Текст книги "Рисолинда"
Автор книги: Галина Войцеховская
Жанр:
Триллеры
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
Глава 7.
О горьком меде и сладкой мести.
Голод не дал разбойникам спать. Они остановились прямо на дороге, не расседлывая лошадей, чтобы во тьме не пропустить вход в долину, где притаилась Шоша – деревня пасечников. На рассвете двинулись вперед, и очень скоро отыскали долину. Кинулись торопливо разбирать и растаскивать завал из колючих ветвей горной акации, перегородивший узкую горловину ущелья. Там, за завалом, раскинулась богатая деревня, полная сытной еды, медовой браги и пухленьких, робких женщин. Разбойники хохотали: "Глупые пасечники надеются, что нас остановит какой-то убогий завал?!" Голодные и злые, раздраженные близостью и недоступностью добычи, они вламывались в путаницу колючих ветвей, не обращая внимания на острые длинные шипы, впивающиеся в тело. И уж совсем никто из них не обратил внимания, что эти шипы густо обрызганы горьким, медвяно пахнущим сиропом... Зато, едва лишь первые солнечные лучи обогрели землю, пчелы из целого десятка ульев, поставленных за сгоревшим домом Шоннана, учуяли самый желанный для себя, дивный аромат – запах горького падевого меда...
Мед, собранный с цветов дурмана и белладонны, превращает мирный и деловитый пчелиный рой в облако летучей ярости и боли. Пчеловоды усердно уничтожают эти растения на своих медоносных лугах. Но старый Шошон посеял запретные цветы на отдаленной лесной поляне, куда не долетают пчелы из обычных ульев, потому что знающие лекари покупают падевый мед по самой дорогой цене. Десять пчелиных роев, покинув ульи с первыми лучами солнца, мгновенно облепили перепачканных сиропом разбойников, жадно слизывая пьянящее лакомство. Конечно, те принялись отмахиваться и отбиваться от такой напасти. В тот же миг одурманенные, разъяренные пчелы пустили в ход свои ядовитые жала. Такого бешеного воя горы и долины не слыхали от сотворения мира! Да, наверное, и не услышат больше никогда...
Хоннор неосторожно приблизился слишком близко ко входу в долину – хотелось посмотреть, что случилось с нападавшими. Потом неделю щеголял распухшей скулой. Разбойникам пришлось гораздо хуже – лишь немногие благополучно ускакали на лошадях. Несколько человек, пытавшихся убежать по дороге, пчелы закусали до смерти. Некоторые спасались в реке – увы, не все из них умели плавать. Только семерым удалось выбраться из реки живыми.
Глава 8.
О молодом разбойнике, быстроногой девчонке и добрых пасечниках.
Легче всех отделался тот самый молодой разбойник, которого, ругаясь и ворча, приволок из леса Шоннан. Разбойника звали Кертис. Мальчишка оказался услужливым и расторопным. Ему-то и пришлось вместе с Мелисентой день и ночь крутиться, как белке в колесе, ухаживая за товарищами. Вид они имели жалкий – царапины и занозы от шипов акаций гноились и нарывали. Лица, шеи и руки распухли от пчелиных укусов, уши торчали бесформенными лепёшками, лысины бугрились желваками. Один из разбойников пытался спастись, зарывшись в кучу прошлогодних листьев – куча оказалась маловата для такого дела, и теперь он мог лежать только на животе, оттопырив распухший, как подушка, зад. У другого пострадало место более чувствительное, и пленные разбойники от досады и безделья целыми днями изводили его солеными шутками и ехидными смешками. Он краснел, сопел, втягивал голову в плечи. В конце концов не выдержал – кинулся с кулаками на очередного обидчика. Кертис едва разнял дерущихся, заполучив при этом пару крепких оплеух и разбитый нос.
Он сидел на деревянных мостках возле ручья, пытаясь холодной водой утишить льющуюся из носу кровь. Можно было бы, конечно, попросить помощи у Мелисенты, но было стыдно и досадно бежать к ней, как маленькому – с разбитым носом. На тропе послышались чьи-то легкие торопливые шаги, и Кертис поспешил юркнуть в ближайшие кусты – ему почудилось, что это Мелисента. Однако, это была не она – Шошаха, младшая дочь Шошона, со всех ног неслась по тропе вдоль берега ручья. За ней бежал – и почти настиг добычу – один из спасшихся разбойников – Барлай. Выражение его перекошенной физиономии не оставляло сомнений в намерениях самого грязного свойства. Кертис не понял сам, зачем он выскочил на тропу позади Шошахи, почему повернулся к Барлаю лицом, и для чего загородил ему путь. Барлай попробовал оттолкнуть противника с дороги – все его мысли были заняты убегающей женщиной, ни о какой драке он и не помышлял. Но упрямый мальчишка не отставал. Он вцепился в Барлая, словно клещ, и не было никакой возможности стряхнуть его. Барлай рассвирепел – пухленькая, такая аппетитная девчонка ускользала безвозвратно. Её вопли слышались уже с опушки, и с минуты на минуту в лес могли явиться требующие возмездия родственники и односельчане. Деревенские увальни с крепкими кулаками вовсе не прельщали Барлая – не то что удравшая пасечница. Всю злость и досаду на свою неудачу Барлай постарался выместить на непрошеном защитнике девичьей невинности – и шмыгнул в кусты, заслышав приближающиеся голоса да топот тяжелых мужских сапог. На тропе остался лежать истекающий кровью Кертис. Ему-то и достались тумаки и пинки разъяренных жителей Шоша.
Мелисента сидела на скамеечке возле дома Шошона, в окружении целой толпы деревенских детей, и рассказывала сказку о похождениях глупого мельника, когда на площадь ввалилась кричащая толпа. Детвора кинулась врассыпную, как стайка испуганных воробьев. Толпа отхлынула и примолкла, оставив у ног Мелисенты бесформенный ком крови и грязи. Она даже не сразу поняла, что это человек – и живой человек. Во всяком случае – почти живой...Хоннор помог отнести его в амбар.
Чуть ли не все деревенские жители – от мала до велика – высыпали на площадь. Окружили плотным кольцом мрачного Шошона, зареванную Шошаху, Хоннора и Шоннана, перепуганных, жмущихся друг к другу разбойников. Вскорости приволокли и Кертиса, которого Мелисента едва успела отмыть и перевязать. Он стоял перед злобно гудящей толпой, не опуская головы, и старался не слишком шататься. Это не очень хорошо получалось, потому что сил у него уже не было, и потому что старухи молотили его по спине сухонькими твердыми кулачками, вымещая свое негодование. Выражение дерзкой бравады на его лице при каждом тычке сменялось гримасой боли. Шошон прикрикнул на разошедшихся старух, и они с ворчанием отступили. Кое-как установилась тишина, и Шошон начал говорить:
– Сегодня случилось дело, прежде не виданное в нашей деревне. Один из пленных напал на мою дочь. Благодарение Святыням – Шошаха сумела убежать, но это ничуть не умаляет тяжести вины насильника. Гнев мой безмерен! Однако, я – старейшина рода, и наказание за ужасное намерение должен назначить по справедливости. Я хочу знать все подробности происшедшего. Кто может рассказать мне об этом? – голос Шошона звучал глухо, и тугие желваки ходили по его скулам. Он поднял набрякшие веки, тяжелым взглядом окинул толпу. Мужчины мялись, молчали – в пылу возмущения никто особо не задумывался о деталях. Бежали, кричали, били – вместе со всеми, подхваченные общим порывом, напуганные криком и плачем девчонки. Шоннан выступил вперед:
– Тут некоторые говорили нам о милосердии и чистоте души. Я сам поддался на глупые разговоры и притащил в деревню этого прощелыгу. Сегодня он едва не изнасиловал сестру моей жены. По справедливости следует наказать всех виновных – и разбойника, которому лучше было бы умереть под кустом позорной смертью, и чрезмерно умную девку – он кивнул на Мелисенту – чтобы не смела накликать беду в чужой дом. Все тут чуть не молятся на неё – как же, лекарка, спасительница... А по-моему, следует разобраться, не колдунья ли она? Откуда взялась в наших краях? До её прихода никакой напасти на наши дома не было – жили спокойно... Следовало бы убить их обоих – пока не случилось худшей какой беды. А остальных разбойников жалеть тоже нечего – отвезти в Ларемур, и пусть им городской палач определит наказание за все их подлые дела.
Толпа загудела, многие согласно кивали головами. Шошон постучал посохом о деревянный помост:
– Кто еще хочет высказаться? – завертел головой. Но желающих больше не находилось. Добрые жители Шоша все уж решили для себя... В самом-то деле, что там ещё долго думать да рассуждать – повесить разбойника, да и дело с концом. А девку – колдунья там она или не колдунья – лучше бы сжечь, для пущей надежности. Тогда, может быть, отвалит сосущий страх и жуткое неспокойствие, что терзают деревню после набега. И можно будет опять все лето безмятежно слушать жужжание пчелок на пасеках, а зимой топить теплые печи, варить хмельную крепкую медовуху, да складывать в сундуки золотишко после базарных дней. Хоннор косился исподлобья на сбившуюся к помосту толпу. Украдкой придвинулся поближе к Мелисенте, поудобнее перехватил тяжелый посох в пудовом кулаке. Мелисента поднялась:
– Я хотела спросить Шошаху – ты видела, кто именно гнался за тобой по лесу? Ты ведь сильно испугалась – что, разве разбойник был так уж страшен?
– Конечно! – у Шошахи при одном воспоминании задрожал голос – Он был огромный, бородатый, и вся голова в отвратительных шишках. И у него жуткие красные ручищи – он тянул их ко мне, а я завизжала от страха, и пустилась наутек. Он бухал сапогами по тропинке за самой моей спиной, и едва меня не догнал – у меня уже не было сил бежать. Я думала, у меня сердце разорвется в груди... – и она снова разрыдалась.
– А теперь посмотри на него, Шошаха. – Мелисента подошла к Кертису – у него кудрявые волосы, и нет никакой бороды. Лицо у него румяное и чистое – по крайней мере, было еще сегодня утром, пока мужчины не избили его. Руки у него тонкие и белые. Он молод и легок на ногу, и сапог на нем нет – он обут в мягкие ичиги. Разве это тот самый мужчина, что гнался за тобой в лесу, и напугал тебя?
Шошаха испуганно поморгала длинными ресницами:
– Н-е-ет... это... это Кертис... – в голосе её уверенности не было, потому что узнать Кертиса было поистине невозможно, так он был избит.
– Да, это он. Разве Кертис гнался за тобой по лесу?
– Нет. – Шошаха помотала головой. – Кертиса я бы не испугалась. Он всегда шутил со мной, когда я приносила для пленников еду, и вырезал мне куколку из кусочка дерева. Но я уже не играю в куклы, я отдала её маленькой Шушихе. – Шушиха тут же высунула из-за материнской юбки кудрявую головенку и гордо продемонстрировала куклу, завернутую в пестрые лоскутки.
Мелисента обернулась к толпе:
– Много ли людей прибежало на крики Шошахи? Кто был первым, когда вы вбежали в лес?
Кто-то принялся неуверенно вспоминать:
– Я был... и ещё моя соседка, и сын её... и Шоччен, и его жена... и Шоннан, и ещё кто-то был... Шоннан бежал первым, а я за ним, а кто уж за мной бежал – всех не упомню.
– Шоннан, когда ты подбежал к ручью, что делал Кертис? Если это он напугал девушку – почему он не скрылся, не спрятался в лесу?
– Откуда мне знать, почему он не прятался? Может он думает, что не сделал ничего плохого... Может, он думает, что можно безнаказанно пугать и насиловать наших женщин! – Шоннан набычился, и в голосе его звучало ненависть. Дородная пасечница выступила из толпы:
– Я жена Шоччена. Я тоже была там... – Шоччен закивал, гордый вниманием, с которым все слушали его жену – Я видела – этот парень лежал на тропе, скрючившись, и держался руками за живот. И на руках у него была кровь – вот что я вам скажу! Когда Шоннан принялся пинать его – он пытался прикрывать голову руками. И я увидела у него на руках кровь. Но потом подбежали другие мужчины, и тоже принялись его бить... И я уже не смотрела туда... мне было страшно...
Мелисента кивнула, приподняла на Кертисе рубаху:
– Смотри, Шошон – я нарочно не стала перевязывать его. Смотри – на эту ножевую рану я только что наложила десяток швов. По счастью, удар удалось отбить, нож лишь скользнул по ребрам, а не воткнулся прямо в сердце. Но рана глубокая и длинная, полоснули с размаху... Шоччеха говорит, что он лежал на тропе, скрючившись, держась за живот, и руки у него были в крови. Он уже был ранен ножом, когда Шоннан подбежал к нему! Я хотела бы знать, кто же именно ударил Кертиса ножом – ещё до прихода Шоннана и остальных людей? Может, Шошаха? – людская толпа загудела, возмущенная столь нелепым предположением. – Не Шошаха? Нет? – Мелисента обвела сбившуюся на площади толпу вопрошающим взглядом.
– Нет! – в один голос выдохнула толпа.
– Значит, не Шошаха... А кто же? Кто из жителей деревни умеет бить ножом прямо в сердце?
Протестующий гул усилился, в нем зазвучали отдельные громкие выкрики:
– У нас в деревне сроду такого не было... Мы люди мирные... Грех большой и думать-то такое... Только разбойники и могут ножом живого человека ударить!...
– Значит, только разбойники? Надеюсь, никто не думает, что Кертис ударил ножом себя сам? – люди в толпе отрицательно замотали головами. – Нет! – удовлетворенно подвела итог Мелисента. – Значит, там был кто-то другой! Другой разбойник, который и ударил ножом Кертиса. Какой-то другой разбойник бежал за девушкой! – Мелисента обернулась к Шошахе – Ты не заметила, откуда появился Кертис?
Шошаха кивнула:
– Я видела, что кто-то выскочил из кустов возле ручья. Но не оглянулась, потому что разбойник был совсем близко – вот-вот схватит... Выбежала на опушку, и только тогда осмелилась оглянуться – топота сапог за спиной уже не было... Я подумала, что разбойник напал на того, кто был в кустах. В ручье женщины часто полощут белье, или детвора купается и ныряет с мостков... Там мог быть кто угодно... Тогда я стала кричать и звать на помощь...
Шошон повернулся к Кертису:
– Что ты делал в кустах возле ручья?
– У меня потекла из носу кровь, я умывался в ручье.
– А потом?
– Потом увидел Шошаху... Она бежала по тропе, но у неё уже ноги заплетались... Пожалуй, ей было несдобровать... Ну, я и кинулся...
Шоннан затопал ногами:
– Бежал он за нею, или сидел в кустах – какая разница? Он разбойник – такой же, как они все! По всем по ним плачет виселица! А Мелисента смеет защищать этого негодяя! Почем знать – может, она с ними сговорилась? С чего ей так жалеть негодного мальчишку?
Мелисента завопила от возмущения:
– Он кинулся защищать сестру твоей жены, его ударили ножом по ребрам, а потом ты его пинал ногами – раненого, лежащего на земле! Вы топтали его целой толпой – все на одного! На нем же нет живого места! А теперь тебе хочется его повесить – поистине, странная награда за спасение несчастной девушки!
В толпе поднялся невообразимый гвалт, все торопились высказать свое мнение – и как можно громче.
Шошон вскочил, застучал посохом по помосту. Заорал, перекрывая шум толпы:
– Кертис, кто гнался за моей дочерью?
Мальчишка не успел ответить – из кучки жавшихся к помосту разбойников выскочил Барлай, и, размахивая ножом, метнулся на стену людей. Взвизгнув, женщины бросились врассыпную, хватая детвору, сбивая с ног мужчин и друг друга, путаясь в длинных юбках, падая и катаясь в пыли. Дети верещала от страха и восторга, мужчины ругались и размахивали кулаками... Барлай, тем временем, добежал до опушки, и благополучно скрылся в лесу. Хоннор, взяв с Шошона твердое обещание не давать Мелисенту в обиду, прихватив с собой собаку и ружье, отправился следом...
Дотемна Мелисента промывала ссадины, раздавала припарки и примочки для синяков и шишек, и даже накладывала гипсовые повязки – в перепуганной толпе оказалось много пострадавших. Вся деревня провоняла валерьяновыми каплями и настойкой пустырника. К ночи выставили караул, крепко заперли замки и засовы, спустили с цепей всех собак – и все равно боялись заснуть. Ведь ужасный разбойник бродил где-то рядом! Он мог выскочить из-за любого угла, и ударить человека ножом в самое сердце! На следующий день не бегали по улицам дети, старики не сидели на скамейках возле ворот, женщины не перекликались в огородах и садах звонкими голосами – деревня замерла, придавленная беспомощностью и страхом... Шошон послал было мужчин прочесывать лес, но храбрецы не двинулись дальше опушки.
На следующий день вернулся Хоннор. Барлая он не поймал, но утверждал со всей определенностью, что негодяй добрался-таки до Ларемурской дороги – по пути он ограбил постоялый двор, забрал еду и немного денег. Его запомнили из-за опухшей и перекошенной физиономии. Жители Шоша облегченно вздохнули – страшного разбойника больше не было в их прекрасном лесу. Остальных заперли в каменном амбаре, под крепкий замок...
Глава 9.
О мудром и заботливом Провидении, о Венце и планах одного похищения.
Вечером Хоннор подсел к Мелисенте, тихо заговорил:
– В старой кузнице на Ларемурской дороге есть у меня знакомец. Переночевать зашел я к нему. Много он мне за ночь порассказал... По всему краю творится невиданный разбой. Что ни день – то постоялый двор разобьют, то путников на привале перережут. Жгут, грабят, насильничают... Жители деревень с перепугу бросают свои дома, бегут под защиту городской стражи. В городе свободного угла не найти, все занято беженцами, а подвоз припасов сокращается – в иные дни на базаре не купить тощего куренка. За меру пшеницы или за кусок солонины цену запрашивают втрое... Префект объявил о найме в егеря – будут ездить по дорогам, пресекать всякий разбой, следить за порядком, людей подозрительных останавливать. Да только народ опасается, что от тех егерей больше горя будет, чем от разбойников – власти им дали много... На это дело ввели дополнительный налог – по гривне с человека. От всего того и в деревнях, и в городе народ гудит, и кое-где уж заговаривают недовольно. Зато в харчевнях вовсю торгуют дешевым хлебным вином, а то и бесплатно подносят – народ пьет и колобродит. По дорогам шатаются певцы да менестрели – поют баллады о храбрых разбойниках, об ихней вольной жизни, о легкой доле без трудов и забот... Ещё одно... в начале весны по холирудской дороге прошла шайка разбойничья – нищенок убивали. Без разбору – старых, молодых... И если где встречали поселянку горбатую – тоже не миловали. Ровно об той поре река тебя и принесла... Я думаю – это тебя искали разбойники... Прямо сердце у меня ноет, чует беду. Скажи по чести – есть мне причина бояться?
– Есть... только это мне бояться надо... Ты-то, хоть и с горбом, за нищенку или поселянку никак не сойдешь. Тебя не тронут. А если боишься – так оставайся здесь. Вон как на тебя девушки здешние поглядывают... Женишься, избу себе новую поставишь на прежнем месте, или поближе к деревне где-нибудь... Ты еще молодой, детей народите – не все же тебе бобылем жить, старое горе мыкать...
Хоннор посидел, глядя в пол, играя желваками на жестких скулах. Поднялся:
– Очень хорошо, что котомка твоя в избе сгорела... – и полез на сеновал.
Утром Шошон, пряча глаза, поведал Мелисенте:
– Нынче у нас понедельник, а в пятницу повезут наши мужчины медовуху на воскресную ярмарку в Ларемур. Заодно и разбойников доставят ларемурскому палачу. Уж очень всем неспокойно – вдруг ещё кто-нибудь из них какое злодейство сотворит. Кертиса я на телегу пристрою – он пластом лежит, дорога будет ему сущей мукой. Это все, чем я могу его отблагодарить, потому что Шоннан пылает ненавистью, и жаждет отмщения своим несчастьям, и его требования находят полную поддержку у односельчан. Я же не могу пренебречь мнением жителей деревни, пусть даже в угоду собственному мнению. Оставь я в деревне Кертиса – многие были бы недовольны.
– Что же ты хочешь от меня? Меня-то твои односельчане слушать вовсе не станут.
Шошох опустил голову, руки у него затряслись:
– Не могу я отдать им мальчишку. Он не такой, как эти разбойники... Уж не знаю, как он с ними оказался, только вижу, что неплохой человек. Я ничем... ничем не могу помочь... и смириться не могу...
Шошон закрыл ладонями лицо:
– Придумай что-нибудь. Я знаю, ты можешь... такое, чтобы никто не догадался... У тебя власть, сила...
– Какая же у меня сила? Какая власть? – удивилась Мелисента.
Шошох вдруг бухнулся на колени:
– Прости... прости за неуместную мою болтовню. Я видел Венец на твоей голове... если тебе неугодно о том говорить – прости.
– Подожди-ка, Шошон... сядь на лавку... вот так. А теперь рассказывай. Все, что знаешь – и про Венец, и про все... Я спросить у тебя не могу – я не знаю, о чем здесь спрашивать...
Шошон изумленно вытаращился:
– Как же ты заполучила-то Властительный Венец, ничего о нем не зная и не ведая?
– Так вот и заполучила – без всякого на то моего желания. И ничего, кроме беды, от того Венца до сих пор не видела.
Шошон покачал головой:
– Человеку не дано судить, в чем его счастье, в чем беда. Недальновиден человек, и не любит задумываться о глубинной сущности вещей и событий... Вот и ропщет... а Великое Провидение заботится о человеке, и всегда дает ему именно то, в чем он нуждается более всего.
– Вот уж не сказала бы, что я нуждалась во Властительном Венце.
– Ты о себе говоришь и думаешь... А может, это Венец нуждался в достойной его владелице? Древняя Магия сильна неодолимо, и действует согласно воле Провидения. Венец будет тебя хранить и направлять. Главное для тебя – не отступить от его воли, не пренебречь Предназначением – потому что это разрушит волю Провидения, и во власть вступит Хаос, и великие бедствия постигнут тебя. А вместе с тобой – и весь тот мир, в котором ты – лишь инструмент для достижения равновесия и совершенства.
Мелисента всплеснула руками:
– Мудреные твои речи... Давай-ка, разъясняй с самого начала! Отчего это человек не может судить, в чем его счастье? Всякий знает и сам, что для него лучше, и всякий печется о своем благополучии.
– Не скажи... вот Шоччен – ты его видела – все жалуется на строгость своей жены. Сетует и ропщет, и не понимает того, что без неё он бы уже давно пропал. Он веселый и добрый, но в делах ленив и глуповат, все у него спустя рукава. Да и к хмельному пристрастен. А Шоччиха скупа, любит поворчать, иной раз в сердцах муженька и поколотит – но она женщина умная, разворотливая, дом у них полная чаша. Детки растут хорошие – умные в мать, веселые в отца. Хранит Шоччена мудрое Провидение – а он на то ропщет, не понимая своего счастья...
Со мною же было вот что – в молодости ещё, тридцать лет назад... В те времена винокурня, где ты разбойников зельем угостила, была постоялым двором. Рядом через ущелье был каменный мост – теперь он обвалился, ты наверняка видала его остатки. Дорога наша была проезжая, вела в морской город Тахос. Вот как-то повезли мы – я, мой брат старший, и ещё двое парней – медовуху на постоялый двор, в тамошнюю харчевню. И познакомились в харчевне с одним человеком... Много чудесного он нам рассказал о Тахосе, о кораблях и дальних странах, о приключениях, сокровищах, да мало ли ещё о чем. И подбил он нас ехать с ним в Тахос – наняться на корабли матросами. Мир повидать, вернуться домой лет через пяток – богатыми, бывалыми морскими волками. Так нам головы заморочил – мы согласились. Оставили коня и телегу на постоялом дворе, стали садиться в кибитку к этому человеку. Кибитка была большая, с деревянной подножкой. Все благополучно сели, а под моей ногой подножка вдруг обломилась. Хорошая, крепкая подножка из толстой доски... Упал я очень неловко и поломал руку. Уехала кибитка без меня... Брат мой старший на ней уехал – больше я его и не увидел никогда. А парни вернулись потом, через много лет. Оказалось, тот речистый человек был вербовщик, ездил по кабакам, уговаривал деревенских дурней идти в матросы – а после их на корабли продавал. Хуже любого рабства была такая служба. Брат мой сгинул безвестно в неведомых морях. А может – живет где-нибудь... Иногда я думаю – а вдруг он стал правителем богатого теплого острова... Тогда мне не так больно вспоминать о нем... Один из тех парней вернулся нищим – родня его из милости приютила. Второй приехал богатым, да не зажился долго – точили его раны, болезни. Много он страшного порассказал о морской службе... грязного, жуткого... Пиратствовал он и убивал, и богатство не пошло ему впрок. Уж перед самой смертью, когда он и с постели не поднимался – нагрянула в нашу деревню стража из Тахоса. Взяли его в кандалы, как морского разбойника, и повесили бы на городской площади на другой же день – много за ним было всяких злодеяний. Да накануне он помер-таки. В тюрьме, на вонючей соломе... А донес о его возвращении нищий матрос – позавидовал богатству, не дал спокойно помереть в родной деревне. Да и сам тот матрос уже в деревню не вернулся – обрыдли ему скупые милости да щедрые попреки родни. А я – вишь, живу. Женился, деток народил, похоронил своих стариков – честь по чести... Хорошо прожил свою жизнь, и понимаю умом – Провидение хранило меня. Но иногда такая вдруг тоска возьмет – что если бы я уплыл в море, увидал бы весь мир, попробовал бы разных приключений... Утешение мне одно – такова была воля Провидения. Предназначение мое было – жить здесь. Какие бы я муки претерпел, уйдя в морскую службу – никто уж не узнает... И сколь угодно много можно найти таких примеров. У любого человека – жизнь его если рассмотреть внимательно и беспристрастно – везде увидишь доброе руководство Провидения. А об суровых наказаниях за пренебрежение волей его, думаю, ты и сама немало историй вспомнишь.
– Да, пожалуй, так... Что ж, приходится признать, что Провидение даровало мне Венец для какого-то, пока неведомого мне, Предназначения. Как же мне его распознать, и волю Провидения исполнить? Ведь Властительный Венец – дар немалый...
Шошон вздохнул:
– Вот этого тебе никто не скажет... Я только могу поведать о своих соображениях на этот счет... Мудрое Провидение выбирает, кому вручить свой дар, и не ошибается никогда – иначе это не было бы Провидение. Именно ты достойна этого дара более всех. Значит, если ты будешь поступать в полном согласии с твоими понятиями, убеждениями и характером – во всех сложных и противоречивых жизненных ситуациях – это и будет соответствовать воле Провидения...
– Что ж, тогда давай вернемся к началу нашего разговора, и разберемся, что именно мне даровало всевластное Провидение. Откуда ты знаешь про этот Венец?
– Ремесло пасечников – древнее ремесло. А мой род – древнейший из родов. Живу я просто, и не кичусь происхождением – но из моего рода Короли дважды брали себе жен. И потому я имею право войти в Великий Собор. Венец... когда-нибудь ты увидишь и сама... в Великом Соборе есть фреска – картина на стене, в левом пределе. Там изображена одна из первых Королев – Лаис. Она была женой Короля Ларра – основателя города Ларемура. За ужином я попрошу Шошоху спеть древнюю балладу про девушку с серебряными волосами. Шошоха любит эту балладу, потому что – может быть, ты заметила – у неё красивые серебристые волосы, и ей очень льстит сравнение с Королевой Лаис... Это почти забытая баллада – не диво, что ты никогда не слышала её. Знаю, что Венец сделали Великие Святители, и у него есть некие магические свойства... Вот, пожалуй, и все, что мне известно... Непостижима воля Провидения, а мы должны ей служить... При оглашении Последнего Золотого Права я присутствовал... Зал Собора огромен, я не разглядел твоего лица, и тебя бы не узнал, если бы не Венец. Ты велела мне молчать – я молчу. Никогда не выдам твою тайну – можешь этого не бояться...
Они посидели, думая каждый о своем... Потом Мелисента напомнила:
– Что же нам, все-таки, делать с Кертисом? Мальчишку, действительно, жаль отдавать в руки палачу. Ты не затевал бы этого разговора, если бы не верил в возможность его спасения. Расскажи, что ты задумал?
– Вот что – я сегодня же объявлю, что в среду отправлюсь в Рисолан, за разным строительным припасом. Там самые знаменитые кузнецы да железных дел мастера работают. Старшей дочери я весь железный припас для строительства дома – гвозди, скобы, петли оконные и дверные, и прочее – все дал в приданое. Шоннан-то был не богат, когда женился на моей дочери, и не скоро бы сумел построить свой дом. Это он уже после разбогател... Теперь дом сгорел, и строить его нужно заново – вот я и поеду за новым железным припасом. Сейчас-то Рисолан считается далеким городом – дорога в него кружная, огибает горный хребет – три дня в один конец. А вот раньше, когда был ещё цел Тахосский мост, была прямая дорога, и доехать можно было за день. Сейчас о той дороге и не помнит никто... Через нашу речку есть брод – выше по течению, примерно в полудне езды отсюда. Когда время засушливое – вот как сейчас – переехать можно вполне, хоть и не без труда. Ты сегодня объяви за обедом, что собираешься ехать в Рисолан безотлагательно – дескать, родня у тебя там. А я вызовусь с вами за компанию – за компанию-то, дескать, сподручнее. Среди наших деревенских не найдется охотников тащиться со мной в Рисолан – далеко и хлопотно, да и не любят они незнакомых мест. Только мы до Ларемурской дороги ехать не будем, через реку переберемся по броду. Я телегу нагружу всяким съестным припасом, якобы в Рисолане продать, а железо на те деньги купить. По той стороне мы дубняком поедем – там дороги хотя и нет, но под дубами кустарник не растет, проедем. Напротив деревни до вечера в дубняке спрячемся, а ночью я реку переплыву, Кертиса из амбара тихонько выведу. Как-нибудь уж дотащу до реки, а там вы мне поможете... Мальчишку заберем, и скоренько поедем по Тахосской дороге, от разрушенного моста. Недалеко от Рисолана есть каменная башня – среди последних горных отрогов, уж перед самой равниной. Там когда-то колдунья жила... говорят, она-то наш мост и обрушила, чтобы невдалеке от её башни не ездили, да покой её не тревожили. Ну, колдуньи-то той нет уж давно, а люди все равно в те края не заглядывают – боятся... В лесу вам без избы делать нечего – сейчас на дворе уж сентябрь, скоро дожди пойдут. В Ларемур мальчишку везти – здесь дорога только одна, погоню мигом наладят. Шоннан злобится на него отчего-то – спуску не даст, он въедливый и цапучий, как клещ. А так – никто и не догадается, куда мальчишка делся. Вернусь я вовремя – мы два дня на дороге выгадаем. Скажу твердо, что доехали вместе до самого Рисолана, мальчишки не видел, ничего не знаю. В башне я вам оставлю все припасы – зиму можно будет пересидеть при надобности. Пока-то он выздоровеет... Досталось ему крепко...
– На что же ты железо купишь, если весь товар свой оставишь нам?
– Я на железо денег из дому возьму. Ты не думай, что я от того обеднею, или, тем паче, буду лишения какие испытывать... Я много на вид не выставляю, но род мой не бедствует. Я бы и больше уплатил, чтобы только посмотреть, как будет беситься Шоннан.
– Что ж, план хороший. Хотя ехать я была намерена совсем даже не в Рисолан, но мальчишку действительно иначе не спасти. Пойду, расскажу все Хоннору. Не уверена я, что он захочет со мною ехать, но вдруг...
