Текст книги "Опоздать на казнь"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Но он же наверняка рассказывал вам о своей работе. Вы же не могли жить в одной квартире и не разговаривать? – терпеливо спросила Лена.

– Ну, он рассказывал, но не о работе, а об отношениях в коллективе. Некоторых из этих людей я знаю, мне было интересно.

– Вот об этих людях и поговорим, – кивнула Лена.

Дублинская снова уставилась в стену и пошевелила губами.

– Какие-нибудь коллеги вызывали в нем раздражение? – уточнила Лена.

– Сергей мало рассказывал о работе. Впрочем, был там один, – как бы припоминая, произнесла Дублинская, – но вряд ли он…

– Расскажите о нем. Вы помните, это может вам помочь.

– Бурцев его фамилия. Он работал кем-то вроде завхоза. Не занимался наукой. Незначительная личность.

– И на какой почве они с вашим мужем повздорили?

– Да они не повздорили. Просто Сергей его недолюбливал и тот отвечал взаимностью. Сергей рассказывал, что однажды этот Бурцев предложил ему перевести «Орбиту» на коммерческие рельсы. Что-то продавать, по-моему, осмий, за границу в том числе. У Бурцева уже и предложения были какие-то. Но муж хотел заниматься только наукой. Он говорил – денег на хлеб с маслом, а иногда и с икрой, я и так заработаю. А если погрязнешь в этом бизнесе – начнутся сначала разборки, потом – бандиты, крыша, придется заниматься не делом, а разгребать весь этот мусор. Я не могу себе такого позволить.

– Ваш муж был прав, – вставил Гордеев.

Дублинская молча глядела в стену.

– Муж был легким, открытым человеком, – неожиданно сказала она, – все его любили, прислушивались к его мнению. Коллеги уважали, женщины сходили с ума. Не понимаю, кому понадобилось его убивать?

– Мы обязательно выясним это. Но пока что единственный человек, на которого падает подозрение, – это вы. Имейте это в виду и постарайтесь к нашей следующей встрече припомнить еще какие-нибудь подробности.

Лена последний раз победно клюнула пальцем клавиатуру и вынула лист.

– Ну что скажешь? – спросила Лена, когда они вышли из Крестов.

– Ничего. Я по-прежнему не верю, что это она.

– Вот заладил… – рассердилась Лена. – «Верю, не верю»… Это к делу не подошьешь. Где доказательства?

– Будут у тебя доказательства, – спокойно ответил Гордеев, – не волнуйся.

Глава 11

…Дублинский отказался выйти к столу. Но женщина из числа «сестер», пригласившая его, не настаивала. Это был первый визит к нему, после того как профессор очнулся. Он почти сразу пожалел, что не пошел. Дело не в том, что он почувствовал голод. Но если приглашают на обед, значит, вряд ли предполагается, что он будет есть один, в таком случае еду принесли бы прямо в каморку, где его заперли. Как это было вчера… Или позавчера?

Дублинский плохо помнил, сколько именно дней он уже провел здесь, в этом доме. Два? Три? Нет, все же четыре. Два из которых он был почти в полном беспамятстве после какого-то препарата, который ему, похоже, ввели, когда привезли сюда.

…Нет, все же надо было бы согласиться и пойти обедать. Возможно, его ждал Гучериев. Лучше бы сразу выяснить, какая судьба ему предназначена… Чеченец, помнится, сказал, что Дублинский – гость. Но гостей не запирают на ключ в тесной клетушке. Вопросы, вопросы…

Профессор постучал в дверь. Но никто ему не ответил. Придется ждать, что его позовут еще раз, тут уж он точно не откажется. Однако больше его не звали. Только примерно через полчаса пришла «сестра», молча поставила перед ним миску с крупными дымящимися кусками мяса, пластиковую бутылку с минеральной водой, кусок домашнего соленого сыра, пучок зелени, два помидора и полбуханки хлеба. Все это она выставила прямо на пол, потому что никакого стола или стула в каморке, отведенной профессору, не было. Рядом с едой чеченка положила алюминиевую ложку. Дублинский пытался с ней заговорить, но она ему не ответила и вышла. Комнату за собой она не заперла, видимо по рассеянности, движения ее были какими-то заторможенными.

Профессор поел, «сестра» пришла и забрала миску с ложкой. Бутылку минералки она ему оставила. Дублинский обратил внимание, что дверь она снова не закрыла на замок.

Он подергал ручку – дверь открылась. Профессор вышел в коридор.

Его комната располагалась на втором этаже достаточно большого дома, он прошел по коридору и никого не встретил. В конце коридора Дублинский обнаружил винтовую лестницу, ведущую вниз. Он стал осторожно спускаться и тут наткнулся на «сестру», но уже другую, не ту, что приносила ему еду.

– Ты куда идешь? Что хочешь? – спросила та строго.

«Сестра», конечно, вряд ли являлась охраной, и она не преграждала ему путь. Просто спросила, что он хочет.

– Где тут у вас уборная? – спросил профессор.

– Иди к себе, сейчас все принесу.

Дублинский вернулся в каморку. Через некоторое время чеченка принесла ему ведро с крышкой.

Он спросил:

– Мне нельзя выходить из комнаты?

«Сестра» даже немного удивилась и ответила:

– Можно, ты гость. Но зачем тебе ночью ходить? Что хочешь, мы тебе сюда принесем. А днем – гуляй, пожалуйста.

Она ушла. Профессор выглянул в зарешеченное окошко под самым потолком комнаты. Увидел большой запущенный сад, высокий забор. Увидел и двоих боевиков, стоящих у ворот.

Дублинский лег на топчан, стоявший в самом темном углу, попытался уснуть.

Но перед глазами стояла кровавая сцена, свидетелем которой он оказался вчера. Это зрелище не давало ему покоя. Он пролежал несколько часов, глядя в потолок и пытаясь отогнать от себя ужасное видение.

Прошлой ночью, где-то уже под утро, он забылся сном, скорее похожим на беспамятство. Но его разбудили крики и выстрелы, доносившиеся из сада. Дублинский вскочил, подбежал к окну и увидел, как боевики методично режут большими тесаками трех мужчин, которые так же, как и профессор, были привезены в этот загородный дом накануне. Гучериев наблюдал за казнью. Дублинский ахнул и отшатнулся от окна. Но чеченский командир, словно почувствовав его взгляд, обернулся и помахал профессору рукой.

Дублинский сполз на пол, закрыл голову руками, заткнул уши, хотя пленники не издали ни звука – рты у них были надежно заткнуты. Профессор не мог не думать, что и ему уготована подобная участь.

– Он знает, что я это видел, теперь-то я точно обречен, – пробормотал Дублинский. Доковыляв до топчана, профессор снова впал в забытье…

Джабраил приехал на Петроградскую сторону уже после захода солнца. Остановил свою «Ниву» возле мечети, вылез из нее, захлопнул дверцу и отправился пешком в сторону Большой Монетной улицы.

Он хорошо тут ориентировался. Найдя нужный двор, Джабраил скользнул в него черной тенью, остановился у серой «тойоты». Несколько минут ушло на то, чтобы вскрыть дверцу. Джабраил сел за руль, завел мотор и рванул в сторону Гренадерского моста. Но тот был уже разведен. Белая ночь вступала в свои права. Подъезжая к соседнему, Кантемировскому, он увидел, что и там ему не повезло. Путь на Левобережье оказался закрыт. Джабраил решил выбираться через центр.

Он уже подъезжал к Троицкому мосту, когда его глазам открылось величественной красоты зрелище – прямо перед капотом еле успевшей затормозить машины треть моста взмыла вверх – с фонарями, столбами, трамвайными путями.

– Шайтан! – выругался чеченец, резко развернул машину и помчался по Кронверкской набережной в сторону Васильевского острова. Но и там его ждал поднятый в небо Биржевой мост.

Не успел Джабраил сообразить, какие у него есть еще пути, как у него на глазах взмыл вверх и соседний, Тучков мост.

Объехав за считанные минуты все набережные, Джабраил убедился, что выбраться отсюда в ближайшее время ему не удастся. Выезд еще оставался открыт на Крестовский. Но это тоже ведь был остров – ехать туда просто не имело смысла. Чеченец оказался запертым на Петроградской стороне. В дельте Больших и Малых Невок, в царстве разведенных мостов. Как в средневековой крепости. Как в какой-то древней сказке или кошмарном сне. Бесполезно было ругаться, сыпать проклятиями, хвататься за оружие, мчаться куда-то во весь опор. Оставалось только ждать часа, когда мосты в порядке строгой очередности начнут сводить обратно.

Джабраил вышел из машины, пнул колесо, потом закурил и приготовился ждать.

… Только через два часа огромный кусок асфальта вместе с куском трамвайных путей и фонарными столбами медленно пополз вниз. Он опускался до тех пор, пока не встал на место. Мост был сведен. Джабраил щелчком отправил окурок за барьер набережной, быстро вскочил за руль и помчался по мосту в сторону карьера Дыбенко…

…– Понимаете, профессор, всем очень удобно жить, как премудрым пескарям в собственном замкнутом мире, спрятаться от всего происходящего в своей скорлупе… Моя хата с краю – да?

Обращение «профессор» звучало с издевкой, впрочем как и цитирование классика российской литературы. Однако Дублинский понимал, что в определенной правоте этому бородатому чеченцу отказать невозможно. Действительно, нельзя делать вид, будто его не касаются проблемы сегодняшнего дня. «Человек не бывает как остров», – вспомнился Дублинскому Джон Донн. О черт! Так и будем пословицами и афоризмами сыпать, будто светскую беседу ведем? Но возразить и правда было нечего.

– Ахмет, вы тоже поймите, я мирный ученый, теоретик, я никогда не работал на оборонку, никогда не создавал оружия. Я просто не тот человек, который вам нужен.

– Знаете, что я вам скажу, когда по вашему телевидению говорят: «мирное население», «мирное время» – это неправда, – покачал головой Гучериев. – Когда идет война, она приходит в каждый ваш дом. И не думайте, что сейчас мирное время, потому что Россия находится в состоянии войны с нами. И не уверяйте себя, что вы мирные граждане в наших глазах. В наших глазах вы все – просто безоружные военные, но не мирные граждане. Вы все – русские воины.

– Почему? Я вот, например, даже в армии не служил, – возразил Дублинский.

– Это неважно. Я вот, например, тоже не служил.

Несмотря на серьезность момента, Дублинский не мог сдержать улыбки.

– Да-да, – подтвердил Гучериев. – Не служил. И никогда бы не взял в руки оружие, если бы на мою землю не пришла русская армия.

– Вот видите. Армия. А не мирные люди.

– Но воюет она именно с мирными людьми, которые были вынуждены, вот как я, взять в руки оружие. Поэтому теперь каждый русский автоматически стал военным. Вы – люди, которые большинством своим одобряют геноцид чеченского народа. По закону шариата даже одобрение военных словом против нас уже причисляет людей к противнику. Мы воюем за нашу свободу, за нашу независимость и за нашу веру. Хвала Аллаху, мы придем к победе, чего бы нам этого ни стоило.

Ахмет Гучериев довольно осклабился – профессор все же начал разговаривать.

Дублинский потерял счет часам, перетекающим в долгие дни, которые он находился здесь, в загородном доме Гучериева. Он был замкнут и не контактен, что частично объяснялось шоком, пережитым им во время похищения. На вопросы не отвечал, будто не слышал их, даже от еды отказывался. Применять силу похитители не торопились – ждали, что профессор сам пойдет на сотрудничество.

«Будешь его силой вынуждать – еще неизвестно, что он нам нахимичит, надо стараться сделать его добровольным соучастником. Или даже союзником», – пояснял командир.

Но вчерашний поступок Дублинского заставил его поменять тактику. Прошлой ночью профессор попытался бежать. Его не держали в кандалах и на привязи, он имел возможность достаточно свободно передвигаться по загородному дому и прилегающему к нему участку. Правда, до вчерашней ночи Дублинский этой возможностью не пользовался. Как уже говорилось, находился он в шоке и вообще в прострации, потому и внимание его охранников было ослаблено.

И вот вчера, в то время, когда охрана ужинала, профессор оклемался вдруг настолько, что решился совершить побег. Он вышел якобы в туалет и, выскользнув из дома, бросился к забору, окружающему участок.

Когда об этом сообщили Гучериеву, он решил использовать ситуацию в свою пользу. Забор, который окружал дачу, был оборудован камерами слежения, побег был замечен сразу же, но по приказу Ахмета, вместо того чтобы беглеца тут же схватить и притащить обратно, охранявшие его чеченцы полночи играли с профессором в казаки-разбойники.

Профессор, взобравшись на дерево, перемахнул через забор. Ахмет диву давался его ловкости. Спустившись по дереву уже с другой стороны забора, Дублинский огляделся и двинулся по дороге прочь от дома, где его удерживали. И когда он удалился довольно далеко, уже было расслабился и решил, что да, вот она, удача – ушел! Ушел колобок, и от бабушки ушел, и от дедушки, и от полевого командира Ахмета Гучериева ушел. Вот тут-то его преследователи и обнаружили себя.

Его били, но недолго и несильно, просто чтобы дать почувствовать, кто в доме хозяин… Но зато запугать профессора удалось так, что он оказался в глубоком обмороке. Почти в бессознательном состоянии Дублинского притащили обратно на дачу, где привели в чувство и снова начали бить. Причем, если бы Сергей Владимирович Дублинский не чурался зрелища голливудских боевиков, то смог бы догадаться, что избивали его вполне аккуратно – стараясь не повредить ни глаз, ни рук, ни каких-либо жизненно важных органов. А потом, как ангел-спаситель, появился Ахмет, и побои тут же прекратились.

Ахмет велел сделать профессору обезболивающий укол, обмыть и перевязать раны, уложить спать.

А утром Гучериев начал этот разговор. Издалека начал – мягко и спокойно, с еле заметной издевкой. Но Дублинский, неискушенный детективами категории «Б», повелся на эту извечную игру «злой следователь и добрый следователь», он подсознательно потянулся к Гучериеву, чувствуя, что только он может сейчас обеспечить ему сравнительную безопасность. Да уж, неудавшийся побег Дублинского оказался чеченцам на руку. Профессор просто вынужден был теперь пойти на контакт.

– Мы и не просим вас создавать оружие. Оружия у нас самих хватает, – Гучериев кивнул на вооруженных до зубов охранников, пасшихся неподалеку. – Мы, Сергей Владимирович, просим вас лишь помочь нам устроить небольшой фейерверк, для чего просто необходимо начинить вот этот чемоданчик компактным, но эффективным взрывным устройством.

– Вы хотите, чтобы я помог сделать вам бомбу? Я правильно вас понимаю?

– Да, вы правильно понимаете, профессор!

– Но это же убийство! Причем массовое убийство!

– Профессор! Ну что вы как ребенок! Война это и есть массовое убийство. А сейчас идет именно война. И как пелось в ваших советских песнях, «священная война». Мой народ вышел на путь свободы, чтобы отстоять свой образ жизни, свое право жить, как мы хотим, никому не мешая. Слава Аллаху, мы этого добьемся рано или поздно. А с вашей стороны – это война захватническая и даже поработительская. На вашей стороне нет ни правды, ни бога, и если вы, профессор, поможете сделать нам бомбу, то этим взрывом можно будет остановить войну.

– Где же вы видели, чтобы взрывом бомбы была остановлена война?! – Дублинский пребывал в недоумении.

– Вы плохо знаете всемирную историю, профессор, – Гучериев опять осклабился. – А как, по-вашему, закончилась Вторая мировая война? Разве не взрывом бомб в Хиросиме и Нагасаки?

– Атомная бомба… – эхом отозвался Дублинский.

– Да, именно так. Нам нужна компактная атомная бомба.

– Что? – Дублинский уставился на Гучериева, чтобы проверить, не шутит ли тот. Но лицо Ахмета было как никогда серьезным. Он не шутил.

– Да. Вы ведь специалист по ядерной физике. Если бы нам нужна была обычная бомба, то мы бы обратились к другому. Хотя каждый из нас, в том числе и я, можем сорудить достаточно эффективное взрывное устройство из материалов, продающихся в любом хозяйственном магазине. Поэтому тут ваши услуги не требуются. Нам нужна ядерная бомба.

– Но, позвольте, я не могу сделать атомную бомбу! – возразил Дублинский.

– Можете, Сергей Владимирович! – жестко ответил Ахмет Гучериев. – Вы все можете, и если не ради собственной страны и мира во всем мире, то хотя бы ради ваших женщин.

Голос Ахмета Гучериева неожиданно стал жестким, куда-то испарилась вся мягкость «доброго следователя». «На клиента осталось надавить совсем чуть-чуть, и он сломается окончательно», – подумал Ахмет и продолжал:

– Чью голову вы желаете получить на блюде к сегодняшнему обеду – жены Оксаны или любовницы Ирины?

Кровь прилила к бледному лицу Дублинского: они знают о нем все, а он даже не может сообщить своим близким об опасности, которая им угрожает.

– Вы не поняли меня…

– Так объясните!

– Я не отказываюсь…

– Очень хорошо! – улыбнулся Гучериев.

– Но я не могу сделать атомную бомбу. Физически не могу, понимаете? Атомную бомбу не так просто сделать. Иначе все страны давно бы обзавелись собственным ядерным оружием. Для этого нужно сложное производство, материалы. Лаборатория…

– Можете, можете, Сергей Владимирович, – сказал Гучериев и встал, давая понять, что беседа окончена. Он обратился к охранникам: – Проводите академика Сахарова в лабораторию – пусть полюбуется.

Повышение в ученой степени и сравнение с Сахаровым больно резанули профессора. Интересно, а как бы поступил академик, оказавшись в подобной ситуации? Изобретатель одного из самых мощных современных орудий убийства и известный миротворец, автор проекта в высшей степени демократической конституции, активно выступал против войны, но водородную бомбу-то создал именно он.

Сергей Владимирович, в бытность свою еще просто Сережей, молодым, подающим надежды аспирантом, был знаком с Сахаровым лично. Ну не столько знаком, сколько просто представлен, его и тогда интересовало, как сочетается роль создателя водородной бомбы с ролью правозащитника. Именно тогда Дублинский и принял решение – не идти против совести, не заниматься столь перспективной «оборонкой», а заняться чистой наукой. Но видимо, чистая наука – это миф. Чеченец прав – нельзя оступиться и спрятаться – просто некуда…

Глава 12

На ночь научно-исследовательский центр «Орбита» закрывался. В девять вечера, плюс-минус пять минут, охранники проходили по лабораториям и кабинетам, выпроваживая тех, кто не имел права задерживаться после указанного времени.

У нынешнего заместителя генерального директора по хозяйственной части Андрея Бурцева такого разрешения не было.

К Дублинскому в центр он попал совершенно случайно. К науке, а уж тем более к физике, Бурцев отношения никакого не имел. Закончил он в свое время строительный институт, но по основной специальности не проработал ни дня. Карьеру он решил делать по партийной линии, а точнее говоря, по комсомольской и даже по «комитетской». Последние годы перед перестройкой Андрей Бурцев ездил в качестве сопровождающего с лицами, заключающими договоры о покупке-продаже строительного оборудования и о строительстве. После поездок в Болгарию, Венгрию, Египет и Алжир проверенный на «малые расстояния» Бурцев был допущен и в «большой свет».

Тут-то с ним и приключился лихой вираж, круто изменивший его жизнь. Не в такую уж и дальнюю поездку он тогда попал, Дания много ближе была, чем ранее посещаемые страны, дальность была в другом. Дания была настоящей заграницей. Это Андрей Бурцев осознал, попав в копенгагенское казино. Зашел он туда из праздного любопытства, а вышел только через сутки – на грани обморока, – потратив там не только собственное довольствие, но и деньги всей группы специалистов, приехавшей заключать договор о поставке экскаваторов. На легкой и заманчивой карьере заграничного путешественника пришлось поставить крест.

На пару лет Бурцев вообще вылетел с орбиты большой жизни. Но началась перестройка, старые грехи как-то затерлись и позабылись. Бывшие однокашники позвали его в небольшой кооператив, торгующий древесиной и нацеленный на заграничного покупателя. Организовывать поездки и переговоры Бурцев любил и умел, казалось, что началась для него новая благополучная жизнь. Однако все началось в те времена и для большой страны Советов, и споткнулся Бурцев опять на той же кочерге, что и в Дании. Здоровый капитализм, пришедший на просторы нашей родины, принес с собой и соблазнительный запах загнивания. Ну уважаемый читатель уже наверняка понимает, о чем идет речь. В России появились казино, игровые автоматы, бильярдные и прочие «центры развлечений». Бурцев пропал. С головой, руками, ногами и – опять-таки – с казенными деньгами. Для возвращения долгов Бурцеву пришлось продать все – вплоть до родительской дачи на Карельском перешейке.

После этого он поклялся обходить казино за километр (что с каждым годом развития капитализма становилось все затруднительнее, особенно в Питере). Пробовался на разных тихих административных работах, медленно докатился до заведующего складом, просуществовал на этой должности несколько лет, начал потихоньку подворовывать и попивать, но тут представился случай – опять-таки в лице бывшего сердобольного однокашника, пригласившего его по старой памяти на день рождения, где Бурцев познакомился с профессором Дублинским. Профессор в тот день был в крайне благодушном настроении и единственной его заботой было – найти себе заместителя по административно-хозяйственной части, а проще говоря, завхоза взамен убывшей в декрет сотрудницы, прежде занимавшей эту должность.

– Больше никаких женщин в репродуктивном возрасте! – провозгласил он.

Мужчина в лице Андрея Бурцева откликнулся сразу. Осознав, что это его шанс – сменить расфасовку макаронных изделий на теплое местечко «при науке», Бурцев привлек все свое обаяние и Дублинского таки очаровал. По крайней мере, уже спустя две недели Андрей обживался в новом кабинете.

Бурцев оказался завхозом сносным, расторопным и вполне толковым. Считать деньги он умел и любил, особенно деньги чужие…

А сейчас, сидя в своем закутке, Бурцев внимательно наблюдал за сотрудниками, изучал их повадки, привычки. Вот Нина. Она уходит ровно в шесть – ей надо ребенка из детского сада забирать.

Это – Михаил Аркадьевич. Он засиживается допоздна, у него два года назад умерла жена и теперь его спасает от одиночества только наука.

Мимо прошла высокая блондинка в цветастой юбке. Это Зоя. Она уходит и приходит, когда сама пожелает. Но должностные обязанности выполняет получше иных, сиднем сидящих на своем месте с утра до вечера…

Целую неделю Бурцев истратил на изучение режима дня сотрудников, работающих в помещениях, примыкающих к лаборатории, в которую большинству сотрудников путь был заказан. Еще три дня изучал расписание работы охранников, вычисляя, когда же на пост заступят Сергей Кушаков и Денис Эльзенгер – бывшие менты, бывшие охранники в банке, бывшие вышибалы – у них был богатый послужной список, но нигде они долго не задерживались – то скандал устроят, то секретаршу обидят. Бурцеву их легкомыслие должно было сыграть на руку.

Андрею было совершенно необходимо войти в лабораторию, доступа в которую он не имел. Двигало им не праздное любопытство и даже не желание поступить в пику начальству. Все было гораздо проще и гораздо сложнее – Бурцеву нужен был осмий…

Инженерно-исследовательский центр «Орбита», основанный Сергеем Дублинским, занимался не только утилизацией ядерных отходов, как значилось в документе, заверяющем правомочность регистрации данного предприятия. Отходы отходами, но последнее время все мысли сотрудников, входящих в число избранных, имеющих доступ в закрытую лабораторию, были заняты осмием. Осмий используется в самых разнообразных отраслях – например при изготовлении антирадарных установок или спецбумаги, на которой печатают деньги. Свойства осмия малоизучены – есть мнение, что он может быть использован при лечении СПИДа. Дублинский, кстати, не слишком жаловал эту версию.

«Все малоизученные химические элементы пытаются выдать за панацею от СПИДа, облысения или импотенции. Нормальный подход. По принципу – раз есть заболевание, то должно же быть против него лекарство. Просто оно еще не найдено», – отвечал он на вопросы любопытных, но чаще всего малокомпетентных журналистов.

Наступивший вечер принес с собой прохладу. Нина вскочила, наскоро попрощалась с коллегами и умчалась за Женечкой в детский сад. Михаил Аркадьевич заперся в своем кабинете – видимо, пишет очередную научную статью, которую опять никто не захочет публиковать. Зоя? Где Зоя? Ушла, очевидно. Ну что ж…

Магнитная карточка шефа, позаимствованная из его рабочего стола, была при Бурцеве, во внутреннем кармане спортивной легкой куртки. Кабинет Дублинского, как и его стол, запирался на ключ. Оба ключа Сергей Владимирович не выпускал из рук и полагал, что его кабинет полностью защищен от случайного внедрения чужаков. Но у завхоза, как известно, есть ключи от всех дверей и всех погребов – он как ключница. Не было только у «ключницы» магнитной карточки, обеспечивающей допуск в спецлабораторию. То есть не должно было быть. Но внимательный и ловкий Бурцев выследил, вычислил, умыкнул. Ситуация под контролем. Сегодня, вот так удача, около лаборатории с осмием дежурили Эльзенгер и Кушаков, которые, понятно, не знают, что всемогущий завхоз не имеет права доступа на эту территорию. Как это так – они, простые охранники, имеют, а Андрей Анатольевич вдруг нет.

Охранники сидели по обеим сторонам от входа в лабораторию и лузгали семечки.

– Не мусорите тут, – машинально одернул их Бурцев.

– Угу, – ответил Эльзенгер, отодвигая ногой шелуху к стенке. – А мы и не мусорим. А вообще, уборщица-то на что?

Но Бурцев уже был внутри и не слышал его довольно-таки хамоватого ответа.

Контейнер с осмием стоял в отдельном стеклянном шкафу. Подумать только, Бурцев зачем-то вспомнил любимую считалку из детства: «В этой маленькой корзинке есть помада и духи, ленты, кружева, ботинки – что угодно для души!» Вспомнил он и начало этой считалки: «Доры-доры, помидоры, мы в саду поймали вора». Нехорошее предчувствие шевельнулось в его душе. Он решительно взял маленький контейнер и спрятал в специально заготовленный чемоданчик.

– Андрей Анатольевич, а почему вы находитесь в лаборатории без специальных средств защиты? – вдруг раздался голос.

Бурцев резко обернулся. За спиной стояла Зоя.

– Каких средств? – задохнулся он.

– Где перчатки, халат, респиратор?

– А-а, – попытался улыбнуться Бурцев, но получилось это у него плохо. Улыбка вышла кривая и напряженная.

Зоя внимательно посмотрела на него, и по ее лицу пробежала тень.

– Постойте, а вы разве имеете право здесь находиться? – сказала она с подозрением.

Что было дальше, Бурцев помнил как во сне. Он попытался оттолкнуть Зою, ему это удалось, и на краткий миг свобода была так близка! Но туповатые охранники, тут же забыв про семечки, сработали на редкость оперативно, а Бурцев так мечтал по-киношному вылететь в коридор, растолкать этих ротозеев – и на дно. Он знал, куда имено.

Сильные руки Эльзенгера держали его за плечи, пока Кушаков производил обыск. Была изъята и магнитная карточка, и контейнер с осмием. Зоя по его же, Бурцева, сотовому телефону вызвала милицию.

– А еще семечки есть запрещал, – с детской обидой в голосе промолвил Эльзенгер и со всей дури приложил бывшего заместителя по хозяйственной части головой о стенку.

Бурцев даже не почувствовал боли. Все было кончено…

Впрочем, все было кончено еще раньше, когда Андрей Бурцев вернулся к игре. Но он тешил себя иллюзиями, что тихие посиделки у друзей за преферансом не являются таким конечным злом, как поход в казино. Мелкие ставки, мелкие радости – с одной стороны это напоминало Бурцеву о прежнем, обладающем сокрушительной силой азарте, но, с другой стороны, казалось таким безобидным. Тихие, почти семейные вечера у Валерика – того самого однокашника Бурцева, при посредстве которого он устроился в «Орбиту», каждую пятницу – игра до «двадцатки», ставки не больше рубля, идиллия!

Но однажды на смену преферансу пришел покер – и напор азарта, съедавшего Андрей Бурцева изнутри, заметно усилился. О! Это была совсем другая игра и другие деньги. Проигрыш иногда холодил кончики пальцев Бурцева, но не переходил уровня разумных цифр. Однако Андрей и сам не заметил, как с уютной кухни Валерика он переместился в квартиру дальнего приятеля его приятелей, который как-то раз подменял заболевшего партнера по преферансу.

Собирались теперь все время в разных местах. Игра, как правило, сопровождалась выпивкой и затягивалась иногда до самого утра.

А потом на квартире уж и вовсе неизвестного Бурцеву Сашки появился Фирсов. Крупный, наголо бритый мужик лет пятидесяти. Он, прищурившись, наблюдал за игрой, но сам участия не принимал. А потом подошел к Бурцеву и сказал:

– Хорошо блефуешь, никак тебя раскусить не мог!

Андрей от похвалы расплылся в улыбке, да и игра сегодня сложилась удачная, тоненькая пачка денег приятно улеглась в карман пиджака. Фирсов похлопал его по плечу широкой ладонью, похожей на ласт какого-то морского животного, блеснул золотым зубом и сказал:

– Покер – туфта! А вот в «очко» слабо так блефовать? Только по такой мелочи я не играю.

– «Очко» – это «блэк джэк», что ли?

Фирсов фыркнул:

– Фраерок ты, сразу видно. Какой еще «блэк джэк»?! У нас в России так не говорят. Очко – оно и есть очко.

И ушел.

Но уже в следующую пятницу Андрей сам начал искать встречи с Фирсовым. Руки у него чесались – хотелось сыграть по-крупному. Забыл Бурцев про все, что было в прошлом. И крупный проигрыш во время знаменательной поездки заграницу, и годы, которые он пытался сдержаться… Теперь ему хотелось только одного – сладостного чувства, азарта, мурашек по спине во время игры и ожидания вожделенного выигрыша… Правда, последнее ему доводилось испытать очень редко.

И вот долгожданный день настал. Как же ему везло тогда – поначалу! Карта шла превосходная, деньги текли рекой. Делая ставки, Фирсов и его приятели действительно не мелочились. Бурцеву несказанно везло. Везло так, что он даже стал воспринимать эти легкие пятничные деньги как основной свой заработок. За одну ночь он мог выиграть сумму, превышающую месячную зарплату. Мог – и выигрывал. Выигрывал, пока неделю спустя не проиграл все – буквально все. Да еще и остался должен. Крупную сумму. Очень крупную…

– Сколько вы остались должны и кому? – перебила его воспоминания Лена Бирюкова.

Когда ей сообщили, что в центре задержан сотрудник, о котором она и так была наслышана, то Лена не стала медлить и тут же примчалась в следственный изолятор для беседы с новым фигурантом.

– Сто кусков, – быстро ответил Бурцев.

– Эх вы! Представительный человек, заместитель директора научного центра, а выражаетесь, как шпана уличная, – покачала головой Лена. – Каких еще «кусков»?!

– Сто тысяч, – помедлив, ответил Бурцев, вздохнул и добавил: – Долларов.

Машинистка, протоколирующая допрос, даже ойкнула. Лена строго посмотрела на нее и продолжила разговор с подследственным: