Текст книги "Чуча"

Автор книги: Галина Демыкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Галина Демыкина
Чуча

Глава I
Чуча
(Вторая жизнь Чучи)

– Въезжаем в заповедник! – крикнул брат.

Я крепко держалась за его плечи, прятала голову от ветра. Наш мотоцикл мчался по травянистой лесной дороге. Вдоль нее строились и перестраивались деревья:

ясени – ели – сосна,

ели – березы – дубы —

кусты, кусты – орешник,

бересклет…

– Эгей, гляди, вот он! – снова прокричал брат.

– Кто?

– Мой кордон! – Брат лихо затормозил, вытащил из коляски мотоцикла мой чемодан. – Уважаемая сестренка, прошу!

Я огляделась. Прямо посреди леса стояла изба. Вокруг – картофельное поле за изгородью.

– От кого ты отгородился?

– Как – от кого? От кабанов.

Новенький, еще смолистый дом. Стол с книгами, диван.

Брат принялся растапливать плиту. Я глядела на него. Повзрослел за три года, что живет в лесу. Посуровел. Серьезный, взрослый человек – старший брат.

– Не соскучился еще? Не тянет в город?

– Что ты! Скучать некогда. Я теперь на своем участке все деревья в лицо знаю. Да и зверей тоже.

– И звери есть?

– А то нет! Это тебе не Подмосковье.

– А какие?

– Да всякие. Не спеши, еще увидишь.

– Сегодня же, ладно?

…Я вышла из дому. Лес горячий, сухой, пропахший смолой. Дорога. От нее – другая, поуже. На ветках травинки – возили грузовиками сено. На деревьях – круглые домики для птиц, дуплянки. Прямо среди леса на пнях – деревянные кормушки с солью. Это что же? Сюда приходят звери и, как ручные, берут то, что им дают? Значит, и правда – человек помогает лесу, бережет и любит его.

А лес?

Узенькая тропинка примяла брусничник, вильнула мимо поваленной, выдернутой с корнями ели, кинулась в одну сторону – заглохла. В другую – заглохла. Наткнулась на сплошной, совсем не обжитой лес.

Деревья тут жили тесно, верхушки их переплелись. Внизу было темно. И только поляны – как сквозь зеленые и солнечные очки. Как улыбка леса. И как его подарок.

«Уии! Уии!» – летело сверху.

«Чок-чок-чок!» – отзывалось рядом, под кустом.

«Ток-ток-чьии! Ток-ток-чьии!»

В ветвях шурхало, вспархивали крылья, летели шишки, сучья.

Кто это?

Какие птицы?

Какие зверьки?

«Ша-а-а!» – шло над лесом.

«Уии-чок-чок!» – подхватывало ниже.

«Цк-цк-цк!» – отвечало из травы.

И все это мешалось в одну песню. Еще чуть-чуть, и я различу, распознаю ее. И – нет. Нет! Ускользала.

– Ты знаешь песню леса? – дома спросила я брата.

– Что?

– Ну… Деревья поют.

– Какие именно?

– Все вообще…

– Ладно, ты отдыхай. А я пойду гляну – к нам змееяд залетел.

– Кто это?

– Да птица такая. Поедает змей. Полезная.

…Брусничник, поваленная елка, потерянная тропинка. Темнота под деревьями – я уже знаю их, а они знают меня. А вот до этой полянки, лесного пятачка, я еще ни разу не доходила.

На краю – толстенная сосна, чешуйчатые корни. Торчат из земли, как удавы. Два удава. А в их ложбинке на траве – темно-зеленая тень, точно подстилка. Ложись, спи. Я и задремала.

«Ша-а-а!» – шло над лесом.

«Уии-чок-чок!» – из кустов.

«Цк-цк-цк!» – у самого лица, из травы.

И снова все это мешалось в песню, Большую Песню Леса, и мне не дано было ее понять.

Проснулась я от тревоги: глядят. На меня глядят. И в самом деле. На сосне вниз головой повис серый зверек, похожий на маленькую белку или на большую мышь с пушистым хвостом. Два глаза, как две огромные бусины с ушастой серой мордочки. Я не шевельнулась, только смотрела. Зверек царапнул кору, спустился ниже, цепляясь тонкими розовыми пальцами. И не удержался – плюхнулся в траву, прямо около моего уха.

Испугался, чирикнул, как воробей: «чи-ч-у!» – и отбежал, зашуршал в траве.

Я опять не двинулась. И вот – теплый сухой нос коснулся моей руки. Коготки царапнули ладонь. Я подняла голову – глянуть. А уж он – вон где, на сосне! Эх, надо было схватить! Теперь ни за что не спустится.

Зверек улегся на низком обломанном сучке – пушистый хвост вниз, одна розовая лапка свесилась. И глядел, глядел во все свои любопытные бусины.

– Эй ты, рожица! Ч-у-челка!

«Чи-чу!» – гортанно чирикнул он.

– Иди сюда! – Я подставила руку: – Не бойся, иди.

И вдруг он снова зацеплял вниз. Выпрямил ушки. Потянулся на голос. Ближе, ближе по коре… И вот уж совсем рядом. Потрогал розовой лапкой ладонь. Отпрянул. Еще раз потянулся. И – ступил в запретную зону. В зону своей неволи. Я быстро накрыла его второй ладонью – только щеточка хвоста наружу. Запищало, завозилось, зацарапало. Да поздно.

А дома его ждала птичья клетка.

– Ух ты! – обрадовался брат. – Сроду такого не видал! Завтра привезу зоолога. Вдруг – новый вид?

Но зоолог тоже не знал. Удивлялся:

– Похож на соню, – есть такой зверек. Но у нас сони не водятся. И потом – лапы. Посмотрите – как ручки у обезьяны… Я хотел бы взять его в музей.

– Нет, нет!

– Ну пусть пока у вас. На днях приедет старший зоолог…

«Чи-чу!» – донеслось из клетки.

– Эй ты, Ч-челка-Ч-у-ча, кто же ты такой?

Когда в доме появляется зверек, ну, хоть котенок, что ли, все начинает поворачиваться вокруг него. То сидел за столом и работал, теперь надо помнить – налита ли вода в блюдце да и молоко. Надо погладить, когда он запрыгнет на колени. Не двигаться, если заснет.

То хлопнул дверью и ушел, а теперь вернешься глянуть, закрыл ли окно – а то выпрыгнет. Убрал ли чашки со стола – разобьет.

А уж Чуча, странный зверь, взял все мое время. Во-первых, он не ел. Ничего не ел. Уже два дня. Сидел в углу клетки на задних лапах, обхватив голову передними. Вид полного отчаяния: что я наделал? Вот дурак! Вот растяпа!

– Надо отпустить, – сказала я брату.

– Ты что? У меня на участке зверь непонятный, а ты – отпустить. Дай свезу в музей.

– Ни за что!

– Все равно погибнет без еды.

Что делать? В который раз поставила ему блюдечко с молоком. Может, дать орехов? Орешник тут же, возле дома. Орехи еще зеленые, не отделишь от лапчатого домика.

– Попробуй, Чуча.

Он отнял лапы от мордочки.

И вдруг я заметила – шерстинки-то у носа слиплись, мокрые – в молоке!

Ну, теперь мы не пропадем!

Ореховое созвездие – пять орехов, как пять зеленых звездочек, – он тоже взял в лапы и подержал. Сначала обнюхал, как это делают все звери, а потом осмотрел – это уж как человек. И бросил.

И отвернулся. Обижен. Надо бы взять его в лес. Да брат рассердится. Очень боится упустить зверька.

– Чуча! Неужели мы не подружимся?

Однажды брат спросил меня:

– Не побоишься одна остаться? Мне надо в город на денек, а то и на два.

И он уехал.

А к вечеру по лесу потянуло холодком, ветер положил траву у леса и картофельную ботву возле дома. Листья берез, не отрываясь от веток, поплыли-потекли по темному небу. Над домом громыхнуло. Еще раз вспыхнуло и громыхнуло. И началась гроза.

Это тревожно – гроза в лесу. Тревожно и одиноко. И человеку, и зверю.

Чуча из клетки глядел на меня огромными глазами. Может, в его жизни не случалась еще гроза?

Я открыла дверцу, протянула руку, и он вышел. Сел на ладонь – маленький, теплый, взъерошенный. И сразу стало спокойней: мне верят, у меня ищут защиты.

Чуча точно забыл и страх, и обиду. Я гладила его, а он прятал горячий нос между моими пальцами. Как котенок. В этот час была у нас полная дружба.

Когда гроза кончилась, я поднесла зверька к открытой клетке:

– Иди. Спи.

Но он не пошел. Он повернулся и стал смотреть на меня. Внимательно, будто спрашивая.

– Ты что, Чуча? Чуча!

Вдруг он напрягся весь, светло-серый животик его дрогнул, и он гортанно крикнул:

– Чу-ча!

Это было похоже на его прежнее чириканье, и все-таки совсем другое.

– Чуча! Чуча! Чуча! – точно радуясь своему новому умению, выговаривал он. Да, да, выговаривал.

И тут я подумала: а вдруг?..

– Чуча, скажи «ма-ма».

Зверек опять напрягся, изогнул розовый язычок:

– Кхма… ма!

И снова с охотой:

– Кхма-ма-ма!

Утром приехал брат. Отвел мотоцикл к ограде, вымыл руки у колодца и затопал по ступеням.

– Как ты тут? Не боялась? Ну и голоден я. Сварила картошку? Молодец!

Но мне не терпелось:

– У меня радость! У меня зверь заговорил.

– Какой зверь?

– Чуча.

Брат посмотрел внимательно и ничего не ответил.

– Не веришь? Вот слушай. Чуча!

Зверек молчал.

– Чуча, скажи: «Мама».

Он даже не поднял уха.

– Ничего, сестренка, – необычно ласково отозвался брат. – Гроза иногда так действует. Не волнуйся.

– Но ведь он говорил… Он еще заговорит…

– Даже если заговорит, не волнуйся. Это пройдет.

Прежде Чуча не хотел слушать меня, отворачивался. Будто понимал, что мой голос предал его.

А теперь!

Едва затихал вдали мотоцикл брата, я открывала дверцу клетки. Переваливаясь, как обезьяны, когда становятся на четвереньки, Чуча шел ко мне, усаживался на ладонь. Он поднимал передние лапки и ждал.

Глаза его были широко раскрыты мне навстречу.

Я подносила к его мордочке блюдце с молоком. Потом вытирала слипшиеся у рта шерстинки.

– Надо быть чистым, Чуча!

– Кхчи-кхсты!

– Ну, скажи – «чистый»!

– Кхчи-стый!

Да, да! Он учился говорить. У этого зверька устройство гортани было, вероятно, как у скворца или попугая.

Только заученные слова он не повторял без толку, а будто складывал в невидимый тайник. И потом доставал.

Когда я спрашивала:

– Кто ты?

Он всегда отвечал:

– Чуча!

Услыхав шум за окнами, поднимал круглые ушки и сам спрашивал:

– Кхтоэто?

Потом ко мне:

– Кхтоты?

– Мама! – говорила я.

Если я долго не подходила к клетке, он звал:

– Кхма-ма-ма!

Он легко запоминал слова, ему нравилось, как они звучат.

«Лес – лис – лист», – выговаривал он, прибавляя свое «кх…»: «Кхлес, кхлис…» Чуча скакал за мной по всему дому. Окна были раскрыты, но я не боялась, что он убежит.

И только при брате он забирался в клетку, молчал.

И тот не вспоминал о нашем разговоре после грозы. Думал – мне неприятно.

Да нам и поговорить-то было некогда. То он уезжал на своем мотоцикле с топором и карандашом метить сухие деревья: сделает зарубку и на белой древесине поставит номер – надо срубить. «В них жучок и всякая нечисть разводится, понимаешь?» – объяснял он мне. То отправлялся на обход – следить, чтоб не портили деревья, не стреляли зверей, не выбирали яйца из гнезд. Такой деловой старший брат, даже накормить его некогда. Лес точно заворожил его:

– Забота о лесе.

– Польза леса.

– Служба лесу.

…В вольере, отгороженном от леса тонкими и редкими бревнами, жили олени.

Когда они слышали человечьи голоса, подходили к загородке, просовывали головы между бревен: «Дайте!»

Ребята и взрослые, что приезжали сюда на экскурсии, протягивали конфеты – очень невкусно! Белый хлеб – чуть получше. Хлеб черный – это хорошо! И только редкие – соль. Соль – любимое, заветное. Ради этого и тянулись рогатые и безрогие оленьи морды.

В другом вольере были огромные бурые горы на тонких, не по туловищу, ногах – зубры.

А если постоять возле зубрового загона и подождать – выйдет из-за чахлых березок и елочек рыжее, тонкое, длинноногое – тоже олень.

Но какой!

Легкие ноги его ступают беззвучно. Голова точно плывет над тонким туловищем. Лиловые глаза огромны. Два прямых коротеньких рога еще не очистились от пушка.

Если потрогать его теплые серые уши, он отведет голову и переступит, как отнырнет.

А если дать соли, он не станет собирать ее с ладони нежными дымчатыми губами, а только тепло дыхнет на руку. Просто – спасибо за внимание.

– Алеша!

Он знает свое имя, но не откликается. А иногда не зовешь – подойдет. Такой уж олень!

Алеша-олень был у самой изгороди и сразу увидел Чу-чу, который сидел у меня на плече. Сперва Чуча сидел, как все звери, опираясь на четыре лапы. Но тут от удивления высвободил две передние и одной ухватился за мое ухо.

– Чи-чу! – пискнул он.

Я давно уже не слыхала этого чириканья. Олень не отводил огромных глаз от Чучи, и бархатистые губы его шевелились. А Чуча чирикал на все лады, шипел, попискивал. Вот как он, оказывается, умеет!

Они вели горячий лесной разговор. О чем?

О чем говорят между собой звери, когда встречаются у водопоя?

О чем кричат друг другу птицы – с дерева на дерево? Иногда я понимала: «Осторожно! Идет человек!»

А когда человека нет?

Я шла к дому по лесной дороге. Чуча свернулся у меня на ладони.

– Что сказал олень, Чуча?

Зверек напрягся, прикрыл глаза.

– Олени и лани, – выговорил он.

– Ну, о чем вы говорили?

– Лесной! Лесной! – жалостно пропел Чуча. – Лес – лист – лось – лис…

Я поняла. Эта встреча всколыхнула в Чуче лес. Его темные дебри, звериные норы, тайные тропы…

…Пришел брат.

– А на мой участок забежали волки! – сказал он. – Вчера егерь видел одного прибылого.

– Что за прибылой? – не поняла я.

– Ну, молодой, пяти-шести месяцев. И уже сам начинает охотиться. Надо будет подманить.

– Как это?

– Не знаешь? – удивился брат. – Да очень просто. Зарядит охотник ружье, засядет среди ельника и… – Он поднял голову, приложил к губам ладони. И вдруг раздался вой. Жалобный, одинокий. – Вот так, – засмеялся мой лесник. – А волк отвечает. И подходит ближе.

Тут вдруг я почувствовала теплую тяжесть на руке – это Чуча. Он прижимался и вздрагивал. Что это значит? А когда брат вышел, зверек спросил:

– Кхтотак?

– Кто так воет? Волк.

– Волкх, волкх… – повторил он, и голосок его осекся. Вот что! Он уже слышал в лесу волков. А брат говорит – только что забежали!

– Ты знаешь волков, Чуча?

– Тда, тда!

– Ох, что я придумала! Ты покажешь брату, где живут волки. А брат их убьет.

Чуча вытянулся мне навстречу, слушал, слушал… Я повторяла еще и еще одно и то же. И он понял. И отвернулся.

– Волки злые, – говорила я. – Они убивают оленей. Таких, как Алеша. Ты поможешь людям, Чуча?

Он прыгнул в клетку, сжался в углу. Я звала его, а он даже не глядел.

И опять я подумала: он знает что-то такое, чего не знаю я. Вот и язык у нас один… Как могло быть все просто: он переводит лесную речь на нашу, человеческую. И все мы – люди и звери – понимаем друг друга. Как все могло быть просто! А вот не так.

Что он видел?

Что знает?

Что таит?

Кто ты, Чуча? Кто ты?

Глава II
Кто такой Чуча
(Первая жизнь Чучи)

Чуча впервые открыл глаза весенним утром. Он увидел серо-коричневую чешуйчатую стену. И больше ничего. Он не знал, какие бывают сосны, и подумал, что это весь мир: сероватый, но тоже интересный. От чешуйки к чешуйке переваливалась красная с черным букашка; чуть пониже торчал чей-то ус. Или, может, лапка. Чуча потянулся схватить, но тут расправились красно-черные крылышки, и букашка отделилась от серого. Улетела. Чуча стал глядеть ей вслед и незаметно перевернулся на другой бок. И тогда поток солнца, разноцветной зелени, запахов и ветерков полился на него. И Чуча зажмурился.

А когда приоткрыл глаза, совсем рядом на земле увидел еще одну букашку – рыжую, перетянутую посередине, с желтой сосновой иглой в передних лапах.

– Эй, маленький зверь! – крикнул Чуча (в отличие от людей звери с самого рождения умеют говорить на своем лесном языке).

Мы бы не поняли, что он сказал, а Муравей понял сразу, но не ответил, только повел усом. Всем известно, что муравьи много работают и горды этим невероятно.

Тогда Чуча перевернулся серым брюшком вверх и увидел толстые желтые ветки с рыжими пучками иголок.

Все они тянулись за ветром, а один пучок вдруг – раз! – и перескочил на другую ветку… Вот чудо! Да нет, это и не пучок хвоинок совсем, а рыжий хвост рыжего зверя.

Чуча не успел прижаться к стволу – рыжий зверь был рядом. Висел головой вниз на сосновом стволе.

– Ого! – сказал зверь, показав длинные и мелкие зубы, – Ого, какое чучело! Кто ты?

– Я не знаю, – ответил Чуча.

– Ну, кто твоя мама?

– Не знаю.

– Ты здесь живешь?

– Кажется, да.

– Может, ты мышь? Но почему пушистый хвост? Покажи-ка лапы!

Чуча сел на задние лапки и вытянул передние.

– Никогда не видала такого. У тебя лапы, как человечьи руки. Вот урод! Вот чучело! И когти мягкие. Можешь влезть на мою сосну?

– Я не знаю.

– Ну попробуй. Здесь хорошо, наверху!

И зверь легко подтянулся на ветку, пробежал по ней до конца и – ааах! – перелетел на другую сосну, а потом – ввеерх, вверх, раскачался на ветке и опять – ааах! И все звал, звал, манил Чучу:

 
У меня наверху
Ветки-качалки,
У меня наверху
Детки-бельчатки,
Прыжки мои четки,
Ушки мои чутки,
Лечу! Лечу!
 

Чуча весь дрожал от страха и восхищения. О дружбе с таким красавцем даже думать нечего. Но глядеть на него… Это он, наверное, позволит.

Но тут появился еще один зверь. И это решило Чучину судьбу. Зверь был желтый, мягкий, большой и невзрослый. Он выбежал из темных елок на Чучину поляну, дурашливо выбрасывая толстые лапы. Выбежал боком. Его просто заносило. Зверь не заметил бы Чучу, если бы не дятленок, за которым он гнался. Тот не летал еще, а только подлетывал и, неловко кувыркаясь у земли, натолкнулся на Чучу.

Чуча не испугался желторотого и бесхвостого, но на всякий случай прыгнул на сосну и повис на ее коре, как это делают кошки. Нет, вернее, котята. Тонкие коготки держат плохо, и очень страшно, потому что высоко.

Вот тут-то невзрослый зверь раскрыл рот, вывалил язык и стал вовсю глядеть на Чучу. Про птенца он забыл совсем.

– Эй, ты кто?

– Я не знаю. Вон тот рыжий зверь…

– А, Белка с Сухой Сосны.

– Да, да, так она говорит, что я мышь.

– Белка слишком важничает. Я не знаю, что такое «мышь», но ты на нее не похож. Можешь спуститься.

Чуча не двинулся.

– А ты кто?

– Я – Волк. Когда я вырасту, меня будут звать, как и моих стариков, – Скальный. Мы живем за рощей скальных дубов. Ну, прыгай вниз!

Чуча разжал посиневшие пальцы и неловко брякнулся в траву. Пока он вставал, Волчонок успел легонько давнуть его лапой.

– Эй, эй! – крикнула сверху Белка, – Не смей трогать наше лесное Чучело.

– Я и не трогаю.

– Ах ты, врун! Больно он тебя, Чучелко?

– Ничего, – пропищал Чуча, облизывая помятый бок.

– Смотри, скальный злодей! – летело сверху.

– Он пошутил! – громко крикнул Чуча. И правда, косточки у него уже не болели.

– Ты хороший парень, – тявкнул Волчонок, – Пошли, я покажу тебе кабанов.

Под низкими елками было совсем темно и душно. От земли подымался горячий запах сухой хвои, сверху забивал свежий смоляной дух.

Здесь Волчонок ступал мягко, ветки раздвигал неслышно и все припадал, припадал на передние лапы, стелил голову по земле.

Волчонок прошел, а потом остановился возле большой хвойной кучи, которая вся копошилась, двигалась, кишела.

– Что это? – спросил Чуча.

– Муравьи. Ох и противные! – И – раз! – задней лапой разворотил часть кучи.

– Зачем? Они тебя не трогали.

– А попробуй сунь к ним лапу. Ну, попробуй!

Чуча сунул и сразу затряс ею. Несколько черных букашек скатились в траву, а на розовой лапе остались красные пятна.

– Ясно?

– Теперь ясно.

– А если к ним залетит бабочка или стрекоза – одни крылышки останутся.

Они двинулись дальше, скользя под еловыми ветками, как под крышей.

– Слышишь? – Волчонок повернулся к Чуче.

Но тот едва поспевал и, кроме желтого хвоста, не замечал ничего.

– Слышишь? – Волчонок повел носом, – Здесь проходили свиньи.

И вдруг сквозь ельник просочился желтый теплый свет, и открылась яркая и сочная поляна с белыми бабочками, зеленой травой и синими, белыми и желтыми цветами.

– Смотри! – жарко выдохнул Волчонок.

Через поляну медленно шла длинноносая бурая и седая кабаниха. А за ней, едва видные в траве, – рыжие, с коричневыми полосками вдоль тела, кабанята.

– Ой, какие! – ахнул Чуча. Он не мог отвести глаз. – Послушай, Скальный, а потом они тоже будут серыми?

Чуча сидел на задних лапах, а передними ухватился за веничек травы-перловника.

– Конечно, – кивнул Волчонок, – И я тоже буду серым.

Поляна была уже пуста, а они все сидели, с раздувающимися ноздрями, прерывисто дыша. Потом Волчонок вытянул толстые желтые лапы, положил на них морду. Глаза его стали узкими – две темных щелочки.

– Слушай Песню Леса, – сказал он, – Ляг в траву, так лучше, и слушай.

Чуча лег, запрокинул голову к далеким переливающимся верхушкам сосен, ясеней, берез…

«Ша-а-а», – летело сверху.

«Уи-чок-чок», – из кустов.

«Цк-цк-цк», – рядом из травы.

И все это смешалось, и Чуча услышал:

У меня есть лисы и лоси, – так говорил лес,

На суках раскосые рыси, говорил лес,

 
Ржавые балки
И рыжие белки,
Текучие реки,
Ползучие раки,
Под водою – линь,
Над водою – лань…
 

– Это все правда? – спросил Чуча.

Но Волчонок не ответил. Бок его поднимался ровно, одно тяжелое ухо завернулось, показав бело-серую подпушку, вокруг черного сухого носа металась муха. Чуча отогнал ее.

«Какой красавец! – подумал он, – Какой красавец!»

Теперь, где бы ни был Чуча, он слышал, как поет лес. И различал все новые слова. И знал, что все они – правда.

У меня есть дубы и грабы, – так говорил лес,

У меня есть грибы и рыбы, – говорил лес,

 
Затоны щучьи,
Заводи рачьи,
Сладкая рябина под осень
И зеленая сень, где ясень!
 

Белка с Сухой Сосны показала Чуче, как, прижавшись друг к дружке, в зеленом лапчатом домике живут орехи. Белка уносила их в гнездо, и Чуча помогал ей.

Видел он множество красной и дымно-черной ягоды, ел ее и дивился щедрости леса. Ему нравилось смотреть, как, поднимая землю, лезут из нее бледные, почти белые, свернутые в трубку, побеги травы.

А однажды он глянул на сосну и увидел, что одна чешуйка, маленькая точка, вдруг засверкала – от нее пошли синие, потом красные лучи.

Чуча сморгнул, и лучи стали голубыми, ярко-желтыми, оранжевыми.

– Что это?

– Не вижу, малыш, – отозвалась Белка с Сухой Сосны.

– Да вот же, вот на коре. Сейчас заденешь лапой!

– Нет ничего, кроме смолы. Поди-ка слижи ее. У тебя будут белые и крепкие зубы.

И верно, это светилась капелька смолы. И тогда Чуча впервые сам прибавил слова к Песне Леса:

 
Сладки твои смолы,
Ростки твои смелы…
 

И лес подхватил, запел, как свое:

 
Сладки мои смолы,
Ростки мои смелы!..
 

– Это я придумал, – робко сказал Чуча.

– Не болтай глупости! – рассердилась Белка, – Вот хвастунишка!

А Волчонок, узнав об этом, сразу поверил:

– Ты молодец! Умный малый! А хочешь посмотреть, где олени ходят к речке?

И опять они бежали через густой кустарник, мимо заболоченных полян. Там сплошь наросла темная ольха, на ее ветках кое-где рыжели клочки шерсти. Длиннющие елки были выворочены с корнем: болотистая земля в бурю не удерживала их.

Здесь пахло осокой, а в узких ямках от копыт – сладковато и волнующе.

– Олени! – вздохнул Волчонок, принюхиваясь.

– Ты больше всех знаешь о лесе, – в который раз сказал ему Чуча.

– Все звери знают это. Кроме тебя, конечно, – огрызнулся Волчонок.

А потом провел языком по Чучиной серой мордочке. Ведь его, Волчонка, редко кто хвалил.

Так проходило лето.

И настал день, когда выпорхнула из кустов маленькая серая птичка в красновато-бурой шапочке – Славка. Она второй раз за лето вывела птенцов, вырастила их и теперь перескакивала с ветки на ветку – скок-скок-скок! Это значило, что ее заботы о малышах кончены и можно спеть.

И она запела:

 
Лето в лес приводит день за днем,
Льет на них то солнце, то дожди!
Подросли утята в тростниках.
Желтый пух сменили на перо.
Олененок гордо ощутил
Между двух ушей два бугорка,
А лисенок притащил в нору
Мышь, которую он сам поймал.
 

Все так и было. Откуда только Славка знает это? Ведь целое лето провозилась с птенцами?! Да такое знают все звери и птицы в лесу. А Славки, к тому же, мастера петь.

Вот тогда и забеспокоилась Белка с Сухой Сосны.

– Ты уже большой, а такой неосторожный! – закричала она Чуче сверху, из гнезда, – Мои бельчата уже ловчее меня. А у тебя – мягкие когти.

– Они не твердеют, что же мне делать? – опечалился Чуча.

– Тогда надо быть хитрым. Не сильным – так хитрым. Ты же, как привязанный, бегаешь за Скальным Волком. А чему он тебя научил?

– Он научил меня слушать Песню Леса.

– Це! – фыркнула Белка, – Чему тут учить? Ее слышат все звери, иногда даже люди. А говорил он тебе о Правде Леса?

– Нет.

– И не скажет.

– Почему?

– Потому что он живет не по правде. Серый разбойник.

– Он не серый. И никого не трогает. А вот муравьи…

– Что муравьи? – переспросила Белка.

– Муравьи знают Правду Леса?

– Конечно.

– А сунь лапу в их кучу.

– Я тоже отгрызу чужую лапу, если она залезет в мое гнездо, – сердито цокнула Белка.

– А бабочка? Когда бабочка прилетает к ним в гости? – Чуча хорошо помнил, о чем говорил Волчонок.

– Это их еда.

– Как же так! – обиделся Чуча, – Муравьи убивают – и живут по Правде Леса, а Скальный…

– Он еще молод, – перебила Белка с Сухой Сосны. И голос ее зазвучал торжественно: – Настанет день, когда он, как и его родичи, убьет просто так…

«Он уже!..» – хотел крикнуть Чуча, но закрыл рот обеими лапами. Да, да. Так оно и было.

Молодая Сорока Ясенская (ее назвали Ясенской оттого, что она свила гнездо на ясене. Звери и птицы так дают друг другу имена) в первый раз высидела птенцов и хлопотала над ними и кричала от темна до темна.

Тогда Чуча еще не бывал в логове Скального, и Волчонок впервые пригласил его.

Они трусили мимо светло-зеленых гладких стволов ясеня и бурых морщинистых дубов. Вдруг Волчонок остановился.

У корней разлапого дуба, в солнечном пятне, дремал один из сыновей Ясенской Сороки.

Волчонок показал на него глазами Чуче и сделал бесшумный шаг. Еще. Еще… В ветках отчаянно крикнула Сорока, но было поздно. Тяжелая лапа опустилась и поднялась.

Тоненький, хрупкий, с уже подросшим хвостом Сорочонок лежал на боку, подмяв под себя черные лапы и голову.

Закричала и упала на нижние ветки Сорока, осыпая сухие сучки и листья.

Волчонок стоял поодаль, опустив голову.

– Зачем ты? – крикнул Чуча. Мордочка его вздрагивала.

– Зачем я? – удивился Волчонок, – Наверное, случайно!

– Как же случайно? Как же случайно? – закричала Сорока, и на крик с шумом стали слетаться ее сестры.

– Ты хуже своего отца! – подхватили они. – Хуже матери! У, Скальные убийцы!

– Мы, птицы, проклинаем тебя. Когда за тобой придут люди, по всему лесу – от человечьей тропы до болота – мы выдадим тебя. Выдадим тебя!

Нет, Чуча не рассказал об этом Белке с Сухой Сосны. И ему было неприятно, что она права.

– Все худшее в лесу, – сердито говорила Белка, – названо именем Волка. Ядовитые ягоды – красные на кусте, они потом почернеют – волчьи ягоды. Ядовитые листья – вон те – волчье лыко. Ни один зверь, поедающий траву, даже в голодное сухое лето не станет есть их.

Мягкие светло-зеленые листья волчьего лыка вздрагивали на ветру.

– Ну и пусть, – сказал Чуча, и ухо его издалека приняло по ветру знакомый голос.

У-оо-о! Знают только дубы и грабы,

взвизгивал Скальный,

 
Знают только дубы и грабы,
Как со мною старшие грубы.
Но зато у меня есть зубы,
С каждым днем острей
                        мои зубы.
 

Это была его мстительная песенка.

– Опять дома оттрепали! – проворчала Белка. Она тоже всегда слышала Волчонка издалека. И любовь и ненависть чутки.

– Я уже большой, – пожаловался Волчонок, – а вот смотри! – Он нагнул голову, и Чуча увидел кровь на прокусанном ухе, – Это называется – учить. У, волки!

– Ничего, – стал утешать Чуча, – А вот меня никто не кусает, зато и не учит. Белка с Сухой Сосны говорит, что я слабый и не хитрый.

– Да. У тебя мягкие когти.

– Что же делать?

– Надо дождаться, что скажет лес.

– Но он про меня никогда не говорит.

– А про нас, волков, он поет. Пойдем в бурелом. Там темнее и лучше слышно.

И правда, среди поваленных елок и сосен, поросших седым мхом, за рощей скальных дубов, все говорило о волках, об их логове под вывороченными корнями, о белых костях оленей и косуль, что лежат у входа в нору…

И лес пел не так, но о том же:

 
Елки мои серы,
Балки мои сыры,
Волки мои сыты…
 

– Когда выпадет снег, я стану охотиться один, – вздохнул Скальный, – Только это еще не скоро.

Однажды Чуча дремал среди брусничника, у поваленной ели. Он теперь выходил сюда встречать своего друга: очень уж сердилась и кричала Белка с Сухой Сосны, когда видела их вместе. Листья брусничника побурели от дневной жары и утренних заморозков. Чуча слышал, как копошится среди них паук и как звенит его паутина.

У меня паутинки-струнки, – так говорил лес.

На полянках травинки тонки, – говорил лес.

Чуча закрыл глаза, и зарябили сразу красные брусничины, ярко-желтые листья берез, желто-бурые толстоногие еще опята с матовыми шапочками – все, что он видел, пока бежал сюда от родной поляны. И вдруг – стоп!

Чучу точно толкнуло. Он сразу открыл глаза, вскочил… И тотчас что-то острое и зловонное коснулось его боков, и он поплыл-полетел над брусничником и сухими ветками.

– Чи-чу! – запищал Чуча, и острое сильнее примяло бока. Он уже не мог пискнуть, не мог дыхнуть, в ушах его шумело, и все казалось, что голос Белки с Сухой Сосны звал-окликал Волчонка:

– Скальный! Скальный!

Потом листья и ветки внизу замелькали быстрее, Чучу провезло мордочкой по еловым колючкам и вдруг отпустило.

Он шлепнулся, наколол бочок о шишку. А ельник и кусты рядом трещали, ломались. Потом этот клубок укатился, шум стал едва слышным.

– Вставай, малыш, – прошелестела рядом Белка с Сухой Сосны.

Она одна, эта крикунья, умела так ласково разговаривать. Но это случалось редко.

Белка обхватила Чучу левой передней лапой поперек туловища и понеслась с ним по деревьям – с ветки на ветку, с ветки на ветку. А-а-ах! А-ах!

Он всегда мечтал полетать с ней так. И теперь, несмотря на боль в боку, был счастлив. «Будто я Бельчонок!» – радовался он.

Белка втащила его в свой домик – колючий из-за торчащих веток снаружи и устланный нежным рыжим пухом внутри.

– Хоть побываешь у меня, – Голос Белки опять стал ворчливым: – Небось у Скальных Волков был, в их поганом логове.

– Но разве ты не звала на помощь Скального?

– Для тебя. Себе бы не позвала.

– А он помог?

– Еще бы. Загнать Лисенка ему одно удовольствие.

– Так это был Лисенок?

– А ты не видел? Ты что ж, спал?

– Да.

– На чужой поляне?

– Да.

– Тогда ты глупый зверь. Странный и глупый. Когти мягкие, глаза не шустрые. Как будешь жить?

– У меня есть друзья, – схитрил Чуча.

– Да, я тебе друг! – крикнула Белка, – А Волк – не друг.

– Почему? Он же спас меня.

Белка не ответила.

– Вместе с тобой, – добавил Чуча.

– Это другое дело. Но ведь он и виноват в твоей беде.

Если б не он, ты бы учил лесные уроки и уже умел бы бегать, лазать, скрываться от чужих глаз. А что ты теперь умеешь? Чему научился?

– Я знаю о лесе. И я люблю подпевать ветру.

– Молчи уж, глупый зверь, – Рыжая лапа примирительно погладила серую спинку. – Молчи. Спи.

Чтобы не перечить Белке, Чуча закрыл глаза. И сразу же вахту приняли уши. И услышали:

– Разбойник и сын разбойника! Уррррра! Уррррра!

– Ковыляет на трех ногах!..

Это сороки.

– Что там? – встрепенулась Белка, и только рыжий хвост ее мелькнул в узкой дверце, – Что там, соседки?

А сороки уже были рядом.

– Скальному Волчонку старая Лиса отгрызла лапу. Урра! Уррра!

Чуча сразу рванулся из домика. Глянул вниз и попятился. Никогда не бывал так высоко!

Было страшно и не страшно, потому что все равно, раз у Скального случилось такое!

– Это за Ясенского детеныша! Это за Ясенскую Сороку! – кричали птицы.

– А что с Ясенской? – спросила Белка.

– Как, разве ты не знаешь?

И сороки наперебой начали рассказывать. Чуча спускался по чешуйчатой сосне, скользил, оступался и не слушал птиц. Болтуньи!