Текст книги "Филантропия в Америке. Очерк истории"

Автор книги: Фридрих Фурман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Революция и создание республики

«Великое Пробуждение», помимо его важной роли в становлении филантропии в Америке, сопровождалось также серьезным последствием политического характера. Вызванный этим движением раскол среди религиозных лидеров, тесно связанных с властным истеблишментом, усилил политическую активность диссидентского крыла пуританства. Укрепление в Америке новых церквей, таких, как методистская и баптистская, с их странствующими проповедниками, привело к тому, что многие из их священников, добиваясь равных прав для своих конфессий и свободы совести вообще, становились по существу революционными лидерами. Тем самым, они на уровне местных общин смогли сыграть важную роль в подготовке революционной ситуации и окончательном разрыве с британской короной7878
  Там же, р. 35.


[Закрыть].

Еще более важным орудием подготовки революции и организации республики большинство американских историков считает добровольческие сообщества и ассоциации, прежде всего, в форме масонских лож. К началу революции 1776 года масонские ложи, постепенно «завезенные» в колонии из Британии и исповедовавшие в своем большинстве космополитизм и гуманизм, строгую этику и веру в универсального Бога – эти единственные тогда светские закрытые общества были почти в каждом городе Америки. Один из современных историков назвал американское масонство того времени «суррогатной религией» для людей Просвещения, подозрительно относившихся к традиционному христианству. Их членами были почти все влиятельные деятели того времени – от Франклина в Филадельфии до Адамсов в Бостоне. Поддерживая между собой регулярную связь, тайные масонские организации могли играть важную роль в мобилизации сил для сопротивления акциям британской короны.

С началом в 1775 году массового сопротивления по образцу масонских лож стали возникать во всех крупных городах общества «Сыновей Свободы». Сначала снизу, стихийно, а затем и организованно, по инициативе сверху. В эти общества вступали представители средних слоев и низов и они носили откровенно политический характер. «Сыновья Свободы» проводили скоординированные радикальные акции против британских властей и их местных сторонников («лоялистов») – крупных землевладельцев, части плантаторов-рабовладельцев, торговцев, экономически связанных с метрополией, королевских чиновников на местах и представителей англиканского духовенства. В числе этих акций было и знаменитое «бостонское чаепитие», когда в залив были сброшены сотни ящиков чая из Индии, обложенного незаконным, по мнению «Сыновей Свободы», королевским налогом.

Помимо масонских лож и обществ «Сыновей Свободы», важную роль в создании революционной ситуации играли и диссидентские религиозные группы, хотя у них не было структуры, объединяющей многочисленные и нередко враждующие церкви колоний. Но ее вполне заменяли неформальные связи их пасторов, а также странствующие миссионеры и проповедники, разносившие политические новости и призывавшие на массовых собраниях верующих и вновь обращенных не только к заново понимаемому «послушанию Богу», но и к «сопротивлению тиранам».

***

Однако высокая эффективность добровольческих и благотворительных сообществ, проявленная ими в революции и войне за независимость, сыграла с ними затем злую шутку. Когда настало время строить новую республику на невиданных до тех пор – если не считать системы городов-полисов в древней Греции и римской республики – весьма хрупких демократических основах, власти новых штатов, а затем и центральное правительство стали относиться к ним как к подрывным организациям. Потому что теперь добровольные ассоциации, или, как их стали называть новые власти, «подрывные фракции», стали использовать оппозиционные силы.

Принятый вскоре закон «Об иностранцах и мятежах», направленный против оппозиционеров, их прессы и организаций, касался также благотворительных ассоциаций и корпораций. Республика защищалась. Ни одна из угрожавших ей враждебных сил, – отмечает Питер Холл, – не казалась ее лидерам, судившим по собственному опыту, столь опасной, как ассоциации и корпорации. Потому что первые были способны сосредоточить у себя неограниченную политическую мощь, а вторые могли, если не ограничивать их собственность, накопить столь же, если не более мощные, по сравнению с юным государством, финансовые ресурсы.

Большинство штатов за пределами Новой Англии еще до конца 18 века резко ограничили право ассоциаций, зарегистрированных в качестве благотворительных корпораций, получать пожертвования граждан. Власти опасались, что они могут финансировать враждебные акции антиреспубликанской оппозиции. Вирджиния запретила деятельность англиканской церкви и конфисковала ее активы. Нью-Йорк создал Совет регентов при штатском университете для контроля за всеми образовательными, профессиональными и благотворительными союзами. Пенсильвания вовсе отменила у себя действие британских Законов о бедных и отказала судам в праве принимать решения по вопросам доверительной собственности. Тем самым суды были лишены возможности разрешать создание доверительных фондов, принимающих пожертвования частных лиц, что фактически означало запрет на частную благотворительность. Даже штаты Массачусетс и Коннектикут, ставшие в начале 19 века национальными лидерами в выдаче разрешений на создание благотворительных корпораций, ввели ряд ограничений для ассоциаций граждан. Даже для тех, что действительно имели лишь благотворительные цели.

Запрещая или ограничивая добровольческие ассоциации и корпорации, а с ними и частную благотворительность, республиканские власти той поры – вне зависимости от их мотивов – обостряли тот трудно разрешимый конституционный конфликт прав большинства граждан и прав отдельного гражданина, c которым США пытаются управиться вот уже более четырех столетий. С одной стороны, без таких «посредников» как добровольческие ассоциации, правительство, будучи юридически «слугой» граждан, фактически становится их «хозяином». Как без подобных коллективов-посредников дать знать властям, не прибегая к насилию, чего хотят граждане в промежутках между выборами? А с другой, существование таких ассоциаций кажется несовместимым с демократически избранными властными институтами. Оперируя вне контроля правительства и получая при этом права собственности, ассоциации делают некоторых граждан «более равными», чем другие, подрывая тот фундамент равноправия, на котором устанавливался новый республиканский строй.

Как бы там ни было, к концу 18 века организованная частная благотворительность пребывала в зачаточном состоянии. Помимо политических опасений властей, к которым нередко присоединялись и массы, не желавшие возвращения монархии, ее появление сдерживалось отсутствием правовой инфраструктуры. А без нее практически невозможно создавать доверительные фонды с благотворительными целями.

Преобладающее число частных пожертвований, как и в колониальную эпоху, поступало публичным учреждениям – местным властям, школам, колледжам и религиозным конгрегациям. Большая часть их бюджетов формировалась за счет правительственных субсидий, источником которых в решающей мере были налоговые поступления, а не благотворительные вклады. Добровольное участие граждан было разрешено лишь для братских обществ и локальных социальных клубов, немногих медицинских ассоциаций и тех лояльных правительству политических клубов, которые постепенно становились базой политических партий.

3. Филантропия в период становления США

Как бы ни были враждебны власти и подозрительны массы к волонтерским ассоциациям и благотворительным обществам после революции, экономические и политические условия жизни в новом государстве вынудили прибегнуть к ним. Для религиозных и политических диссидентов ассоциации были единственным средством противостоять устоявшимся элитам, пребывающим у власти в правительствах или в конгрегациях. Эти элиты, в свою очередь, нуждались в ассоциациях, когда теряли на выборах избирателей или прихожан. Ассоциации становились единственным способом оказывать влияние на публичную жизнь.

Растущая экономика требовала разнообразных источников капитала для создания все более крупных предприятий и распределения финансового риска между многими вкладчиками, что привело к организации акционерных обществ, объединяющих совместными интересами тысячи и десятки тысяч человек. К тому же, все большая доля инвестиций в эти общества стала приходить от растущего числа благотворительных, образовательных и религиозных организаций, увеличивающих свои фонды за счет частных пожертвований. Вынуждали объединяться также неустойчивость и опасности жизни в растущих городах. Поэтому быстро росло число братских ассоциаций, помогающих своим членам и их семьям пережить трудности, связанные с потерей работы, болезнями и смертью близких. Ассоциации ремесленников добивались для своих членов справедливых цен на сырье и орудия труда и пытались защищать их от эксплуатации.

Особенно важную роль как во взлете ассоциаций, так и в росте частных пожертвований для публичных целей сыграла религия. После революции, когда были распущены пробританские или антиреспубликанские церкви, когда усилилась терпимость ко всем христианским конфессиям, с одной стороны, резко возросло число новых сект, а с другой, довольно много американцев вовсе отпало от религии. Считают, что к началу 19 века лишь один из пяти американцев принадлежал к определенной церкви или секте. Это встревожило не только религиозных лидеров, но и политиков, ибо подобная ситуация стала не только вызовом силе религиозного убеждения, но и угрозой стабильности республики. Безбожник – это не только грешник, но и потенциальный повстанец. Вот почему в 90-е годы 18 века началось второе «Великое Пробуждение», в котором объединившиеся протестантские группы продвигали новую волну евангелизации, активно создавая религиозные ассоциации на местах в дополнение к своему испытанному оружию – странствующим проповедникам.

Стихийный взлет ассоциаций и благотворительности при отсутствии, особенно в штатах, поддерживающего их правового регулирования, привел к ряду острых политических конфликтов и пристрастных разбирательств. Они завершились знаменательными решениями Верховного суда США, сыгравшими важную роль в дальнейшем становлении американской филантропии. Ее историки придают особое значение решениям Верховного суда по делу Дартмутского колледжа и о завещании Стивена Жирара.

***

Дартмутский колледж (Dartmouth College, Hanover, NH) был создан в 1769 году на основе королевской хартии и на пожертвование британского графа Дартмута. Со времени своего основания колледж считал себя независимой конгрегацией, что отражало условия штата Нью-Гемпшир, одного из самых толерантных в Америке. В 1816 году вновь избранный губернатор, сторонник усиления власти штата, сделал колледж публичным, назначив свой опекунский совет вместо ранее избранных конгрегацией опекунов. Верховный суд штата поддержал губернатора, ссылаясь на то, что корпорации, созданные по закону властей, пусть и британских, должны оставаться под их юрисдикцией.

В дело вмешался выпускник Дартмута, знаменитый политик и адвокат Дэниел Уэбстер (Daniel Webster). Он предложил направить иск в Верховный суд США и взялся защищать там интересы своей «альма-матер». Он исходил из того, что и губернатор, и суд штата нарушили ту статью федеральной Конституции, которая запрещает властям отменять обязательства, вытекающие из контрактов. Это был весьма уместный совет, ибо Верховный суд США уже был завален спорными делами о благотворительных корпорациях. Суд принял иск к рассмотрению, чтобы на его примере найти, наконец, общенациональное решение проблемы их статуса.

То, как Д. Уэбстер представил дело своих клиентов в суде, позволяет лучше понять суть правовых отношений доноров и организаций филантропии в США и в наши дни. Уэбстер признал, что колледж создан по акту правительства, даже если это была хартия короля Англии, теперь главы иностранной державы. Но этот властный акт поощрил частные лица делать пожертвования этой независимой корпорации в лице опекунов, избранных ее членами. Хотя пожертвования использовалось для публичной цели – создания учебного заведения, это не лишило дарение частного характера. Пожертвования были переданы в управление опекунам и, следовательно, составляли предмет контракта опекунов и дарителя, нарушать который по Конституции власть не имеет права. Именно на этом основании Верховный суд вернул в 1819 году Дартмутскому колледжу, ныне одному из университетов Ивовой лиги, его независимый частный статус. И тем самым создал исторический правовой прецедент, открывший дорогу развитию не только частных корпораций вообще, но и независимой от правительства частной филантропии.

***

Другой важный для ее развития правовой прецедент был создан решением Верховного суда США 1844 года по завещанию Стивена Жирара. Прежде, чем перейти к делу о его завещании, рассмотренному этим судом спустя 10 лет после его смерти, стоит сказать несколько слов о том, каким этот американец был при жизни.

Родившийся во Франции Стивен Жирар (Stephen Girard, 1750–1831), предприниматель и финансист из Филадельфии, был не только самым успешным предпринимателем и наиболее богатым человеком своего времени, но и одним из самых выдающихся американских филантропов 19 века. Вот лишь самые яркие тому примеры.

Когда в 1793 году в Филадельфии разразилась крупная эпидемия желтой лихорадки, Жирар был одним из немногих влиятельных и богатых граждан города, которые остались здесь с риском для жизни, чтобы активно участвовать в борьбе с эпидемией, спасении заболевших и поддержке выживших жертв. Недаром после ее окончания мэрия присвоила Жерару почетное звание Героя Филадельфии. Он отдал свой загородный особняк под госпиталь, нашел смельчаков для его обслуживания и, подвергая самого себя смертельному риску, несколько месяцев управлял его работой.

Особую известность принесла Жирару заслуга спасения американского правительства от финансового банкротства во время войны США с Англией в 1812 году. Годом раньше истек срок хартии, выданной Конгрессом на деятельность Первого Банка США, крупным акционером которого был Жирар. Поскольку ее возобновление было под вопросом из-за оппозиции штатов, он выкупил не только акции банка, но и здание, в котором банк работал. Жирар выложил при этом почти все свое состояние и не потребовал взамен никаких привилегий для своего бизнеса. Открытый им «Банк Стивена Жирара» стал главным источником правительственных кредитов на ведение войны. Ближе к ее концу, когда Казначейство США окончательно истощило свои ресурсы, Жирар отдал в его распоряжение почти весь оборотный капитал своего банка. Это позволило США продолжить военные действия вплоть до заключения в 1814 году Гентского мира.

Утверждают, что именно прозорливому Жирару принадлежит идея превращения Нью-Йорка в финансовый центр страны. Именно туда был перенесен организованный им Второй Банк США. Вашингтон же по его замыслу следовало превратить в чисто правительственный город. В 1793 году в Филадельфии, бывшей одновременно крупным торговым портом и тогдашней столицей США, вновь вспыхнула эпидемия «привозной» желтой лихорадки. Именно тогда эта идея Жирара (и по его же инициативе) приобрела реальность. После эпидемии в Вашингтон стали выводить оставшиеся здесь правительственные учреждения.

Однако наибольшую славу, но уже посмертную, бездетный вдовец Жирар приобрел своим завещанием 1831 года и последовавшей в 1844 году попыткой французских родственников оспорить его в Верховном суде США.

По завещанию Жирар передал почти все свое состояние благотворительным и муниципальным организациям Филадельфии и Нового Орлеана – двух портов, через которые он осуществлял свои международные торговые операции. Однако основную его долю (около 2 млн. долл. того времени) он предназначил для создания школы-интерната, где учились бы бедные белые мальчики-сироты из шахтерских семейств. Впоследствии на базе этой школы был создан колледж Жирара, построенный в 1833–1844 годах. Интересно также, что в завещание он включил условие о том, что доступ в нее запрещен священникам всех конфессий, чтобы избежать в обучении мальчиков столкновения различных религиозных доктрин и конкуренции сект. Это был редкий в Америке того времени светский подход к филантропии, да еще в столь крупных масштабах.

Родственников Жирара, ополчившихся, прежде всего, против его дара сиротской школе-интернату, в Верховном суде США представлял уже известный нам Д. Уэбстер. На этот раз он проиграл. Но именно этим его поражением был создан еще один важный прецедент, позволивший далее продвинуть права частной благотворительности в США. Суд на этот раз отверг тот аргумент Уэбстера, что, раз штат Пенсильвания отменил у себя в годы революции британский Закон о благотворительных корпорациях, то Жирар не имел законного права жертвовать, а школа, не будучи по закону корпорацией, не могла принимать его 2 млн. долл. Не был также принят тот хитроумный довод Уэбстера, что школа, а затем и колледж Жирара, не имели права на статут корпорации, поскольку их ученики и студенты не относились ни к одному из признанных в стране христианских вероисповеданий.

Решение Верховного суда по делу о завещании Жирара имело далеко идущие последствия для истории здешней филантропии. Во-первых, было косвенно подтверждено право частных лиц создавать благотворительные фонды на правах корпорации, избегая при этом не установленного законом контроля правительства. Во-вторых, была признана возможность создания частных колледжей, контролируемых любой ненасильственной и не нарушающей закон религией, так же как не принадлежащих ни к одной из них – согласно принятому Конституцией разделению государства и церкви. Наконец, в-третьих, было признано «право мертвой руки», то есть законность исполнения воли умершего донора, выраженной в его завещании.

***

В 1831 году, когда в Америке, преодолевая стойкие предрассудки властей и населения, как и правовые и финансовые препятствия, начался взлет добровольческих и благотворительных организаций, страну посетил молодой французский маркиз Алексис де Токвиль (Alexis de Tocqueville, 1805–1859).

Он провел, путешествуя по стране, почти год, пытаясь понять на месте как работает поразительный для аристократической Европы феномен американской демократии. На него произвел глубокое впечатление складывающийся здесь баланс между личной свободой и религией, частной собственностью и равенством, индивидуализмом и общественной жизнью, сильной властью и децентрализацией. Его также поразили непривычные для европейца обилие и разнообразие добровольческих объединений граждан.

Написанная им по следам этого знаменитого путешествия книга-исследование «Демократия в Америке» (была издана двумя томами в 1835 и 1840 годах) – сама по себе образец замечательного литературного стиля – стала классикой политологии и социологии, источником разнообразных и правдивых свидетельств о восходящей стране. Она и сейчас, спустя более полутора столетий, остается весьма полезным чтением для тех, кто хотел бы разобраться в истоках современной Америки.

Ниже приведена составленная автором подборка цитат из книги Алексиса де Токвиля. Не нуждаясь в комментариях, они демонстрируют его глубокое понимание Америки и поразительную прозорливость насчет ее будущего. Они, вместе с тем, как нельзя лучше характеризуют особенности развития страны, состояние ее добровольческих и благотворительных учреждений и менталитет американцев в эпоху, о которой рассказывается в данной главе.7979
  См. Алексис де Токвиль, Демократия в Америке, Прогресс, 1992, 554 с. В скобках после каждой цитаты указаны страницы, на которых они помещены в этом издании книги Токвиля.


[Закрыть]

Об Америке и Европе, демократии и деспотии, свободе и религии

Три основные причины способствуют, как представляется, поддержанию демократической республики в Новом Свете. Во-первых, это федеральная структура, избранная американцами. Благодаря ей Союз обладает силой крупной республики и долговечностью малой. Во-вторых, это существование общинных учреждений, которые, с одной стороны, умеряют деспотизм большинства, а с другой – прививают народу вкус к свободе и учат его жить в условиях свободы. В-третьих, это судебная власть. Я уже показал, какую роль играют суды в исправлении ошибок демократии и как им удается приостанавливать и направлять порывы большинства, хотя они и не способны их пресечь. (с. 219)

Всеобщее благосостояние обеспечивает стабильность любой формы правления, но оно особенно важно для демократии, основой которой являются настроения большинства и главным образом настроения тех, кто испытывает нужду. При народном правлении государство может жить без потрясений, только если народ счастлив, поскольку нищета действует на него так же, как честолюбие действует на монархов. А ведь ни одна страна мира ни в одну историческую эпоху не имела столько материальных и не зависящих от закона предпосылок благосостояния, сколько имеет Америка. Процветание Соединенных Штатов объясняется не только демократичностью их законодательства, сама природа работает там на народ. (с. 216)

Трудно описать ту алчность, с которой американцы бросаются на огромную добычу, дарованную им судьбой. Преследуя ее, они бесстрашно идут на стрелы индейцев, переносят болезни, подстерегающие их в пустыне, не боятся лесного безмолвия, не приходят в смятение при встрече со свирепыми животными. Страсть, которая гонит их вперед, сильнее любви к жизни. Перед ними простирается почти безграничный континент, а они спешат так, словно боятся прийти слишком поздно и не найти себе места. (с. 217)

В Европе мы привыкли смотреть на беспокойный ум, неумеренное стремление к богатству и крайнюю тягу к независимости как на большую опасность для общества. Именно все это гарантирует американским республикам большое и мирное будущее. Если бы не все эти неуемные страсти, население скопилось бы в некоторых местах и вскоре, так же как мы, начало бы испытывать потребности, удовлетворить которые ему было бы нелегко. Новый Свет – это счастливый край, пороки людей там почти так же полезны обществу, как добродетели! Это оказывает огромное влияние на то, как судят о поступках людей в разных полушариях. Американцы часто называют похвальным занятием то, что мы считаем жаждой наживы, и видят определенную душевную трусость в том, что мы рассматриваем как умеренность желаний. (с. 218)

Американцев больше всего волнуют не политические, а коммерческие дела, или, вернее, они переносят на политику привычки, приобретенные в коммерции. Они любят порядок, который необходим для успеха в делах, глубоко ценят умеренные нравы, которые лежат в основе прочной семьи. Они предпочитают здравый смысл – создатель крупных состояний, гениальности, которая их нередко пускает на ветер. Идеи общего характера пугают их ум, привыкший к конкретным расчетам, а практике они отдают предпочтение в сравнении с теорией.

Чтобы понять, какое влияние оказывает материальное благосостояние на политическую деятельность и даже на убеждения, которые, казалось бы, подчинены лишь разуму, надо поехать в Америку… (с. 218)

Если дух человека развивается свободно, он стремится привести в соответствие политическое общество и религиозные институты, стремится, если мне будет позволено так сказать, привести к гармонии земную жизнь и небесную. (с. 220)

…в Соединенных Штатах ни одно религиозное учение не занимает враждебной позиции по отношению к демократическим и республиканским учреждениям. Духовенство всех церквей придерживается по этому поводу одного мнения, убеждения не противоречат законам, в умах царит согласие. (с. 221)

Не свобода, а деспотизм может существовать без веры. Республика, за которую они [американцы] выступают, значительно больше нуждается в вере, чем монархия, с которой они борются, а демократическая республика – более, чем какая-либо другая. Разве может общество избежать гибели, если при ослаблении политических связей моральные связи не будут укрепляться? И как можно управлять свободным народом, если он не послушен Богу? (с. 224)

О роли объединений в общественной жизни

Политические объединения составляют лишь очень незначительную часть из того огромного количества разного рода ассоциаций, что существуют в Соединенных Штатах. (с. 378)

Американцы самых различных возрастов, положений и склонностей беспрестанно объединяются в разные союзы. …И всегда там, где во Франции во главе всякого нового начинания вы видите представителя правительства, а в Англии – представителя знати, будьте уверены, что в Соединенных Штатах вы увидите какой-нибудь комитет. (Там же)

Правительство могло бы возложить на себя обязанности некоторых самых крупных американских ассоциаций, и в отдельных штатах такая попытка уже предпринималась. Однако какая политическая власть когда-либо станет способной достаточно эффективно справляться со всей той массой бесчисленных мелких дел, которая ежедневно выполняется американскими гражданами с помощью союзов и объединений? (с. 379)

В Америке мне встречались такие ассоциации, о возможности существования которых, признаюсь, я не имел ни малейшего представления, и я часто восхищался той бесконечной изобретательностью, с которой жители Соединенных Штатов умеют внушать общую цель большому числу людей, добиваясь от них поддержки и готовности добровольно идти к ней. (с. 378)

В аристократических обществах людям нет никакой необходимости объединяться для действия, поскольку они и без того прочно объединены. Каждый богатый и влиятельный гражданин играет роль своего рода главы устойчивой ассоциации принудительного характера, куда входят все те люди, которых он заставляет соучаствовать в исполнении своих замыслов. (Там же)

У демократических народов, напротив, все граждане независимы и слабы; они почти ни на что не способны поодиночке, и никто из них не может обязать окружающих оказывать ему содействие. Все они были бы беспомощными, если бы не научились добровольно помогать друг другу. (с. 379).

***

Вызвавшее изумление Токвиля изобилие и разнообразие добровольческих ассоциаций, следовательно, и благотворительной деятельности, продолжало расти в течение всего 19-го века. Они, однако, были достигнуты в сложных и зачастую противоречивых условиях права и практического регулирования. Это был результат взаимодействия множества инициатив снизу, настороженности и ограничений сверху. К исходу века выявились, исходя из того, как толковался их правовой статус, две основные группы организаций филантропии и волонтерства8080
  Там же, рр.38–39.


[Закрыть].

Для первой группы было характерно «широкое толкование», и к ней относились филантропические организации небольшого числа штатов, преимущественно в Новой Англии. Широкий подход означал не только признание, но и поощрение практически любых добровольческих объединений освобождением от муниципального налога на собственность. Поэтому они здесь процветали.

В Массачусетсе, например, согласно закону штата от 1874 года, от налога освобождались все объединения, созданные с образовательными, благотворительными и религиозными целями. В их число входили ассоциации самых разнообразных направлений – антикварные, исторические, литературные, научные, медицинские, артистические, музыкальные и архитектурные. К ним также отнесли ассоциации миссионеров, действующих дома и за рубежом, атлетические объединения, яхтенные клубы, библиотеки и читальные залы. Льготы получали общества масонов, различные братства и другие организации взаимопомощи. Попечители благотворительных фондов располагали значительными правами в управлении их финансами и были защищены от исков как своих доноров, так и получателей грантов или иной помощи.

Большинство же остальных штатов придерживалось «узкого толкования» филантропии и волонтерства. Они не только ограничивали виды деятельности, которые по закону признавались благотворительными, но нередко требовали для получения налоговых льгот доказательств их некоммерческих намерений. Многие из перечисленных выше ассоциаций Массачусетса вряд ли получили бы льготы и выжили бы, если бы они находились, например, в Пенсильвании, власти которой дотошно контролировали свои благотворительные организации.

Этот противоречивый процесс рождения добровольческих ассоциаций и поддерживающей их частной филантропии помог американцам прояснить различие не только между публичной и частной сферами деятельности, но и между коммерческими и некоммерческими организациями. По ранним уставам корпораций трудно было найти отличие акционерной компании от членского объединения, и лишь постепенно был накоплен достаточный опыт, чтобы их различия нашли отражение в законодательстве. В этом процессе виды деятельности, в которых частные организации сейчас бы однозначно отнесли к бесприбыльным – искусство, культура, образование и здравоохранение, тогда выполнялись как коммерческими, так и некоммерческими корпорациями.

***

Ситуация стала более определенной в последней четверти 19 века. Тогда в ходе индустриализации растущие налоги на недвижимость, включая землю и здания, и введение налога на наследство создали финансовые стимулы для четкого выделения и массового использования бесприбыльной формы корпораций, позволившей уже тогда получать значительные налоговые льготы.

Наиболее ярко эта тенденция выявилась в десятилетия после Гражданской войны, когда быстро богатеющая культурная элита городов стала создавать «бесприбыльные» оркестры и музеи, примыкающие к «бесприбыльным» же университетам. Быстрому развитию волонтерства и филантропии в 19 веке способствовало и то, что к его середине американцы почти преодолели свое предубеждение против добровольческих объединений и питающей их частной филантропии. Их стали создавать и религиозные элиты. К примеру, лидеры церквей, утративших после отделения церкви от государства монопольное положение в штатах и на федеральном уровне. К ним обратились проигравшие на выборах политические лидеры, а также новая капиталистическая элита, еще не нашедшая в условиях демократии прямых рычагов влияния на власть и использующая косвенные возможности через прессу и ассоциации. Ими заинтересовался и средний американец как способу политической мобилизации на выборах или в качестве их альтернативы для публичного выражения своего мнения.

Особенно уместными становятся ассоциации, основанные на взносах и пожертвованиях, в профессиональных кругах для введения и поддержки стандартов качества, норм поведения и распространения знаний. Одна за другой создаются общеамериканские профессиональные ассоциации – статистиков (1839), психиатров (1844), медиков (1847), гражданских инженеров (1852), архитекторов (1857). Захваченные после гражданской войны стремительной индустриализацией, начали объединяться в ассоциации взаимопомощи и защиты своих прав ремесленники и рабочие.