Текст книги "По агентурным данным"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Садись, капитан! Рад тебя видеть! Чай будешь? – прогудел он басом и, не дожидаясь ответа, затребовал два стакана чая.

Пока лейтенант организовывал чай, Игнатьев встал из-за стола, чуть потянулся своим могучим торсом и принялся вышагивать по мягкому ковру. Прямо-таки по примеру «отца народов», хмыкнул я про себя. Но это так, без злобы. Игнатьева мы, чистильщики, любили.

Лейтенант поставил на стол два стакана в серебряных подстаканниках и блюдо с особыми сухариками, которые, как я знал, сушила из сдобных булочек жена полковника. Чай был как всегда вкусным: горячим, крепким и сладким. Наверное, за это умение и сидит в приемной холеный лейтенант. Ну не любил я порученца-выдвиженца. Слишком лощеный какой-то. Но не суть.

Полковник расспросил о последней операции по уничтожению немецких паршей на территории ленинградского порта. Я все подробно рассказал. Он прихлебывал чай, удовлетворенно кивал.

– Что ж, молодцы! И ты, Хижняк, и орлы твои. Отпуск как провел?

– Ездил на завод, к лошадям, – коротко ответил я, чувствуя, что краснею как пацан. Этого еще не хватало!

Полковник помолчал, помешивая чай ложечкой, затем спросил:

– Сейчас набор проводится в высшую школу НКВД. Слышал?

– Никак нет, товарищ полковник.

– Ну, считай, что услышал. Рекомендовано направлять боевых офицеров, чином не ниже капитана, особо отличившихся в борьбе с врагом. Есть мнение направить туда тебя. После окончания получишь звание майора и, возможно, возглавишь следственный отдел, – заявил он, думая, наверное, что я обалдею от счастья.

А я молчал. Молчал так долго, что он не выдержал:

– Надеюсь, возражений нет?

– Есть, товарищ полковник, – ответил я.

– Не понял?

– Насколько я знаю, Смерш скоро расформируют?

– Возможно. Как контрразведку военного времени. Но борьба с иностранными разведками всегда будет иметь место. Как иначе? Мы уже сейчас располагаем сведениями о недружественных к нам действиях сегодняшних союзников. Так что… У контрразведчиков работа всегда будет. К сожалению. А в чем дело-то? Ты что, не хочешь?

Не хотелось мне огорчать его, но и жизнь свою класть на то, к чему душа не лежит, – тоже не дело. Я и раньше мечтал вернуться на завод, а теперь, когда Марина появилась.

– Что молчишь? – в голосе Игнатьева зазвучали металлические нотки.

Я подобрался и ответил:

– Товарищ полковник! Я честно выполнял свой долг все эти годы, начиная с финской. И продолжаю выполнять. Но поймите, у меня есть мирная профессия, любимая профессия. И я хочу к ней вернуться.

– Это лошади, что ли? – он аж бровь поднял от изумления. – Не валяй дурака, Хижняк! Ты сколько в армии служишь-то?

– С тридцать седьмого, вы же знаете.

– Знаю. В восемнадцать тебя призвали, выучили. Затем две войны. Какая мирная профессия? Это было в другой жизни! Ты профессиональный военный, чистильщик! Контрразведчик! И у тебя появился реальный шанс изменить свою судьбу коренным образом! Тебе сейчас сколько? Двадцать восемь, так? К тридцати пяти ты сможешь войти в высший командный состав органов госбезопасности! Ты это понимаешь? Если упустишь такой шанс, я уж не знаю, как тебя назвать.

Он сверлил меня сердитым взглядом из-под насупленных бровей. Ну, этим меня не проймешь. И я как можно тверже сказал:

– Товарищ полковник, я уже принял решение.

– Вот как? Лошади, значит, милее прекрасной военной карьеры? Или не лошади? Может, чего другое? Чего набычился? Молчишь? Ладно, черт с торбой! Дураки там не нужны. Но до расформирования Смерша рапорт не подавай – не подпишу!

Игнатьев тяжело поднялся из-за стола. Я тоже мигом вскочил, вытянулся перед старшим по званию. Ишь как громыхает своим басом! Ладно, выпуская пар, громыхай, это мы выдержим.

– Капитан Хижняк! Вы и ваша группа направляетесь для дальнейшего прохождения службы в город Львов. Пройдите к майору Куценко, он обрисует обстановку и поставит боевые задачи.

– Есть, товарищ полковник! – гаркнул я.

– Свободен!

Я развернулся, четко чеканя шаг, направился к двери.

– А и дурак ты все-таки, – не удержался, забубнил мне в спину полковник. – И ведь пожалеешь, да поздно будет. Не иначе тебя кто-то с панталыку сбил. Не иначе, баба!

Но я сделал вид, что не слышу, и вышел. Бабы на базаре семечками торгуют, товарищ Игнатьев! А Марина – женщина. Необыкновенная, желанная, потрясающая. Эх, не понять вам в ваши за пятьдесят!

Куценко – украинец. Веселый, свойский, круглолицый усатый мужик с выпирающим животом. А ведь сорока еще нет. Что значит штабная кабинетная жизнь! Вот и я таким же пузатым дядькой заделался бы. Мысленно я продолжал полемизировать с Игнатьевым.

– Ну че, герой, садись! – Куценко указал на стул. – Худой ты, як дыхлик немирущий.

– Кто?

– Кощей бессмертный.

– Это по-каковски? Украиньска мова, шо ли? – подыграл я ему.

– Смесь польского с ужгородским. Так во Львове гута-рят. На смеси из нескольких языков. Учись, пока я жив.

– Ну, и что там, во Львове?

– Нехорошо там, – посерьезнел Куценко. – Вот, слушай, это из документов.

Он открыл папку с грифом «секретно» и начал читать:

– «…Оперативная обстановка в районе Львова и прилегающих областей Западной Украины характеризуется, первое: наличием на территории многочисленной агентурной и разведывательной немецкой сети, не уничтоженной во время освобождения этих территорий от немецких захватчиков, а также разрозненных остаточных групп немецких солдат и офицеров. Второе: наличием различных подпольных националистических организаций и вооруженных бандформирований, многочисленными проявлениями бандитизма.

Существованию указанных группировок способствуют, во-первых, географические факторы: обилие лесистой местности, множество лесных водоемов, что решает проблемы выживания, а также расположенные в непосредственной близости Карпаты, что помогает противникам советской власти создавать лагеря в труднодоступных горных районах.

Во-вторых, действию враждебных элементов способствует слабость, не укомплектованность созданных местных органов и учреждений советской власти, особенно в низовых звеньях – сельсоветы и т. д.

В третьих, активным вылазкам и диверсионным действиям способствует большое количество оставленного на полях боев оружия, что дает возможность врагам с легкостью вооружаться.

На территории края действуют подпольные националистические организации и формирования, такие как Армия крайова, или АК, – вооруженная организация польского эмигрантского правительства, которая кроме западных областей Украины проявляет также активность на территории Польши и Белоруссии. Большую активность проявляют бандформирования, состоящие из западно-украинских и литовских помещичье-кулацких элементов, бывших в годы оккупации активными фашистскими пособниками. Указанные вражеские подразделения проводят подрывную деятельность, уничтожая советских работников на местах, солдат и офицеров Красной Армии, запугивают, грабят и убивают мирных жителей.

Кроме того, созданные по инициативе немецкого командования и его разведовательных структур, бандформирования имеют в числе оперативных задач проведение оперативной разведки, сбор и передачу данных, имеющих секретный характер. Многие формирования снабжены коротковолновыми радиопередатчиками.»

– Ничего себе! – присвистнул Хижняк. – Вообще-то мне казалось, что война хоть немножко, но кончилась.

– Кажется – перекрестись, родимый, – посоветовал Куценко. – Что ты от них хочешь? Они: то под шведами, то под шляхтичами, то под белыми, то под красными; то под черным бароном, то под немецким сапогом. Сами забыли, кто такие, откуда родом. Забитые, жадные, подозрительные, коварные несчастные люди. Это я тебе как чистокровный хохол говорю. Но я-то родом из Киева – это, считай, другая страна. А у них там, у западэнцев – советская власть в тридцать девятом утвердилась, а в сорок первом кончилась. И еще года не прошло, как немца выгнали.

– Спасибо за политинформацию, а то мы не в курсе – все больше лаптем щи хлебаем, – не преминул вставить я.

– Это я к тому, что люди к советской-то власти и привыкнуть-то толком не успели. И не все ей рады. Так что война для тебя, Хижняк, не завтра кончится, так и знай!

– Спасибо, обрадовал! И что – сильно шалят?

– Не то слово. Вот, слушай! – он пододвинул к себе другой листок с тем же грифом:

– «…В период с 1 по 20 июня сего года во Львове и прилегающих территориях убито и пропало без вести девятнадцать военнослужащих Красной Армии. Взорваны школа и почта. Убиты председатель сельсовета поселка, его жена и трое малолетних детей…». В общем, на, сам читай.

– Прочту. Нас-то куда? Конкретно?

– Сначала во Львов, в распоряжение районного начальника Смерш. Там у них майор Заречный. Он решит. По оперативным данным, диверсанты готовят крупную акцию против местных Советов с целью устрашения мирного населения. Запрашивали группу оперативников, которые в том районе никогда не работали и, соответственно, неизвестны агентуре противника. Думаю, вы там нарасхват будете.

– Что ж, как говорится, место службы не выбирают. Когда выдвигаться?

– Завтра. Отправление в тринадцать сорок. Места в разных вагонах. Утром получите билеты, деньги, одежду.

– Понятно. Тогда до завтра.

Я собрался было идти, но Куценко остановил:

– Погоди минуту. Ты в своей группе крепко уверен?

– Как в себе!

– И в Орлове?

– Конечно. А что?

– Пока ничего. А где он сейчас?

– Никуда не собирался, должен быть в Москве.

– Дома его нет.

– Мало ли где молодой парень может кантоваться.

– Это верно. Да вот только сигнал поступил. Вроде как в Берлине его видели.

– Чего?

– Того! Что слышал!

Я разглядывал Куценко. Благодушие как-то разом исчезло с его круглого лица. Глаза-буравчики сверлили меня так, будто я сам под подозрением в. В чем? Это же бред полный! Стараясь сохранять спокойствие, я насмешливо спросил:

– Чиж в Берлине? Чушь какая! Это когда же его видели? И кто?

– Вчера. А кто – неважно. Но сигнал поступил.

– Не может быть!

– Эх, капитан! Взрослый мужик, опытный, а несешь какую-то чушь. Девичий лепет. На этом свете все может быть! Он ведь немец?

– Орлов?

– Нет, Петров-Сидоров! – взъярился Куценко. – Я с тобой про Орлова говорю.

– Немец, – кивнул я, чувствуя, что завожусь не на шутку. – Это всем известно. Это в его личном деле указано.

– Вот-вот. Максим Орлов, он же Мартин Фегель.

– Сын немецких коммунистов! Которые в тридцать седьмом погибли в немецком концлагере! А Максима через Коминтерн удалось переправить в Россию. Он в коминтер-новском интернате с двенадцати лет! Он здесь, под Москвой, вырос! Отсюда в разведшколу попал! Он всю войну прошел! Он десятки раз «зеленку топтал» под огнем артиллерийским. Сто раз погибнуть мог! И сто раз мог удрать, если б хотел! Он мой боевой товарищ! Я в нем, как в себе!

– Ты че орешь, капитан? – очень тихо спросил Куценко.

И я понял, что действительно кричу так, что дребезжит пробка стеклянного графина.

И замолчал. Не хватало еще из-за этого штабного придурка лишние приключения на задницу схлопотать. Куценко, нехорошо усмехаясь, будто прочитав мои мысли, проговорил:

– Ты не ори на старшего по званию, а то ведь неприятностей не оберешься. Это я с виду такой простой, незатейливый. Ты вот что. Если так уверен в своем боевом товарище, сядь и напиши: «Я, Хижняк Егор Петрович, ручаюсь.» – Чем ты там за него ручаешься? Головой? Карьерой? Жизнью?

– И напишу, – процедил я. – Только в кабинете полковника Игнатьева.

– А он в курсе. Я с тобой по его поручению и беседую, понял?

Врал что ли толстобрюхий? Почему же полковник сам со мной о Чиже не заговорил? Не барское дело? Или аукается отказ от его заманчивого предложения? Он на меня ставку сделал, а я его, понимаешь, подвел. Вряд ли. Полковник нормальный мужик. Не обидчивый и, тем более, не мстительный. Таким, по крайней мере, казался все годы, что мы знакомы.

Обдумывая ситуацию, я писал «расписку», что ли? И не знаешь, как эту хрень назвать. Вроде как поручительство за боевого товарища, лейтенанта Орлова. И все не мог понять, откуда эта бредятина взялась: Чиж в Берлине?!

Закончив, сунул листок майору. Тот прочел, сложил и убрал в ящик стола.

– Вопросы есть? – сухо спросил он.

– Нет.

– Возьмите материалы задания, ознакомьтесь, и вы свободны.

– Слушаюсь, товарищ майор! – рявкнул я, развернулся на каблуках, вышел, чеканя шаг, хлопнув напоследок дверью. От души, надо сказать, хлопнул. После чего пошел в соседний кабинет, где мне под расписку выдали папку под грифом «секретно» с внушительным названием «контрразведывательное задание».

Через час я вышел на площадь, закурил. Настроение было поганым. Куда теперь?

Как куда? К Чижу, разумеется! На Пречистенку. И я рванул к лейтенанту Орлову.

Дверь коммуналки открыла армянка Дариджан. Лет пятидесяти, но еще очень аппетитная дама.

– О, капитан! Как давно я вас не видела, – пропела она низким прокуренным голосом. – Что так редко бываете? Что так нас не любите? Где с Максимом пропадаете?

– Здрасьте! Максим дома? – мне было не до любезностей.

– Не знаю, я только что с рынка. Входите, капитан.

Я рванул по длинному коридору, ткнулся в крайнюю справа дверь. Она распахнулась. За круглым столом сидел Чиж. Он был по-домашнему в майке и тренировочных штанах. Перед ним стояла здоровенная сковорода жареной с луком картошки, которую он уплетал за обе щеки.

– Егор Петрович! – обрадовался Чиж и расплылся в широкой улыбке. – Вот хорошо, что зашли! Как раз к ужину! Садитесь! Сейчас я вилку достану.

Он вскочил, засуетился. У меня от сердца отлегло. Вот он, лейтенант Орлов! Какой, на хрен, Берлин? Совсем ошизели, крысы штабные.

– По стопке выпьем? – Чиж вытащил из буфета початую поллитровку.

– Ну, раз достал, давай.

Я подсел к столу, мы чокнулись, хлопнули по стопке и принялись за картошку. И так мне радостно было на сердце, просто петь хотелось.

– Вы откуда? – промычал Чиж с набитым ртом.

– От Игнатьева.

Я рассказал, куда нас направляет начальство.

– Завтра в тринадцать тридцать выдвигаемся. Едем по одиночке. Друг друга не знаем.

– Ясный корень, – кивнул Орлов.

– С «заданием» я ознакомился, сейчас расскажу. Ну а ты как отдохнул? – спросил я и на всякий случай и добавил: – Говорят, в Берлине был?

И по тому, как вытянулось его веснушчатое лицо, как осторожно положил он вилку на край сковородки, я понял, что обрадовался рано.

– Я. Это.

– Ну, не томи, рассказывай.

– Понимаете, я друга встретил, одноклассника, Пашку. Мы вместе в интернате учились. Ну, точнее, его Пабло зовут, – он испанец, но мы его Пашкой звали.

– Короче, – оборвал я детский лепет боевого, едрень корень, товарища.

– А он летчик, ас! Ну и оказалось, что он летит в Берлин. Туда и обратно.

– Это когда же?

– Вчера это было. Утром – в Берлин, там четыре часа – и обратно. Генерала одного на совещание возил. А я в Берлине родился, рос, Егор Петрович! И не был там восемь лет!

– Побывал? – риторически спросил я.

– Он сам предложил!

– Понятно. Она сама меня заставила.

– Я в кабине пилота.

– Ну, это в корне меняет дело! – открыто издевался я, кипя от злости. – О господи! И кто тебя там видел?

– Никто. Я просто по улицам походил. К дому нашему подошел. На окна посмотрел.

– Ясно. У дома встретил кого-нибудь?

– Ну. Видел соседку, фрау Гессе. Но я отвернулся, не подходил к ней.

– И она тебя могла увидеть, так?

– Ну. Могла.

– Ты как одет был?

– В форме своей.

– То есть бывший соседский мальчонка Мартин Фе-гель – лейтенант Красной Армии. Просто отлично!

– Не думаю, что она меня узнала, – буркнул Чиж. Красные пятна на щеках доказывали обратное – подозревал, что узнала!

– А если – да? Как ты думаешь, что эта добропорядочная фрау сделала, если узнала тебя? Молчишь? Я думаю, она тотчас сообщила в комендатуру. Твое счастье, что ты, как говорится, туда-обратно. Пока там навели справки, выяснили твою трудную судьбу, узнали, кто ты да что, ты уже дома картошку хрумкал. Какой же ты еще пацан, Чиж! Несмотря что двадцать лет и два ордена.

– Ну да, пацан. – Губы его неожиданно задрожали. – У вас отпуск, вы куда поехали? На завод, к лошадям. Там ваш дом, там вас все любят. К Олегу брат должен приехать. А у меня кто? Кроме соседей? Он, Пашка, когда предложил, я даже не сомневался ни секунды, если хотите знать! Я должен был свой дом увидеть, откуда отца с матерью забрали, ясно? Может, меня убьют завтра, так я хоть вспомню, что на окне своей комнаты цветы в горшочках видел. Если это преступление, что ж, я готов ответить!

Красные пятна расползлись по его лицу географическим рисунком, но губы уже не дрожали. И то хорошо.

– Дурак ты, Максимка, – вздохнул я, налил себе полную стопку и выпил. – Вот что. Ты сейчас напишешь объяснительную. Имени товарища можешь не называть. Где он, кстати?

– Улетел. Их авиаполк на Дальний Восток перекинули. Сегодня утром и улетел.

– Хоть что-то хорошее услышал я за последние пятнадцать минут! Значит, пишешь объяснительную, завтра, перед отъездом, я отдам ее лично Игнатьеву. Уедем на боевое задание, надеюсь, выполним его, как всегда с риском для жизни, – подмигнул я Чижу, – и все забудется. Победителей, как говорится, не судят!

Лицо Чижа просветлело, он радостно кивнул.

Взяв объяснительную, я заскочил еще к Олегу, чтобы ввести и его в курс дела. Благо жил он неподалеку. Действительно, у него гостил брат из Питера. Худющий, весь в морщинах. А ведь не старый еще мужик – чуть за сорок. Ровесник нашему Куценко. А разве сравнишь? Тот кровь с молоком. Кажется, в бок ткнешь, жиром брызнет. А этот – кожа свисает, просто старичок. Вот что такое блокада…

Ладно, не будем о печальном. Завтра снова вперед, труба, как говорится, зовет!

Чем-то встретит нас славный город Львов? Шпионами и диверсантами всех мастей, от шляхтичей и кулацких прихвостней до недорезанных абверовцев? Ладно, мы всякого добра навидались. Как говорится, Бог не выдаст – свинья не съест!

ИЮЛЬ 1945, Львов

Поезд остановился слишком резко. С соседней полке свалилась чья-то туго набитая сумка. Какая-то тетка завопила визгливым голосом, и Олег Сташевич проснулся, взглянул в окно, чтобы разглядеть название станции. Но за окном были видны лишь поля, опушка леса, дорога, убегавшая желтой лентой от переезда вдаль, через поле, поворачивая возле густой лиственной массы вправо, продолжая виться вдоль лесной опушки…

– Хорошо, что вы проснулись, мужчина, – раздался снизу молодой женский голос.

Олег свесил голову. Напротив него, на нижней полке, застенчиво улыбалась молодуха в клетчатом платке. Рядом с ней сидела хмурая глазастая девчоночка лет пяти. – Нам выходить на следующей, а у нас чемодан. Вы нам поможете?

– Конечно! – Олег ловко спрыгнул со своей полки, заправил в потертые брюки выбившуюся линялую рубаху, расчесал пятерней густые волнистые русые волосы. Поезд тем временем тронулся, кряхтя, как старичок, и начал потихоньку набирать обороты.

– А сколько до Львова-то?

– Да с полчаса. Сейчас Стрый будет, а потом уж без остановок до самого Львова.

– Ясненько-понятненько, – нараспев произнес Олег, улыбаясь молодухе и ее очень уж серьезной девчоночке. – Вы, стало быть, в Стрый направляетесь?

– Ага, – охотно кивнула женщина. – Родня у нас там. Дальняя, но все же. Думаю, не выгонят вдову с сиротой, – слишком весело сказала она.

– Да уж, вот уж они обрадуются, – хмыкнула грудастая тетка тем самым визгливым голосом, что разбудил Олега.

Она занимала боковое место. В данный момент тетка уплетала шмат сала, закусывая его соленым огурцом и запивая все это добро бутылкой молока.

И Сташевич понял вдруг, отчего так серьезна девчоночка – она изо всех сил старалась не смотреть на жующую тетку. Даже побледнела от напряжения.

Мать, коротко взглянула на тетку, хотела что-то ответить, но передумала, прижала девочку к себе и ласково зашептала что-то в маленькое ушко.

«Эх, и угостить нечем! – с досадой думал Сташевич. – Все вчера подъел. Когда же они сели? Видно, к ночи уже, когда я спал.»

Он хотел отвлечь девчоночку стишком или загадкой, но, бросив случайный взгляд в окно, замер. Они проезжали окраину какого-то не то хутора, не то поселка. Редкие мазанки только-только начали появляться недалеко от опушки леса. И вот от одной из них бежала через поле к лесу молодая женщина. В белом платье или длинной рубахе – не поймешь, она неслась пулей, полные голые икры мелькали в высокой траве. Черные волосы развевались за спиной. Олег успел разглядеть, как из леса вышел мужчина в полувоенной форме. Вот к кому она так спешила.

Какой удивительный кадр! Запомнить! Непременно запомнить – и этот вагон, и злобную тетку. И голодную девочку, и через окно, – именно через окно – двое людей, несущихся друг к другу, любящих друг друга наперекор. чему? Ну это можно придумать. Поезд тем временем проехал мимо дома, выделявшегося среди прочих основательностью и ухоженностью. На стене дома была выведена белой краской надпись. Олег прочитал: «Дубровицкий сельсовет».

Дубровицы. И название какое славное.

К зданию сельсовета подъезжал «виллис», за ним – открытый грузовик с солдатами…

– Мужчина! Так вы нам поможете? – тронула его за рукав женщина.

– Да, да, конечно!

Олег потащил к выходу тяжеленный фанерный чемодан.

ИЮЛЬ 1945, Дубровицы

«Виллис» подъехал к сельсовету. Из машины вышли двое: офицер НКВД и некий мужчина в штатском. Солдаты – около двух десятков – выпрыгивали через борт грузовика, разминали затекшие ноги.

Двое вошли в избу.

– Здрасьте! – коротко поздоровался офицер. – Председатель на месте?

– Здравствуйте, товарищи! – Женщина-секретарь поднялась из-за стола, испуганно оглядывая посетителей. Особенно того, что в штатском. – Мирослав Иванович в кабинете. Я сейчас доложу.

– Не надо, – отстранил ее тот, что в штатском.

Двое скрылись за дверью, над которой висела картонная табличка с начертанной химическим карандашом надписью: «Председатель сельсовета»

Из-за стола навстречу вошедшим поднимался подтянутый мужчина лет под сорок с коротко стриженными, тронутыми сединой темно-русыми волосами. Светло-серые глаза в темных лучиках приветливо и внимательно оглядывали вошедших.

– Вы председатель? – коротко осведомился офицер НКВД.

– Да, товарищ капитан. Ковальский Мирослав Иванович, – представился он. – А ваши документы, извиняюсь?

Ковальский внимательнейшим образом изучил удостоверение и капитана и второго, в штатском, – как оказалось, контрразведчика.

– Садитесь, товарищи! Чем, как говорится, могу?

– В вашем районе прошлой ночью совершено дерзкое нападение на военную колонну. Разграблены и сожжены два грузовика с продуктами, – сухо излагал капитан.

Видимо, он был контужен: узкое лицо то и дело подергивалось судорогой.

– Да что вы говорите?! – председатель удивленно поднял брови.

– Вы что-нибудь слышали об этом? – не реагируя на удивление, все так же сухо ставил вопросы капитан и заносил ответы в блокнот.

– Нет. У нас здесь все тихо, – миролюбиво откликнулся Ковальский. – А где именно это случилось?

– По дороге на Львов. В пяти километрах от вашего хутора.

– Матерь Божия… ой, извиняюсь, товарищи. И что, есть убитые? – шепотом спросил он.

– Восемь человек убито, включая офицера.

– Вот беда-то! Упокой их души. – пробормотал председатель и поднял было два пальца, но креститься передумал.

– У нас приказ начальника ОКР[8]8
  8 ОКР – отдел контрразведки Смерш.


[Закрыть] прочесывать все окрестные села, – вступил представитель контрразведки.

– Приказ есть приказ, – кивнул председатель. – Хотя, у нас-то село спокойное. А и кому шалить? Одни бабы да старики. Мужиков-то кого поубивали, а кто еще с фронта до дома не доехал.

– Ага! – злобно перебил его капитан. – У вас здесь в каждом селе одни старики да бабы. А машины жгут, склады грабят, военных убивают. Это кто же, старики с бабами?

– А бес их знает! Шалят, видно, бандиты. Может, власти не боятся? – предположил председатель с самым серьезным видом.

– А чего им бояться? Если их в каждой хате обогреют, да накормят да спать положат! – окончательно рассвирепел капитан.

– Так и народ понять можно, – пожал плечами Ковальский.

– Это в каком смысле?

– Так. Отсталый элемент.

– Вот вы бы их и просвещали в пользу советской власти!

– Стараюсь, как могу.

– Ладно, хватит лясы точить, – оборвал их контрразведчик.

– Да, да. Приступайте, товарищи, – кивнул председатель. – Давайте и я с вами пойду – народу обстановку разъясню, чтобы не пугались.

– Только лишнего не ляпните.

– Да неужто я не понимаю? Сам войну прошел.

Солдаты уже вовсю прочесывали село, и встревоженные люди бросились к советской власти за разъяснением. Немногочисленное население Дубровиц составляли действительно бабы с ребятишками да старики. Они и шумели возле крыльца.

Капитан НКВД отметил, что Ковальский, надо отдать ему должное, быстро и умело успокоил селян. Не сказав ничего лишнего, он объяснил необходимость столь тщательной проверки. И люди разом успокоились. Из толпы посыпались шутки.

– А что, Мирослав Иваныч, может солдатики до ночи задержатся? Добра у нас много: корыто дырявое да одеяло рваное. пока все оглядят.

– Ой, а у меня на дворе такие два ладных лопушка по сараям шукают. Так бы и зъела обоих!

– Гарны, гарны хлопчики! А вот мы их не отпустим! Не-хай переночуют! Отдадут долг мирному населению!

– Мирослав Иваныч, а шо за человики-то з вами? Больно строгие.

Ковальский отвечал на вопросы, отшучивался, сам бросал в толпу шутки, которые встречались веселым хохотом. Чувствовалось, что с населением у него полный контакт, отметил про себя капитан.

Неожиданно мирная пастораль была нарушена женскими воплями.

К сельсовету вели парня в солдатской гимнастерке. За конвоирами шла и голосила молодая женщина в светлой рубахе, заправленной в широкую юбку. Платок сбился с головы, черные волосы обрамляли красивое, несколько грубоватое лицо.

– Товарищ капитан! Вот, задержали подозрительный элемент! – отрапортовал один из солдат.

– Кто такой? – мигом подобрался капитан, разглядывая белокурого парня лет двадцати пяти. Россыпь бледных веснушек делала его красивое лицо немного простоватым, но и трогательным.

– Анджей Стронский – рядовой сорок девятого стрелкового полка шестнадцатой гвардейской дивизии, – четко ответил парень. Демобилизован, – добавил он.

– Документы?

Стронский протянул капитану солдатскую книжку. Тщательно изучив документ, капитан вынужден был признать, что он в полном порядке. Тем не менее он не торопился вернуть книжку владельцу.

– Что вы здесь делаете?

– После демобилизации направляюсь к месту жительства. Задержался здесь немного, – потупился красавец.

Капитан вопросительно взглянул на Ковальского.

– Дело житейское, – спокойно улыбнулся тот. – Солдат нашел свою любовь.

– Отпустите Анджея, – завопила женщина, – отпихивая конвоиров, которые преграждали ей путь. – Отпустите, господин офицер, – кинулась она к капитану, признав в нем главного. – Он ни в чем не виноват!

– Кто он тебе? – Капитан разглядывал женщину с явным интересом.

– Муж!

Это сообщение вызвало новый взрыв всеобщего веселья.

– Да он здесь у каждой второй успел в мужьях побывать, – хохотали бабы. – Хоть на ночку, да муж!

– Не забирайте его, товарищи офицеры, а то кто ж нам будет породу улучшать?

– Мы ж здеся без мужика совсем оголодаем, лютыми станем…

– Ну хватит вам, бабы! – властно прикрикнул Ковальский и все тут же смолкли. – Чего Марью позорите? Анд-жей уж месяц у нее одной живет. Мало ли что прежде было.

– Так он ей не муж? – Капитан усмехнулся, помахал солдатской книжкой, намереваясь сунуть ее в свой планшет.

– Как не муж? Я ж говорю, общее хозяйство ведут! А зарегистрировать я их хоть сейчас могу.

– Так и расписали бы. а то подозрительно получается: вроде как домой направляется, а никуда при этом не направляется. А в лесах ваших.

– Он не бандит! – закричала Марья. – Он воевал!

– Да ты-то что так в нем уверена? Ты ж его всего месяц знаешь, – усмехнулся капитан.

– И что же? Я одно знаю: некогда ему по лесам шастать. Он каждую ночку со мной проводит, – пропела вдруг она так сладко, что капитан прямо-таки крякнул.

– Правда, товарищ капитан, – повернулся к нему Ковальский, и тихо проговорил: – Парень безвредный. Придурковатый даже, между нами говоря. Он только до баб охоч – вся сила в корень пошла, как говорится. Вреда от него никакого нет. И документы в порядке, вы ж сами видели.

– Ну ладно. – Капитан отдал Ковальскому солдатскую книжку Стронского. – Смотрите, Мирослав Иванович, под вашу ответственность.

Подняв облако пыли, распугав кудахтающих куриц, «виллис» выехал на дорогу. Следом за ним грузовик, наполненный солдатами.

Дед Шмаков, белобородый старик, сидел на ступеньках хаты, что притулилась по соседству с Марьиной на окраине села, возле лесной опушки. Он выстругивал что-то из куска деревяшки и исподлобья глядел, как возвращались в дом Марья с Анджеем. Шли они не спеша, в обнимку. Стронский крепко прижимал к себе женщину. Рука его по-хозяйски то стискивала грудь, то проходилась по упругому заду. Марья гортанно смеялась, запрокинув голову.

– Экая срамотища! – пробормотал про себя старик, отводя глаза.

– Что волком глядишь, дед? – не удержался красавец. Дед лишь сплюнул и ушел в хату.

– Вот пакость какая! Марья совсем голову потеряла. Прямо на людях тискают ее как. Самую разгулящую девку. Всякий стыд забыла!

– Ну а вам-то что, отец? – отозвалась от печи молодая, костистая, очень некрасивая женщина. Подвязавшись фартуком, она месила тесто. – Какое наше дело?

– Тебе ни до чего дела нет! А надо было сказать, что никакой он не латыш, Анджей этот! Я слыхал, как он по-немецки балакал с председателем нашим.

– И что? Все знают, что Мирослав Иваныч наполовину немец, по матери. Да и та с Поволжья. А папаша иха вообще из наших мест. Вы че, не помните, как об этом на собрании гутарили? Из Львова человек все об нем рассказывал!

– С чего это я не помню? Память еще не отшибло!

– Так чем он не свой? Он не скрывает ничего.

– Он-то не скрывает. А этот кобель скрывает!

– Ну и что? Мало ли какие обстоятельства. Может, и у Анджея немцы в роду есть. А какое к ним сейчас отношение? Чуть что – в Сибирь. Зачем же зло-то человеку делать?

– А они, может, еще большее зло делают! Ты хлеба, гляжу, печь затеяла. А откуда мука-то у тебя?

– Так Мирослав Иваныч дал! А вы, тятя, все скрипите, как телега несмазанная.

– А у него-то откуда мука, ты об этом подумала?

– Еще чего? Не моя забота думать! Я одно знаю, завтра Лесю кашей накормлю! И нам достанется! А кто крупу дал? Опять-таки Мирослав Иваныч.

– Так, может, добро-то это с тех грузовиков, что разграбили? Ты че, не слышала, что у сельсовета говорилось?

– Так кто говорил-то? Сам Мирослав Иваныч. Что же он, сам ограбил, и сам об этом рассказывает? Еще и при чекистах? Вы молчали бы уж лучше!

– Чего это я молчать должен? Ты как с отцом разговариваешь? И вообще. Что мы про председателя знаем-то? Привезли нам его, когда немца прогнали. А кто он, что он. Слишком грамотный для простого мужика.