Текст книги "Акция в Страсбурге"

Автор книги: Габриель Веральди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

– Любопытная формула, – оценил Норкотт. – Немало интеллигентов, потерпев неудачу во взрослой жизни, впадают в отрочество. Извините, я прервал…

– Однажды утром ко мне в министерство на набережной Бранли явился человек по имени Демосфен Таладис, выдававший себя за грека и представившийся международным адвокатом.

– Все правильно. Он потом был замешан в заговоре «черных полковников».

– Но в те времена он представлял итальянскую фирму кухонного оборудования… Они продавали свой товар во Франции по более дешевой цене. Французские фабриканты искали предлог, чтобы сжить их со свету. Кляузное дело в результате свалили на меня. Таладис говорил со мной так, будто от одного моего слова зависела его жизнь. Игра была грубой, но она ужасно льстила самолюбию, по которому ступал ногами всяк, кому не лень. Я постарался сделать все от меня зависящее и даже немного больше. Незамедлительно последовал вызов к директору. Ч-черт! Он мне выговаривал, как учитель провинившемуся мальчишке. Я позорю его министерство, я неисправим, я неблагодарный выскочка и меня ждет перевод в департамент Восточные Пиренеи. Он отбирает у меня это дело – и «пусть это послужит последним предупреждением, вы можете идти, Шовель». К счастью, начался обеденный перерыв. Трясясь от ярости, я помчался в бар и выпил три двойных виски. На голодный желудок такая порция взывала к мести. Таладис упомянул, что в обед его можно всегда найти в отеле «Георг V». Я позвонил ему и принялся рассказывать о случившемся. Это было не просто неосторожностью или нарушением правил, это было прямое должностное преступление. Узнай о разговоре директор, он бы не удовлетворился моим переводом даже на острова Сен-Пьер и Микелон. Меня бы просто уволили с волчьим билетом Грек остановил меня после первых фраз и пригласил приехать отобедать с ним.

Шовель хмыкнул. Его рассказ, несмотря на комичность изложения, походил на жалобу.

– Теперь вообразите меня входящим в бар отеля «Георг V» в потертом костюмчике, с перекошенной физиономией. А вокруг люди, ведущие себя так, словно им принадлежит мир. Таладис повел меня в укромный уголок грилльбара. Выбрав роскошное меню, он оказывал мне такие знаки внимания, что метрдотель, не в силах припомнить, кто я такой, серьезно опасался за провал памяти. Лангусты и шампанское подбодрили меня. Я блистал… Таладис внимательнейшим образом вникал в мои политико-экономические излияния, хохотал над сарказмами, переспрашивал, иногда задумывался. Льстивое выражение слетело с его лица, оно дышало волей. Кофе подали, когда я уже обязан был сидеть за столом в министерстве. Таладис перехватил мой взгляд, брошенный на часы. «Я очень удивлен, месье Шовель. Очень. Человек с вашими талантами явно не на месте…» – «К сожалению, дирекция не разделяет вашего любезного мнения». – «Если бы вам предложили пост, более отвечающий впрочем, бросим околичности. Место в частном бизнесе, высокие гонорары, вы бы согласились?» – «Без колебаний». – «Сегодня у нас среда. Я позвоню вам в субботу утром, хорошо? Ваш домашний номер?» Он записал его на крохотной атласной карточке. Усаживая меня в такси, Таладис извинился, что не может изложить сейчас все подробности. Но он уверен, что я не пожалею о своем решении.

Как нарочно, шеф ожидал в коридоре. И пока он выговаривал мне за опоздание, я, переполненный шампанским, седлом барашка и надеждами, смотрел на него с пренебрежением говори, говори, ты мне не страшен. В пятницу вечером я был у приятеля, который отмечал помолвку – он взял невесту с хорошим приданым. Ко мне все относились с жалостью. Теперь, когда я перестал быть конкурентом, они могли позволить себе роскошь блюсти гимназический кодекс. Меня предупредили по-хорошему, что докладная записка шефа с визой директора дошла до генерального инспектора. И тот, сам бывший энарх, решил, что мне пора преподать урок дисциплины и хороших манер. Он так буквально и выразился: «хороших манер». Приятель, сообщив мне эту новость, потупился. Я легко вообразил себе, какие еще комментарии позволил себе генеральный инспектор – тут и происхождение, и неудачное ухаживание, и карьера… На следующее утро я ждал звонка Таладиса. Нервы были напряжены больше, чем когда в Алжире наша машина попала в засаду. Звонок заставил меня подскочить чуть не до потолка. Встреча назначена на понедельник в ресторане «Лаперуз» – многообещающее место. У «Лаперуза» встречаются деловые люди, у «Максима» – высший свет, а в «Тур д’аржан» – богатая богема.

Таладис и «швейцарский банкир Вилли Клейн» – в действительности наш друг Фрош – встретили меня в отдельном кабинете. Бальзаковская атмосфера: серебро, вычурный фарфор, незаметная обслуга. Чуть потускневшее зеркало, на котором знаменитые кокотки минувших времен вырезали даты своих забав брильянтовыми перстнями, полученными в дар за услады в этих же кабинетах… Ах, вот когда была жизнь! Грек, как я и думал, заставил меня повторить на «бис» номер, исполненный в «Георге V». На сей раз я хорошо подготовился… Когда наконец виночерпий, метрдотель и официант втроем стряхнули крошки со скатерти, уставили стол ликерами, проветрили кабинет, предложили сигары и благоговейно затворили дверь, Клейн – Фрош перешел к делу:

– Месье Шовель, после этой встречи я полностью разделяю мнение, высказанное о вас моим другом Таладисом. Фирма, которую я представляю, сможет должным образом оценить ваши способности.

– Благодарю. Чем мне предстоит заниматься?

– Сбором конфиденциальной информации в ряде секторов экономики.

– Меня это интересует живейшим образом. Гм… и мои гонорары будут…

– Минимум в два раза больше вашего нынешнего заработка. В дальнейшем они, возможно, возрастут.

– Прекрасно. Я в вашем распоряжении.

– Условимся об испытательном периоде в полгода. Между нами, это чистая формальность. Убежден, мы сработаемся. Но шесть месяцев – это тот срок, на который вы можете испросить отпуск без сохранения содержания. Если вам не подойдет новая деятельность, вы вернетесь в министерство.

– Я надеюсь, что вам подойдут мои услуги.

– Постарайтесь освободиться как можно скорее. В тот же день отправите мне письмо вот по этому адресу. Обратной почтой я вам назначу встречу. Предупредите своих родных, что будете отсутствовать месяца два. Вот конверт… на предварительные расходы.

Адрес был написан на открытке с видом Женевы. А в пухлом конверте едва умещалась пачка швейцарских и французских купюр. Я никогда еще не получал столько денег разом. Почти миллион старыми, мелькнуло у меня. Мил-ли-он! Фрош с улыбкой поднялся, поблагодарил Таладиса и долго тряс мне руку. Когда он отбыл, мы с Таладисом вышли к подъезду, эскортируемые прислугой.

– К «Георгу V», – бросил Таладис, усаживаясь в такси. – Ну, дорогой мой, вы довольны?

– Не нахожу слов.

Таладис посмотрел на меня, как на ребенка, чью радость он понимает, но не может разделить.

– Господин Клейн тоже доволен. Слушайтесь его, и вы не пожалеете.

– А кого он представляет?

– Один крупный швейцарский банк. Заграничные инвестиции, номерные счета, вы понимаете?..

Такси катило по набережной Сены. Желтеющие деревья, кораблики, нежная сень Парижа, туманный вечер навевали поэтическую негу Это было как любовное умиротворение, когда ты, чуть-чуть хмельной от пережитого наслаждения смотришь на все, словно заново родившись. К тому же в кармане у меня лежал первый в жизни миллион.

Шовель замолк, проверяя, верно ли он описал тогдашнее свое состояние.

– Да, все было именно так. Таладис высадил меня на Елисейских полях. Я пошел к «Драгстору», потому что там было светло, были люди, соблазны. Но перво-наперво я заперся в кабинке туалета и пересчитал деньги, Девять тысяч швейцарских франков и тысяча французских. Должно быть, на лице у меня читалась победа, потому что в зале оборачивались женщины. Я выделялся среди скучающих масок, которые напяливают на себя нынешние мужчины. Но я твердил: будь начеку, Шовель. Тебе дан второй шанс, не упускай его, иначе все будет кончено – на сей раз уже навсегда… Я прошел как Парсифаль по Елисейским полям, купил подарки для матери и отца и явился на улицу Каморой. Заснул я около пяти утра. А в девять с совершенно идиотской ухмылкой вошел в свой кабинет на набережной Бранли. На столе лежала записка директорской секретарши: «Директор ждет вас в 11.30». Я с удовольствием затянулся сигаретой – еще было время, нет, не для раздумий, а чтобы как следует насладиться предстоящим разговором. Чиновнику редко когда выпадает такой триумф. На бланке министерства я написал письмо в Женеву. Затем, растягивая удовольствие и останавливаясь на каждом слове, я составил прошение об отставке.

Через день я получил ироническое письмо директора, уведомившего меня, что прошение об отставке будет удовлетворено и он с большим интересом станет следить за моей будущей карьерой. Что означало: любезнейший Шовель, вы теперь в черном списке и через год будете ночевать с клошарами под мостом. С той же почтой пришло письмо из Женевы: в субботу на мое имя забронирован номер в отеле «Резиданс». – Шовель взглянул на собеседника. – Я был уверен, что отныне начинается новая жизнь. Это сидело во мне как болезнь.

– Почему вы зовете это болезнью? Еще в Древнем Египте верили, что человек проживает несколько жизней. А сильные потрясения неизбежно порождают такое ощущение.

– С вами легко быть откровенным. Иначе бы я не стал рассказывать, каким был болваном в то утро, отправляясь в Орли. Представьте, что до этого я не летал на пассажирском самолете. Ритуал отлета я – переживал со страстью неофита, вступающего в храм… Женева выглядела серебристо-серой, безмятежной, как долгое счастье. «Резиданс» оказался старой уютной гостиницей с садом. У портье меня ждало запечатанное письмо: «В пять пополудни в номере» Я погулял по городу, складывая впечатления, как камешки мозаики. Меня радовало, что я буду работать на швейцарских банкиров. Ваш министр Джордж Браун еще не успел обозвать их «цюрихскими гномами».

– Какая нелепость! Несчастья Англии происходят по вине не цюрихских гнномов, а карликов с Уайтхолла.

– Их французские коллеги тоже не семи пядей во лбу… Короче, Женева развеяла последние остатки моих сомнений. Скрытное поведение Клейна и Таладиса не наводило на мысль об опасности. Да и что особенного предложили они!.. В пять часов Клейн без стука вошел ко мне в номер и пригласил осмотреть город. Два часа спустя я вернулся. Но теперь все представало в ином свете. Клейн сказал:

– Секрет наших банковских операций – это не только вопрос техники, месье. Это еще и моральная обязанность. Финансовый успех подарил мир и богатство крохотной стране, а швейцарские банки финансировали возрождение континента в масштабах, равных «плану Маршалла»

Отставленный от места, брошенный на произвол судьбы, я мало интересовался проблемами спасения мира. Но всегда приятно чувствовать себя морально чистым, когда это ничего не стоит. Промыв мне мозги, Клейн перешел к конкретным инструкциям. Три дня мне надлежит прожить в «Резиданс», разыгрывая из себя туриста. Во всех крупных отелях, учил Клейн, есть осведомители. Правда, они ведут себя осторожно и не беспокоят богатых клиентов. В среду я отправлюсь в Амстердам. Поездом – авиапассажиры легче запоминаются. Там я явлюсь по такому-то адресу к одному респектабельному голландцу. У него я буду жить шесть недель, в течение которых он преподаст мне основы рекламного дела и введет в тонкости собирания конфиденциальной информации. Бывшему энарху не так уж трудно освоить это ремесло. По возвращении в Париж я получу в банке заем для открытия небольшого рекламного агентства. Это будет оправдывать мои частые контакты с прессой, промышленными кругами и деловыми людьми. Было сказано, что если я проявлю умение и инициативу, то обрету твердое материальное положение с широкими перспективами на будущее.

– Я знаю, что вы блестяще справились с программой А когда вы заметили, что фокус со швейцарским банком послужил лишь приманкой?

– Очень поздно Разумеется, когда год спустя я проходил переподготовку, от меня не скрывали, что речь отныне пойдет о разведывательной работе Но без экономических сведений немыслимо международное финансирование. Промышленным шпионажем занимаются все крупные концерны. Я однажды вычитал, что во Франции действуют двадцать тысяч тайных агентов, причем девяносто процентов – в экономической сфере. В первом ряду стоят наши славные союзники – американцы, англичане, западные немцы. Ну а швейцарским банкам сам бог велел быть хорошо информированными и не довольствоваться официальной статистикой. Меня натаскивал на новую роль некто Альтермайер, вы его знаете?

– Да, бывший штурмбаннфюрер.

Шовель дернулся:

– Бог ты мой! Эсэсовец?

– Ну как вам сказать… Он не служил в гестапо. Альтермайер был агентом абвера в войсках СС. После войны союзная комиссия объявила его «чистым».

– Спасибо хоть за это… Посвящение в искусство шпионажа было захватывающим. С чем бы это сравнить?.. Пожалуй, с разработкой учеными военной техники. Несмотря на все соображения морали, они ведь получают истинное наслаждение, глядя на свои красивые игрушки. Старик к тому же оказался прирожденным педагогом. Как сейчас слышу его фельдфебельский рык: «Отставить французскую логику!»

– Удачная команда. Чему он вас учил?

– Главное – методу мышления. Разведчик, повторял он, должен ощущать свое превосходство. Тренируй свою волю и тело. Привыкай к лишениям. Настоящая твердость заключается в отсутствии жалости к себе. В нем жил неистребимый прусский дух.

– Ничего удивительного. Человек, как и народ, компенсирует поражения гордостью за былое. Сколько лет наполеоновская легенда помогала Франции зализывать раны и обретать веру в себя? Хотя Европа натерпелась от Наполеона предостаточно.

– Наполеон не додумался до концлагерей.

– Нет, – улыбнулся Норкотт. – Это наше изобретение времен бурской войны.

– Все же ваши лагеря в Трансваале не были Дахау.

– Вы знакомы с Дахау?

– Я был тогда ребенком.

– А мне довелось отдыхать в Маутхаузене, потом в Хайнцерте. Вам говорит что-нибудь это название?

– Хайнцерт? Нет.

– Там творились такие ужасы, что само гестапо называло его «лагерь-призрак». В сорок четвертом они стерли его с лица земля, не оставив ни могил, ни пепла.

– А как же вы?

– Незадолго до того абверу потребовалось допросить меня еще раз. Приказ доставил в лагерь один лейтенант, причем по собственной инициативе. Его фамилия была Фрош. Вопросы есть?

– Вы знали Фроша до войны?

– Нет… Но он понимал, что война кончается и такой человек, как я, очень скоро может пригодиться…

Они медленно шли назад к машине. Шовель был опустошен долгой исповедью, во рту пересохло. Они сели в настывший «мерседес».

– Я благодарен вам за откровенность, Ален, – сказал англичанин. – Не зовите меня Уиндемом, это имя можно переваривать только по ту сторону Ла-Манша. Как пудинг. Норкотт – вполне достаточно…

Выиграл, мелькнуло у Шовеля. Только что!

– В общем, ваша проблема достаточно банальна. Она есть прямое порождение нашей цивилизации. Нас ведь учат, что свобода, которую мы имеем, – высшее благо, и одновременно обставляют эту свободу таким количеством моральных, социальных, религиозных, кастовых запретов, что от свободы не остается во рту даже вкуса.

– Я не улавливаю связи…

– Разве? Вы отрицаете свой удел и одновременно завинчиваете болты на гаротте вокруг шеи. Стремитесь взлететь – и вязнете в трясине… Но я помогу вам! Моего влияния на Хеннеке достаточно, чтобы восстановить статус-кво: вы вернетесь в Париж и будете продолжать заниматься своим делом, как прежде Или второй вариант: я еду с вами в Страсбург и помогу вам стать свободным человеком.

– Когда мне дать ответ?

Шовель с ужасом почувствовал, что голова совершенно пуста.

– Сейчас. Чем дольше вы будете думать, тем труднее вам будет выбрать.

Это была правда!.. Неужели нет компромисса?.. Левен. Его участь решена так или иначе – со мной или без меня…

– Я согласен.

– Предупреждаю, от вас потребуется больше, нежели военная дисциплина. Полное подчинение послушника своему наставнику.

– Согласен. С одним условием: не причинять вреда этой женщине. Лилиане.

– Даю слово…

Норкотт вытащил из плаща ручку с вмонтированным фонариком, а из перчаточного отделения прекрасно выполненную дорожную карту.

– Первая заповедь Клаузевица: тылы Я обоснуюсь в Базеле. Прикрытие: сбор материалов для статьи о Международном валютном фонде. Звоните мне в «Гранд-отель», номер 24–45–00. В Страсбург я буду ездить по очереди Кольмарским шоссе и автобаном по немецкой стороне. Ммм… сто двадцать восемь километров по одному, сто сорок шесть по второму: два часа максимум. Где вы останавливались в Страсбурге в первый приезд?

– «Мэзон-Руж» на площади Клебер.

– Прекрасно. Но нужна вторая база не так на виду. Возможно, потребуется выписать специалистов. Поручите резиденту Организации… как там его?

– Зибель. Николя Зибель.

– Ничего?

– Деловой человек Родился в Страсбурге, француз, пятьдесят четыре года. Очень вульгарен.

– Так. Поручите ему подыскать меблированную квартиру. В столице Европейского совета полно иностранцев, они не должны вызывать подозрений. Зибелю обо мне скажете, что я – Брауэр, заказчик Организации. Визуальный контакт послезавтра, в девятнадцать часов в пивной «Оботт». Знаете, где это?

– Да.

– Через десять минут после того, как заметите меня, уходите. Я выйду следом. Все.

Норкотт сложил карту, на мгновение задержавшись на слове «Германия».

– Неистовая энергия! Со времен Фридриха II произвести такую плеяду коронованных гангстеров. Иногда я думаю, не от слова ли «мания» идет название…

Мотор мощно зарокотал на низкой ноте.

– Выйдите возле магазина ковров. В «Цеппелин» возвращаемся порознь. Если встретимся случайно в коридоре – мы незнакомы.

– Естественно.

Мысли Шовеля бродили вокруг вещей земных: возле вокзала должно работать кафе – франкфуртские сосиски с горчицей, ржаной хлеб, пиво…

– Я бесконечно признателен вам, Норкотт.

– Никаких благодарностей. Это противоречит пакту.

Пакт! У этих англичан подчас такая любовь к выспренности…

– Ну вот и логово, – сказал Шовель. – У каждого жильца свой ключ от подъезда. Консьержка живет во дворе. Квартира на третьем.

– Как вы ее сняли?

– Позвонил в агентство, представился вымышленным именем – инженер, ищу работу в городе. Старая хозяйка живет на втором, на четвертом – профессор-лингвист, снимает квартиру уже двадцать лет.

Норкотт проинспектировал две жилые комнаты, ванную, большую кухню, выложенную розовым кафелем. Все чисто, но как говорят о женщине – квартира «с прошлым».

– Надо обследовать ее со всем тщанием. Контрразведка иногда оставляет микрофоны впрок.

– Зибель уже обследовал.

– Телефоном пользоваться только для обычных разговоров. О, какая прелесть!

Норкотт остановился возле старинного шкафа – его притащили, очевидно, с чердака, настолько он выделялся среди современной утилитарной мебели. За стеклами виднелся механизм – цепи, зубчатые колеса. Шовель покрутил рукоять, металлический диск со скрежетом пришел в движение, и из механического пианино послышалось: «Навсегда, навсегда Эльзас останется французским…»

– Боже! Эти чудовища следовало запретить по гуманным мотивам

– Вы еще не видели самого главного. – Шовель подошел к окну и раздвинул бежевые репсовые занавески. – Лилиана живет напротив. Я не случайно остановился на этой квартире, хотя были и подешевле. Кто знает, у нас так мало данных.

– Боюсь, что да. Ладно, доложите диспозицию.

Шовель, прихватив «атташе», последовал за Норкоттом в столовую и выложил на стол план города.

– Мы находимся на улице Мезанж. Вот здесь. В двухстах метрах площадь Брой, контора Левена. Пятьсот метров к северу авеню Пэ, его особняк.

– У Левена есть загородный дом?

– Имение возле Агно, принадлежит жене. Это примерно в тридцати километрах дальше по берегу Рейна.

– Часто он там бывает?

– Не знаю. За время наблюдения ни разу не отлучался из Страсбурга.

– А жена, дети?

– Не могу вам сказать.

– Надо узнать. Кто живет на авеню Пэ?

– Левен, жена, младшая дочь, прислуга – пожилая чета и ирландский сеттер.

– Привычки?

– Каждое утро около десяти Левен отправляется в контору.

– Поздновато для провинции!

– Зато и спать ложится поздно. В час дня приезжает домой обедать. После обеда инспектирует суда, склады, работает в штаб-квартире своей партии на Гран-рю. Около восьми приезжает домой ужинать, а затем возвращается в контору и сидит там до двух ночи.

– Ага! Что бы это значило?

– Старая привычка. Когда связь с Лилианой прекратилась, он уже не мог проводить вечера дома – жена удивилась бы резкой смене распорядка.

– Резонно. – Норкотт склонился над фотографиями, тщательно перебрал их. – Как расположен особняк?

– Низкая решетка, за ней вокруг дома песчаная дорожка. За домом газон, на который выходят окна жилых покоев. В комнатах по фасаду сейчас никто не живет. А это дом фирмы «Ван Петерс, Левен и компания». Два этажа – рабочие помещения, третий этаж – дирекция и бухгалтерия. Два окна, помеченные крестами, светятся поздно ночью: там Левен работает один. Служебный вход справа за углом.

– Есть ли сторож?

– Зибель говорит, что раньше был. Очевидно, его уволили из экономии. Судоходство по Рейну переживает кризис, компании рвут Друг у друга заказы и стараются до минимума сократить накладные расходы.

– Это мне известно. А Лилиана?

– Дом похож на наш. Слева от магазина вход в подъезд, окна во двор. Лилиана сидит за прилавком до семи, иногда выходит в полдень за покупками. Почти каждый вечер за ней заезжает бельгиец. Возвращаются часов в десять, иногда в полночь. Зибель засек, что обычно парень выходит от нее часа в три ночи.

– Машины?

– Левен сам водит темно-синий «ситроен». Его жена – серый «Рено-8», Лилиана – кремовую «Симку-1000». У бельгийца «Фольксваген-1600» зеленого цвета. Вот список номеров. А это список телефонов фирмы, программа предвыборных собраний, где он должен выступать. Ну и всякие мелочи.

Норкотт поднял голову.

– У вас найдется стакан чаю?

– Только «нескафе».

– Неважно. Лишь бы горячий.

Когда Шовель вернулся в комнату, Норкотт задумчиво глядел на план. Кивком он поблагодарил за кофе. Шовель со своей чашкой подошел к окну. «Фольксваген» бельгийца стоял во втором ряду у тротуара.

– Взгляните, – позвал Шовель.

Из подъезда вышла высокая женщина в легкой шубке. Розоволицый молодой человек в модном приталенном костюме подержал ей дверцу автомобиля, затем уселся сам, и машина вихрем сорвалась с места.

– Не ведают, что творят, – пробормотал Норкотт. Он вернулся к столу и сгреб снимки в сторону. – Подведем итоги… Чтобы выстрелить человеку в голову или более элегантно вызвать у него остановку сердца, не требуется особых усилий. Но изменить его судьбу органически сложнее. Завтра, если только я не отменю распоряжение по телефону, вы ждете здесь, начиная с двадцати одного часа, парня по имени Ромоло. Это мой личный друг, итальянец. Об Организации ему ничего не говорить. Меня он знает под именем дона Джулиана. С ним вы должны посетить квартиру Лилианы и контору Левена. Сфотографируйте все интересное. Особое внимание обратите на бумаги. Пленки отдадите проявлять Зибелю. Он же будет вас прикрывать в машине на площади Брой и мигнет фарами в случае опасности. Понятно?

– Да. А что искать?

– Понятия не имею. Но у каждого есть скелет в шкафу.

Норкотт взглянул на список автомашин.

– Арендуйте в Лионе «Рено-8», точно такой же, как у мадам Левен. Нам нужна оперативная машина, похожая на левеновскую, а его «Ситроен-21» слишком приметен. Пусть Зибель приготовит копии номеров машин Левена.

Шовель развернул номер газеты «Вельт», служившей шифром в переписке. Слово «рено» он не нашел, поэтому закодировал его по буквам:

«Господа, меня заинтересовали изделия, значащиеся в вашем каталоге под номерами 3, 4–1, 4–9, 1–9, 1–1, 2–5 и т. д.». Уточнив сроки поставок, он уверил «дирекцию фирмы» в своем совершеннейшем почтении.

Тем временем Норкотт исследовал квартиру.

– Закончили? Идите сюда.

Он отвинтил заслонку старинного газового нагревателя: в образовавшемся пространстве вполне умещался чемоданчик.

– Будете пользоваться этим укрытием. Покажете его Ромоло. Кстати, вы говорите по-итальянски? Жаль. Не беспокойтесь, он поймет все, что надо. У этого парня удивительная природная смекалка… Пойдемте поужинаем.

– В городе?! Я полагал, нам не следует показываться вместе…

Норкотт поставил на место заслонку и стянул перчатки.

– Вы директор рекламного агентства и можете появляться всюду, за исключением мест, где ваше присутствие вызовет недоумение. А у меня всегда в запасе подходящая тема для статьи…

Они молча прошли несколько кварталов. Фасады старинных домов с двойными окнами, утопленными в толще стен, производили впечатление надежности. За ними стояли века нелегкого труда, упрямой бюргерской независимости, отвергавшей феодальную опеку.

На площади Катедраль они остановились. Посреди вздымался собор из розового песчаника. «Человек, подними голову! То, что ты ищешь, не обретешь, ползая по земле», – было начертано над входом.

Норкотт показал на эльзасский дом с островерхой крышей, почерневшей голубятней и резными балками. «Хауз Каммерцель» – «Торговый дом».

– У этого сыроторговца был отменный вкус. Мы всегда говорим об искусстве мастера. Но ведь есть и искусство заказчика. Право слово, жаль, что на новый Ренессанс не приходится рассчитывать…

На втором этаже «Каммерцеля» в ресторанном зале плавал аромат соусов.

– Что вы скажете, Ален, о консоме на закуску и петухе в вине по-эльзасски?

– Я и не знал, что вас интересует кухня.

– Просто я отличаю потребность в пище от наслаждения ею. Нюанс.

– В вас открываются все новые черты, Норкотт. Хотя до конца вас разгадать, очевидно, невозможно. К примеру, я так и не понял, состоите ли в штутгартской фирме…

Англичанин прислушался к разговорам за дальними столиками, оценивая акустику, и развернул салфетку.

– Нет, я не состою членом этого клуба. Он слишком уязвим. Сейчас это дом со стеклянными стенами. После войны оставшиеся не у дел агенты создали несколько частных контор, продавая информацию тому, кто лучше заплатит. Но теперь, когда экономика теснейшим образом сплетена с национальными интересами, экономический шпионаж полностью попал под контроль государства. Некоторые американские химические и нефтяные картели завели свои разведывательные службы лет за двадцать до того, как Вашингтон придумал Управление стратегических служб. Когда с появлением ЦРУ потребовалась централизация всех усилий в области разведки, бизнесмены сочли это посягательством на их любимый принцип свободного предпринимательства. Последовало кровавое сведение счетов между частными и федеральными агентами. Драка велась в Европе, в Южной Америке, на Ближнем Востоке. И концерны поняли, что им не совладать. Теперь они стараются внедрять своих людей в правительственные разведслужбы и делают это успешно. Западная Германия – особый случай. Расчленение на полуавтономные «земли» во многом парализует работу полиции. Здесь полно «перемещенных лиц», которые ведут свою игру, – достаточно назвать вам хорватских усташей. Подобная среда притягивает секретные службы точно так же, как Швейцария притягивает деньги. Хеннеке довольно ловко удит свою рыбу в этой мутной воде. Но время работает против него. В один прекрасный день федеральное правительство начнет расчищать джунгли, и Западная Германия перестанет быть заповедным полем для шпионажа.

Шовель кивнул.

– Я это предчувствовал. Вот почему мне хотелось добиться независимого положения.

Консоме было чудесным.

– Иными словами, свободы, которые есть у вас, Норкотт…

– Данный продукт идет по очень дорогой цене. И это справедливо, учитывая, сколь редко он встречается.

– И вы… счастливы?

– Счастлив? Ален, рекламное дело оказывает пагубное влияние на тех, кто им занимается. Поэтому, продавая тигра! в моторы, настоящую скандинавскую мужественность, подлинный французский вкус и огуречный крем для молодоженов, не поддавайтесь всей этой отраве… Счастье! От этого слова разит пошлостью. Торгаши кишат на нем как мухи на навозе.

Лицо Норкотта исказилось такой гримасой отвращения, что метрдотель в тревоге двинулся к столику.

– Ну вот. Не хватает еще, чтобы шеф-повар покончил с собой от горя.

Англичанин чуть склонился к серебряному блюду, на котором покоился петух, и изобразил райское блаженство.

– Извините за резкость. У меня развилась нетерпимость к идее счастья в ее нынешнем виде. Я не маньяк, романтизирующий страдания или доброе старое время. Римская поговорка гласит: «Женщинам, детям, животным и рабам надлежит быть счастливыми». Но у мужчин, достойных этого имени, должны быть иные заботы.

– Например?

– Стремиться к невозможному – заглянуть богам в лицо.

– У вашей программы большой замах, как сказал де Голль своему адъютанту, воскликнувшему: «Смерть дуракам!»

– Возможно. Но, согласитесь, куда заманчивей, чем жениться на дочери сталеплавильного короля. Кто ваши боги, Ален?

Шовель отодвинул тарелку.

– У меня никогда не было досуга, чтобы заниматься теологией, абстрактной живописью или игрой в поло, с другой стороны, я не был столь нищ, чтобы впасть в суеверие.

– Ваши боги, Ален, – это племенные идолы. Древние поклонялись Магна Матер, Великой Матери. Сегодня на Западе она выродилась в Биг-Мам, чей пророк – Санта-Клаус. Богиня промышленного изобилия, паранойяльной рекламы – будьте счастливы сегодня, платите завтра! Религия потребления правит бал. Черт, пожалуй, уже поздно. Сыр, десерт?

– Вы отбили мне аппетит. Вернее, мою способность к потреблению.

– Боже, рекламист в припадке аскетизма – дивный сюжет для комедии! Кофе и счет, пожалуйста. Поздравьте повара – петух был великолепен, – милостиво произнес англичанин метрдотелю.

Выходя из «Торгового дома», Шовель поднял глаза на собор. Каменные фигуры показались ему угрожающими.

– С Ромоло постарайтесь быть помягче. Как большинство виртуозов, он очень чувствителен, – сказал Норкотт сухим тоном. – Надо непременно найти что-нибудь у наших подопечных. Иначе все затянется до бесконечности.

«Мерседес», еще более заляпанный, чем в Штутгарте, стоял на площади Гутенберга.

– Грязная машина не запоминается, – заметил Норкотт. – У вас, конечно, она блестит и сверкает? Когда мы начнем работать вместе, сделайте одолжение, обзаведитесь серийным «рено» или «ситроеном».

– Слушаюсь, сэр.

– Вольно. Как только что-нибудь нащупаете, позвоните мне в Базель. Спокойной ночи, Ален.

– Счастливого пути, Норкотт.

Англичанин дружески поднял руку в перчатке Шовель какое-то время стоял, глядя на удалявшиеся красные огоньки.

– Ну вот, – почему-то промолвил он вслух.