Текст книги "Национальная система политической экономии"
Автор книги: Фридрих Лист
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Из примера Венеции, на основании которого в такое время, как наше, хотят извлечь доказательство против торговой политики ограничений, нельзя вывести другого заключения, как только то, что один город, или маленькое государство, среди великих держав не может вводить или поддерживать с успехом эту систему и что государство, достигшее мануфактурного и торгового верховенства при помощи ограничений, раз оно достигло своей цели, возвращается снова с успехом к принципу свободы торговли.
В этом случае, как и во всех спорах о свободе международной торговли, мы встречаемся с употреблением слова «свобода», которое дает повод к смешению понятий, бывшему уже причиной великих заблуждений. О свободе торговли рассуждают как о религиозной или гражданской свободе. Друзья и подвижники свободы вообще считают себя обязанными защищать свободу во всех ее формах, таким образом, и свобода торговли приобрела популярность, причем не обращается внимания на различие, существующее между свободой внутренней торговли и свободой торговли внешней, между тем как та и другая по своей сущности и по результатам совершенно различны. Так, ограничения внутренней торговли только в редких случаях совпадают с индивидуальной свободой граждан, между тем как во внешней торговле высочайшая степень индивидуальной свободы может существовать рядом с очень значительными ограничениями. Возможно даже, что следствием высочайшей степени свободы внешней торговли будет национальное порабощение, как это мы покажем позднее на примере Польши. В этом смысле говорит уже Монтескье: «В странах свободы негоциант встречает бесчисленные стеснения, и нигде он не бывает менее стеснен законами, как в странах порабощенных»14 .
Глава II. Ганзейцы
Достигнув господства в Италии, гений промышленности, торговли и свободы, перешагнув Альпы, прошел Германию и воздвиг себе новый трон на берегах Северного моря. Уже Генрих I, отец освободителя итальянских муниципалитетов, заботился об основании новых и о расширении старых городов, которые основались уже отчасти в местах прежних римских колоний и императорских домен.
Подобно последующим королям Франции и Англии, он и его преемники видели в городах надежный противовес аристократии, богатый источник государственных доходов и новое средство для защиты страны. Вследствие торговых сношений с итальянцами и своих свободных установлений эти города скоро достигли высокой степени благосостояния и цивилизации. Развитие общественной жизни вызвало успехи в искусствах и промышленности и стремление выдвинуться богатством и предприятиями, в то же время материальное богатство имело своим последствием стремление к образованию и улучшению политического положения.
Сильные юношеской свободой и цветущей промышленностью, но теснимые разбойниками с суши и с моря, северонемецкие города скоро почувствовали необходимость в тесном объединении для своей защиты и обеспечения. С этой целью Гамбург и Любек в 1241 году заключили союз, который еще в течение того же столетия соединил все сколько-нибудь значительные города, в числе восьмидесяти пяти, на берегах Северного и Балтийского морей, Одера и Эльбы, Везера и Рейна. Эта конфедерация получила название Ганза – слово нижненемецкое и обозначает союз.
Скоро почувствовав, какими успехами может быть обязана частная промышленность объединению сил, Ганза не замедлила создать и развить торговую политику, приведшую к такому благосостоянию, которое до сих пор не имело себе примера. Убедившись, что тот, кто желает создать и упрочить обширную морскую торговлю, должен владеть средствами для ее защиты, ганзейцы создали могущественный военный флот; поняв, что морское могущество страны усиливается или ослабляется в зависимости от ее торгового мореходства и развития рыбного промысла, они издали закон, на основании которого ганзейские богатства должны были перевозиться лишь на ганзейских кораблях, и позаботились о широком развитии рыбных морских промыслов. Английский навигационный акт создан по образцу ганзейского, для которого в свою очередь служил образцом венецианский15.
Англия в этом случае следовала примеру тех, кому до нее принадлежало морское верховенство. Даже во время Долгого парламента предложение об издании навигационного акта было не менее как новостью. Адам Смит при обсуждении этой меры16, по-видимому, не знал или хотел умолчать о том, то еще за несколько веков было уже сделано несколько попыток ввести подобного рода ограничения. Предложенные парламентом 1461 года, они были отвергнуты Генрихом VI; предложенные Иаковом I, они снова затем были отвергнуты парламентом 1622 года17; но еще задолго до этих двух предложений (1381) они были на самом деле введены Ричардом II, но скоро снова были оставлены без последствий и забыты. Очевидно, страна тогда не была еще готова к принятию такой меры. Навигационные акты, как вообще протекционные таможенные меры, настолько естественны для наций, которые предчувствуют свое будущее торговое и промышленное величие, что не успели Соединенные Штаты Северной Америки отстоять свою независимость, как по предложению Мадисона ввели уже у себя ограничения в мореплавании и даже, как увидим из одной последующей главы, гораздо с большим успехом, нежели Англия за полтора века перед тем.
Северные князья, побуждаемые выгодами, которые им обещала торговля с ганзейцами, давая случай не только сбывать избыток продуктов своей страны и обменивать их на фабрикаты несравненно высшего достоинства, нежели те, которые давала собственная страна, но и пополнять свое казначейство посредством ввозных и отпускных пошлин18 и приучить к трудолюбию своих подданных, преданных праздности, пьянству и раздорам, – князья эти считали за счастье для себя, что ганзейцы основали у них конторы, и потому они поощряли их привилегиями и оказывали покровительство всякого рода. Прежде всего заявили себя с этой стороны английские короли.
«Английская торговля», говорит Гум, «была прежде вся в руках чужеземцев, и преимущественно Эстерлингов19, которым Генрих III дал корпоративное устройство, предоставил им привилегии и освободил от ограничения и ввозных пошлин, которым были подчинены другие иностранные купцы. Англичане в то время были так неопытны в торговле, что со времени Эдуарда II ганзейцы, известные под именем «штальгофских купцов», захватили в свои руки монополию всей отпускной торговли королевства. А так как они при этом пользовались только своими собственными кораблями, то и английское мореходства находилось в самом жалком положении20.
Затем некоторые из немецких купцов именно из Кельна, которые задолго перед тем установили торговые связи с англичанами, основали в 1250 году по предложению короля в столице Лондоне под названием Штальгоф (steel-yard) (В Лондоне существовали будто бы какие-то «Штальгофские купцы», ганзейцы, имевшие контору под названием Штальгофа . Или «в Штальгофе» Штальгоф не название. А буквально Stahlhof – “стальной двор» прим. economics.kiev.ua) знаменитую контору, которая оказывала большое влияние на развитие английской культуры и промышленности и которая затем скоро возбудила такую страшную национальную зависть и в течение 375 лет, протекших со времени возникновения и до ее уничтожения, была причиной столь частых и сильных споров.
Англия в то время для ганзейцев была тем же, чем впоследствии Польша для голландцев или Германия для англичан; она доставляла им шерсть, олово, кожи, масло и другие продукты горных промыслов и земледелия, получая от них мануфактурные товары. Сырые материалы, которые ганзейцы покупали в Англии и в других северных государствах, перевозились ими в контору, основанную ими в Брюгге (1252), и здесь обменивались на бельгийские сукно и мануфактурные товары и на идущие из Италии восточные продукты и фабрикаты, которые затем снова следовали во все страны, расположенные по берегам Северного моря.
Третья контора, основанная в 1272 году в России, в Новгороде, выменивала меха, лен, коноплю и другие сырые материалы на мануфактурные товары.
Для четвертой конторы, учрежденной в 1278 году в Бергене, в Норвегии, предметами занятий служили рыбная ловля и торговля ворванью и рыбой21.
Опыт всех стран и времен показывает, что народы, находящиеся в положении варварства, извлекают неисчислимые выгоды из неограниченной свободы торговли, вследствие которой они, отпуская продукты скотоводства, звероловных, лесных и земледельческих промыслов, вообще сырые материалы всякого рода, получают взамен их более совершенную одежду, домашнюю утварь, машины, сельскохозяйственные орудия и главное средство обмена – благородные металлы, – вначале все это их привлекает. Этот опыт показывает также, что чем более народы делают успехов в промышленности и культуре, тем более уменьшается их благосклонное отношение к торговле подобного рода, и что наконец они доходят до того, что считают такую торговлю вредной и видят в ней препятствие своим дальнейшим успехам. То же самое случилось и с торговлей англичан с ганзейцами. Едва успело истечь столетие со времени учреждения конторы в Штальгофе, как Эдуард III пришел к мысли, что нация могла бы обратиться к чему-либо более полезному и выгодному для нее, чем вывоз необработанной шерсти и ввоз сукна. Он начал привлекать в свою страну разными льготами суконных мастеров из Фландрии, и после того как значительное число их начало свои действия в стране, он запретил одеваться в чужеземное сукно22.
Рядом с мудрыми мерами этого короля нужно отметить бессмысленное поведение других правительств, как это нередко случается в истории промышленности. В то время как прежние правительства Фландрии и Брабанта делали все возможное для того, чтобы привести промышленность своей страны в цветущее состояние, позднейшие сделали все, чтобы возбудить недовольство негоциантов и промышленников и толкнуть их на путь эмиграции23.
В 1413 году шерстяная промышленность сделала в Англии уже настолько значительные успехи, что Гум мог сказать об этом периоде следующее: «Сильная зависть к иностранным купцам господствовала в это время – и масса препятствий полагалась на пути иностранной торговли; так, например, они обязаны были все деньги, вырученные ими за ввезенные продукты, употребить на покупку товаров туземного производства»24.
Во время Эдуарда IV эта зависть достигла такой степени, что ввоз чужеземного сукна, так же как и ввоз других предметов, был совершенно воспрещен.
Хотя король впоследствии и принужден был ганзейцами к восстановлению их прежних привилегий, однако, по-видимому, английское шерстяное фабричное производство вследствие этого сделало значительные успехи; ибо Гум о времени Генриха VII, который царствовал полстолетия спустя после Генриха IV, делает следующее замечание:
«Успехи в промышленности и искусствах гораздо действительнее строгих законов ограничивают привычку дворянства держать большое число прислуги. Вместо того чтобы соперничать друг с другом числом и храбростью своих слуг, дворянство теперь стремится к другого рода соревнованию, которое более отвечает духу цивилизованной эпохи; теперь каждый старается отличиться перед другим богатством дома, изяществом экипажей, роскошью обстановки. Так как народ теперь не мог уже предаваться праздности на службе у начальников и господ, то он принужден был изучать различные ремесла, чтобы быть полезным себе и государству. С другой стороны, были изданы законы, препятствовавшие вывозу благородных металлов как в монете, так и в слитках. Чтобы однако эти законы не оказались недействительными, иностранным купцам вновь вменено было в обязанность на всю сумму, вырученную за привезенные товары, покупать туземных»25.
При Генрихе VIII уже в Лондоне вследствие постоянного пребывания большого числа иностранных фабрикантов все съестные припасы значительно возвысились в цене – верный признак больших выгод, которыми пользовалось туземное сельское хозяйство вследствие развития внутренней мануфактурной промышленности.
Король, не понимая истинных причин и последствий подобного явления, дал веру английским промышленникам, которые жаловались на иностранных, еще далеко превосходивших их деловитостью, прилежанием и бережливостью, и издал постановление об изгнании пятнадцати тысяч бельгийских фабрикантов, «так как благодаря им возвысились в цене все жизненные припасы и можно опасаться в стране голода».
Чтобы уничтожить вред до корня, были тотчас же изданы законы, ограничивающие роскошь, уставы о ношении платья, таксы на жизненные припасы и на поденную плату. Такая политика, естественно, получила полное одобрение со стороны ганзейцев, которые с той же готовностью, какую оказывали они всем прежним благоволившим к ним королям Англии и какую в наши дни англичане оказывали португальским королям, предоставили в распоряжение Генриха VIII свои военные корабли. В течение всего этого царствования торговля ганзейцев с Англией велась еще очень оживленно. В их руках еще были корабли и деньги, и они с таким же искусством, как в наши дни англичане, сумели обеспечить себе влияние на те народы и правительства, которые не понимали своих национальных интересов. Только их доказательства имели совсем другое основание, нежели у современных торговых монополистов. Ганзейцы основывали на трактатах свое право снабжать чужие страны фабричными изделиями и принадлежащем им с незапамятных времен праве собственности, между тем как современные нам англичане желают основать свое право на теории, которую создал один из их таможенных чиновников. Они желают во имя мнимой науки приобрести то, чего ганзейцы требовали во имя трактатов и права.
Во время правления Эдуарда VI тайный совет нашел предлог для отнятия привилегий у купцов Штальгофа: «Ганзейцы делали сильные возражения против этого нововведения. Однако тайный совет настоял на своем решении, и благодетельные для нации результаты не замедлили обнаружиться. Английские купцы, как туземцы, вследствие их отношений пользовались решительными выгодами пред иностранцами при закупке сукна, шерсти и других товаров – выгодами, которые до сих пор не казались им достаточными для того, чтобы вступить в конкуренцию с такой богатой компанией. Но с того времени, как все иностранные купцы были подчинены одинаковым ограничениям, англичане почувствовали в себе достаточно энергии для торговых предприятий, и дух предприимчивости тотчас возбудился во всем королевстве»26.
После того как ганзейцы в течение нескольких лет были совершенно вытеснены с рынка, на котором они неограниченно господствовали в течение трех столетий, подобно тому, как в наше время англичане господствуют на рынках Америки и Германии, по предложению германского императора все их старые привилегии были снова восстановлены королевой Марией27.
Но радость их на этот раз была непродолжительна. «Стремясь не только сохранить эти привилегии, но и расширить их, они в начале царствования королевы Елизаветы выразили сильные сетования на то отношение к ним, какое существовало во время Эдуарда и Марии. Королева благоразумно ответила им, что она не в силах ничего изменить, но охотно желала бы предоставить им те самые привилегии и льготы, которыми они уже пользуются. Этот ответ их однако ничуть не удовлетворил. Через несколько времени торговля им была снова воспрещена к великой выгоде английских купцов, которые ждали лишь случая показать, что они в состоянии сделать; они взяли в свои руки всю отпускную торговлю, и их усилия увенчались полным успехом; они разделились на два класса – живущих в стране и путешествующих купцов; первые занимались торговлей дома, вторые пытали счастья в чужих городах и странах, торгуя сукном и другими английскими товарами. Этот успех возбудил такую зависть в ганзейцах, что они не пренебрегали никакими средствами для того, чтобы в других странах подорвать доверие к английским купцам. Они добились императорского эдикта, которым воспрещалась английским купцам всякая торговля внутри германской империи. Королева прибегла к репрессиям против указанного эдикта и приказала задержать шестьдесят ганзейских кораблей, на которых они вместе с испанцами вели контрабандную торговлю. Сначала однако она имела в виду лишь склонить ганзейцев к миролюбивому соглашению. Но, получив известие, что в Любеке собрано ганзейское собрание для обсуждения мер, которыми могла бы быть стеснена торговля англичан, она приказала эти корабли с их грузом конфисковать; только два их них были освобождены и посланы в Любек с сообщением, что королева питает глубокое презрение к Ганзе, ее договорам и мерам»28.
Так обошлась Елизавета с теми купцами, которые ссужали ее отца и столь многих королей Англии своими кораблями для их сражений, за которыми ухаживали все монархи Европы, которые в течение нескольких веков относились к королям Дании и Швеции, как к своим вассалам, возводя их на трон и низлагая по своему желанию, колонизировали все страны по юго-восточному берегу Балтийского моря, насадили там цивилизацию и освободили все моря от пиратов, которые еще незадолго перед тем с мечом в руках принудили одного из королей Англии признать их привилегии, которым не однажды английские короли отдавали в залог под займы свою корону и которые однажды свое бесчеловечие и дерзость по отношению к Англии довели до того, что умертвили сто английских рыбаков, осмелившихся приблизиться к их рыбным промыслам. Хотя ганзейцы имели достаточно еще сил, чтобы отомстить английской королеве, но прежнее мужество, замечательный дух предприимчивости, сила, воспитанная свободой и общей деятельностью, уже исчезли. Они все более и более слабели, пока наконец их союз не был разрушен формально в 1630 году, после чего они начали выпрашивать при всех дворах Европы привилегий для ввозной торговли, но должны были удалиться отовсюду с позором.
Различные внешние причины, помимо внутренних, о которых мы будем говорить позднее, вызвали их падение. Дания и Швеция, желая отомстить за ту зависимость, в которой так долго держал их Ганзейский союз, создавали всевозможные препятствия торговле ганзейцев. Русские цари предоставили привилегии одной английской компании. Орден рыцарей, их вековых союзников и как бы воспитанников, отпал от них и разорвал связь с ними. Голландцы и англичане вытеснили их со всех рынков и заняли их место при всех дворах. Наконец, и открытие пути через мыс Доброй Надежды в Индию оказало невыгодное влияние на них.
Они, во дни могущества и счастья почти не обращавшие внимания на их связь с немецкой империей, теперь, в бедственное время, обратились к немецкому рейхстагу с предложением такого рода: ежегодный отпуск сукна из Англии достигает 200 тыс. кусков, из которых значительная часть идет в Германию, поэтому единственным средством возвратить им в Англии прежние привилегии является воспрещение ввоза в Германию английского сукна. По уверению Андерсона, решение рейхстага должно было последовать действительно в этом смысле или даже состоялось; но тот же писатель уверяет, что Гильпен, бывший английским посланником при германском рейхстаге, сумел помешать приведению в исполнение этого постановления.
Сто пятьдесят лет спустя после формального распада Ганзейского союза в ганзейских городах исчезла даже самая память об их прежнем величии. Юстус Мозер в одном из своих сочинений уверяет, что, когда он, приезжая в ганзейские города, рассказывал тамошним купцам о могуществе и величии их предков, то ему почти не верили. Гамбург – в былое время гроза пиратов всех морей и славный во всем христианском мире по тем заслугам, которые он оказал при преследовании морских разбойников, – пал так низко, что принужден был ежегодной данью выкупать безопасность для себя и своих кораблей. Ибо, когда морской скипетр перешел в руки голландцев, другая политика была принята по отношению к морскому разбойничеству. Во времена морского господства ганзейцев на пиратов смотрели как на врагов и преследовали их всюду. Голландцы, напротив, видели в берберийских пиратах полезных союзников, благодаря которым, к их выгоде, торговля других стран и во время мира была затруднена. Приводя по одному поводу замечание Де-Витта, касающееся этой политики, Андерсон, со своей стороны, делает следующее лаконичное замечание: «Ffas est et ab holte doceri»29 – совет, который, несмотря на его лаконизм, так хорошо был понят и усвоен его соотечественниками, что англичане, к стыду христианской эпохи, до последнего времени терпели постыднейший промысел морского разбоя на северном африканском берегу, пока французы не оказали услуги цивилизации, истребив его окончательно.
Торговля ганзейских городов не была национальной; она не была основана на равновесии и совершенном развитии внутренних производительных сил и не имела опоры в достаточно развившемся политическом могуществе. Основание, соединявшее отдельных членов конфедерации в одно целое, было слишком слабо, стремление к частным преимуществам и частным выгодам (или, как выразился бы швейцарец или американец, дух кантона, дух отдельного государства) было господствующим и не давало места союзному патриотизму, который один только и мог дать перевес общему интересу конфедерации над частными интересами отдельных городов. Этим объясняется зависть и нередко даже измена; так Кельн пользовался для своих личных выгод враждебным отношением Англии к союзу; так Гамбург старался извлечь выгоды из спора Дании и Любека.
Ганзейские города основывали свою торговлю не на производстве и потреблении, не на земледелии и промышленности той страны, которая была отечеством купцов. Они не заботились поддерживать земледелие в своем отечестве, между тем земледелие чужих стран вследствие их торговли значительно возвысилось; они находили более удобным покупать фабричные произведения в Бельгии, нежели основывать фабрики в своей собственной стране; они оказали влияние на развитие земледелия в Польше, овцеводства в Англии, железного производства в Швеции и фабрик в Бельгии. Они целые века делали то, что теоретики нашего времени советуют делать нациям: они покупали товары там, где их можно было купить дешевле всего. Но когда страны, в которых они покупали, и те, в которых они продавали, закрыли для них свои рынки, оказалось, что их собственное земледелие и собственная фабрично-заводская промышленность не сделали настолько значительных успехов, чтобы их огромные капиталы могли найти здесь применение; эти капиталы перешли в Голландию и Англию и увеличили промышленность, богатство и могущество их врагов. Разительное доказательство того, что частная промышленность, предоставленная самой себе, не всегда обеспечивает стране благосостояние и могущество.
Преследуя исключительно материальные цели, ганзейские города совершенно пренебрегли своими политическими интересами. Во время своего могущества они, казалось, вовсе не имели связи с немецким государством. Этим недальновидным, самолюбивым и надменным гражданам льстило то, что за ними ухаживают князья, короли и императоры и что они разыгрывают роль господ на море. А как легко было бы им во время их морского могущества вместе с нижненемецкими городскими союзами образовать сильную нижнюю палату, создать противовес немецкой аристократии, достигнуть национального объединения при посредстве императорской власти, объединить под одним национальным знаменем все берега от Дюнкиркена до Риги и этим способом добиться и поддержать верховенство германской нации в промышленности, торговле и морском могуществе. Напротив, аристократия делала все, чтобы довести до конца их унижение. Внутренние города мало-помалу подпали совершенно под власть князей, а у городов приморских слабела их взаимная связь.
Всех этих ошибок избежала Англия. Там мореходство и внешняя торговля находили прочную опору в земледелии и промышленности страны; там развивались внутренние сношения в правильном соответствии с внешними и индивидуальная свобода не наносила ущерба национальному единству и национальному могуществу; там в солидарности и в единении счастливо уживались интересы короны, аристократии и народа.
Если принять во внимание эти исторические явления, то неужели возможно будет утверждать, что англичане в состоянии были так широко развить свою фабрично-заводскую промышленность или овладеть безмерно широкой торговлей и приобрести такое преобладание в морском могуществе помимо той политики, которую они преследовали? Нет, убеждение, что англичане достигли современного торгового могущества не посредством своей торговой политики, а помимо ее, кажется нам одним из величайших заблуждений нашего столетия. Если бы англичане весь порядок вещей предоставляли самому себе, последовали бы принципу laissez passez, как рекомендует господствующая школа, купцы Штальгофа до сих пор действовали бы в Лондоне, бельгийцы до сих пор занимались бы производством сукна для Англии; Англия до сих пор была бы пастбищем для ганзейских овец, как Португалия вследствие хитрости лукавого дипломата сделалась английским виноградником и оставалась такой до последнего времени. Более чем вероятно, что Англия без своей торговой политики никогда бы не достигла той степени гражданской свободы, какой она пользуется в настоящее время, так как эта свобода – дочь промышленности и богатства.
После таких исторических соображений нельзя не удивляться, что Адам Смит не дал себе труда проследить промышленную и коммерческую борьбу Ганзы с Англией с начала ее возникновения до конца. Некоторые, однако, места его книги достаточно доказывают, что причины упадка Ганзы и следствия его не были ему известны.
«Купец, – говорит он, – в своих интересах не связан ни с какою страною в отдельности. Для него почти безразлично, откуда ведет он свое торговое предприятие; ничтожной причины к неудовольствию достаточно для того, чтобы он перешел из одной страны в другую и перевел с собою свои капиталы, а вместе с ними и ту отрасль промышленности, которой его капиталы дают жизнь. Никакая часть этих капиталов не может считаться принадлежностью какой-либо отдельной страны до тех пор, пока они не будут, так сказать, приращены к земле в виде сооружений и т. д. От огромных богатств, которыми должны были владеть ганзейские города, не осталось и следов, кроме кое-каких сведений в туманных хрониках XIII и XIV столетий; теперь невозможно даже указать на те места, где некоторые из них находились, или сказать, каким городам принадлежат те латинские имена, которые приписываются им хрониками»30.
Как странно, что Адам Смит при столь ясном освещении второстепенных причин упадка Ганзы не почувствовал необходимости исследовать главные причины его. Ему не было для этого никакой надобности в исследовании того, где находились исчезнувшие ганзейские города и какие ганзейские города разумеются гуманными хрониками под их латинскими названиями. Ему не было никакой нужды даже пересматривать эти хроники. Его собственные соотечественники – Андерсон, Макферсон, Кинг и Гум – могли дать ему по этому предмету совершенно удовлетворительные разъяснения.
Каким образом и почему этот глубокий и пытливый ум мог воздержаться от столь интересного и обильного результатами исследования? Мы не видим другой причины, кроме той, что такое исследование привело бы его к выводам, которые едва ли могли бы подтвердить его принцип абсолютной свободы торговли. Без сомнения, самые факты привели бы его к заключению, что после того, как свобода торговли с ганзейцами извлекла английское земледелие из его варварского состояния, покровительственная торговая политика доставила английской нации промышленное владычество за счет ганзейцев, бельгийцев и голландцев и что отсюда при посредстве протекционной системы для мореходства развилось их торговое владычество.
Этих-то факторов, по-видимому, Адам Смит не желал ни знать, ни замечать. Они принадлежали, конечно, к категории тех назойливых фактов, по поводу которых Ж. Б. Сэй сознается, что «они приводят его к мятежу против собственной системы».
