Текст книги "Кровавый чернозем"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава четвертая

Ковригин возвращался домой той же дорогой. Чек, найденный в кустах, вместе с сигаретной пачкой лежал у него в кармане. Ковригин еще не решил, что с ним делать. Как распорядиться найденной уликой? В том, что чек из московского магазина не простая бумажка, а настоящая улика – вещь, побывавшая в руках бандита и потому обязанная вывести на его след, – в этом Ковригин мало сомневался. Но, конечно, сомнения имелись. Не очень большие – так, процентов на пятнадцать…

Ковригин справедливо считался мужиком разумным. Он понимал, что жизнь не боевик про хороших и плохих, где хорошие под конец всегда побеждают. В жизни не было места подвигу! В жизни улики не валялись под самым носом. А если и валялись, то на них никто внимания не обращал, потому как великие сыщики, умевшие по пеплу сигары и оторванной пуговице выйти на след преступника, обитали только в приключенческих книгах и фильмах. Нормальный человек, если только он не параноик, ничего подозрительного не увидит ни в оторванной пуговице, ни в товарном чеке, лежащем в придорожном кусте. Где же еще и валяться всякому мусору?

Процентов на пятнадцать Ковригин допускал, что чек этот мог попасть в кусты из кармана честного обывателя, ни сном, как говорится, ни духом с бандитами не связанного. Скажем, шел себе еще один столичный гость, любитель помокнуть под дождем с удочкой, культурно провести выходные. Шел он по тем же местам, где сегодня проходил Ковригин, остановился возле куста справить нужду, да и дальше направился, посвистывая. И что ему до того, что из кармана вылетела жеваная старая бумажка и, завертевшись осенним листом, улетела в заросли? Честный обыватель на этот чек, скорее всего, крючки покупал, лески.

И вот чек, оказавшийся случайно не в то время не в том месте, уже ведет доморощенного шерлока холмса по ложному следу…

Да, все эти кислые мыслишки бродили у Ковригина в голове, как опара, то переполняя сознание до краев, то снова опадая на дно. Ковригин старался не дать им ходу, чтобы ненужные сомнения не задавили на корню его решимость что-то сделать самому. Ковригин вообще не любил предаваться лишним размышлениям и сомнениям. Он любил, раз для себя что-то решив, уже не отступать до конца, пока не победит или не проиграет.

«С другой стороны, если посмотреть, – размашисто шагая через лужи по знакомой местности, где нет нужды лишний раз глядеть под ноги, думал Ковригин, – если допустить, что этот чек обронил бандит… Тогда вряд ли он будет из магазина „Охотник-рыболов“. Хотя и бандит может быть членом охотничьего клуба и даже открыто патроны к помповому ружью там покупать… Кто его знает, что у бандита на уме? У него ж на лбу не всегда написано… Допустим, если по кассовому аппарату вычислить адрес магазина (Ковригин случайно знал из жалоб своего знакомого московского торговца, имевшего три киоска на Динамо, какая катавасия происходила пару лет назад, когда московский мэр издал приказ обязательно регистрировать все кассовые аппараты), вычислить адрес магазина и приехать, посмотреть, какой он. Допустим даже, что охотничий магазин. Можно по пробитым ценам узнать, что покупали. Бандит что бы покупал?»

Как ни слабо знал Ковригин преступный мир, но облик матерого уголовника (а именно такими ему показались грабившие его дом бандиты) не вязался с обликом заядлого рыбака, способного рано встать, прошагать километров пять по дебрям под холодным, пронизывающим, моросящим дождем, потом сидеть не шелохнувшись, выжидать, пока клюнет… Нет, это слишком созерцательное времяпрепровождение не вязалось с бритоголовым угрюмым хамлом с психопатическими нотками в голосе.

«Что бандит может покупать в „Охотнике-рыболове“? – думал свое Ковригин. – Ну, ружье, патроны к нему, газовый пистолет, нож, намордник для пса… Что ему еще в его ремесле пригодится? Ну, линь какой-нибудь, цепь… все… А простой рыбак, разве он это покупает? Он удилища высматривает, лески, крючки, блесны, поплавки… Вот интересно даже проверить!»

Ковригин остановился посреди дороги, пошарил в карманах, вытащил чек и смятую пачку от сигарет «Парламент». Взглянул на оранжевую нашлепку ценника на пачке – тридцать рублей, – затем пробежал глазами столбец цифр в правом нижнем углу товарного чека. Сердце его обдала горячая волна. Вот это да!

– Как же я сразу не подумал! – и злясь на себя, и радуясь неожиданной удаче, пробормотал Ковригин.

Вот она, стопроцентная привязка сигаретной пачки к чеку. Теперь на все сто ясно: чек и смятая пачка принадлежали одному лицу.

– Ай да Ковригин! – с гордостью, неизвестно к кому обращаясь, повторял Василий.

Стоимость пачки сигарет, пробитая на ценнике, совпадала с последней суммой, пробитой на чеке неизвестным кассиром. Судя по чеку, покупалось несколько покупок, а напоследок попросил пачку «Парламента»…

– Теперь не скажите, это не простое совпадение! – снова сам с собой заговорил довольный Ковригин. – Это все не просто так!

Ему до щекотки захотелось поделиться своими выводами с каким-нибудь авторитетным лицом. Ни жена, ни сосед Егор не в счет. С кем-то действительно знающим в этой области, кто бы по достоинству оценил ковригинскую смекалку и настойчивость…

Обычная недоверчивость, настороженность, привычка не выбалтывать все, что у тебя на уме, – все эти полезные крестьянские черты ковригинского характера исчезли под давлением мальчишеской бесшабашности.

– Ну, начальник, пора тебя удивить, – хмыкнул Ковригин, резко меняя маршрут.

В начале пятого, когда районное начальство уже начинает покидать уютные норы своих кабинетов, Ковригин поравнялся со зданием райотдела. По привычке резко повернувшись на девяносто градусов, Ковригин вспрыгнул на крыльцо и толкнул тяжелые двойные двери.

Войдя в холл, разгороженный крашеной металлической решеткой, увешанный стендами с образцами правильного оформления документов, Ковригин пробился через плотную очередь без пяти минут совершеннолетних крашеных девиц в коротких расклешенных брючках (последний писк райцентровской моды) и старающихся держаться очень независимо юнцов, стоящих в очереди к паспортистке. Спросил у дежурного сержанта, наклонившись к окошку в решетке:

– Ширяев на месте?

– Вы по какому вопросу? – ответил сержант.

– Ты, сынок, случайно не из Одессы? – отеческим тоном поинтересовался Ковригин.

– Нет, а что?

– В Одессе очень любят отвечать вопросом на вопрос, – ухмыльнулся Ковригин, довольный шуткой. – Черкани пропуск, мне с ним поговорить надо по делу.

– Паспорт, – сухо ответил сержант.

Через пару минут Ковригин оказался по ту сторону решетки. Оказавшись в сердце казенного учреждения, он с любопытством огляделся по сторонам и пошел к лестнице, ведущей на второй этаж. В конце коридора, в темном тупике, лицом к стене стоял гипсовый бюст Ленина. Ковригин ему ухмыльнулся и подмигнул, вспомнив старый армейский стишок, который всегда приходил ему на память в связи с личностью вождя мирового пролетариата:

Разрубил березу на поленья

Он одним движением руки.

Мужики спросили: «Кто ты?» – «Ленин!»

Тут и охренели мужики.

Кабинет заместителя начальника райотдела выделялся среди остальных добротной, сверкающей лаком, широкой дверью, на левой половине которой сияла солидная гравированная табличка с именем и должностью владельца.

С майором Ширяевым, по местной кличке Шерифом (по слухам, сам же Ширяев ее себе и придумал), Василий Ковригин недавно встречался. Встреча эта носила характер частного визита, выражаясь языком дипломатического протокола, и оставила в душе Ковригина неясный осадок.

…Он с утра был дома, занимался ремонтом – при помощи электросверла, на котором закрепил щетку-насадку, соскабливал с потолка на кухне слой пожелтевшей побелки.

Работа эта, как известно, пыльная, шумная и грязная. Они с Еленой откладывали ее до лета, но теперь, после ограбления, решили: раз уж в доме все равно все стало вверх дном, не расставлять обратно все по местам, а навести настоящий порядок. Поэтому с утра в воздухе висела белая удушающая пыль, все полы покрывали слои газетных листов, а мебель, сдвинутая по углам, была укрыта старыми простынями и покрывалами. Елена, чтобы не дышать ядовитой пылью, ушла в баньку и устроила генеральную стирку.

И вот в разгар домашнего землетрясения у ворот их дома остановилась белоснежная, как платье новобрачной, машина, из нее вышел лысый полный мужик в замшевой куртке и, с любопытством поглядывая на ковригинские окна, направился через двор к крыльцу.

Оказалось, сам Шериф пожаловал, собственной персоной.

– Решил, наверное, посмотреть, что за кореш муровскому начальству объявился в нашем колхозе, – смеясь, говорил потом Василий.

Но в тот момент ему было не до смеха: такой важный чин пожаловал в дом, а тут, как назло, кавардак!

Ширяев постучал, вошел в сени, удивленно покрутил головой по сторонам. Увидел в кухне на стремянке белого, как в муке вывалянного, раздетого по пояс Ковригина, пошутил:

– Ничего себе пельмешек получился! – и не побрезговал поздороваться с хозяином за руку.

Расторопная Елена и в такой ситуации сумела выкрутиться. Быстренько провела гостя по газеткам в зал, где было чище, чем в других комнатах, на ходу сдернула с дивана присыпанный тонким слоем белой пыли чехол из простыней, усадила майора, достала из буфета бутылку коньяку, коробку шоколадных конфет, хрустальные рюмки. Пока Василий поспешно мылся, Елена уговорила гостя выпить и закусить, а когда муж вошел – поспешно скрылась за дверью и появилась через минуту в платье, с подправленной прической, с тарелками с горячей закуской в руках – диво, когда только успела…

Ширяев у них долго не засиделся. Задал еще пару вопросов про ограбление, как, да что, да во сколько произошло… В общем, все то, о чем Ковригин уже и ему рассказывал, и раза три повторил приезжавшему сюда следователю. Майор, следом за хозяевами пройдясь по всему дому, кивал, вникал, слушал, сокрушенно качал головой:

– Совсем обнаглели, отморозки… Ну ничего, Василий, твое дело под моим личным контролем. Найдем мы этих гнид, не волнуйся.

И все– таки Ковригину казалось, что майор чем-то остался недоволен. Что-то во взгляде Шерифа, холодном, отчужденном, не давало поверить не только в исполнимость его обещаний (это уж как повезет, найдут -не найдут), но даже в искренность его сочувственных слов.

Выпив и закусив, но весьма умеренно, по-деловому, Ширяев поднялся. Крепко пожал на прощание руку Ковригина, похвалил хозяйку, особенно ее фирменные помидорчики в желатиновом маринаде с чесноком:

– Объедение! Никогда таких маринадов не пробовал! Царские! Моя старуха такого не приготовит! – и стал прощаться.

Ковригины вышли проводить гостя до машины. Василий, стесняясь собственной неловкости, никак не мог решиться, в какой момент сунуть в багажник Шерифовой белоснежной иномарки две увесистые торбы со снедью, собранные расторопной Еленой, пока мужчины закусывали и обсуждали дела.

– Лишнее! Лишнее! – отмахиваясь от ковригинских щедрот, недовольным голосом повторял Ширяев. – Обижаешь, Василий!

Но в конце концов все-таки принял подношение.

– Так и быть, только из уважения к хозяйке! Грех от таких помидорчиков отказываться. Беру, но с условием, что в следующий раз у меня…

Василий сунул торбы в пустой широкий багажник. Шериф долго мял в своих ладонях красные пальцы Елены, отвешивал ей комплименты:

– И где ты себе такую хозяйку отхватил, Ковригин? И красавица, и готовит… Смотри, как бы в другой раз и ее не украли, а? Это ж сокровище!

Смущенная, румяная, Елена едва отняла у Шерифа свои руки, обветренные, без маникюра и без колец, и, стыдясь за эти руки, сунула их за спину.

– Если вашей жене помидоры понравятся, я рецепт дам, – пообещала она, невольно подмечая, что у самого майора руки чистые, мягкие и пухлые, с золотой печаткой на безымянном пальце левой руки.

«Прямо как у доктора руки», – думала она.

Наконец Ширяев уехал, провожаемый долгими взглядами мужа и жены.

– Вася, я ему твою баночку щучьей икры положила, – с виноватым вздохом призналась Елена, снизу вверх глядя на мужа, ожидая, что он скажет.

За этой щукой Василий охотился в прошлом году, как за лох-несским чудовищем, и пол-литровая банка икры собственноручного засола хранилась в погребе для особого случая.

– Ладно, черт с ней, – нахмурившись, махнул рукой Ковригин. – Лишь бы на пользу пошло.

Но ни он, ни Елена не решались обмолвиться, что слабо верилось в эту пользу.

Только поздно вечером, укладываясь спать, Елена решилась намекнуть о тревоживших ее сомнениях.

– Вася, как ты думаешь, понравились ему голубцы? – спросила она, мысленно представляя мельчайшие подробности дневного визита и каждое выражение, подмеченное на невозмутимом, закрытом лице майора.

– М-м-м? – переспросил Ковригин, хрустнув газетой. – Голубцы как голубцы… Что им?

– Не знаю, – с сомнением в голосе произнесла Елена, глядя на отражение мужа в трельяже, перед которым накручивала волосы на бигуди. – Может, он со сметаной не любит? Знаешь, некоторым нравится с майонезом. Или, может, надо было томатный соус на стол подать? Может, он с соусом… Мне показалось, что ему у нас не слишком… Как-то вроде не понравилось ему у нас, а, как ты думаешь, Вася?

Она отвернулась от зеркала и посмотрела на мужа круглыми от тревоги глазами. Ковригин вздохнул и перелистнул газету.

– Голубцы как голубцы, – упрямо повторил он, словно не понимая, о чем толкует Елена. – Сказал бы, если не любит.

– Ах, Вася! Я не про то! Мне показалось, что этот майор про нас что-то плохое подумал. Будто мы ему чем-то не понравились или не угодили… Не знаю… А? Тебе не показалось?

– Что я, девка на выданье, чтобы волноваться, понравился я или не понравился? – хмыкнул Ковригин. – Переживет твой майор…

– Зачем он приезжал, как ты думаешь?

– Ну, скорей всего, этот гость наш случайный, Грязнов из Москвы, шишка муровская, напустил на него страху, вот он и решил поехать познакомиться, посмотреть на нас, выводы сделать, кто я этому Грязнову? Кум, сват? Или так, седьмая вода на киселе… Стоит ли ему ради меня лоб расшибать?…

Ковригин свернул газету и сунул под подушку. Выключил бра, висевшее над тумбочкой с его стороны кровати.

– Эх, хватит думать, давай лучше спать! А то надумаешься перед сном, потом будешь ворочаться с боку на бок без сна.

Елена дернула за шнурок, и разноцветное стекло плафона с ее стороны кровати погасло. Спальня погрузилась в густую, темную, какая бывает только в деревне, безлунную ночь.

Елена лежала не шелохнувшись, но Василий чувствовал, что глаза ее открыты.

– Вася, – прошептала она.

– М-м-м?

– Вася, ты на меня только не сердись. Я ему твоего копченого угря тоже отдала. Ничего?…

В темной спальне повисла зловещая тишина.

– Вася! – тревожно шевельнулась Елена, вглядываясь в лицо мужа. – Вася, ты не сердись!

– Ладно. Спи.

– Нет, ты скажи, ну скажи, что не сердишься.

– Ладно, не сержусь, – вздохнул Ковригин. – Отдала так отдала.

Про пользу он уже не стал говорить.

Елена с облегчением вздохнула, словно камень упал с души, повернулась к мужу спиной и прижалась всем телом, накрывшись его рукой. Так и уснула. А Ковригин долго еще лежал без сна, пока рука не затекла. Тогда он осторожно забрал руку у жены, перевернулся на другой бок и сразу же уснул.

…Вот такое было посещение майора Ширяева. И снова – тишина.

Вежливо стукнув два раза в массивную дверь и не получив никакого ответа, Ковригин потянул за ручку и вошел в кабинет.

Майор писал, сидя за столом, и не поднял головы, чтобы посмотреть на посетителя, хотя дежурный только что звонил ему с проходной и докладывал. Ковригин неловко замялся на пороге, смущенно разглядывая кабинет с единственной достопримечательностью – невероятных размеров плющом, который стелился по стенам кабинета от пола до потолка.

«Сидит под этими кущами, как лисица в винограднике», – подумал Ковригин про Шерифа.

Майор наконец оторвался от своей писанины, удосужился поднять голову и хмурым взглядом вперился в посетителя. Ни одна жилка не дрогнула у него на лице, так что даже неясно было: узнал он Ковригина, не узнал?

– Здрасте, Николай Петрович, – кивком поздоровался Ковригин и шагнул поближе к столу.

– Здравствуй, Василий, – не меняя выражения, ответил Шериф. – Что нового?

Ковригин без приглашения сел на единственный стул, поставленный для посетителей, причем поставленный боком к столу, так что собеседник представал перед майором в профиль, а при известном усилии – в три четверти. Усевшись, Ковригин тут же сделал попытку развернуться лицом к майору, отчего стул под ним опасно захрустел.

– Зачем же стулья ломать? – пошутил Шериф, но ни взгляд его, ни тон не поддержали шутку, оставались серьезными.

– Шел вот мимо, думаю, надо зайти, поинтересоваться, – объяснил Ковригин, стараясь даже не дышать глубоко, ибо при малейшем движении стул под ним начинал скрипеть и шататься. – Вдруг что новое скажете? Может, что-нибудь уже нашли? Как вообще мое дело продвигается?

Он умолк и уставился на Шерифа, ожидая ответа. Майор не сводил с Ковригина спокойного, немигающего взгляда. Молчание затягивалось. Казалось, отвечать майор не собирается.

– Так что, пока ничего нового? – не выдержав, первым заговорил Ковригин.

Майор повел бровью.

– Рано пока. Работаем, – ответил он.

Ковригин понимающе кивнул. Майор снова склонился к столу. Ручка забегала по бумаге.

– Что-нибудь еще? – сухо спросил он, не поднимая головы, всем своим видом показывая, что аудиенция окончена.

Ковригин кашлянул в кулак, собираясь с мыслями. Стул под ним затрещал.

– Я тут, честно говоря, разузнал кое-что, – начал он, шаря в кармане.

– Да? – ухмыльнулся майор, откидываясь на спинку кресла и с любопытством рассматривая Ковригина. – Ну хитер, брат Василий, кругами ходишь! Давай выкладывай все начистоту.

– У меня появились кое-какие улики, – сказал Ковригин, сжимая в кулаке заветный чек и пачку от сигарет.

– Что-о у тебя появилось?! Улики? – широко ухмыльнулся Шериф, блестя золотыми коронками.

Чувствуя, что наливается багровым румянцем, Ковригин для важности нахмурился, засопел и принялся излагать майору свои сегодняшние приключения. Он рассказал, как нашел место, где был джип Грязнова, который увели бандиты, подробно расписал ход своих мыслей.

– И вот что я обнаружил на месте, – Ковригин сделал многозначительную паузу, вытащил кулак из кармана, разжал его, и на столе перед онемевшим на секунду майором во всей красе предстал и смятый товарный чек, и пустая пачка «Парламента».

Шериф вытаращил глаза на эти предметы, которые здесь, на письменном столе, смотрелись просто ничего не значащим мусором.

– Все?!

– Все, – слегка обиделся даже Ковригин, думая про себя: «Разве мало? Вы и этого не нашли…» – Все, что там было.

И тут Ширяев заржал. Загрохотал басом, широко разевая пасть, откинувшись на спинку кресла, задрав подбородок. Хохотал он безудержно, так что слезы заливали глаза, задыхался, набирал полные легкие воздуху и выстреливал в потолок кабинета новый заряд раскатистого хохота.

– А я-то!… Я-то подумал!… Ха-ха! Я-то уж решил, что ты гильзы мне принес! – хохотал Шериф. – Или ствол обнаружил где-нибудь в болоте! А ты!… Ковригин!

Майор ржал, как сивый мерин, смахивая слезы.

– Что смешного? – буркнул Ковригин.

– Ты поменьше видик смотри, – посоветовал Шериф, постанывая со смеху и крутя головой, словно ей непрочно сиделось на шее. – Шарапов ты мой недоделанный! Впечатлительная натура… Книжек про милицию в детстве начитался?

– Что смешного? – повторил недружелюбно Ковригин, сожалея, что пришел. – Вы бы лучше проверили, откуда чек? Вдруг ниточка потянется. Чем так отмахиваться…

– Слушай, умник! – повысил голос майор. – Ты меня не учи, что надо делать! Я, слава богу, пятнадцать лет… Да! И если бы я всякую бумажку, мусор всякий подбирал!… – Майор сделал паузу и постучал себя по лбу указательным пальцем. – Я бы на пенсию младшим лейтенантом вышел, понял, Ковригин?

В кабинет по делу заглянул усатый тип с широкой красной рожей, прислушался с интересом, кого это Шериф распекает, за что? Любопытно…

– Полюбуйся, Петрович, – предложил ему Ширяев, тыча на свой стол, где лежали чек и пачка от сигарет. – Предлагает мне по этой пачке и чеку найти того, кто ее купил. В Москве!…

Петрович посмотрел на Ковригина, хмыкнул в усы, но ничего не ответил.

– Ну, ясно, – Ковригин поднялся, широкой лапой смел со стола в карман оказавшиеся ненужными улики. – Ясно! – повторил он, хотя на самом деле ничего ясного в этом деле не видел. Наоборот, усложнялось все, запутывалось… – Извиняюсь за беспокойство!

Сдерживаясь, чтобы со всей силы не грохнуть дверью кабинета (а неплохо было бы выразить свое мнение по поводу его владельца!), Ковригин вышел в коридор, сбежал по лестнице на первый этаж, бросил пропуск в окно дежурного и с облегчением оказался на улице.

– Тьфу! – в ярости плюнул он на землю под стендом с райотделовской стенгазетой «На страже». – Тьфу, сволочь! Только в душу харкнул.

С ненавистью пробежав глазами агитки против наркомании и фотографии под шапкой «Их разыскивает милиция», Ковригин пошагал прочь, не разбирая дороги, пока не оказался в суете привокзальной улочки. Навстречу ему медленно выплывал, разворачиваясь, с привокзальной площади красный автобус «Икарус». На лобовом стекле Ковригин автоматически прочитал табличку: «Москва».

Если бы Ширяев не поднял на смех его улики… Если бы майор притворился заинтересованным, пообещал присовокупить улики к делу, проверить их («проработать», как они там говорят на своем жаргоне!)… если бы все так – Ковригин успокоился бы и думать забыл и про чек, и про сигареты «Парламент», и даже нисколько бы не удивился и не огорчился, если б через месяц Ширяев ему сообщил, что поиски ни к чему не привели и ниточки не дали. Он бы понял!

Но вместо этого сволочь Ширяев выставил его на посмешище, как деревенского дурачка, который сам не знает, чего хочет.

При одном воспоминании о пережитом унижении Ковригина передернуло, словно током ударило.

– Шериф! – презрительно скривился он. – Тоже мне пуп земли! Лейтенантом на пенсию… Смотри, как бы твои майорские звезды с тебя не послетали!…

Впрочем, никакой конкретной угрозы майору Ширяеву его слова не таили. Нет, планы Ковригина распростирались далеко, и мелкая фигурка районного заместителя начальника на фоне этого размаха просто-таки растаяла в голубом тумане.

С Когтевым, а по армейской кличке Селедочкой (в профиль он и в самом деле напоминал рыбца, подцепленного за верхнюю губу на крючок) Ковригин не встречался и не перезванивался года три, хотя, казалось, пролетело всего два месяца. Теперь, неторопливо проходя знакомым маршрутом через рынок «Динамо», Ковригин корил себя, что не умеет поддерживать с людьми связи. Через столько лет, думал он, неудобно сваливаться ни с того ни с сего как снег на голову, да еще с проблемами и просьбами… Да и кто знает, как теперь у Селедочки обстоят дела? Может, прогорел… Может, запил… Может, вообще в Америку укатил… Все может быть. В наше время, да под давлением обстоятельств, человек за два-три года так может перемениться – мать родная не узнает.

«Да, неловко, – пилил себя Ковригин, – хоть бы с Новым годом его поздравил или с днем рождения… Даже не помню, какого числа у него день рождения. В конце апреля, кажется… А ведь сколько лет знакомы!»

Он прикинул в уме и сам ужаснулся, такая внушительная цифра получилась. Был бы он женат столько лет, уже серебряную свадьбу можно было справить.

И Ковригин решил, что не станет Селедочку донимать просьбами, скажет, будто оказался на «Динамо» случайно, шел мимо, забежал на минутку поздороваться…

«А там видно будет», – подумал он.

Вот и то место, где в последний раз стояли в ряд три киоска Когтева. Ковригин притормозил и повертел головой по сторонам, не ориентируясь на местности. По всем приметам место было то, однако киосков Селедочки на прежнем месте на наблюдалось, это факт. Вместо них стояли в ряд белые пластиковые избушки под красной металлочерепичной крышей, с широкими тонированными витринами, в которых россыпью сверкали часы в черных бархатных гнездах, свисали кожаные ремни, галстуки, платки, кожаные мужские сумочки, зажигалки в вертящейся пирамидке, туфли и полуботинки на металлических штырях… Стояли в окнах избушек черные, как смола, мужские манекены с маленькими немужскими головами, в замшевых жилетках и ковбойских кожаных шляпах, надвинутых залихватски на одно ухо, с кокетливо повязанными шейными платками…

При виде этого добра у Ковригина невольно глаза разбежались, он на мгновение даже забыл, за чем шел. Затем вошел в магазинчик, стоявший прямехонько на месте бывшего Селедочкиного киоска, и, запинаясь, с трудом подбирая нужные слова, без всякой надежды поинтересовался у продавца, как ему найти предпринимателя Когтева… киоски… года три назад…

– Виктора Семеновича? – переспросил продавец и скрылся за шторкой.

Ковригин даже охнул от изумления, когда через минуту ему навстречу из-за шторки вышел Селедочка собственной персоной – потолстевший, слегка полысевший на макушке и вследствие этого со светлыми волосами, зачесанными торчком назад, под Элвиса Пресли, и для полноты имиджа – с длинными полубаками на круглых розовых щеках.

Вид у него был процветающий, что Ковригин понял с первого взгляда, но смешной, и Ковригин расхохотался:

– Селедочка! Ты ли это?

– Хо-хо! Корж! – по-армейски воскликнул тот, раскрывая широкие, пахнущие дорогой туалетной водой дружеские объятия. – Сколько лет, сколько зим! Хоть бы позвонил сначала, балда, я же не все время на месте, мотаюсь по городу! – сказал он, похлопывая Ковригина по спине зажатым в руке сотовиком.

– А ты, смотрю, поднялся, – восхищенно сказал Ковригин, обводя глазами и друга, и магазин. – Посолиднел! Пузо отрастил!

Селедочка живо втянул живот, так что кожаный черный жилетик, сидевший на нем в обтяжку, обвис.

– Но, но, попрошу без намеков! Ты прямо как моя старуха. Не пузо, а комок нервов!

Он жестом пригласил Ковригина пройти в подсобку, тесно заставленную коробками, но уютную от запаха молотого кофе, доносящегося из электрокофеварки.

– Надолго? В гости заедешь? А ведь я уже дедом стал, во! – похвастал Селедочка, демонстрируя Ковригину полароидное фото пупса неопределенного пола, в батистовом голубом чепце с пышными оборками на затылке, отчего вид у пупса был боевой, как у предводителя индейцев.

– Девочка? – наобум спросил Ковригин.

– Пацан! Внук!

– Поздравляю. Сколько уже?

– Три месяца. Пять кило. Богатырь!

– Есть в кого…

Узнав, что Ковригин спешит и что в Москве он в некотором смысле проездом, Селедочка отложил на пару часов свои дела, чтобы поговорить со старым другом.

Они давно переместились из подсобки под тент соседней шашлычной, в окошке которой красовалась душевная записка: «Имеется холодное пивочко». За столиком, где им никто не мешал, под цыпленка-гриль, обильно политого цыганским соусом, за кружкой холодного пива друзья прокалякали «за жизнь» больше двух часов.

Ковригин постепенно, не сразу выкладывая, что у него на уме, посвятил Селедочку в планы своих детективных изысканий. Чтобы не отвлекаться от предыдущей версии (что, мол, на Динамо попал случайно и проездом), Ковригин наплел, будто приехал в Москву повидать того самого Грязнова, с которым нежданно-негаданно свела его судьба, и посоветоваться с ним насчет товарного чека, найденного им в лесу.

Селедочка проявил к рассказу живейший интерес. Новость про ограбление его расстроила, но не удивила – в Москве грабят каждый день, это уже дело привычное! Потряс Селедочку факт знакомства Ковригина с крупной милицейской фигурой. Такое знакомство, по мнению Селедочки, следовало всячески упрочить и закрепить. Он даже прикинул в уме, что теперь, если, не дай бог, с ним что-то случится, можно будет через Ковригина выйти на этого Грязнова и заручиться его поддержкой. А что? Очень даже полезное знакомство…

– Да, встретиться надо, только что я ему нового скажу? – дальше притворялся простачком Ковригин. – Это все Ленка моя, пилит и пилит, съезди, мол, и съезди…

После этого последовали разговоры о том, что бабы, конечно, засели в печенках, что они могут отравить существование кому угодно и никак от них не отцепишься, если они вбили себе что-то в голову, из чего следовал философский вывод, что без жены как без руки и что какую бы глупость баба ни сморозила, но капля истины в ее словах всегда будет… В подтверждение чего каждый рассказал по истории из своего личного опыта.

Сделав таким образом обходной маневр, Ковригин вернулся на прежнюю позицию и продолжил:

– Так вот что я подумал, Витя, – демонстрируя другу улики, упакованные в прозрачную обертку от печенья, – как ты мыслишь: можно в принципе по чеку найти кассовый аппарат, который его пробил? А через кассовый аппарат узнать адрес магазина?

Соломенный пух над Селедочкиной лысиной зашевелился.

Он взял у Ковригина чек, повертел в руках, помял в задумчивости переносицу.

– Разве что попытаться через контроль, – пробормотал он, – есть у меня там знакомство… Невестка… Она сейчас в декрете, но если она попросит кого-нибудь из своих подружек?… А это законно?

– Попробуй, Витя! – с жаром набросился на него Ковригин. – Хотя бы попробуй! Получится – я в долгу не останусь, нет так нет! Тогда пойду к Грязнову с пустыми руками.

– Почему ты сразу к нему не обратишься? Он ведь тем же путем сможет выяснить, да еще может скорее, чем я.

Но Ковригин очень убедительно доказал: почему, по его мнению, к Грязнову лучше идти с новыми конкретными сведениями, чем с вопросами и просьбами.

– Ну, наверное, ты прав, – согласился Селедочка. – Я даже сам заинтересовался, честное слово. Попробую! По крайней мере, что в моих силах… Чек я оставлю у себя.

– Только не потеряй! – заволновался Ковригин.

– Не бойся, в любом случае подстрахуемся, – ответил Селедочка и, заметив, что друг не понял, что он имеет в виду, пояснил: – Ксерокопию снимем.

Ковригин с досадой подумал, почему такое простое решение не пришло ему первому в голову?

По дороге на вокзал они заехали на почту и отсняли три копии с чека, которые Ковригин забрал себе. Затем Селедочка подкинул его на вокзал.

– Телефон тебе еще не поставили? – прощаясь, спросил он. – Купил бы давно себе сотовый, не пожалеешь! Я без него теперь как без рук.

– Да все не соберусь никак, – виновато развел руками Ковригин, справедливо уличенный в скупердяйстве. – Я сам тебе позвоню через денька два. Ну, привет семейству! Пока! Счастливо!

Двери вагона сомкнулись, сквозь мутное, грязное стекло окон Ковригин увидел Селедочку, машущего ему рукой. Поезд дернулся и медленно поплыл мимо замусоренной платформы.

…Обычно бывает так: дело сразу натыкается на непреодолимые препятствия и, чем больше усилий ты тратишь на их разрешение, тем сильнее все запутывается… Либо наоборот: все идет как по маслу, даже странно.