Текст книги "Ипатия"

Автор книги: Фриц Маутнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Глава X
СВЯТОЙ АММОНИЙ

Наконец прошла пасха. Мягкая египетская зима закончилась, все сильнее стало припекать солнце. Сорок дней поста подходили к концу, и нетерпеливые отшельники с гор ежедневно, поодиночке или группами в два-три человека приходили в Александрию. Их призывала высшая сила, и вот они пробирались через пустыню по дорогам, отмеченным скелетами людей и верблюдов. Большинство приходили в город полумертвыми от голода и истощения и почти без сознания от жажды; каждый день в египетском квартале можно было видеть, как эти благочестивые люди подходили к первому попавшемуся источнику, где за ними начинали ухаживать добродушные бедные язычники. Потом, несмотря на свои окровавленные ноги и разорванную одежду, напившиеся воды отшельники принимали независимый вид и начинали поносить и проклинать добрых еретиков.

Настроение, которое святые мужи приносили в город Александра, было далеко не радостным. Все чаще на улицах можно было видеть отдельных монахов, которые завязывали и поддерживали торговые связи с монастырями и купцами; по указаниям Гиеракса, прибывали нескончаемые вереницы повозок не только с гор, но и из еще более отдаленных мест, даже из Фиваиды. А александрийцы охотно повторяли шутку, что в Египте теперь больше монахов, чем было раньше богов с собачьими головами.

Этим попам все были рады. Они приносили деньги или то, что стоило таковых, жили и давали жить другим. Если многие из них пришли с плохими намерениями, то среди богатств города они чаще предавались удовольствиям и делам, чем выполнениям политических планов своей церкви. Правда, черные рясы дали себя знать в кровавом избиении иудеев, но нельзя было сказать, считали ли они это происшествие развлечением или долгом. Во всяком случае, ни чего более они не предпринимали. Как только город успокоился, они первыми начали ратовать за порядок. В то время, как обыкновенные грабители прятались сами и скрывали свою добычу, рясы и клобуки посылали своим монастырям огромные караваны с целыми лавками, и пока купцы еще не доверяли установившемуся миру, монахи на законном основании, с помощью нотариусов, накинулись на иудейское наследство. Покинутые дома, владельцы которых бежали или умерли, переводились на имя церквей на основании благочестивого императорского указа. Имущество иудеев, желавших собрать немного денег на дорогу, скупалось этими монахами за смехотворную цену. На бирже рассказывали, что один из монастырей заплатил за три дцать домиков с садами тридцать золотых.

Когда, наконец, страх перед решительными мерами наместника и возобновлением погрома начал исчезать, монахи на законном основании оказались владельцами половины иудейского квартала, и граждане Александрии начали чувствовать достаточное уважение перед рассудительностью и ловкостью обитателей монастырей. С ними вступали в сделку, а то, что оставалось от старой вражды и новой зависти, разрешалось, по хорошей городской привычке, шутками и насмешками.

Зато совсем иначе вели себя отцы-пустынники. Среди них были как хорошие, так и плохие; одни, как выпущенные на волю школьники, с головой окунались в городские наслаждения, другие голодали среди всего изобилия, выступали с суровыми проповедями и старались обращать на истинный путь грешников и особенно грешниц. Первые пришельцы оказывались не очень благочестивыми, следующее – слишком святыми. Однако в Александрии были недовольны поведением и тех, и других.

Особенно в Матросском квартале все пошло вверх дном. Каждую ночь происходили отвратительные потасовки и кровавые схватки. В грязных притонах, где раньше грубо, но просто напивались и забавлялись с девками матросы всего Средиземного моря, теперь проводили время в неслыханных оргиях полубезумные отшельники, которые грешили, вознаграждая себя за ужасные испытания долгих месяцев и лет. Владельцы кабаков не брали с них денег, а девушки, от избытка благочестивого суеверия или разгорячившейся похоти, сами бросались в их объятия. В результате многие матросы брались за ножи.

После полуночи являлись настоящие проповедники, опрокидывали кувшины с вином и били своих павших братьев. Выкрикивая псалмы и проклятия, они пробирались в самые темные углы, оплевывали валявшиеся там полу бесчувственные тела и силой вырывали заблудших из судорожных объятий ночных красавиц. Нагие женщины начинали биться в судорогах на грязных полах и, ползая на коленях, выпрашивали благословения святых старцев. Впрочем, случалось, что святой старец не выдерживал и сам удалялся со своей падшей дочерью подальше от нескромных взоров, дабы благословить ее наедине. Христианские матросы из Карфагена или Малой Азии становились на сторону анахоретов, язычники из Испании или Марселя бросались на них, а какой-нибудь старик-египтянин смотрел на свалку из угла, как римлянин на бой диких зверей.

Не только наместник с миролюбивыми гражданами был возмущен этими выходками. Самому архиепископу становилось несколько неспокойно, и, защищая всей своей мощью каждого монаха от посягательства городской власти, он тем временем посылал в горы посла за послом. Если Исидор не явится немедленно, чтобы взять на себя предводительство, то внезапная уличная битва или энергичные действия властей могут положить конец неограниченному господству церкви. Еще были в силе старые императорские указы, за старые грехи запрещавшие монахам и отшельникам пребывание в городе. Настроение населения Александрии склонялось в пользу властей; если бы Орест энергично взялся за дело и начал проводить в жизнь эти указы, то приход Исидора был бы бесполезным, и церкви пришлось еще на несколько лет, по крайней мере, склонить свою голову перед государством.

Живя в Александрии, отшельники, очевидно, окончательно забыли, зачем они явились сюда. Или, быть может, они полагали, что все уже сделано. Назареев или еще каких-нибудь еретиков было не видно и не слышно. В иудейском квартале провели основательную чистку, и даже Ипатия, казалось, перестала возбуждать гнев церкви. Правда, скандалы перед дверями ее аудитории становились все чаще, а многие студенты, которым надоели вечные драки, перестали посещать ее лекции.

Для начала этого было вполне достаточно, но все равно город был недоволен. В Александрии гордились Ипатией не меньше, чем колонной Помпея или иглой Клеопатры, или еще какой-нибудь достопримечательностью. И когда один помешанный монах предложил вполне серьезно чудовищными машинами низвергнуть какой-то обелиск, так как он, видите ли, представляет собой памятник языческих тиранов, – против него восстали все патриоты Александрии. А когда сотни студентов заявили, что на следующий семестр они не желают оставаться в этом поповском гнезде, а переберутся в один из свободных новых университетов, или даже в вечные Афины, то в результате этого не только все граждане, сдававшие комнаты, озлобились на монахов, но и во всем городе стали требовать прекращения этого нашествия диких.

– Позор, что всеизвестнейший город позволяет управлять собой тысяче глупых монахов и сотне совершенно невежественных отшельников! – звучало из уст коренных александрийцев.

Среди портовых рабочих разнесся неясный слух, что архиепископ через подставных лиц установил высокую цену на пшеницу и намеревается еще повысить ее вдвое. Кирилл якобы приказал во всех церквях молиться против скорого разлива Нила! Он ждет голода, чтобы распродать свое зерно по баснословным ценам! Сам Орест сказал депутации от купечества, что его беспокоит судьба торговли и промышленности, раз монастыри стремятся захватить все в свои руки. Если так пойдет дальше, через двадцать лет Египет будет мертвой страной. Опасения Ореста имели серьезные основания. Кирилл сознательно стремился поставить все римское государство в хозяйственную зависимость от Египта.

Накануне вербного воскресенья наместник в новой праздничной колеснице подъехал к Академии, чтобы нанести прекрасной Ипатии официальный визит. Он сообщил ей что с этого дня, в сопровождении высших чинов своей свиты, он будет посещать ее астрономический курс, дабы открыто показать, что император и государство не находят ничего предосудительного в ее лекциях, а скорее, наоборот, видят в ней опору порядка и украшения науки.

С быстротой молнии распространилось известие, что наместник принял прелестного философа под свою личную защиту и обещал ей уничтожить монахов и свергнуть архиепископа.

Наверху, в приемной Ипатии, слова наместника прозвучали, конечно, не так гордо. Правда, он обещал своей прекрасной подруге появиться среди ее слушателей, но в то же время рассказал и о всех своих затруднениях, сознавшись, что возраст не позволяет ему как следует бороться с неистовствами архиепископа. С тоской спросила Ипатия, не ее ли особа увеличивает затруднения. Орест не сказал «да», но его «нет» было нерешительно и уклончиво. Он спросил как бы мимоходом, действительно ли Ипатия собирается отказаться от своей деятельности и заняться личной жизнью, став супругой благородного Синезия.

Ипатия была сегодня бледнее обыкновенного, но после такого вопроса покраснела и обняла своего верного марабу.

– Они не желают нас больше, старик, – сказала Ипатия, похлопав птицу по лысой голове. – Мы должны уступить место. Я – монахам, а ты – воронам и попугаям!

Марабу открыл от удовольствия свой клюв и втянул го лову в плечи.

– Клятвопреступление и обман! Честное человечество! Чернь труслива, князья – изменники! Только сны честны! Честно только то, чему я тебя учила: строгая мысль, мумии, математика, астрономия и сухое, окаменевшее сердце марабу!

Ипатия поднялась и сказала:

– Я благодарю вас, князь, за намерение посетить одну из моих лекций. Я принимаю это, как знак внимания, но не к себе, а к нашему общему делу!

Посредством нескольких любезных фраз Орест изыскал удобный предлог проститься и, сопровождаемый хозяйкой до лестницы, покинул ее жилище. Потом он стал думать, что же, собственно, является их общим делом? Старые боги? Ипатия не верила в них, а он не верил ни во что. Римское государство? Оно рушилось.

Орест хотел доставить добрым гражданам Александрии удовольствие посмотреть на его парадный выезд и приказал ехать вокруг гавани, а затем через Александровскую площадь. Накануне праздника разодетые горожане наполняли главные улицы. Повсюду мелькали экипажи и наездники. Все уже забыли, что недавно была уничтожена целая часть города и преступники до сих пор оставались ненаказанными. Монахов не было видно.

По непонятному тщеславию они выходили на улицы только ночью. Временами среди разодетых граждан мелькали лохматые головы отшельников. Это были немытые существа, и их власяницы резали глаз среди пестрой толпы. Самые строгие из новоприбывших анахоретов с немым восторгом смотрели на высокие постройки и пышные лавки, разжигавшие ненависть и зависть. Перед одной лавкой, где на деревянных подставках лежали книжные новости, стоял проповедующий анахорет. Он требовал, чтобы благочестивые граждане попросту подожгли лавку, предпочитая сжечь город, чем терпеть далее языческие мерзости перед лицом божьего солнца. Существует Библия – этого вполне достаточно! Огонь – лучшее лекарство для греховного человечества, для проклятого города, для книг и всемирно известной библиотеки, которая была просто изобретением дьявола.

Оресту пришлось выслушать часть этой проповеди, так как лошади двигались в толпе очень медленно. Толпа, выслушивающая гневные ругательства, расступилась перед его экипажем, со всех сторон на него глядели злобные лица. Но он хорошо знал своих александрийцев. С насмешливой улыбкой вытянул он шею и воскликнул довольно громко:

– У этого юноши слишком много огня. Не мешало бы погасить его!

В мгновение ока шутка разнеслась по сторонам, и среди приветствий, аплодисментов и смеха наместник мог продвигаться дальше.

Чем дальше перемещался Орест к западной половине города, тем невзрачнее становились дома и лавки и пестрее делалось население. Здесь смешивались гордые египтяне с живыми потомками македонян. Наместнику всегда почтительно уступали дорогу. Он выехал за ворота, намереваясь завершить трудовой день прогулкой по покинутому городу мертвых. Оба боковых курьера получили приказание быстро проехать по узкой и длинной улице Бальзамирования, чтобы предупредить возможные встречи. Потому что, если бы здесь с парадным выездом наместника повстречался караван верблюдов или хотя бы пара быков, кому-нибудь пришлось бы возвращаться обратно. А Орест знал по опыту, что в подобных случаях должен уступать более умный, то есть, очевидно, наместник императора. Его экипаж двигался медленной рысью, и Орест, как и всегда, с интересом ученого рассматривал маленькие хижины, которые и сейчас строились так же, как и во времена фараонов. Египтяне сочли бы оскорблением для богов жить в светлых, приспособленных для человеческого жилья домах. Египетские жрецы учили, что о домах мертвых надо заботиться больше, чем о жилищах живых.

Орест пробурчал что-то насчет проклятых попов и рассчитывал поскорее проехать мимо развалин Серапеума на свободу, когда внезапно новое происшествие преградило ему дорогу. Перед одной из самых больших хижин какой-то жирный монах устроил своеобразную распродажу. Орест догадался, что весь его товар происходил из разграбленного иудейского квартала. Внутренность хижины казалась переполненной, а часть добычи валялась на улице вокруг грубого стола. Это были статуэтки греческих и египетских богов, которые во множестве продавались торговым домом И. Когена позади Вифлеемской церкви и служили богатым в качестве украшений, а бедным – как объекты культа. Мраморные копии прекраснейших олимпийских статуй, грубые глиняные фигуры с собачьими или ястребиными головами, изящные женские фигурки из раскрашенного и раззолоченного гипса, различные треножники и прочие принадлежности языческого богослужения, мумии и, наконец, масса шуточных карикатурных фигурок, служивших подсвечниками, кубками или просто украшениями.

Благочестивый собственник этих сомнительных сокровищ явно хотел сбыть их как можно скорее, по какой угодно цене. Окружавший его народ брал нарасхват быкоголовых идолов; драгоценные греческие произведения не так легко находили себе покупателей.

Орест приказал остановиться. Улица была все равно запружена, и наместник хотел посмотреть, нельзя ли будет купить за бесценок прекрасного Гермеса, за которого накануне погрома Коген требовал баснословную цену.

Конечно, погром иудейского квартала был преступлением, но если за бесценок можно получить прекрасную статую…

Орест уже собрался спуститься на землю, чтобы осчастливить благочестивого продавца своим визитом, но неожиданно приказал немедленно ехать вперед. Из узкого переулка стремительно выскочили два отшельника и несколько монахов. Судя по одежде, последние не принадлежали к монастырю продавца статуэток. С быстротой молнии святые мужи очутились у прилавка и обрушили свой гнев на торговца. Один отшельник схватил его за капюшон и принялся награждать ударами, другой, вскочив на стол, начал длинную проповедь, а монахи занялись товарами, разбивая все, что было возможно.

Проповедник обрушился на язычество, на чувственные утехи и жадность монахов, а подвергавшийся экзекуции вопил и клялся броситься в ноги архиепископу. Что касается окружающих, то некоторые бросились бежать, не заплатив за свои покупки, другие стояли, хохотали, а большинство поспешило разойтись, не будучи уверенным, как им следует поступать.

Вскоре на улице стало немного спокойнее, и возница попробовал ехать дальше. Внезапно проповедник простер руки к небу и закричал так, что его, наверное, можно было бы услышать в соборе:

– И ты здесь, Каин, братоубийца, отбросок человечества, и ты, вероломный раб императора, влекущий народ мой в бездну ада своим беззаконным примером!

Возница стегнул по спине вороных. Лошади взвились на дыбы. Стоящие рядом отступили, и дорога освободилась, когда внезапно отшельник соскочил со стола, схватил одну лошадь под уздцы и, не обращая внимания на сыпавшиеся на него удары бича, продолжал осыпать наместника бранью и оскорбительными библейскими сравнениями. Он один шумел так, что со всех сторон начали сбегаться люди, и в одну минуту улица была и спереди и сзади запружена народом.

Тем временем в лавке начался настоящий погром. Беспрерывно что-то трещало и звенело, и из двери летели на мостовую греческие и египетские боги или выскакивали люди с божественными фигурами в руках.

Народ не был настроен злобно: только пять-шесть десятков, окружавших колесницу наместника, принадлежали к попам или фанатикам; они повторяли оскорбления отшельника или грозили кулаками. Более отдаленные, увеличивавшие опасность одним своим присутствием, были или добродушными, привыкшими к послушанию египтянами, или молчаливыми христианами этого квартала, не посещавшими церкви и подозревавшимися в ереси.

Положение наместника становилось все опаснее, он не мог противопоставить оскорблениям ничего, кроме спокойного достоинства, а это еще больше раззадоривало отшельника, бросившего поводья и теперь стоявшего вплотную к экипажу и продолжавшего осыпать наместника оскорблениями и угрозами.

Наконец, Орест решил нарушить свое молчание.

– Кто ты, осмеливающийся задерживать наместника императора?

– Кто я? Я – Аммоний со Святой горы! Двенадцать лет я не спал вволю и не ел досыта. Я приковал себя к шее гиены и три года жил в одной норе, борясь с ней по ночам за свою жизнь. Вот! Вот! Это раны, которые я получил в борьбе за Господа! Вот кто я! А кто ты? Ты – сын сатаны, враг церкви, языческая собака!

– Я такой же христианин, как и ты, – возразил Орест торжественно. – Тридцать лет тому назад епископ Аттил собственноручно окрестил меня в Константинополе!

Яростный вой и смех были ответом.

– Уж тридцать лет христианин! Старик! Он не христианин! Крещеный грек. Сын язычника и сам язычник! Он приносит жертвы идолам! Человеческие жертвы! Христианских детей!

Кулаки потянулись к наместнику. Аммоний немного отступил, опрокинул прилавок и, нагнувшись, поднял с земли отбитую руку нагой мраморной статуэтки. Это был Аполлон хорошей работы. Божество только что вылетело в дверь, и вытянутая рука отломилась. Аммоний схватил мраморный обломок, поднял его и с криком: «Антихрист!» запустил в голову наместника. К счастью для последнего, мраморный снаряд задел кожаный навес экипажа, и рука каменного божества упала вниз, разлетевшись на куски. Но все-таки Орест без сознания откинулся назад. Со лба его потекла кровь.

Толпа ужаснулась. Только Аммоний продолжал проклинать крещеного грека и искал нового оружия.

Вдруг справа раздался бешеный топот. Это были торопившиеся на помощь два солдата, сопровождавшие экипаж. Последнего было достаточно, чтобы ситуация немедленно улучшилась. Монахи скрылись. Язычники и еретики поспешили на помощь. С обнаженными мечами два солдата пробились к экипажу и очистили дорогу. С диким криком толпа вручила им все еще продолжавшего свои проклятия Аммония. Длинной веревкой его крепко привязали к дышлу[19]19
  Дышло – толстая оглобля, прикрепляемая к середине передней оси повозки при парной запряжке.


[Закрыть].

Так как повернуть лошадей было невозможно, возница медленно доехал до Серапеума, а оттуда, как можно скорее, во дворец. Орест не приходил в сознание.

Аммоний бежал с завязанными за спиной руками, продолжая выкрикивать свои проклятия, рядом с лошадью.

Они быстро ехали по улицам. Несмотря на это, за ними спешила громадная толпа.

Говорили, что наместник убит монахом.

Когда колесница остановилась перед дворцом, вокруг столпилось больше тысячи человек.

Орест пришел в себя. Он позволил осмотреть и перевязать свою рану и узнал, что чернь на площади пытает его убийцу. – «Если наместнику угодно предать его официальному суду, следует разогнать толпу силой», – сказал секретарь.

Орест не ответил.

До его комнаты едва доносился крик толпы, пение отшельника и время от времени ужасный крик. Еще раз вошел один из секретарей узнать его волю.

Наместник молчал. Внезапно все стихло.

Минутой позже с неподвижным лицом выслушал он сообщение, что Аммоний не вынес пытки. Что делать с трупом? Чернь собирается повесить его на фонаре напротив дворцовых ворот.

Орест не желал давать волю народному правосудию.

Вскоре появилась процессия из монахов во главе с архиепископом и всей его свитой и потребовала пропустить их во дворец. Кирилл собирался требовать выдачи Аммония под тем предлогом, что всякий духовный, а следовательно, и отшельник может быть судим только своими духовными властями.

Когда монахи увидели труп Аммония, они подняли дикий крик, но Кирилл успокоил их одним движением руки.

Спокойно потребовал он у поспешившего к нему навстречу секретаря пропуска к князю. Он хотел высказать наместнику императора свое сочувствие по поводу поступка отшельника, свое негодование по поводу его убийства и, наконец, настойчивую просьбу немедленно выдать его тело.

Секретарь побежал во дворец. Кирилл, медленно шагая во главе монахов, вступил во двор. Народ боязливо отступал перед ним, и скоро монахи и отшельники заполнили большую часть пространства! Труп лежал посреди двора.

Секретарь возвратился с ответом наместника.

Его светлость просит передать владыке свое возмущение преступлением и сожаление по поводу слишком поспешной и незаконной, хотя и вполне заслуженной, казни. Труп убийцы владыка может взять с собой. Его светлость тяжело ранен и не может принять визита. Кирилл поднял указательный палец, и монахи замолчали. Они медленно вышли на улицу, шестеро из них несли худое тело отшельника, пока в двухстах шагах не нашли пустой повозки, на которую и положили его, не зная, что прикажет Кирилл дальше. Монахи и отшельники окружили повозку. Человек сорок стояло наготове, чтобы продолжать путь. Толпа прибывала с каждой минутой. Многие из тех, которые только что избивали убийцу, стояли теперь среди монахов.

Кирилл находился недалеко от повозки, совещаясь с несколькими стариками. Потом он зашагал вперед, и в тот же момент за ним покатилась телега с трупом, хотя никто из монахов не успел хотя бы слегка толкнуть ее.

– Чудо! Чудо! – раздавалось из группы отшельников, и со всех сторон раздавалось ликующее: «Чудо! Чудо!».

Кирилл бросил радостный взгляд на небо и приказал узнать в чем дело. Сомнения не было. Как только архиепископ начинал двигаться к собору, повозка с трупом сама следовала за ним. Кирилл произвел тщательное расследование. Само собой, когда все монахи отступали, повозка не двигалась. Но едва сорок рук святых мужей слегка касались деревянных частей, она катилась за архиепископом так, как ему хотелось.

– Мученик! Чудотворец! – сказал громко Кирилл, сложил благоговейно руки и воскликнул:

– Возблагодарим Господа за его милость!

Архиепископ быстро направился к собору. При полном неистовстве толпы с той же быстротой следовал за ним труп, лишь иногда приостанавливаясь, когда одни монахи отталкивали других, чтобы самим удостоиться прикосновения к повозке. Так достигли собора. Широко распахнулись двери перед молящимся архиепископом, и маленькие носилки с трупом чудотворца перенеслись через порог – никто не знал толком каким образом.

Последовала дикая драка между всеми, желавшими попасть внутрь церкви. Не только монахи и отшельник хотели услышать, как архиепископ будет открыто объявлять о явлении нового чудотворца, но и простой народ неистово стремился внутрь. Церковная прислуга была бессильна. И только монахам удалось, посредством ударов и проклятий, очистить перед алтарем небольшое пространство для тела покойного. Особенно проститутки Матросского квартала добивались счастья поцеловать руку мертвеца или, по крайней мере, протиснуться настолько, чтобы видеть его тело.

Пока среди толчков и побоев, проклятий и ругани устанавливался относительный порядок, прислуга и церковные мальчики начали украшать носилки. Скоро черное покрывало закрыло грубые носилки, и, утопая в цветах, лежал Аммоний в своем отшельническом одеянии на катафалке. Не только женщины восхищались его видом. В не меньшем восторге были монахи.

Как прекрасно выглядит он, лежа таким образом! Какая честь стать мучеником!

За носилками возвышался алтарь с символическим изображением последнего суда. Справа и слева кто-то укрепил могучие пальмовые ветки, такие пышные, что образ, освещенный десятками факелов, был виден сквозь листья как какое-то дивное видение.

Архиепископ захотел лично держать речь к собравшимся. Он только что произнес про себя молитву и направился затем к кафедре, как вдруг одна пальмовая ветвь над его головой медленно опустилась вниз. Быстрым движением Кирилл подхватил ее и торжественно вложил в руки трупа. Потом он взошел на кафедру и начал:

– Чудо за чудом! Знак за знаком! Сам Господь ведет своих верных к победе над толпами противников! Сам судья мира вручил нашему дорогому усопшему ветвь мученика!

В таком тоне Кирилл говорил около часа. Раскаты его прекрасного голоса наполняли церковь, и не было человека, в котором он не зажег бы гнева против наместника и всех других врагов церкви. Господь совершил видимое чудо в награду за усердие в иудейском квартале. Может быть, последуют еще большие чудеса, если гнев праведников обратится против антихристовой ведьмы, против язычницы Ипатии, которая еще опаснее, чем иудейские христопродавцы.

Быстрее ветра от ворот к воротам, от корабля к кораблю разнеслась весть, что наместник замучил одного благочестивого старца, тело которого на глазах народа было перенесено ангелами в храм, где архиепископ благословил его, чтобы освятить народ и сделать плодородным этот год. Отовсюду стремился народ. Тысячи и десятки тысяч теснились перед собором. Здесь они узнавали, что святой Аммоний продолжает творить чудеса, исцеляя больных и воскрешая мертвых. Ангел принес ему с неба пальмовую ветвь мученика.

Двери божьего дома были широко открыты. Все громче и пронзительнее раздавался крик стоявших снаружи. Они тоже хотели удостоиться созерцания мученика, желая стать здоровыми и счастливыми!

Архиепископ закончил свою речь и отдавал необходимые распоряжения. Находившиеся внутри должны были немедленно, соблюдая порядок, выйти из церкви через алтарь, чтобы таким образом освободить место другим прихожанам. Два ряда монахов должны были уговаривать толпу уходить. Никого нельзя было оставить за дверями. Вся Александрия должна была в эту ночь стать участницей благодати, исходившей от святого Аммония. Святой Аммоний должен стать покровителем Александрии, которая еще так недавно поклонялась богам с бычачьими головами.

Час пробил. Небо ждет от своих добрых александрийцев доказательства их веры, и тогда последняя битва с язычеством наступит, будет выиграна и искуплена драгоценной кровью чудотворца Аммония.

Приказания архиепископа были исполнены. Людские толпы медленно и тяжело, но безостановочно покатились к выходу, и, ликуя и неистовствуя, теснились на их место новые. Первые, покинувшие церковь, надеялись еще раз войти в нее и побежали ко входу, чтобы вновь занять место на площади. Но здесь ждала уже половина города. Счастливцы, видевшие святого, могли только рассказывать и снова рассказывать. Новая прекрасная легенда родилась в эту ночь на Портовой площади Александрии.

Медленно проходил народ мимо катафалка. После речи архиепископа некоторое время стояла тишина. Слышны были только крики толпы, боровшейся в дверях храма. Архиепископ отдал новое приказание и скрылся в своей ложе.

Теперь через небольшие промежутки времени один за другим то тот, то другой священник или монах всходил на трибуну. Каждый, у кого был дар слова, должен был сегодня пустить его в ход. Церковнослужители, монахи и отшельники выставляли своих ораторов или фанатиков. Один говорил несколько минут, другой – час. Один смиренно призывал верующих к святой жизни и чистоте помыслов, другой рассказывал о видениях пустыни, об искушениях сатаны и исполинской силе воинов Господа. Третий выкрикивал призыв к борьбе с последними язычниками, с безбожными чиновниками и развратным, атеистическим константинопольским двором.

Потом – уже поздно ночью – появились внезапно маленькие певчие в белых вышитых облачениях и стали махать своими серебряными кадильницами вокруг святого Аммония. Все тяжелее становился воздух в церкви, все тусклее мерцали факелы. Все реже появлялись кроткие проповедники, все необузданнее делался бред отшельников и призывы монахов.

Кирилл со спокойным достоинством сидел на своем возвышении и лишь изредка нервно барабанил пальцами по перилам. Несколько молодых священников толпились около него. Время от времени посылал он кого-нибудь удалить с трибуны плохого оратора и поощрить хорошего. И снова посылал он послов в свой дворец. Неужели все еще нет известий от Исидора? Самое позднее, он хотел прийти в вербное воскресенье. Если он явится со своими неистовыми спутниками сегодня ночью или, по крайней мере, завтра утром, то берегись наместник императора, и да поможет Бог крестнице отступника.

Ночь прошла. Никто не утомился. Все еще выступали новые проповедники, все еще катились человеческие волны и была переполнена площадь перед церковью. В окна забрезжил слабый утренний свет. Кирилл встал. Поклонение трупу шло слишком медленно… Внезапно, одним ударом должен завоевать город его Аммоний.

Он сказал несколько слов своим адъютантам и снова сел. Выступил новый оратор – Гиеракс. Сперва казалось, что его ученое красноречие слишком слабо по сравнению с последними отшельниками, кидавшими в толпу слова, как зажженные факелы. Гиеракс попытался спокойно описать события этой ночи. Но внезапно он уставился на труп и закричал, что святой старец Аммоний шевельнул сейчас рукой в знак того, что он сотворил новое чудо, что он хочет посредством собственной силы переместиться в другое место.

Это сообщение подействовало, как удар грома. В минуту катафалк был окружен монахами, и сотни голосов закричали: «Дорогу, дорогу мертвецу! Дорогу святому! Чудо! Дорогу чуду!» Как будто ураган пронесся по церкви, – мужчины и женщины кричали, слабые падали под ноги, но все-таки проход образовался. Открытый катафалк пронесли между двумя человеческими стенами. Казалось невозможным протиснуть его в дверь, но и это удалось. А потом на плечах монахов наружу, вниз по лестнице, и дальше в обезумевшую толпу. Потом святой сам указывал свой путь. Гиеракс шел впереди. Кирилл больше не показывался. Черная масса монахов обступила катафалк. Сотни рук прикасались к нему, и катафалк катился сам по себе, а толпа очищала ему дорогу. Это тоже было чудом!

Чудо пронеслось через вал и дальше мимо дворца наместника. Несмотря на дикие крики, Аммоний не захотел остановиться здесь.