улицу, боялись, как бы их не увидели. Хотя все в деревне знали, что они живут где-то здесь, и хотя деревня партизанская, а всё равно лучше не показываться лишний раз на глаза.