Текст книги "Ницше contra Вагнер"

Автор книги: Фридрих Вильгельм Ницше

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

2^{26}

Эти великие поэты, например эти Байрон, Мюссе, По, Леопарди, Клейст, Гоголь – я не отваживаюсь назвать гораздо более великие имена, но подразумеваю их, – если взять их такими, каковы они на самом деле, какими они должны быть: люди минуты, чувственные, абсурдные, пятиликие, легкомысленные и взбалмошные в своём недоверии и в доверии; с душами, в которых обыкновенно надо скрывать какую-нибудь трещину; зачастую мстящие своими произведениями за внутреннюю загаженность, зачастую ищущие в своих взлётах забвения от слишком верной памяти, идеалисты, одной ногой завязшие в трясине – каким мучением являются эти великие художники и вообще так называемые высшие люди для того, кто только что разгадал их… Мы все заступники посредственного… Понятно, что именно в женщине, отличающейся ясновидением в мире страданий и, к сожалению, одержимой такой страстью помогать и спасать, которая далеко превосходит её силы, вызывают они так легко те вспышки безграничного сострадания, которые толпа, и прежде всего почитающая толпа снабжает в изобилии любопытными и самодовольными толкованиями… Это сострадание регулярно обманывается в своей силе: женщине хочется верить, что любовь может всё, – таково её своеверие. Ах, сердцевед прозревает, как бедна, беспомощна, притязательна, склонна к ошибкам даже самая сильная, самая глубокая любовь – как она скорее губит, чем спасает…

3^{27}

Духовное высокомерие и брезгливость всякого человека, который глубоко страдал – то, насколько глубоко могут страдать люди, почти определяет их иерархию, – его ужасающая, насквозь пропитывающая и окрашивающая его уверенность, что благодаря своему страданию он знает больше, чем могут знать самые умнейшие и мудрейшие, что он узнал и даже освоился во многих далёких и ужасающих мирах, о которых «вы ничего не знаете!»… это духовное безмолвное высокомерие, эта гордость избранника познания, «посвящённого», почти принесённого в жертву нуждается во всех видах переодевания, чтобы оградить себя от прикосновения назойливых и сострадательных рук и вообще от всего, что не равно ему по страданию. Глубокое страдание облагораживает; оно обособляет. – Одной из самых утончённых форм переодевания является эпикуреизм и связанная с ним выставляемая напоказ храбрость вкуса, которая легко относится к страданию и выставляет себя на защиту от всего печального и глубокого. Есть «весёлые люди», пользующиеся весёлостью для того, чтобы под её прикрытием оставаться непонятыми: они хотят, чтобы их не поняли. Есть «учёные умы», пользующиеся наукой, потому что она придаёт бодрый вид и потому что научность позволяет заключить, что этот человек поверхностен: они хотят спровоцировать на такое ложное заключение… Есть свободные дерзкие умы, которые хотят скрыть и отрицать, что по сути у них разбитое, неисцелимое сердце – таков случай Гамлета: и тогда само шутовство может служить маской злосчастному, слишком несомненному знанию.

Эпилог

1^{28}

Я часто спрашивал себя, не обязан ли я самым тяжким годам моей жизни больше, чем каким-либо другим. Как меня учит тому самая сокровенная моя природа, всё неизбежное, если взглянуть на него с высоты и в масштабе большой экономии, оказывается одновременно и тем, что полезно само по себе, – если следует не только выносить, но и любить… Amor fati: это и есть моя сокровеннейшая природа. – И что касается моей долгой хвори, то не обязан ли я ей несказанно бо́льшим, нежели моему здоровью? Я обязан ей высшим здоровьем – таким, которое становится только крепче от всего, что его не убивает! Я обязан ей также и моей философией… Только великая боль есть последний освободитель духа, как наставник в великом подозрении, которое из всякого U делает X, подлинное, действительное X, т. е. предпоследнюю букву перед последней… Только великая боль, та долгая, медленная боль, в которой нас сжигают как бы на сырых дровах, которая делает своё дело, никуда не торопясь, вынуждает нас, философов, погрузиться в нашу последнюю глубину и отбросить всякое доверие, всё добродушное, заволакивающее, кроткое, среднее, во что мы, быть может, до этого вложили нашу человечность. Я сомневаюсь, чтобы такое страдание «улучшало», но я знаю, что оно углубляет нас… Всё равно, учимся ли мы противопоставлять ему нашу гордость, нашу насмешку, силу нашей воли, уподобляясь индейцу, который, как бы жестоко его ни истязали, облегчает свои муки, язвя своего истязателя словами; всё равно, отступаем ли мы перед страданием в это Ничто, в немую, оцепенелую, глухую покорность, самозабвение, самоугасание: из таких долгих опасных упражнений в господстве над собою выходишь другим человеком, с бо́льшим количеством вопросительных знаков, – прежде всего с волей спрашивать впредь больше, глубже, строже, твёрже, злее, тише, чем когда-либо прежде спрашивали на Земле… Доверие к жизни исчезло; жизнь сама стала проблемой. – Пусть не думают, впрочем, что непременно становишься от этого сычом, совой! Даже любовь к жизни ещё возможна, – только любишь иначе. Это любовь к женщине, которая вызывает в нас сомнения…

2^{29}

И вот что самое странное: после этого у тебя появляется другой вкус – второй вкус. Из таких пропастей, в том числе и из пропасти великого подозрения возвращаешься новорождённым, облупленным, более чувствительным к щекотке, более каверзным, с более истончённым вкусом к радости, с более нежным языком для всех хороших вещей, с более весёлыми чувствами, со второй, более опасной невинностью в радости, одновременно более ребячливым и во сто крат более рафинированным, чем был когда-нибудь до этого. Мораль: за то, что являешься глубочайшим умом всех тысячелетий, не остаёшься без наказания – не остаёшься и без награды… Я незамедлительно явлю пример этому.^{30}

О, как противно теперь тебе наслаждение, грубое, тупое, смуглое наслаждение, как его обычно понимают сами наслаждающиеся, наши «образованные», наши богатые и правящие! С какой злобой внемлем мы теперь той оглушительной ярмарочной шумихе, в которой «образованный человек» и обитатель большого города нынче позволяет насиловать себя искусством, книгой и музыкой во имя «духовных наслаждений», с помощью духовитых напитков! Как режет нам теперь слух театральный крик страсти, как чужд стал нашему вкусу весь романтический разгул и неразбериха чувств, которую любит образованная чернь, вместе с её стремлениями к возвышенному, приподнятому, взбалмошному! Нет, если мы, выздоравливающие, ещё нуждаемся в искусстве, то это другое искусство – насмешливое, лёгкое, летучее, божественно безнаказанное, божественно искусное искусство, которое, подобно чистому пламени, возносится в безоблачное небо! Прежде всего: искусство для художников, только для художников! Мы после этого лучше понимаем, что для этого прежде всего нужно: весёлость, всякая весёлость, друзья мои!.. Мы теперь знаем кое-что слишком хорошо, мы, знающие; о, как мы теперь учимся хорошо забывать, хорошо не слишком-знать, как художники!.. И что касается нашего будущего: нас вряд ли найдут снова на стезях тех египетских юношей, которые ночами проникают в храмы, обнимают статуи и во что бы то ни стало хотят разоблачить, раскрыть, выставить напоказ всё, что не без изрядных на то оснований держится сокрытым. Нет, этот дурной вкус, эта воля к истине, к «истине любой ценой», это юношеское помешательство на любви к истине – опротивели нам вконец: мы слишком опытны, слишком серьёзны, слишком веселы, слишком прожжены, слишком глубоки для этого… Мы больше не верим тому, что истина останется истиной, если снять с неё покрывало, – мы достаточно пожили, чтобы верить этому… Теперь для нас это дело приличия – не стремиться видеть всё обнажённым, при всём присутствовать, всё понимать и «знать». Tout comprendre – c’est tout mépriser…^[10]{31} «Правда ли, что боженька находится везде? – спросила маленькая девочка свою мать. – Но я нахожу это неприличным» – намёк философам!.. Следовало бы больше уважать стыд, с которым природа спряталась за загадками и пёстрыми неизвестностями. Быть может, истина – женщина, имеющая основания не позволять подсматривать своих оснований?.. Быть может, её имя, говоря по-гречески, Баубо?.. О, эти греки! они умели-таки жить! Для этого нужно храбро оставаться у поверхности, у складок, у кожи, поклоняться иллюзии, верить в формы, звуки, слова, в весь Олимп иллюзии! Эти греки были поверхностными – от глубины… И не возвращаемся ли мы именно к этому, мы, сорвиголовы духа, взобравшиеся на самую высокую и самую опасную вершину современной мысли и оглядевшиеся оттуда, посмотревшие оттуда вниз? Не являемся ли мы именно в этом – греками? Поклонниками форм, звуков, слов? Именно поэтому – художниками?..

О бедности богатейшего

Прошло десять лет, —

ни капли меня не коснулось,

ни влажного ветерка, ни росинки любви

– земля без дождей…

Теперь я прошу свою мудрость,

средь засухи этой скупою не быть:

излейся сама, сама упади росою,

сама стань дождём пожелтевшей пустыни!

Прежде я гнал облака

прочь от моих вершин, —

«больше света, вы, скопления тьмы!», – говорил им.

Сегодня маню их, чтобы они пришли:

сгустите тьму вкруг меня своими сосцами!

– Хочу подоить вас,

вы, коровы высот!

парную мудрость, росную сладость любви

я разолью над землёй.

Прочь, прочь, те истины,

что мрачно глядят!

Не желаю я на вершинах своих

горькие, нетерпеливые истины видеть.

Златой осиянна улыбкой,

напитана сладостью солнца, с румянцем любви,

пусть идёт ко мне истина нынче, —

только

зрелую

истину я срываю с дерев.

Ныне я руку тяну

к кудряшкам случая,

довольно научен, чтоб случай,

словно ребёнка, вести, и перехитрить.

Ныне желаю я быть гостеприимным

к нежданному,

против самой судьбы не хочу я ощетиниваться

– Заратустра не ёж.

Душа моя

ненасытным своим языком

облизала уже всё хорошее и дурное,

во все глубины ныряла она.

Но всегда, словно пробка,

снова всплывала наверх.

Лоснится она на бронзово-смуглых волнах:

из-за этой-то души называют меня счастливцем.

Кто мне мать и отец?

Не отец ли мне принц Изобилье,

а мать – радостный смех?

Не их ли союз породил

меня, диковинную загадку,

меня, светлого демона,

меня, расточителя мудрости Заратустру?

Болен нежностью ныне

и влажным ветром,

сидит Заратустра и ждёт, ждёт на своих горах,

сварившийся и налившийся сладостью

в собственном соку,

под

вершиной своей,

подо

льдом своим,

усталый и блаженный,

творец на седьмой день творенья.

– Тише!

Истина проплывает надо мной,

словно облако, —

невидимыми молниями бьёт она в меня.

По широким медленным лестницам

сходит ко мне её счастье:

приди, о приди, возлюбленная истина!

– Тише!

Вот она, моя истина! —

Из медлящих глаз,

из бархатного трепета

разит меня её взгляд,

милый, язвящий девичий взгляд…

Она угадала, в чём моё счастье,

она разгадала меня – ха! что это она задумала? —

Огненно затаился дракон

в бездне её девичьего взора.

– Тише! Моя истина говорит! —

Горе тебе, Заратустра!

Ты похож на того,

Кто золото проглотил:

тебе ещё вспорют брюхо!..

Слишком уж ты богат,

ты, развратитель многих!

Слишком многих делаешь ты завистниками,

слишком многих делаешь бедняками…

На меня саму тень бросает твой свет, —

меня бросает в озноб: прочь уйди, ты, богач,

прочь, Заратустра, из твоего солнца!..

Ты мог бы дарить, раздарить свой излишек,

но сам ты – излишество!

Пойми ты, богач!

Сперва раздари себя самого

, о Заратустра!

Прошло десять лет, —

и ни капли тебя не коснулось?

ни влажного ветерка? ни росинки любви?

Но кто же

мог бы

тебя любить,

ты, богатейший?

Счастье твоё всё иссушает вокруг,

безлюбыми делает

– землёй

без дождей

…

Никто тебе не благодарен.

Но ты благодарен всякому,

кто у тебя берёт:

тебя узнаю́ я в этом,

ты, богатейший,

ты,

беднейший

из всех богачей!

Ты в жертву приносишь себя, тебя

мучит

твоё богатство, —

ты себя раздаёшь,

ты себя не жалеешь, ты не любишь себя:

всё время терзаем великой мукой,

мукой

переполненных

житниц,

переполненного

сердца —

но никто тебе не благодарен…

Беднее

должен ты стать,

неразумный мудрец,

коль хочешь любимым быть.

Любят только страдальцев,

любовь дают только голодным:

сперва раздари себя самого

, о Заратустра!

– Я – твоя истина…

Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.ru

Оставить отзыв о книге

Все книги автора

notes

Комментарии

Ядро этого произведения содержится в письме Ницше Фердинанду Авенариусу от 10 декабря 1888 г. Здесь он указывает на те места в его произведениях, которые могут свидетельствовать о давней истории его противоречий с Вагнером:

Противоположность между декадентом и творящей из преизбытка сил, то есть дионисийской натурой … это противоположность, которая выражена в моих книгах, должно быть, раз пятьдесят, например, в «Весёлой науке», с. 312 сл. <т. е. «Весёлая наука» 370> … Вот с ходу несколько мест: «Человеч. слишком человек.» (написано более 10 лет назад) 2, 62 – декаданс и бернинизм в стиле Вагнера <«Смешанные мнения и изречения» 144>; 2, 51 – его нервозная чувственность <«Смешанные мнения и изречения» 116>; 2, 60 – одичание в том, что касается ритма <«Смешанные мнения и изречения» 134>; 2, 76 – католицизм чувства, его «герои» просто невозможны физиологически <«Смешанные мнения и изречения» 171>. «Странник и его тень», 93 – против espressivo^[11] любой ценой <«Странник и его тень» 165>; «Утренняя заря», 225 – искусство Вагнера обольщать профанов в музыке; «Весёлая наука», 309 – Вагнер насквозь актёр, в том числе и как музыкант <«Весёлая наука» 368> – и 110: восхитителен в утончённости чувственной боли <«Весёлая наука» 87>. «По ту сторону добра и зла», 221 – принадлежность Вагнера к больному Парижу, по сути как у французских поздних романтиков, как у Делакруа, у Берлиоза – все с неким fond^[12] неисцелимости в глубине и, следовательно, фанатики выразительных средств.

Таким образом, здесь названы прототипы уже 7 будущих главок «Ницше contra Вагнер».

На следующий день, 11 декабря, Ницше написал письмо Карлу Шпиттелеру, в котором предлагал к изданию «произведение такое же по оформлению и объёму, как “Случай «Вагнер”» … заключающее в себе 8 избранных отрывков из моих произведений, под заголовком: Ницше contra Вагнер / Досье / из произведений Ницше». Однако уже 12 декабря Ницше решил сам издать это произведение и набросал следующий его план (в тетради W II 10):

Ницше contra Вагнер / Из досье / психолога

в. H 1. Звёздная дружба <«Весёлая наука» 279>

в. H 2. В чём я восхищаюсь

в. H 3. В чём я возражаю

Ч 4. Вагнер как опасность

для ритмики, 59

при исполнении С. 93

Ч 5. Музыка без будущего

в. H 6. Почему Вагнер говорил о себе глупости <«Весёлая наука» 99>

в. Н. 7. Два антипода

П. 8. Почему Вагнер – французское явление <по-видимому, «По ту сторону добра и зла» 254, 256>

Ч. 9. Как я освободился от Вагнера

в H. 10. Почему мой вкус изменился <по-видимому, будущий «Эпилог», т. е. исходно параграфы 3 и 4 из Предисловия к «Весёлой науке»>.

Как видим, в дальнейшем Ницше удалил только два отобранных фрагмента – «Звёздную дружбу» и «Почему Вагнер говорил о себе глупости», – добавил ещё две главки и заключительное стихотворение.

В процессе переписывания фрагментов для Dm Hицше менял некоторые предложения в своих афоризмах, вставлял новые фразы, делал отдельные сокращения. 15 декабря подготовленную таким образом рукопись он отослал в типографию Науманну. Спустя два дня он добавил к рукописи «Интермеццо», т. е. в точности воспроизведённый 7-й параграф главы «Почему я так умён» из «Ecce homo». Однако уже 22 декабря Ницше пишет Кезелицу: «Произведение “Ницше contra Вагнер” печатать не будем. В “Ecce” содержится всё основное и по этому поводу». Науманну было отправлено распоряжение остановить печать «Ницше contra Вагнер». Тем временем в Турин из Лейпцига уже пришли гранки для корректуры. В связи с этим обстоятельством Ницше снова изменил решение и 27 декабря отправил обратно просмотренные им гранки с пометкой «в печать». В сопроводительном письме он, в частности, пишет: «В 1889 году надо издать “Сумерки идолов” и “Ницше contra Вагнер” – сперва, наверное, последнее, поскольку мне со всех сторон пишут, что по сути именно мой “Случай «Вагнер” привлёк ко мне настоящее внимание общественности. “Ecce homo”, который, когда он будет готов, надо передать переводчику, никак не раньше 1890 года окажется в такой готовности, чтобы выйти сразу на трёх языках».

Однако непосредственно перед помрачением Ницше его планы приняли новый оборот. 2 января 1889 г. он пишет Науманну: «События успели далеко обогнать маленький текст “Ницше contra В.”: вышлите мне стихотворение, которое стоит в конце, а также последнее присланное Вам стихотворение “Слава и вечность”. Вперёд с “Ecce”!» (Ф. Ницше. Письма. М., «Культурная революция», 2007, с. 361). Это последняя дошедшая до нас авторская воля Ницше, и согласно ей печать «Ницше contra Вагнер» либо должна была быть приостановлена, либо отменялась вовсе. (В связи с этим КиМ поместили это произведение в самом конце VI тома, после «Дионисовых дифирамбов»). В 1889 году оно вышло в нескольких экземплярах – в том виде (вместе с «Интермеццо» и заключительным стихотворением), в каком и публикуется в нашем издании.

{1}

Ницше почти в точности воспроизводит афоризм 87 «О тщеславии художников» из «Весёлой науки». Добавлено несколько образов в предложении «Он знает, как устало влачится душа», а также два последних предложения.

{2}

Ницше воспроизводит с многочисленными изменениями и уточнениями афоризм 368 «Циник говорит» из «Весёлой науки».

{3}

Это не означает … о Вагнере – в «Весёлой науке» отсутствует.

{4}

Эстетика… vrai» – в «Весёлой науке»: «мой “факт”».

{5}

Чтобы слушать … Gérandel – в «Весёлой науке» отсутствует.

{6}

… а кто не «народ» – изменения по сравнению с исходным вариантом этого места в «Весёлой науке» производят впечатление полемики Ницше с самим собой: снимая кавычки с «народа», которые были в «Весёлой науке», он спрашивает (себя?): «а кто не “народ”?».

{7}

См. раздел 7 главы «Почему я так умён» в «Ecce homo».

{8}

Первая часть этой главы представляет собой существенно переработанную версию афоризма 134 «Как должна двигаться душа сообразно новейшей музыке» из «Смешанных мнений и изречений», вторая – афоризма 165 «О принципах исполнения музыки» из «Странника и его тени».

{9}

Глава, название которой обыгрывает применявшееся к музыке Вагнера понятие Zukunftsmusik, представляет собой значительно сокращённый и одновременно дополненный множеством характеристик и положений (в частности, добавлена последняя, пророческая, фраза) афоризм 171 «Музыка как позднее дитя всякой культуры» из «Смешанных мнений и изречений».

{10}

Эта глава представляет собой существенно отредактированную и дополненную новой концовкой (со слов «В Гёте…») первую половину афоризма 370 «Что такое романтизм» из «Весёлой науки».

{11}

Здесь Ницше планировал сделать вставку, от которой, однако, отказался. Она сохранилась в папке Mp XVI 5, с указанием для наборщика: «вставить в главу Два антипода, после слов: самим собой». Здесь Ницше, в частности, пишет:

Мои произведения богаты такими подарками; следует быть начеку, когда я называю имена. Все самые важные вещи о себе я всегда высказывал таким образом, что кто-нибудь другой бывал каждый раз несказанно тронут и чуть ли не захлёбывался от восторга. Третье «Несвоевременное», к примеру, называется «Шопенгауэр как воспитатель»: из благодарности за это почитатели Шопенгауэра мне чуть ли не в ноги кланялись. Следует же читать: Ницше как воспитатель и, возможно, как нечто большее… Эта книга завершается такой мыслью: когда в мире появляется великий мыслитель, то всё оказывается под угрозой. Это как если бы в большом городе случился сильный пожар – такой, когда никто уже не знает, где искать убежища и что сможет устоять. Любовь к истине есть нечто страшное и насильственное, она как пожар.

{12}

Ср. черновик письма Ф. Овербеку от 20 июля 1888: «Этому же служат и мои последние книги: в них больше страсти, чем во всём, что я вообще до сих пор написал. Страсть оглушает. Она идёт мне на пользу, она позволяет немного забыться» (Ф. Ницше. Письма. М., «Культурная революция», 2007, с. 322).

{13}

Флобер заставлял привязывать себя к стулу во время работы.

{14}

Первая половина главы представляет собой существенно изменённое и дополненное начало афоризма 254 из «По ту сторону добра и зла». Вторая половина – столь же сильно видоизменённую середину афоризма 256 из «По ту сторону добра и зла».

{15}

Ницше имеет в виду комедию «Капитуляция», которую Вагнер сочинил после падения Парижа.

{16}

Здесь воспроизводится стихотворение, завершавшее афоризм 256 из «По ту сторону добра и зла».

{17}

Отредактированная вторая половина 2-й главы Третьего рассмотрения из «Гениалогии морали».

{18}

За исключением последних трёх предложений – отредактированная 3-я глава Третьего рассмотрения из «Гениалогии морали».

{19}

Ср. Тезис четвёртый «Закона против христианства» и предпоследнее предложение 5-го параграфа главы «Почему я пишу такие хорошие книги» в «Ecce homo».

{20}

Слегка отредактированный вариант 3-го параграфа предисловия к «Смешанным мнениям и изречениям».

{21}

Речь идёт о вагнеровском фестивале в Байройте.

{22}

… антисемитизму – в «Смешанных мнениях и изречениях» отсутствовало.

{23}

… приговорён к немцам – ср. начало 6-го параграфа главы «Почему я так умён» «Ecce homo».

{24}

Практически дословно воспроизведённый параграф 4 предисловия к «Смешанным мнениям и изречениям».

{25}

Здесь с некоторыми сокращениями и незначительными изменениями воспроизводится первая половина афоризма 269 из «По ту сторону добра и зла».

{26}

Слегка сокращённое и дополненное некоторыми вставками продолжение афоризма 269 из «По ту сторону добра и зла».

{27}

С незначительными изменениями афоризм 270 из «По ту сторону добра и зла».

{28}

Слегка отредактированный параграф 3 предисловия к «Весёлой науке», к которому Ницше добавил первые шесть предложений.

{29}

Воспроизведённый с незначительными изменениями параграф 4 предисловия к «Весёлой науке». Добавлены первое и два последних предложения первого абзаца.

{30}

Этими словами заканчивалась рукопись, которую Ницше отослал 15 декабря издателю. Однако вслед за тем Ницше добавил дальнейший текст из предисловия «Весёлой науки» и отправил издателю с указанием: «В конце книги, перед стихотворением, продолжение текста».

{31}

В «Весёлой науке» этой фразы нет.

Примечания

[1]

Тройственный союз (фр.).

[2]

mesalliance – мезальянс, неравный брак (фр.).

[3]

чистой воды (фр.).

[4]

В оригинале игра слов – Wesen und Unwesen («сущности и чуду-юду»). – Прим. пер.

[5]

«Флобер всегда мерзок, человек – ничто, произведение – всё» (фр.).

[6]

восхитительный, очаровательный, прелестный (фр.).

[7]

тонкостях (фр.).

[8]

современной души (фр.).

[9]

маленькое животное (фр.).

[10]

Всё понять значит всё презирать (фр.).

[11]

выразительного (фр.).

[12]

основа, дно (фр.).