Текст книги "Месть предателя"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Когда Юрий Гордеев выходил из здания, ни Лиды, ни деревянной стремянки в фойе уже не было. Портреты лучших учеников были развешаны, каждый занял свое законное место. Юрий поискал глазами знакомые фамилии.

Фотографии Эдуарда Поташева и Федора Невежина висели рядом. Внимательно рассмотрев их, Гордеев покинул школу.

Старая учительница

В Коломну он отправился на электричке. В вокзальной кассе Казанского вокзала взял билет. Подождал на платформе, от которой отправлялись пригородные поезда. Ему повезло: электрички туда ходили редко, а тут как раз подали нужный поезд. Юрий вошел в первый попавшийся вагон и сел у окна лицом к направлению движения.

А через час с небольшим Гордеев уже подъезжал к Коломне. На окраине этого старинного русского городка увидел православную церковь: храм был в строительных лесах. Его тоже реставрировали, покрывали купола сусальным золотом.

«Возрождается Россия!» – подумал Юрий Петрович.

Еще через несколько мгновений в поле его зрения попал Коломенский кремль. Стены этого древнего оборонительного сооружения уже были отремонтированы. Это Юрий понял по светлым пятнам свежего кирпича, который еще не успел потемнеть от ветра, снега и кислотных дождей. Новая кладка на фоне старых стен напоминала заплатки на перелицованном кафтане.

Поезд остановился. Юрий вместе с остальными пассажирами покинул вагон. На перроне он подошел к дежурному милиционеру и узнал, как лучше добраться до Вагонной улицы. На привокзальной площади Юрий Гордеев нашел остановку трамвая и стал ждать.

Трамвай, шедший по нужному маршруту, пришел минут через десять. Ехать Гордееву было недалеко – семь-восемь остановок. Нужная Гордееву остановка так и называлась «Вагонная улица».

Когда вагоновожатый объявил о знакомой улице, Юрий поднялся с пластикового оранжевого кресла, подошел к открывшейся двери и, минуя ступеньки, спрыгнул на землю. Земля оказалась растрескавшимся асфальтом, и Гордеев едва не подвернул ногу.

«Россию губят не только дороги, но и тротуары!» – подумал он.

Подождал, пока трамвай уйдет, и огляделся. Улочка была извилистой и узенькой. Дома – в основном старые невысокие строения – почти вплотную подступали к трамвайным путям.

Дом номер восемнадцать оказался двухэтажным, сложенным из красного кирпича. Дверь в квартиру открыл бородатый мужчина средних лет.

– Здесь проживает Доброва Юлия Петровна? – спросил Юрий.

Вместо ответа бородач с ног до головы оглядел Гордеева и, стоя в дверном проеме, крикнул в глубь квартиры:

– Юлия Петровна, к вам!

– Пусть заходят, – услышал Гордеев старческий голос.

В комнате, куда бородач провел Гордеева, обои на стенах имели тусклый цвет овсянки, занавески были из голубого бархата, комнату украшало множество фотографий и фарфоровых статуэток, в углу на столике стоял большой серебряный самовар, заварной пузатый чайник скрывала кукла в гофрированной юбке. И повсюду – на стульях, креслах и диване – были разбросаны небольшие цветные подушечки.

Юлия Петровна Доброва вошла так бесшумно, что Гордеев, рассматривавший до нелепости высокий бронзовый подсвечник, стоявший на подоконнике, ее не услышал. Когда она сказала своим скрипучим голосом: «Здравствуйте. Я вас слушаю», он вздрогнул и резко обернулся.

Мягкое парусиновое платье нелепо висело на угловатой и сухой фигуре, чулки слегка морщились, кожаные домашние тапки были без задников. Седые волосы аккуратно собраны и уложены на затылке в тугой узел – в нем торчал старинный черепаховый гребень. Глаза Добровой светились мудростью.

Гордеев поздоровался и представился.

– В каком классе ваш ребенок? – спросила Доброва.

– У меня пока нет детей, – слегка растерялся Гордеев.

– Так вы не по поводу репетиторства? – удивилась старая учительница.

– Нет.

– Тогда я вас слушаю.

– Я совсем по другому поводу, – поспешил объясниться Гордеев. – Надеюсь, вы уделите мне некоторое время. Я из коллегии адвокатов.

– Юрист? Но у меня нет проблем с законом. Я, молодой человек, всю жизнь живу честно.

– Юлия Петровна, может, вы вспомните, у вас когда-то был ученик по фамилии Невежин?

Доброва внимательно посмотрела на гостя.

– Федор Невежин, – повторил Гордеев.

– Не надо утруждаться, Юрий Петрович, – строго сказала учительница. – Склерозом я не страдаю. Садитесь, где вам удобнее, и рассказывайте, что привело вас ко мне.

Гордеев сел на диван. Юлия Петровна устроилась в кресле напротив. Свет из окна падал на ее очки, и стекла слегка поблескивали.

– Чай, кофе? – предложила хозяйка дома.

– Кофе, если можно.

Доброва повернулась в сторону кухни.

– Володя, сделайте нам чай и кофе, пожалуйста, – попросила кого-то Доброва.

На кухне зазвенела посуда. Скорее всего, там начал хозяйничать бородач, открывший дверь Гордееву.

– Володя – внук моей старинной подруги. Приехал в командировку на завод. Он создает электровозы, – прояснила Юрия Доброва. – А завод находится рядом. Володе здесь удобнее, чем в гостинице, да и мне не скучно. Он меня выгуливает. По вечерам. Когда не так жарко. Мы с ним доходим до самой реки. Там прохладно... Кстати, Юрий Петрович, как вы меня разыскали?

– Адрес мне дали в вашей школе... Директор.

– Леонидов?

– Да.

– Даниил был прилежным учеником. У него уже тогда проявился педагогический дар. Он был пионервожатым в младших классах... Я рада за него. И за школу спокойна. Она в надежных руках.

– Даниил Андреевич тоже был вашим учеником?

– В школе все ученики общие. Но те, у кого ты являешься классным руководителем... те все-таки ближе. На них приходится тратить больше времени и сил...

Доброва левой рукой указала на висевшие за ее спиной групповые фотографии, которые к выпускным вечерам обычно делают приглашенные специально фотографы.

– Вот мои выпускники. Вся моя жизнь... Сорок восемь лет в школе. В одной школе... Пришла девчонкой – ушла старухой... Но я и сейчас работаю. Занимаюсь репетиторством... Не хватает денег, да и пенсию не вовремя выплачивают.

– Можно мне посмотреть на ваших выпускников?

– Пожалуйста, – ответила Юлия Петровна.

Гордеев встал и подошел к стене, на которой висело множество фотографий в деревянных рамках. Все они были застеклены. Юрий не спешил переходить к расспросам о Невежине и Поташеве, он предпочитал сначала разговорить учительницу, чтобы она, постепенно погружаясь в собственные воспоминания, могла привести побольше подробностей и деталей, связанных с ее учениками.

Фотографии были стандартными, каждая для своего времени. На черно-белых виньетках были написаны даты начала и окончания обучения, номер школы – везде один и тот же – и фамилия человека, в честь которого было названо это среднее учебное заведение, – Макаренко. В верхнем ряду овалов с крошечными фотоснимками были лица преподавателей. В центре этого ряда – фото директора школы, этот постоянно крупнее остальных. Под изображениями учителей их фамилии и названия предметов, которые те преподавали. Следующие пять-шесть рядов фотоснимков составляли выпускники школы, тоже с фамилиями. По этим групповым фотографиям легко прослеживалась история данной школы. С некоторых фотографий смотрели только мальчишеские лица: это годы, когда обучение в школе было раздельным.

Нашел Гордеев и ту фотографию, которую хотел увидеть. Выпуск, в котором были Невежин с Поташевым. Но ничего нового для себя он не почерпнул, так как их лица были копиями тех, что висели на стене в школе.

– А вот и ваш кофе, Юрий Петрович! – услышал Гордеев.

Он обернулся. В комнате находился бородач Володя. В руках он держал большой самоварный поднос, на котором стояли чашки и ажурная металлическая вазочка на невысокой тонкой ножке с конфетами. Володя поставил поднос на полированный столик между диваном и креслом, в котором сидела хозяйка дома, и удалился в соседнюю комнату.

Кофе Гордееву понравился. Это был не быстрорастворимый суррогат, а настоящий, сваренный из свежемолотых и хорошо поджаренных зерен. Первый же глоток горячего душистого напитка придал слегка утомленному от долгой поездки Гордееву новые силы, и Юрий решил переходить к делу:

– Юлия Петровна, каким был Невежин в школе?

– Федя был способным и даже, я бы сказала, талантливым мальчиком. Школу закончил с золотой медалью. В тот год медалистов у меня было двое. Это Федя и Эдик Поташев... А что такого натворил Невежин?

– Да в том-то и дело, что ничего, – ответил Юрий.

– Но ведь без особой причины вы бы ко мне не приехали?.. – Доброва поднесла к губам свою чашку и сделала маленький глоток. – Вы узнали в школе мой адрес. И сейчас сидите в моем доме не просто так, а с определенной целью. Я же это вижу.

– Верно, – подтвердил Гордеев.

– Тогда рассказывайте... Что вас интересует?

– Буду откровенен, – сказал Юрий. – Федор Невежин подозревается в организации заказного убийства. Не знаю, знакомы ли вы с таким термином «заказное убийство»?

– Газеты, Юрий Петрович, я еще читаю. Так что можете продолжать.

– Не так давно был убит один из ведущих сотрудников фирмы, в которой Невежин занимает пост вице-президента. Было проведено следствие, в ходе которого были найдены косвенные улики и выслушаны свидетели. И улики, и показания свидетелей указывают на то, что возможным заказчиком этого убийства является ваш бывший ученик – Федор Евгеньевич Невежин. Именно его адвокатом я и являюсь.

– Федя – заказчик убийства? – изумилась Юлия Петровна. – Я не могу в это поверить.

– Но и это еще не все, – продолжил Гордеев. – Другим руководителем той же фирмы, ее президентом, является еще один ваш бывший ученик, Эдуард Владимирович Поташев. У меня есть подозрения, что это он заказал убийство своего ведущего сотрудника и что именно он повернул все дело таким образом, что подозрение пало на его бывшего друга и одноклассника.

– Вы меня совсем расстроили, – после долгой паузы сказала учительница. – Но скажите, Юрий Петрович, если, конечно, все обстоит именно так, как вы говорите, то из-за чего это все могло произойти?

– Из-за денег... Из-за очень больших денег, – с грустью ответил Гордеев. – Или здесь кроется какая-то другая причина. Корни которой могут уходить в далекое прошлое. Например, в детство. Может быть, тайные обиды, какие-то скрытые комплексы. Ведь большинство комплексов, а вам, как педагогу, это хорошо известно, закладываются именно в детстве.

Гордеев сделал глоток остывающего кофе.

– Юлия Петровна, расскажите мне о Невежине и о Поташеве. Какие были между ними отношения?.. В школе? И, если вам известно, за ее пределами. Мне интересно все.

Гордеев опять глотнул кофе.

– М-да, – сказала Доброва, – прежде убивали из-за женщины, из-за нанесенного оскорбления и из-за денег тоже, конечно. Но теперь все чаще из-за денег, наркотиков...

Гордеев развел руками: мол, что поделаешь, такова нынешняя жизнь.

– Хотите еще кофе? – спросила Юлия Петровна.

– Нет. Спасибо, – отказался Гордеев. – Хотя ваш кофе мне очень понравился.

– А я еще выпью.

Доброва налила новую чашку чаю.

– Семьи Поташева и Невежина, – начала свой рассказ Юлия Петровна, – были дружны. Познакомились они еще в роддоме – я имею в виду матерей моих учеников. Там была особая история, я расскажу чуть позже... Так что Федя и Эдик были знакомы едва ли не с рождения. Ко мне они попали после четвертого класса. Именно тогда я и стала их классной руководительницей. С пятого по десятый класс. Шесть лет они находились в поле моего пристального внимания.

– Юлия Петровна, какими были их взаимоотношения?

– Ровными и дружественными. Они повсюду бывали вместе. Их интересы во многом совпадали.

– На протяжении всех шести лет?

– Почти... Хотя... С некоторых пор, класса, наверно, восьмого, стала отмечать некоторые изменения.

– Какие?

– Все дело в том, что Эдик Поташев был очень амбициозным мальчиком. Правда, он старался этого не показывать. Но меня провести было трудно.

– А в чем это выражалось?

– Поташев был способным мальчиком. Очень способным. Но все-таки не таким, как Невежин. Феде все давалось легче, чем Эдику. И потому Поташеву, чтобы не отстать от друга, приходилось прикладывать больше усилий и тратить больше времени.

Доброва отпила немного чаю.

– Ну а я, зная о его амбициозности, пыталась использовать это качество ему же на пользу.

– Каким же образом?

– Я старалась чаще ставить в пример Невежина, отчего Поташев старался не только догнать Федора, но и опередить его. И, как мне кажется, это пошло только на пользу обоим. Свидетельством тому являются золотые медали моих учеников.

Доброва замолчала. Ее лицо приобрело задумчивое выражение. Гордееву было видно, что она пытается вспомнить какие-то детали событий более чем двадцатилетней давности. Юрий терпеливо ждал продолжения.

– Где-то с класса восьмого, – продолжила свой рассказ Юлия Петровна, – я вдруг стала замечать, что амбициозность Поташева начинает принимать несколько даже болезненный оттенок. Соперничество стало более жестким. Правда, только с одной стороны.

– Со стороны Поташева?

– Да.

– А как относился к этому Невежин?

– Никак.

– То есть?

– Если Федор и замечал это соперничество, то не придавал ему никакого значения. Может, потому, что он всего достигал играючи. Без видимых усилий. Невежин был примером для всего класса.

– И Поташева это раздражало?

– Да. И началось это с восьмого класса.

– Как вы думаете, с чем это могло быть связано? Между Поташевым и Невежиным случались какие-то серьезные конфликты?

– Ссоры бывали, как и у всех. Но мальчики быстро мирились.

– Тогда что же?

– На мой взгляд, истинной причиной было другое.

– Расскажите.

– Пубертатный период!

– Период полового созревания? – переспросил удивленный Гордеев.

– Да, – подтвердила учительница и продолжила: – Вернее, его окончание.

– Почему вы так думаете?

– В это время подростки становятся агрессивными и жестокими. У них появляются комплексы. Они хотят самоутверждаться. В этот период со многими из них бывает трудно найти общий язык. Переходный период – это очень сложный момент. Вы, Юрий Петрович, вероятно, знакомы с таким термином: «трудные подростки»?

– Да, – подтвердил Гордеев.

– К тому же, – продолжила Доброва, – в этот период у детей начинает проявляться интерес к противоположному полу.

– Поташеву и Невежину нравилась одна и та же девочка? – спросил Гордеев, который с большим вниманием слушал старую учительницу.

– Вы, Юрий Петрович, меня опережаете, – укоризненно улыбнулась Доброва. – Мне нравится ваша проницательность, но догадка ваша верна не совсем.

– В чем же я ошибся? – спросил Юрий, улыбаясь.

– Дело в том, что Эдику действительно нравилась в то время одна его соученица. Но она не обращала на Поташева никакого внимания. Школьницам, как правило, нравятся старшеклассники, а на своих ровесников они почти не смотрят... не замечают их. Но в нашем случае ситуация оказалась обратной. Этой ученице, а звали ее Инна Березкина, нравился Федя Невежин.

– Наметился банальный треугольник?

– Да. Отчасти я этому даже способствовала.

– В самом деле?

– В то время Инна Березкина очень серьезно занималась спортом. Она входила в сборную Москвы по художественной гимнастике. Кажется, у нее был какой-то очень высокий разряд. Инна часто уезжала на спортивные сборы и соревнования. Ее, насколько я помню, считали очень перспективной спортсменкой. Но занятия спортом стали негативно отражаться на учебе. Девочка стала хуже учиться. И тогда я решила прикрепить к ней Федю Невежина. В школе это обычная практика. Сильный ученик вытягивает отстающего.

– Юлия Петровна, а почему вы решили, что «буксиром» должен стать Невежин? Вы ведь видели, что Поташев проявляет интерес к Березкиной?

– Ну, во-первых, интерес Поташева стал проявляться с восьмого класса, а Невежина к Березкиной я приставила еще в седьмом. Второй причиной было то, что Федя являлся альтруистом, в отличие от Эдика, который был очень практичным мальчиком и зря ничего не делал. Он даже списывать давал только тем, кто ему был нужен или мог пригодиться. И мне это было хорошо известно.

Доброва запнулась и сделала паузу в своем рассказе.

– Юлия Петровна, вас что-то смущает?

– Скажите, ведь то, что я вам сейчас рассказываю, может потом быть направлено против Эдуарда?

– Или на благо Федору Невежину.

– Но, может, это убийство, которое произошло, заказали вовсе и не Поташев с Невежиным?

– Именно поэтому я к вам и приехал. Мне необходимо во всем разобраться. И чем больше у меня будет информации, тем легче будет защищать Федора Невежина. А кто прав, кто виноват – это решает только суд. Только по приговору суда можно объявить человека виновным в том или ином преступлении. И потом, Юлия Петровна, если откроются обстоятельства, которые будут говорить о невиновности Невежина, дело может до суда и не дойти. Но для этого мне нужно знать как можно больше... Как можно больше.

– Хорошо, – сказала Доброва, – я вас поняла. И согласна с вашими доводами.

– Рад, что вы меня правильно поняли. Ну так что было дальше?

– Березкина стала нагонять пропущенное. Ее оценки стали выше. Девочкой-то она была неглупой. Так что я осталась довольна. Наставника Инне я выбрала правильно.

– И долго Невежин вытягивал Березкину?

– Инна довольно-таки быстро исправила свое положение, и нужда в помощи Невежина вроде бы отпала. Но этого времени оказалось достаточно, чтобы они подружились.

– А как вел себя Поташев? Что происходило с ним?

– Сначала он никак не реагировал, но потом, по мере того как Инна Березкина все больше и больше привязывалась к Невежину, а их дружба становилась все крепче, Эдик Поташев становился все жестче и жестче.

– Вы это как-нибудь объясняете?

– Я думаю, что Эдик стал ревновать. И это была двойная ревность. Березкину, как объект своего внимания, он ревновал к Невежину. А Невежина, как своего друга, ревновал к Березкиной.

– Наверно, этот треугольник существовал только до выпускного вечера? Обычно ведь так и бывает. Или я не прав? – спросил Юрий Гордеев.

Из воспоминаний Добровой

...Гул взволнованных голосов стих, лишь когда на школьную сцену поднялась директриса. Это была крупная пожилая женщина с гордой осанкой работника высшей партийной школы и укротительницы одновременно. Ее черная длинная строгая юбка и черный жакет, застегнутый на все пуговицы, говорили о серьезности сегодняшнего события, а украшенная янтарной брошью белая блузка с пышным жабо должна была напомнить присутствующим о том, что событие это еще и торжественное. Прическа высилась башней из седых волос, которая – для надежности – была схвачена лаком. Очки в дорогой оправе подчеркивали ее главные человеческие качества – серьезность и ответственность.

Директриса подошла к микрофону и без бумажки, обычной для ответственных работников, произнесла вступительную речь, которую за долгие годы работы в системе народного образования она знала наизусть. Здесь было сказано обо всем: о стране, о партии, о родных и близких, о долге, о чести, о совести, о том, что необходимо всегда повышать свои знания и отдавать их на благо народа, о том, что империалисты не дремлют, а ждут не дождутся, когда же наступит момент их победы над Родиной социализма и Ильича. И так далее...

Закончив речь, она под благодарные аплодисменты слушателей направилась в глубь сцены, туда, где стоял длинный стол, крытый плюшевой красной скатертью. На столе кроме второго микрофона и вазы с цветами высились стопки аттестатов зрелости. Рядом лежало несколько небольших коробочек.

Директриса взяла из рук завуча лист плотной бумаги и, просмотрев его, положила на край стола.

– А теперь настал самый замечательный момент, – сказала она во второй микрофон. – Замечательный не только для родителей наших выпускников, но и для учителей.

В зале вновь раздались аплодисменты.

– Первыми на этой сцене получат аттестаты зрелости те, кто на протяжении всех десяти лет учебы были во всем первыми. Они закончили школу с золотой медалью и уже, можно сказать, поступили в высшие учебные заведения. В какие? – Директриса сделала небольшую паузу. – Знают пока только они сами. Перед ними открыта дорога в любой вуз страны.

Повернувшись к столу, она взяла из рук секретаря небольшую коробочку и аттестат.

– Федор Невежин! – объявила торжественно.

Оркестр заиграл туш.

На сцену поднялся улыбающийся юноша. Внешне он ничем не отличался от остальных сидевших в зале выпускников. Может быть, лишь густой и курчавой шевелюрой темно-каштанового цвета да тем внутренним светом глаз, который не был виден на расстоянии.

Получив аттестат и коробочку с золотой медалью, которая была показана всем присутствующим, Федор Невежин поблагодарил школу, учителей и родителей и, скромно опустив голову, вернулся в зал.

Вторым был вызван на сцену Эдуард Поташев.

Оркестр вновь заиграл туш. Во время вручения Поташев ни разу не улыбнулся – его тонкие губы были плотно сжаты. Произнеся слова благодарности, он резким движением головы отбросил назад упавшую на глаза рыжую челку и окинул зал холодным победным взглядом. Сцену он покидал чемпионом. Его руки, державшие аттестат и медаль, были подняты вверх – как у олимпийца, выигравшего финальный забег.

А в это время в зале две женщины, сидевшие рядом на одном из последних рядов, то и дело вытирали платками слезы счастья и гордости. Гордости за своих детей, которые были названы лучшими.

Женщин звали Татьяной Петровной Поташевой и Людмилой Васильевной Невежиной.

– Я так рада за наших мальчиков... так рада! – сквозь слезы шептала подруге Невежина. – Ведь твой Эдик мне как родной.

– Да... кабы не ты, Людочка... Не знаю, случился бы у меня этот день... – также сквозь слезы шептала вторая женщина. – Ведь когда у меня пропало молоко, я не знала, что и делать. И это в первый же месяц его жизни!

– Ну что сейчас об этом, Таня! Сколько лет прошло...

– Нет, подруга, такое не забывается... Я ведь чуть с ума не сошла тогда...

– Ну что ты все об одном!

– А о чем же еще?!

– Да надо уже о том, что наши мальчики выросли. Стали лучшими – первыми. Аттестаты им вручили. Медали дали золотые. Я думала, что такого уже и не бывает.

– Верно. Но только если бы не ты тогда, не сидеть бы мне здесь сегодня. И Эдик бы не поднялся на эту сцену. Когда моего отца объявили «врагом народа», от меня, ты же помнишь, все, даже врачи, отвернулись... А ты одна ничего не испугалась, вскормила Эдьку своим молоком. Что б я без тебя делала!.. – И Поташева вновь промокнула сползавшую по щеке слезу.

– Эх, когда было!.. – успокаивала подругу Невежина.

После официальной части, когда все аттестаты зрелости были вручены, большинство родителей покинули школу. Они не хотели мешать веселью своих чад, не желали сковывать их своим присутствием. Остались лишь члены родительского комитета, которые отвечали за порядок и организацию выпускного бала.

Само торжественное мероприятие проходило в двух смежных помещениях. В школьной столовой, где был накрыт большой праздничный стол, и в актовом зале, откуда руками выпускников ряды скрепленных между собой кресел были вынесены в коридор и расставлены вдоль его стен.

Спустя короткое время после начала неофициальной части школьные помещения уже напоминали собой сообщающиеся сосуды. Перетекающей жидкостью в них были восторженные выпускники. Они то подходили к столу – восстанавливать свои растраченные за десять лет обучения силы, то возвращались в полумрак танцевального зала, чтобы тут же сжигать набранные калории. В зале, где играла музыка, они задерживались дольше. Быстрые танцы сменялись медленными. Преподаватели, которых в зале оставалось все меньше и меньше, были нарасхват – их недавние ученики не позволяли им перевести дыхание.

В танцах оба золотых медалиста – Поташев и Невежин – принимали самое активное участие. Они были заводилами и на танцевальной площадке. Поташев пригласил на танец преподавательницу математики, а Невежин – учительницу литературы. Казалось, они ни в чем не хотели отставать друг от друга. Не пропускали ни одного танца, двигаясь с одинаковой ловкостью. Лишь одна небольшая деталь отличала их. Во время танцев на лице Невежина сияла улыбка, а тонкие губы Поташева были плотно сжаты. Впрочем, последнее было обычным для Эдуарда Поташева. Он постоянно и во всем соперничал с Федором, но старался этого не показывать. Однако такого опытного физиономиста, каким являлась классная руководительница, это не могло обмануть. Юлия Петровна давно знала о тайном желании Эдика Поташева стать единственным лидером и сумела обратить это стремление одного на пользу обоим своим самым любимым ученикам.

И во время «белых» танцев Эдик Поташев и Федя Невежин тоже не скучали. Их постоянно приглашали. Они были одними из немногих, кто умел танцевать танго и вальс, а именно эти танцы нравились выпускницам больше других. Вчерашние школьницы мечтали о настоящем бале со всем, что ему должно сопутствовать...

Когда музыканты объявили очередной «белый» танец, Невежин и Поташев находились рядом. Они одновременно заметили, как с противоположной стороны к ним направилась Инна Березкина. Она была первой красавицей школы и мастером спорта по художественной гимнастике. Березкина уже не первый год входила в сборную Москвы. За стройность фигуры, да и за фамилию, которая так ей подходила, ее звали Березкой.

Под первые такты вальса Инна подошла к разговаривающим Поташеву и Невежину.

– Мальчики, – обратилась она к ним, – вы разрешите мне ненадолго прервать ваш серьезный разговор?

Поташев и Невежин вопросительно посмотрели на Березкину.

– Я хочу пригласить на «белый» танец... – мило улыбаясь, сказала она и посмотрела сначала на Невежина, потом на Поташева.

Березкина еще не успела произнести имя того, с кем хотела бы танцевать, а Эдуард Поташев уже сделал шаг навстречу и протянул Инне руку.

– Извини, Эдик, – улыбнулась она, – но сейчас я хочу пригласить Федю.

– Извини и ты, – ответил Поташев и помрачнел.

– Это же не последний танец! Мы с тобой обязательно станцуем следующий, – продолжая улыбаться, сказала Березкина и положила свою ладонь на предложенную Невежиным руку.

Поташев молча кивнул и отвернулся. А через минуту он уже находился в соседнем зале, где большими глотками пил прохладную минералку прямо из горлышка.

Когда Эдик Поташев вновь вернулся в актовый зал, музыкантов на сцене он не увидел. Те устроили перерыв. В зале же зазвучала музыка, которую транслировал школьный радиоузел. Темп выпускного бала немного замедлился. Танцующих в зале поубавилось. Часть выпускников окружила праздничный стол, другие, уже не прячась от педагогов, устроили в коридоре перекур, но через две-три затяжки их все же заставили спуститься во двор. Кто-то переводил дыхание у открытых окон, кто-то приводил в порядок свой костюм или платье. Но Инны Березкиной и Федора Невежина среди них не было.

Спустя полчаса танцы возобновились, вернулся на сцену оркестр. Помня об обещанном ему танце, Поташев стал глазами искать Березкину. Но Инны среди танцующих не было. Не было и Федора.

Не желая отступать от поставленной перед собой цели – а намерение получить обещанный танец теперь стало для Эдуарда целью, – Поташев отправился на поиски.

– Ребята, вы Березку или Невежина не видели? – спросил он у группки спускавшихся с верхних этажей одноклассников.

– Видели. Мы вместе наверху были. С классом прощались!.. Наверное, там и застряли... Предаются воспоминаниям... Или присели на дорожку – Инка ведь уезжает на спортивные сборы...

Поташев молча выслушал предположения товарищей и отправился наверх, в свой класс, в котором ему уже не суждено больше учиться.

Подойдя ближе к двери, Поташев узнал голоса. Вернее, один голос – Федора. Дверь была приоткрыта, и это обстоятельство позволило Эдуарду бесшумно проникнуть внутрь. В классе стояла абсолютная темень. Только на фоне окна выделялись два силуэта: девушки, сидевшей вполоборота на подоконнике, и юноши, сидевшего за учительским столом.

Федор Невежин читал стихи.

– А это чьи? – спросила Березкина, когда Невежин закончил чтение.

– Мои.

– Вот уж не знала, что ты поэт!

– Об этом никто не знает.

– Значит, в число посвященных я вошла первой?

– Да, – коротко ответил Федор.

Наступила недолгая пауза.

– Подойди ко мне, Федя, – попросила Инна.

– Что? – тихо спросил подошедший Невежин.

– Помоги мне спуститься.

Федор протянул к Инне руки, и та, оттолкнувшись от подоконника, тут же оказалась в его неловких объятиях. Почувствовав под ногами пол, она обняла Федора и поцеловала. Потом, взяв его руку, подвела к ближайшему столу. Они сели рядом, как делали это в течение нескольких лет.

– Я никогда не забуду сегодняшнюю ночь, – с нежностью в голосе прошептала Инна.

– И я... никогда... не забуду, – эхом повторил Невежин.

– Ночь на двадцать шестое июня.

– Тысяча девятьсот семьдесят первого года.

– Семьдесят первого...

Они замолчали.

– Почитай еще что-нибудь свое, – нарушив тишину, попросила Инна.

– Хорошо.

И Федор Невежин начал читать стихи.

Поташев покинул классную комнату так же бесшумно, как и вошел в нее. Его появление осталось никем не замеченным. Также никем не замеченным осталось и то, что на этот раз тонкие губы Эдуарда были сжаты сильнее обычного.

– Вы назвали их отношения банальным словом «треугольник», – вздохнула старая учительница. – Нет, у них не кончилось, насколько я знаю, школьным балом. Ребята поступили – причем оба – в Институт народного хозяйства имени Плеханова, тот самый, который сегодня, говорят, является весьма престижным, хотя и носит в обиходе довольно неприличное прозвище «плешка». И учились они там прекрасно.

– Я смотрю, вы и после окончания школы держите бывших своих учеников в поле зрения? – одобрительно заметил Гордеев.

– А как же! Пока я жила в Москве, ко мне постоянно являлись в гости мои бывшие ученики. Да и родителей их я нередко встречала на улице. В метро, в магазине... Так что новости до меня доходили постоянно.

– И они также постоянно встречались с Инной? Значит, продолжали соперничество? Мне представляется, что Инна могла сильно повлиять на взаимоотношения Федора с Эдуардом, хотя они...

– Вы хотите сказать: повязаны материнским молоком? – улыбнулась Доброва. – Нет, вероятно, они встречались с девушкой, но до свадьбы, насколько мне известно, у них дело не дошло.

– А где сейчас эта Инна? С ней можно поговорить?

– Увы! – вздохнула Юлия Петровна. – После школы она поступила в физкультурный, чтобы стать дипломированным тренером по гимнастике. Вы, надеюсь, слышали о таком?

Гордеев кивнул.

– Однако Березкина этот институт не закончила. Она проучилась в нем несколько лет. Кажется, три года. А потом ее семья эмигрировала. Вам, Юрий Петрович, наверно, известно, что в начале семидесятых годов появилась первая волна еврейской эмиграции?

– Да.

– Так вот семья Березкиной и была одной из капель этой волны.