Текст книги "Извините, господин учитель"

Автор книги: Фридеш Каринти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

Вам, конечно, трудно поверить, что может родиться такой человек, который утром в качестве президента академии читает доклад перед университетской профессурой, а после обеда участвует в соревнованиях, завоевывая главный приз по плаванию на спине, а заодно и мировой рекорд по прыжкам с шестом. Мало того: вечером он раскланивается перед бурно аплодирующей публикой, собравшейся в Национальном театре на пятисотом представлении его пьесы. Остается добавить, что этот необыкновенный юноша изобрел космический корабль для полета на Луну, и вовсе не потому, что не мог бы заработать на жизнь баскетболом: одним небрежным движением он забрасывает тридцать два гола в сетку команд "Эфтэцэ" и "Мац", сводная команда которых не в силах противостоять ему одному.

Я повис на турнике...

Ну конечно, мне нужны тренировки. Духом я крепок, . только вот мускулы у меня... А гимнастические снаряды придумали очень хитрые люди!

Жердь гладкая и скользкая. По собственному опыту знаю, что, чем выше взбираешься по ней, тем труднее, хотя со стороны это не видно. Между прочим, эта скотина Нейгебауэр всегда выбирает себе более тонкую жердь, а мне оставляет ту, что потолще. Чем выше вскарабкиваешься, тем больше меняются твои взгляды на жизнь: происходит переоценка ценностей. Внезапно я постигаю, что все в мире суета сует, что решительно ничего не изменится, если Нейгебауэр быстрее доберется до вершины, чем я. Торопиться просто нелепо. Есть такие легкомысленные головы, которые, прыгая в высоту, делают большой разбег, с силой отталкиваются на черте, взмывают вверх и часто берут планку. Я в себе не обманываюсь. Правда. начиная бег, я тоже увлекаюсь и верю в успех – молодости присуща горячность,– прищурившись, измеряю расстояние до планки, прикидываю ее высоту, бегу вначале небыстро, затем стремительно ускоряю бег и уже вижу себя парящим в воздухе над планкой, но... в последнюю минуту меня охватывает какое-то сомнение: "Для чего это?

К чему?" – и, сникнув, как увядшая фиалка, я скромно ныряю под планку с видом человека, который даже и не думал прыгать, а хотел просто-напросто немного поразмяться.

Я повис на турнике...

В конце концов, если подумать,– какая это, в сущности, глупость, все эти гимнастические упражнения! К чему это, собственно говоря, ведет? К тому, чтобы все части человеческого тела заняли, по возможности, иное положение, чем то, которое им предназначено самой природой? Чтобы мои ноги болтались в воздухе, колени выворачивались, руки скользили, волосы лезли в глаза, а глаза лезли на лоб?.. Чтобы я переставал понимать, где пол, а где потолок? И вдобавок, пока, высунув язык и ловя равновесие, я пытаюсь на животе перевалиться через тонкую железную палку, какой-то грубый человек откуда-то издалека, с Земли, беспрерывно орет: "Скобка! Скобка!"

В моем затуманенном мозгу мелькает лишь смутная догадка о том, чего он от меня добивается: вероятно, надо куда-то подтянуться, а для этого изогнуться и выпрямиться. Но как это сделать? Что напрячь: ноги, руки, живот? И где сейчас у меня все это? Надеюсь, от меня в таком положении не могут требовать, чтобы я тотчас в этом разобрался.

Я делаю рывок (куда, это выяснится позже), открываю рот, закрываю глаза, с отчаянной решимостью разжимаю руки и брякаюсь спиной на маты. Слава богу, теперь я могу смеяться. Черт побери всю эту гимнастику, отборочные соревнования и первый приз! Дурак, кто его получит...

ТАЙНЫЙ СОВЕТ

Я далек от мысли превозносить свой дар предвидения и вовсе не хочу сказать, что еще в детстве знал наперед, какие великие события свершатся в мире позднее. Настоящая моя статья написана с единственной целью пролить свет на некоторые известные мне события, непосредственным очевидцем и в определенной степени скромным участником которых я явился в 1898 году.

Не знаю, каково будет значение моих заметок для исследования причин мировой войны 1914 года, но я вступил бы в конфликт с совестью, если бы из осторожности или по скромности промолчал о фактах, которыми по случайному стечению обстоятельств я располагаю. Историческое значение их, вероятно, слишком велико, чтобы я был вправе не предать их гласности. И я оглашаю их, хотя мог бы совершенно спокойно промолчать под благовидным предлогом, будто не убежден в ценности моих свидетельств для человечества.

Итак, без лирических отступлений и критических комментариев, возможно, несколько хаотически, но вполне откровенно, приводя имена и даты, я открываю человечеству глаза на истинную правду. Пусть более компетентные люди-политики и историки-оценят по достоинству мои воспоминания и скажут, в какой мере они объясняют ход мировой истории. Буду краток: факты и только факты.

В сентябре 1898 года я познакомился с Родяком, но дружить с ним по-настоящему начал с ноября, когда после примененных ко мне административных мер – в данном случае о них нет смысла говорить подробнеея оказался на шестой парте в четвертом ряду справа. За моей спиной слева сидел Тивадар Жемле, а перед Родяком – Зингер. Это обстоятельство, как мы вскоре увидим, сыграло немаловажную роль.

Перехожу к сути. В ноябре я находился в таких доверительных отношениях с Родяком, что он уже тогда вполне откровенно поделился со мной своими взглядами на мир, хотя в то время я даже не мог и подозревать о том, что у данной личности имеются взгляды. Должны были разыграться решительные события, прежде чем я понял, что речь, собственно, идет не просто о воззрениях этого человека, а об истинно радикальной и действенной платформе.

Был конец ноября. Однажды утром я застал Родяка в шумном споре с Зингером. Пригнувшись к партам, они ожесточенно размахивали руками и яростно шептались. Зингер казался весьма озабоченным, высказывался коротко, но решительно и ультимативно. При моем появлении оба сразу замолчали. Это недоверие меня не оскорбило, так как я в то время еще не был посвящен в их тайну (правда, и после посвящения они почему-то всегда держались со мной весьма осмотрительно) .

На большой перемене я поймал в коридоре Родяка. Я тактично задал ему несколько вопросов. Он заметно смутился и ответил уклончиво. Зингер оказался более общительным. Я узнал, что дело Родяка Жемле, которое с давних пор грозило опасными последствиями, сегодня утром приняло такой оборот, что дипломатическим путем ничего уже не исправить.

Мне давно было известно, что между Родяком и Жемле существуют непримиримые принципиальные разногласия: Родяк, как глава радикалов, обвинял Жемле в тайных паншпанистских симпатиях. В то время шпана установила в районе Йожефвароша настоящий террор, ее влияние распространилось далеко окрест, вплоть до улицы Риго. Ходили слухи, что агенты шпаны проникли и в нашу среду, в пятый и шестой классы, где числятся учениками. Жемле решительно отрицал свою связь со шпаной. Его контакты с нею носили якобы сугубо случайный характер и не затрагивали жизненных интересов улицы Риго. Тем не менее Родяк во время большой перемены сурово предостерег Жемле от его прекраснодушных иллюзий. Конфликт между двумя деятелями обострился. Наконец сегодня утром по какому-то совсем незначительному внешнему поводу между ними разгорелась острая перепалка. В горячке спора Тивадар Жемле, забыв о всякой предосторожности, перешел к угрозам по адресу Родяка и его сторонников, проболтавшись, что вечером, по дороге домой, на них нападет шпана, вооруженная палками.

Мигом струхнув оттого, что выдал себя, Жемле пошел было на попятную и стал утверждать, что лично он к этому делу непричастен, что он якобы ничего точно не знает, просто он об этом случайно узнал. Но Родяк не обратил внимания на эти отговорки, немедленно прекратил спор с Тивадаром Жемле и удалился с Зингером на совещание.

Так развивались события до одиннадцати часов дня.

Я воссоздал эту обстановку по отрывочным данным: Зингер и Родяк, предчувствуя близость тяжелого часа, высказывались чрезвычайно сдержанно. Еще до одиннадцати, во время урока, меня сзади толкнул в бок Жемле и, взяв с меня клятву молчать, сказал, чтобы после школы я подождал его у ворот-он сообщит мне нечто чрезвычайно важное. Хотя я тогда еще не был полностью в курсе надвигающихся событий и не предугадывал исхода грядущих схваток, но, повинуясь интуиции, я сразу принял сторону Родяка. Поэтому на обращение Тивадара Жемле я ответил уклончиво.

Родяк, являвшийся свидетелем моего лояльного поведения, не промолвил ни слова, но я почувствовал, что его доверие ко мне значительно возросло. Корректно и деловито (эти качества мне с тех пор не случалось наблюдать у государственных деятелей) он сообщил мне, что, если я не против, он будет рад видеть меня в двенадцать часов на площади Марии-Терезии, где у него с Зингером назначен "военный совет" с целью рекогносцировки местности. Он выразился именно так. На совете и будет обсужден план действий.

С колотящимся от волнения сердцем я пришел к назначенному часу в назначенный пункт. Великие события, в центре которых я, таким образом, очутился, наполнили меня волнением и гордостью. Это волнение, однакс, я всячески стремился скрыть, увидев, с каким подчеркнутым спокойствием эти два незаурядных человека обсуждают ответственнейшие проблемы. Хотя далеко не все в речах Родяка и Зингера было мне понятно, я старался держаться столь же решительно, как и они, втайне смущаясь оттого, что не постигал смысла некоторых профессиональных выражений.

Зингер начал свой доклад с оценки общей обстановки. Сегодняшнее заявление Тивадара Жемле позволяло сделать вывод, что шпана совершила предательство (слово "предательство" фигурировало на этом совете весьма часто). Таким образом, улица Риго находится накануне войны с Тивадаром Жемле и с теми, кто еще с начала учебного года исподволь угрожал классу "Б" вооруженным нападением.

Отвечая Зингеру, Родяк со зловещим спокойствием, от которого у меня пробежали по телу мурашки, заявил, что он согласен вызвать Тивадара Жемле на поединок и будет драться с ним по всем правилам английского бокса на глазах у предводителей обеих сторон. Родяк настаивал на английском боксе, а также на том, чтобы перед началом боя два специальных секунданта проверили, не надел ли Жемле под рубашку панцирь, что явилось бы гнуснейшим обманом.

Зингер согласно кивнул и скромно заметил, что к обману со стороны врага он готов давно. Учитывая, что его отец имеет огромные рудники в Бакони, он уже дал указание изготовить восемь тысяч панцирей из нержавеющей стали, которые можно носить под одеждой без риска, что их обнаружат. Вот уже несколько месяцев рабочие спешно выковывают эти панцири, и на днях прибудет первая партия: три тысячи штук. Если противник, пользуясь агентурными данными, об этом проведает и примет контрмеры, то в этом случае Зингер изготовит несколько полных комплектов стальных доспехов, состоящих из лат, шлема и специальной обуви. Что касается поединка, то с этой идеей он согласен, однако при условии, что вместо двух секундантов будут приглашены нейтральные лица.

Во время этого совещания я страшно робел и долго не смел ничего сказать. Но, видя, что роняю себя в их глазах, я, запинаясь, поставил вопрос о том, не лучше ли просто гильотинировать Тивадара Жемле. Ведь если он совершил предательство, то что, в сущности, может нас остановить?

Хотя члены военного совета и владели собой, я заметил, что мое предложение поразило их. В пространной речи Зингер ответил мне, что идея эта сама по себе недурна, но беда в том, что без объявления войны такие вещи делать не полагается, ибо это (он долго искал подходящее выражение) явилось бы беззаконием. Родяк немедленно присоединился к этому определению.

Он начал горячо объяснять мне, что с точки зрения морально-этической совершать беззакония без предварительного объявления войны – это просто недопустимо, это нонсенс, наконец. На эту тему следует обстоятельно посоветоваться с его другом, главным военачальником, с которым он обычно встречается только по вечерам и который является его первым советчиком по военно-тактическим вопросам. А для того чтобы никакое новое предательство не помешало тем временем разработанным планам, Родяк предложил объявить шпане войну без промедления.

Зингер согласился с этим. Теперь оставались неразрешенными только некоторые формальности. Прежде всего вопрос о знамени. Зингер обещал, что он принесет знамя послезавтра вместе с печатью, которую его отец уже давно изготовил и хранит в письменном столе до момента, когда она потребуется.

Итак, все было решено. После совета Родяк предложил нам присягнуть ему на верность.

На следующий день в девять часов утра я выступил с интерпелляцией по вопросу о ходе подготовки к войне. Родяк ответил, что Зингер еще не получил панцирей, так как пароход, который доставляет их из Бакони, наткнулся на мель.

Еще через несколько дней он сообщил мне, что всю кампанию приходится отложить на неопределенное время, ибо до рождества, когда выяснятся полугодовые отметки, начинать военные действия едва ли целесообразно. Вместе с тем Родяк заверил, что подготовка по всем линиям идет нормально. Движение ширится, знамя уже готово, и об их начинании знает вся Америка. Союз с калифорнией уже обеспечен, и он ждет лишь подходящего момента, чтобы внезапно, без трескотни и шумихи, начать генеральное сражение.

Вот все, что мне известно о тайном совете 1898 года. Долгое время я молчал об этом. В 1899 году я поступил в первый класс реального училища и целиком отдался занятиям. Потом вспомнил о наших приготовлениях и описал их. Оценку им пусть дадут люди, более сведущие в военном деле, чем автор этих строк.

Я СОЧИНЯЮ

...Мой приятель спросил меня, где мы жизем. Я не смог припомнить название улицы, но заверил его, что она самая респектабельная в Пеште. На дальнейшие расспросы я несколько сдержанно, как и подобает солидному человеку, не привыкшему бросать слов на ветер, сообщил ему, что в Пеште мы живем всего несколько лет, а раньше арендовали в Бакони поместье с коневодческой фермой и двумя вигвамами. Я был убежден, что мой приятель не знает, что такое вигвам, и был страшно разочарован, когда он меня не спросил, что это такое. сделав вид, что сие ему известно.

Приятель не только не задал мне никаких вопросов, но более того-перевел разговор сразу на себя и сообщил, что недавно у них в квартире установили ванну.

Я небрежно кивнул и заметил, что у нас дома уже давно стоят четыре ванны: одна в столовой, другая в кабинете отца и две в вигваме, и, насколько мне известно, домашние собираются купить еще пять ванн, к двум из которых приладят волшебный фонарь и еще одно приспособление, с помощью которого в ванне можно будет кататься по комнате, а иногда даже немного-правда, невысоко-парить в воздухе.

На возражение приятеля, что ведь мои вигвамы находятся в баконьском поместье, а не в Пеште, я отвечал, что здесь мы живем только временно, покуда замок переоборудуют на американский лад. Я заметил мимоходом, что уже много лет специально изучаю Америку: отец выделил в полное мое распоряжение небольшой, но вполне надежный пароход. Размером он с обычную парту, но мне, собственно, и не требуется большего: главное, что мои славный корабль способен быстро пересечь океан. Тут же я откровенно признался – ведь я ненавижу вранье!-что в настоящее время мой маленький пароходик отдали в ремонт на завод, где его водоизмещение немного увеличат.

Я собирался уже кончить разговор на эту тему, так как в те времена мне не было присуще хвастовство, но мой друг оказался очень дотошным и осведомился, в каком ранге я служил на корабле. Я улыбнулся его наивности и сдержанно объяснил ему, что на моем корабле не существует рангов и званий, кроме того, я на них и не претендую. Вообще же за мои прежние заслуги в морских походах, о которых сейчас не стоит распространяться, я, помнится, получил звание капитана второго ранга и соответствующие знаки различия, чем был вполне доволен.

Приятеля заинтересовало, не приходилось ли мне во время своих походов сталкиваться с пиратами. Я снисходительно пояснил ему, что морские разбойники нападают исключительно на парусные суда. Что касается моего участия в подобных приключениях, то оно выражалось лишь в столкновениях с сухопутными разбойниками, которых я вместе с отцом преследовал в баконьских лесах.

Мой приятель был поражен всем услышанным. Тогда я попросил его, чтобы он никому об этом не рассказывал, так как я не люблю, когда мне надоедают расспросами. Кстати, отец как-то одной рукой остановил сразу два паровоза. С тех пор у нас много неприятностей: паровозы принадлежали нашим врагам, и отцу пришлось выдержать большую борьбу. Под честное слово могу сообщить, что сам император вынужден был вмешаться в это дело. Однажды утром он лично явился в наш баконьский замок. Император пришел с отцом к какому-то соглашению,-честно говоря, я не знаю, к какому: я не присутствовал на переговорах. В это время мне было поручено присматривать за приготовлением мороженого-в тот день мы ели только мороженое. Я упоминаю об этом не потому, что это был какой-то исключительный случай, вовсе нет,– откровенно говоря, мы каждое утро едим мороженое с шоколадом,-но в тот день даже на обед было мороженое.

Мой приятель внимательно выслушал меня до конца и похвалился стеклышком, через которое можно было увидеть увеличенные буквы. Я с усмешкой заметил, что и у нас дома есть подобная линза, но побольше этой, диаметром метра в три. Если посмотреть в нее, то буква покажется величиной с небольшой дом. Мы наблюдаем в эту линзу звезды. Да и планету Марс тоже рассматриваем. Какой она величины? Пожалуй, такой, как площадь Эржебет.

О, мы видели на Марсе очень интересные вещи! Там живут главным образом муравьи, но такого размера, как у нас люди. Есть муравьи-броненосцы, а есть летающие муравьи, и могу тебе сообщить, что среди них сейчас наблюдается большое волнение. Для начала надо знать, что на Марсе встречаются два вида муравьев: красные и черные, вот между ними-то и идут сейчас военные действия.

Подробности муравьиной войны я в тот день не мог изложить своему приятелю, но по дороге домой я много думал о красных и черных муравьях, с тем чтобы на следующий день, если зайдет о них речь, рассказать поподробней.

Я думал главным образом о короле черных муравьев. Его смелость произвела на меня неотразимое впечатление. Я был уверен, что черный король рано или поздно победит, но не сказал об этом своему приятелю. Я знал, что триумфальная победа черного муравья будет полной лишь в том случае, если он пройдет через горнило испытаний. Я поведал своему приятелю, что война красных и черных муравьев могла бы лечь в основу книги размером вот с тот дом и страницы такой книги пришлось бы переворачивать специальной машиной, а читать ее человек смог бы лишь стоя на специальном помосте.

И на другой же день по дороге из школы домой я во всех подробностях разработал план этой будущей книги.

...Два муравья сговариваются предать черного короля. Они встречаются на мрачном холме и ровно в полночь нападают на королевский дворец. К счастью, черная королева не спит и предупреждает короля об опасности. По боевой тревоге поднимается весь лагерь, и под командованием двух старших лейтенантов черно-муравьиная армия двигается к морю...

...Морская гладь лоснилась вдали в лучах заходящего солнца. Мимо пробегали романтические горы и неоглядные равнины. В лесной чаще и в тени кустов скрывались отряды красных муравьев, готовых ринуться в бой... А отряды черных муравьев, ничего не подозревая, взбирались на холм...

О беспримерном походе черных муравьев я рассказал своему приятелю при следующей встрече.

Так я стал писателем...