Текст книги "Место преступления"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

– Где он, этот твой? – решительно сказал Крохалев.

– Так где? На производстве вряд ли, не хрен там делать ему. А красть по мелочи уже нечего, все унесли, что могли…

Эта фраза была, словно острый нож в сердце полковника. Что он мог сделать, если сам же приказал остановить производство до своего окончательного решения. Даже и при Сороковкине эта фабрика работать не должна, не справится новый хозяин и официально перепродаст предприятие по уже совсем низкой, остаточной цене. Потому что перед ним и поставил полковник такую задачу. Но это вовсе не значит, что здесь должно быть разворовано ценное оборудование. Закупленное, между прочим, Борькой Красновым за границей и за хорошую валюту. Для того и собственная охрана поставлена, а не эти все… Сергуни недоделанные…

Но сейчас этот не известный полковнику сторож мало интересовал его, несмотря на то что Лешка так и горел желанием немедленно мчаться и вопросы задавать. Ну, охота ему, и пускай мчится и разыскивает…

Другая проблема во всей остроте встала перед полковником: что делать с Плюхиным? Серьезная проблема-то, и очень… И не в документах украденных даже дело, а в том, что если уж возьмутся тут шерстить по поводу Борьки, то Игнат может стать самым опасным свидетелем. Он все знает, через него прошли немалые суммы, и он не захочет на старости лет класть голову под топор Фемиды. А что он предпочтет? А предпочтет он, к великому сожалению, сдать своего хозяина, который его в свое время из дерьма за уши вытащил и снова человеком сделал. Вот тебе и вся его благодарность… Нет, не пойдет такое дело…

Не мог полковник выполнять принятое им же самим решение, – не желал, да и не должен был, в любых ситуациях твои руки обязаны оставаться чистыми. Потому что никаких иных доказательств твоей вины у судей не будет, надо доказывать, а это может оказаться чреватым для тех, кто захочет свалить его. Значит, что?..

А Лешка-то зачем, между прочим? Болтать? Возле Наташки трется, так пусть теперь и послужит верно… Да, пожалуй, правильно, иначе зачем бы его таскал с собой Степан Ананьевич?.. Но сначала нужен «серый», кровь из носа, как необходим!..

Так что этот болтун нес про какого-то там сторожа?..

Филипп Агеев всегда уважал особую интуицию Александра Борисовича Турецкого. Шикарный опыт следовательской работы, постоянная и напряженная психологическая игра с преступником, которого требуется разгадать, несмотря на то что тот всячески скрывает свои дела и намерения, очевидно, вырабатывают у человека умение по-особому видеть и оценивать самые различные ситуации, а также предсказывать возможные изменения в ней…

Завершив свой поход «в ночное», Филипп, явившись заполночь к Фросе, пообещал ей быстро освободиться, но прежде посмотреть некоторые документы, с которыми ему завтра с утра, правильнее – уже сегодня, придется плотно работать. Хозяйке же было важнее, что он – дома, а, стало быть, в зоне досягаемости. Это она уже стала понемногу его самого цитировать, радуясь взаимному пониманию. А много ль одинокой женщине и надо-то?..

Филя пролистал собранное в папках у Плюхина и понял, что это именно то, что и надо. Лучше, пожалуй, не придумаешь. Вот они – все главные интересы тайного руководства фабрики. Не оставалось, в общем, теперь и загадкой, кто именно осуществляет это «руководство». Кто тот теневой «владелец». Важно лишь выяснить, кому принадлежат названные банковские счета, на которые и поступали средства от продажи фабрики. Ну и уточнить роль той самой «Меги», которая так грамотно, а главное, очень вовремя прекратила свое существование. Как и вопрос о том, кому принадлежит новая инвестиционная фирма, что разворачивает уже свою деятельность, можно сказать, На бренных костях «Меги». Но это скорее юридическая работа. И понадобится ли еще в процессе дальнейшего изучения проблемы оперативная поддержка, пусть решают сами Турецкий с Гордеевым. Надо – Филя останется, нет – отбудет с удовольствием заниматься текущими делами, которых наверняка в «Глории» скопилось немало. А Фрося? А что – Фрося? Она и сама понимает, что он – отпускник, ну, что-то вроде курортного романа, когда всем хорошо и никому не плохо.

Но был еще один момент, о котором приходилось задумываться Агееву. В этом городе, где власть верховная принадлежит фактически уголовнику, хоть и наряженному в милицейский полковничий мундир, жизнь человеческая и копейки не стоит. Им, а не тем, о чьей жизни идет речь. И как бы ни скрывался Филипп, место его пребывания будет обязательно раскрыто. У него не было сомнений, что если того же Сергуню возьмут за… пардон, то он все расскажет, и в первую очередь как водил «курортника» по городу и показывал, где кто проживает. И даже Захарикова помогал вытащить из квартиры. Тут не надо быть и особым провидцем. Поэтому ночевать и дальше у хорошей женщины Фроси означало бы только то, что он готов ее подставить самым натуральным образом. Волки не разбираются, какая овца виновата, а какая нет, режут всех подряд. Местная милиция, под руководством полковника Крохалева, вероятно, тоже. Они ж от него получают прямые указания.

А когда к полковнику поступят все сведения о событиях в городе в течение последних суток, – и это обязательно произойдет, – у него, если он не полный дурак, выстроится четкая «теньденьсия». А потом, непонятного драчуна видел уже и охранник на фабрике, и даже пострадал немного. Точнее, не он сам, а его внутренняя честь, душевная то есть. Но вряд ли он станет рассказывать, как его снес с ног какой-то сопляк… А, в общем, для профессионала сравнить показания о различных вроде бы событиях в городе в течение суток и сделать соответствующий вывод – это не проблема.

Другими словами, пора освобождать Фросю от возможных неприятностей, а также самому быть готовым к объявлению себя на военном положении. То есть срочно заняться подчисткой собственных «тылов».

Сообщать «неминуемую новость» ласковой женщине было бы очень гадко с его стороны, она должна знать лишь то, без чего не сможет обойтись, когда ее станут «трясти» менты, а они это умеют: с откровенным хамством и угрозами. Иначе как им добиться правды? Логично? Разумеется.

И рано утром, во время завтрака, который, сияя от хорошего настроения, приготовила ему Фрося, он, как бы между прочим, заметил, что ему надо на несколько деньков – на два-три, скорее всего, – «смотаться» в Дорогобуж и Смоленск, где у него есть свой бизнес. Что-то, мол, сердцу тревожно, помощник не то чтобы не «сечет» в проблемах, но – немного шаляй-валяй, без царя в башке. Как бы он там не напортачил.

Естественно, хозяйка огорчилась, губы свои полные поджала. Тут вот Филя и посвятил ее в свое «сокровенное». Преступника он одного выслеживал, оттого так поздно и возвращался. Сыщик он по профессии. Сказал и понял, что не унизил, а, наоборот, даже возвысил свою тщедушную внешне фигуру до уровня того гиганта, каким уже видела его, ну и ощущала, можно сказать, во всей полноте, радостно воркующая Фрося. Настоящий, живой сыщик! Каких она только в телевизоре и видела. Это ж надо такое! Оказывается, что и сыщики – тоже люди живые, и очень даже неплохие, если их приголубить вовремя, к сердцу прижать…

Но одного признания было, конечно, недостаточно, и Агеев высказал предположение, что за ним уже идет охота местных стражей порядка, которым он здорово мешает творить их черные дела. Ввиду этого не исключено, что и сюда, к Фросе, они явятся, чтобы узнать, где его искать. Так вот, чтоб не путаться и самой не выглядеть в чем-то виноватой, он просит ее сказать, если будут приставать с вопросами, что он отбыл на несколько дней по указанным адресам и обещал вернуться, чтобы продолжить свой дальнейший отдых. Отпуск, мол, еще не закончился, да вот дела срочные вызвали, но ему здесь нравится, и он обязательно вернется. Твердо обещал. А про минувшую ночь она может говорить правду. То есть, почти правду. Они должны узнать, что вернулся он не заполночь, а около пяти вечера, а потом все время чинил забор и никуда не уходил. И это будет самое главное его алиби, когда те захотят его в чем-то обвинить.

Фрося поняла, что от нее зависит сейчас не только свое собственное спокойствие, но, возможно, и безопасность Филиппа, и согласилась говорить только так, как он просит. А Филипп улыбнулся и добавил:

– А мне действительно нравится у тебя, Фросенька, и я не вру, вернусь. Но вот вещички свои, хоть и не хочется с ними таскаться, придется взять с собой. Так что и искать им у тебя будет нечего. Скажи, что сумку свою я забрал, и что в ней было, ты не знаешь, не заглядывала. Хотя видела, как я белье доставал, электробритву. Что обычно у отпускника бывает? То и было. Вот и все. Отстанут… Да, и на Сергуню, который наверняка их сюда приведет, ты не обижайся, он – ничего мужичок, умишка только недостает, а так – вполне. Ежели к делу приспособить.

И сразу после завтрака, по утреннему холодку, с заметно потяжелевшей сумкой на плече Агеев, трогательно расцеловав опечаленную вдовушку, которая, был момент, даже и позабыла о том, что она вдова, отбыл в направлении автовокзала. Там, видел он, когда приехал в Бобров, работала камера хранения для багажа прибывающих в город пассажиров. Филя надеялся, что и для него найдется свободная ячейка…

Повезло. Одна всего и была – с открытой нараспашку дверцей. Сумка плотно вошла в камеру, Филя набрал код и запомнил его. Записывать такие веши – смерти подобно. И после совершенной акции он смог наконец найти укромное местечко в скверике у автобусных стоянок, чтобы позвонить Александру Борисовичу и подробно изложить ему события последних суток. А также сообщить сведения о том, где находится багаж и как его достать. Турецкий выслушал и записал. Сказал, что он ожидает Гордеева, с которым и выезжают в Бобров примерно через час.

Филипп предположил, что наиболее правильным в его положении было бы сейчас появиться в доме Красновой. В двух словах объяснить ситуацию, не касаясь сути самих мероприятий, которые сумел провести в течение ночи, и, на всякий случай, быть готовым к тому, что на него объявят охоту. Оно, конечно, неплохо бы продержаться до приезда москвичей, но прятаться где-нибудь на реке было бы неправильным шагом. Тогда будет неизвестна реакция милиции на прошедшие события, это – во-первых. И, во-вторых, не исключено появление в Боброве самого полковника Крохалева. То, что произошло с его верными помощниками, не может пройти мимо его внимания и, соответственно, «серьезной озабоченности». Прячась, этого не узнаешь.

– Ты чего, на амбразуру торопишься? – съязвил Турецкий. – Что ты, дружище, там потерял? Или забыл? Не рискуешь ли напрасно?

– Ну, как ты понимаешь, я не то чтобы… То есть, не очень как-то. Но – тут уж как повернется. У меня же в запасе всегда разные штучки имеются. Но в любом случае считаю, что мне нужно находиться у Кати. Может, и Вера наконец приехала.

– Что касается Веры, то она еще со вчерашнего вечера на месте, я с ней только что говорил и проинструктировал, как держаться, если у них появится этот полковник. Пока ты доберешься до них, ты ведь не рядом, я правильно понял?

– Не рядом, но и недалеко.

– Вот-вот, значит, я успею дать ей дополнительные рекомендации – с учетом новых обстоятельств.

– Оно бы все неплохо, но будет лучше, я думаю, если они узнают из первых рук. Чтоб не получился испорченный телефон. К тому же две женщины, это тебе не одна, понимаешь?

– Мудрено, – важно произнес Александр Борисович, – но как не понять? Две – конечно, не одна! Это – очень интересная мысль…

Турецкому была ясна мысль Агеева о том, что, надо понимать, двоим легче от врагов отбиваться, хотя вряд ли у женщин объявится такая нужда. Но его немного забавляла Филина горячность, с которой тот рвался на вполне возможную для себя Голгофу, где с ним никто церемониться просто не станет, а в провинции – тем более.

– Ты вот остришь, а, между прочим, там…

– Ничего не было еще десять минут назад. Хочу напомнить, сообразительный ты наш, что в провинции нынче даже петухи начинают кукарекать на час позже…

– Раньше на час, летнее время… надо бы знать, – слабо огрызнулся Агеев.

– Да как угодно. Но ты хочешь, чтобы полковник, если он в самом деле примчался ни свет ни заря из Дорогобужа, уже с утра пораньше бегал бы со своими оперативниками? Филя, дорогой наш, чем ты там занимаешься? Аля смеется и горячо целует тебя от всей полноты чувств к твоим сы-щи-цким, – нарочно ведь, зараза, произнес по слогам, – талантам!

– А сам-то? – огрызнулся Филипп, имея в виду то обстоятельство, что, несмотря на раннее утро, Турецкий уже на месте, в агентстве.

Но Александр Борисович его не понял. Или сделал такой вид.

– Я-а-а?! – изумился он. – Я не целую, у меня вполне приемлемая и нормальная ориентация, уж тебе-то это давно известно. Или ты подумал о чем-то другом?

– Да ладно вам… изгаляться над, это… над бедным мальчонкой. Время-то, между прочим, уже не такое и раннее.

– Ах, время? Вот ты о чем?.. Так я же сказал Вере, чтоб она сразу перезвонила мне, как только кто-нибудь из местных стражей у них во дворе нос покажет. Так что дело под контролем.

– Испугать их, что ли, хочешь?

– А зачем, Филя? Тут Максик еще кое-что по поводу той вашей «Меги Групп», или как там ее, накопал, интересный, знаешь ли, материалец. И если твой полковник там окажется, я не премину задать ему один каверзный вопросик, можешь не сомневаться. Поэтому я тебя пока и не загружаю, и тебе, думаю, не следует вызывать огонь на себя, ты нам еще живьем понадобишься. Так я думаю, – с кавказским акцентом закончил Турецкий, копируя известного артиста кино.

– Слушай, может, мне вообще все оставить как есть и сбежать в Москву? – Филипп рассердился на снисходительный тон Александра Борисовича, но постарался не выказывать свое раздражение.

– Не уверен, – серьезно теперь ответил Турецкий.

– Тогда в любом случае я должен быть у них, – подвел итог Филипп.

– А я все-таки и тут не уверен, – возразил Турецкий. – Впрочем, сам смотри, исходя, как говорится, из вновь открывшихся обстоятельств…

– Обязательно посмотрю. Но хочу тебя предупредить, что твой демонстративный демарш против Крохалева может вызвать у него обратную реакцию. Он просто «закроется» и мигом подчистит все свои концы, когда поймет, что уже сидит на крючке. Я бы, наоборот, просмотрел его возможные связи в области. Не может человек действовать так нагло, если у него нет твердой и основательной поддержки. Не знаю, у кого: в прокуратуре, у губернатора, в ГУВД – мне таких сведений не достать.

– Я и говорю, что Максик достал кое-что очень вкусненькое. Ладно, посмотрим, может, ты и прав, оставим на закуску. Давай, до связи…

Конечно, Филипп прекрасно понимал, что появиться здесь его друзья-коллеги могли только во второй половине дня, если ничего в дороге не случится. Но в таких ситуациях загадывать нельзя. Не положено. И Агеев, так и не завершив толком разговор, неторопливо отправился на Первомайскую улицу. Но не затем, естественно, чтобы сходу угодить в лапы Крохалевской банды, – иначе и не мыслил себе Филя теперь деятельность местной милиции, – а чтобы максимально избавить их же от необходимости нарушать закон, выдавая свой беспредел за правоохранительную деятельность. Как говорится, на суде зачтется. Если еще дойдет дело до суда. А то ведь эти деятели, несмотря ни на какие предупреждения Турецкого, прочно усядутся на шеи женщин, с которыми так или иначе общался московский сыщик. И зачем ему испытывать в таком случае чувство своей вины перед ними?..

По выражению лица Кати Филипп увидел, что она наконец немного успокоилась: приезд Веры подействовал на нее благотворно. Может быть, что и не сам по себе факт ее приезда, сколько та уверенность, которая исходила от бодрой и свежей Веры, словно она и не испытывала никакой усталости. В «Глории» Агеев видел ее другой, правда, не менее очаровательной. Причем очаровательной до такой степени, что бедненькая Алечка так и прыскала во все стороны ядами сарказма и неприязни – одновременно.

Да, нелегко, конечно, не обратить нормальному мужчине пристального внимания на такую женщину с броским, но пусть и не слепящим глаза, однако же немного и вызывающим обаянием.

Кстати, больше именно Вера, а не Катя обрадовалась утреннему появлению сыщика. Но радость ее была молчаливой, она не выплескивалась тучей вопросов типа: что, где и когда; женщина ожидала, видимо, что сыщик сам станет рассказывать о ходе расследования. И Филя решил использовать некоторую подлинную информацию, но исключительно в собственных целях. Женщины могут кое-что узнать от Турецкого, но ровно столько, насколько их знания смогут обеспечить им же безопасность от посягательств правоохранителей. А те, в принципе, могут пойти и ва-банк, чтобы после списать издержки операции на запутанность ситуации. Мол, им еще не все было понятно, однако, чтобы максимально обеспечить установление истины, пришлось не то чтобы пойти на определенное нарушение закона, но, тем не менее, предпринять некоторые усилия, чтобы… и так далее…

А чтобы не быть голословным, достаточно просто вспомнить, что и Вере, и Кате уже некие неизвестные лица угрожали расправой в том случае, если женщины не перестанут «мутить» якобы совсем чистую воду, сомневаясь в Крохалевской версии самоубийства Краснова. Это не секрет, как не тайна и то, кому потребовалось заставить женщин замолчать, а если сказать грубее и проще, то заткнуться, – во избежание крупных неприятностей, например с ребенком. Одна фраза насчет хорошего дома, дорогой автомашины и счета в банке, «оставленных», видите ли, безутешной вдове в утешение, уже чего стоит! Словом, доложат по инстанции, что органы милиции вынуждены были задержать женщин в качестве подозреваемых. А про то, кто кого «вынуждал» или в чем конкретно подозреваются сестра и вдова Краснова, об этом милицейская братва и слова не скажет, отделается «туманной» неясностью, неопределенностью, показаниями «случайных свидетелей», заслуживающих доверия. Хотя если бы на месте того же Крохалева оказался вдруг Филипп Агеев и если бы он в полной мере обладал преступной хваткой полковника, то непременно выдвинул бы и такую версию, по которой женщины сами «заказали» Бориса Борисовича, желая завладеть его имуществом. Такие вот, понимаешь, кровожадные родственницы! А что, разве не бывает? Особенно, если муж – жуткий сатрап и все родные его смертельно ненавидят? Потому вроде и вопросов к «охранителям» возникнуть не должно, если кто-нибудь заинтересуется, по какой причине была избрана столь жесткая мера пресечения.

Вот чего им и нельзя позволить. А сейчас Крохалев будет из кожи лезть, чтобы доказать, а то и додавить, свои версии. И – самый главный фактор: нужных свидетелей у полковника, как всегда в подобных ситуациях, окажется в избытке.

И, наконец, в этой связи необходимо учитывать и последний, самый, пожалуй, главный фактор. Если судить по ситуации с расследованием дела о смерти Краснова – не важно, убийство это или самоубийство, – отчетливо видно, что практически все правоохранительные службы в районе находятся в руках Крохалева. Уж если ему удалось даже такого человека, как патологоанатом Игорь Федосович, запугать, заставить принять ложную версию, то дела здесь, в округе, совсем плохи.

А может, и прав Турецкий: не стоит Агееву рисковать?

Но есть и другая сторона медали. Те наблюдатели с камерой слежения в доме мадам Фомкиной наверняка зафиксировали прибытие в дом Кати Красновой сестры ее покойного мужа. И эти сведения могли тут же поступить к Крохалеву, а езды от Дорогобужа до Боброва каких-то сорок минут, а то и меньше. К тому же полковнику известно и о том, что в город едут лица, которым поручено разобраться в сложившейся ситуации, и он станет носом рыть землю, чтобы доказать свою правоту. А как это делается, тоже не секрет. Некоторые свидетели, особенно молодые и красивые женщины, не выдерживают «настоятельных просьб» этих самых «правоохранителей» и подписывают любые документы, которые им кладут перед носом. Увы, есть такая порочная практика, и никуда пока от нее не денешься. Особенно когда заботливой матери, например, напоминают о существовании ее малолетнего ребенка, который может нечаянно, перебегая не в том месте дорогу, вдруг попасть под машину, которая к тому же, оказывается, давно числится в розыске.

Вот именно поэтому Филипп, считавший поначалу, что приезд Веры облегчит положение Кати, а там, глядишь, и «Глория» подрулит, хорошенько подумав и прикинув Крохалевские возможности, пришел к обратному выводу. Собственно, так и получалось, что поначалу не собирался Агеев «жертвовать» собой, а теперь, видно, придется. Ибо дело решали уже не сутки, а часы. Притом, что, кстати, доставать человека из тюрьмы куда сложнее, чем отправить его туда. Это профессионалы знают. И тем не менее…

Итак, Агеев получил из рук Кати уже почти традиционную чашку ароматного чая и приступил к изложению своей программы на ближайшие часы. От них требовалось только одно: видеть и запоминать, не больше.

Но тут уже Вера усомнилась, что Крохалевские бандиты, – она так прямо и выразилась, – вряд ли станут совсем уж по-наглому попирать все существующие законы и права граждан. На что Филя «мягко усмехнулся», как ему показалось, и ответил, что будут. Причем обязательно. Женщины ведь еще не знают того, что знает он, а ему выгодно некоторое время держать их в состоянии неведения. После чего беглой информацией выдал свою версию того, как в ближайшие часы начнут развиваться события. Но убедительно попросил их обеих держать разговор в строжайшей тайне и ни словом не выдавать то, о чем он расскажет.

О своих вещах и документах он не стал вообще ничего говорить, полагая, что Турецкий знает, и этого достаточно. Однако чтобы потом дамы не конфузились, предпочел рассказать им о том, у кого остановился, где снимал койку и провел минувшую ночь. Это чтоб им не пришла в голову идея начать его выгораживать и утверждать, будто он переночевал у них, на Первомайской. И вообще, он попросил их ничему не удивляться. Спросил только, как здесь тюрьма, достаточно ли комфортна, чем немедленно привел их в ужас.

Но шутки шутками, а время тянулось медленно, но и неотвратимо…

Агеев ведь еще не ведал о том, что рассказывал ментам про его приезд Сергуня, которого полковник Крохалев прямо так вот, конкретно, и заподозрил в непосредственном пособничестве приезжему киллеру. Что и было им заявлено – твердо и безапелляционно. Сергуня готов был перекреститься и в ноги пасть высокому милицейскому начальнику, чтобы оправдаться полным своим незнанием и непониманием, но только чтоб лично его миновала чаша самому оказаться на мушке у этого опасного преступника. Сергуня, по правде-то говоря, сразу в нем усомнился, но не знал, что делать, и не нашел ничего более умного, чем отвести преступника к Фроське Морозихе. Чтоб знать, где тот остановится и, по возможности, проследить за ним. Ну, и… доложить, куда надо, если покажется…

Вместе с Сергуней к дому Ефросиньи Морозовой немедленно отправилась опергруппа во главе с самим полковником Крохалевым. Случай практически небывалый, чтоб такой большой начальник и – как простой опер! – лично ехал арестовывать уголовного бандита. Да, знать, очень важной птицей был тот московский киллер, которого брать следовало со всеми предосторожностями, ибо он вооружен и, значит, представляет крайнюю опасность при задержании. И, как Сергуня ни отказывался, к его величайшему неудовольствию, лично полковник Крохалев фактически заставил фабричного сторожа, чье безделье стало уже привычным во всей округе, сесть в машину и отправляться вместе с оперативной группой – на смертельно опасную операцию, куда же еще. У Сергуни даже сердце провалилось к самым пяткам: он решил, что полковник нарочно заставит его первым идти на преступника, вызывая встречный огонь на себя…

А вот Фрося встретила целую толпу милиции неприязненно. Но когда увидела еще и Сергуню, который все пытался отвернуть от нее бегающие, плутовские глазки, закричала, никого не стесняясь:

– Ах ты, прохвост старый! Сам водишь жильцов! Сам водку с ними жрешь с утра до вечера, друзьями своими называешь, а теперь я, выходит, виноватая? Да я тебя, сукиного сына! А ну, пшел вон со двора, и чтоб я тебя больше не видала!

И, тут же успокаиваясь, пояснила самому старшему из милиционеров, который был в фуражке, в отличие от других, в пятнистых кепках, что ее постоялец еще совсем рано поутру собрал вещички и отбыл в Дорогобуж, где у него свой бизнес. Но обещал вернуться, чтобы отдохнуть еще несколько деньков, поскольку он – в отпуске. И этот, вон, козел плешивый, обещал его на речку, в рыбные места проводить.

Полковника такая информация не устраивала, и он стал расспрашивать подробнее: как выглядел постоялец внешне, на кого похож, какого роста, телосложения, глаза какие, и есть ли у него другие запоминающиеся приметы? Могла, конечно, про шрамы Филипповы рассказать Фрося, но сочла это неудобным. Для себя, в первую очередь. Женщина ведь она, да и сердце вон как замирало, когда рукой своей горячей проводила в темноте по «рубцеватой» спине хорошего человека, что говорить. Конечно, запоздалым умом понимала она: зря Филя не рассказал ей всего. Не верила она, что он – убийца, ни за что не принимала такой «версии» ее чувствительная к правде душа. Но противоречить большому начальству, да еще прибывшему в таком количестве, она не решалась. Потому и отвечала сбивчиво, ссылаясь на свою невнимательность, забывчивость и вечные домашние заботы, которые постоянно отвлекали ее внимание от постояльца. Не до него ей, короче, было. Зато вон пьяница этот, Сергуня, которому делать вообще не хрена, кроме как водку жрать с приезжими, с мужчиной тем все часы проводил, вот пусть теперь и отвечает по закону, как положено. А такое объяснение полковник Крохалев, который давно привык никому не верить, тем не менее, принял-таки от этой явно пустой дуры-бабы…

Однако собранная информация не помогала отыскать хоть какие-нибудь следы заезжего киллера, подозреваемого в убийстве, – а как же иначе? – ростовщика Плюхина. Впрочем, чего теперь подозревать-то? Картина для полковника Крохалева была достаточно прозрачной для вынесения неведомому пока убийце самого сурового обвинительного приговора. Нет, ну, по закону, конечно, в суде, а как же иначе? Закон – всему голова…

А как оно все случилось? Да вот же, бледный от ужаса, с трясущимися руками и безумными глазами, Захариков подбежал к полковнику, медленно прогуливавшемуся по двору, и, задыхаюсь, сообщил, что, оказывается, Игнат-то Савельич мертвый лежит, и он, Лешка, стало быть, сразу не понял, а только когда тронул тело рукой, вот тут как бы удостоверился. Как бы, сказал, понимаешь, ну, совсем тупой…

– Так отчего умер-то? – грубо оборвал его полковник.

– А это… – стал мямлить Лешка. – Кто-то нож ему, наверное, в горло воткнул… Так страшно… Хрипел, а потом глаза закрыл и… того.

– Так ты что, еще и слушал, как он хрипел? – полковник взглянул на него так грозно и пронзительно, что до Захарикова дошел наконец смысл вопроса.

– Не… не видел и не слушал, он ведь уже… был… там… нож этот… который торчал…

Крохалев тяжко вздохнул и покачал головой, опустив ее и удовлетворенно усмехаясь, чтобы этот кретин не заметил его насмешливого выражения.

Значит, этот хрен в любовники к Наташке рвется? Ну и ну! Снова покачал головой Крохалев, чтоб непонятно было, в чей адрес, и сказал Лешке, что раз уж так получилось, ну, что обнаружил он труп, то придется срочно вызывать оперативно-следственную группу из отдела милиции, чтобы начать расследование и возбуждать уголовное дело в связи с убийством уважаемого в городе человека. И он, Захариков, будет выступать свидетелем, так как именно он первым оказался в доме, потому что двери были открыты, а на зов хозяин не откликался. Вот он, Лешка, по указанию, естественно, Степана Ананьевича, поднялся в спальню Игната, где неожиданно увидел труп человека, у которого из горла торчал нож. А до приезда опергруппы полковник велел Лешке отправляться к соседям и найти понятых, которые должны будут присутствовать при установлении факта смерти и обыске в доме покойного.

Видел Крохалев, что меньше всего хотелось делать сейчас это еще не приведшему в себя Лешке. Но тот должен был отчетливо помнить сказанное полковником, когда они только еще выходили из спальни Плюхина на лестничную площадку и прикрыли за собой дверь в комнату. А там остался в одиночестве на своей огромной кровати всхлипывающий от навалившихся неприятностей и не подозревающий о коренных изменениях в своей судьбе ростовщик из Боброва, по существу, рожденный талантом полковника Крохалева. Им же, самим полковником, была уже и предрешена теперь кончина бездарного и наглого, рассчитывающего на прощение Игната, который сорвал такое огромное, уникальное по своей важности дело! Причем сорвал по собственному маразму, конченый человек, чем поставил под удар того, кому должен был до самой смерти верно и преданно служить…

А сказано там, на лестнице, Степаном Ананьевичем было буквально следующее:

– Ты вот что, парень… Наташку, значит, хочешь? Так получишь, и много кое-чего в придачу поимеешь. Но сперва уберешь того, – полковник брезгливо ткнул пальцем в сторону закрытой двери. – Как сделаешь, меня это не касается. А не сделаешь, то же самое может запросто случиться и с тобой, понял?.. И, не дождавшись внятного ответа, продолжил: – Ну, а понял, так действуй. Ступай на кухню, нож, что ли, возьми или молоток найди, ну и… В общем, ты парень способный, сильный, сам сообразишь, что отпечатков своих пальцев на орудии убийства умный преступник никогда не оставляет. Впрочем, учить жить тебя я не собираюсь, а Наташка – вполне приличная награда для такого… парня, как ты. С ней далеко пойдешь… Дом у нее уже есть, ты видел, машина вам будет… Ну, а я пройдусь пока маленько, воздухом подышу. Догонишь и скажешь. Действуй…